е выучился, сказать? У  мерян,  лесного  народа,
науку перенял. Я ведь у них три года пленником прожил, юнцом  еще.  В  самой
крепи лесной, и захочешь, а не сбежишь. Все сердце по невестушке, красавице,
изболелось. Каждую ночь снилось: сдумала - не вернусь, за другого пошла...
   - А она? - спросил Харальд. - Красавицы редко скучают без женихов...
   - А ей все эти три года Сувор проходу не давал, -  сказал  боярин,  -  На
него и сейчас еще девки вешаются, а тогда и подавно.
   Харальд чуть не ляпнул, что так тому и следует быть, ибо с  замечательным
воином пребывает милость богов. Хорошо, вовремя спохватился, смолчал.
   - То сватов шлет, то сам у колодезя торчит, хоть собак спускай на него, -
продолжал Твердислав. - А вот не сладилось дело у раскрасавца. Вернулся я из
полона и в ту же осень свадьбу сыграл...
   Он замолчал и нахмурился еще больше.
   - Я буду рад поклониться твоей почтенной жене, ярл, -  на  всякий  случай
сказал Харальд.
   - Жена моя водимая из ирия светлого теперь глядит, - проговорил  Твердята
сурово. И помимо воли подумал, как придет на курган, который  своими  руками
над ее могилой воз114
   Двиг, как станет заново прощаться, из Ладоги за князем вслед  уходя...  -
Года не прожил с нею, похоронил, - довершил он  свою  невеселую  повесть.  -
Сынка, Искру, на память оставила... Семимесячным его родила, не  доносила...
Волхв сказал - сглазили недобрые люди. Я Сувора на месте чуть  не  убил,  на
поле вызвать хотел...
   - На хольмганг? - уточнил Харальд. Боярин кивнул.
   - Я хотел, чтобы Перун рассудил нас. Князь, Военег старый, развел, биться
не дал.
   Оба замолчали. Твердислав вспоминал,  как  рвался  из  рук  побратимов  и
кричал Сувору: порчей испортил, змей подколодный!.. Тебе не  досталась,  так
вовсе со свету сжил!.. А Сувор  рвался  навстречу,  захлебываясь  слезами  и
горем: дождалась тебя, а ты, пес смердящий, и уберечь не сумел!..
   А Харальд думал о матери, умершей, как и  жена  гардского  ярла,  родами.
Странно, но ярл начал казаться сыну конунга почти родным человеком.  И  было
удивительно, почему это ему сперва так глянулся Сувор,  сдружившийся  с  его
воспитателем, Хрольвом.
   Сначала из-за поворота  Мутной  оказали  себя  острые  вершины  курганов.
Словене-кора-белыцики начали снимать шапки, кланяться. В курганах обитали их
предки, сто с  лишком  лет  назад  поселившиеся  в  этих  местах,  а  теперь
хранившие очаги своих внуков и правнуков. Не живет человек на земле, пока не
пустит корней. Пращуры же, приведенные к устью Ладожки115
   Речки, пущенной плыть по Мутной личиной Перуна, устраивались  надолго.  И
потому, не спеша ставить избы и рубить городок, перво-наперво избрали доброе
место для почитаемых могил. А когда минуло время  и  пришел  кон  умирать  -
легли в землю, которую полюбили, накрепко привязали к ней свой род.
   Кланялись курганам и варяги. Это племя, вагиры,  издавна  проложило  сюда
путь через море, селилось здесь, ставило свои избы подле словенских. А после
битв  с  Рагнаровыми  датчанами  каждый  ходил  на  кладбище  поминать  если
не-родственника, так друга.
   Харальд, подумав, тоже стащил с головы плотную кожаную шапку,  пустив  по
ветру длинные светлые пряди. Кто поручится, что в будущем ему не  предстояло
править этой землей? А что  за  правитель,  не  чтущий  местных  богов?..  И
потому-то давно лежал под палубой снятый со штевня деревянный дракон, а  сын
Рагнара Лодброка склонял голову перед курганами, возле которых, очень  может
быть, убивали на тризнах пленников-датчан.
   Князь Рюрик стоял среди своих людей и смотрел  на  реку.  Когда  корабли,
одолевая последние сажени против  течения  Мутной,  подошли  ближе  и  стало
возможно рассмотреть вышедших на берег людей, Харальду  на  миг  показалось,
что он увидел отца. Он вгляделся и, конечно,  понял  свою  ошибку.  Вендский
Хре-рек конунг внешне напоминал Рагнара Лодброка разве что сединой,  нажитой
задолго до срока. Было другое сходство, более важное и глу116
   Бокое: привычная властность повадки, сквозившая в  любом  движении,  даже
самом незначительном. Таким конунгам, как правитель Се-лунда  или  вагирский
вождь, нет нужды одеваться в золото и дорогие одежды. И без того ясно, перед
кем шапку ломать.
   Харальд повторял про себя трудные гард-ские слова и косился на  ладожских
бояр, готовясь приветствовать князя. И вот тут Твердис-лав Радонежич во всей
красе показал, за что его прозывали Пеньком.
   - Гой еси, государь Белый Сокол! - не  обнажая  головы,  обратился  он  к
Рюрику. - . Дозволишь на землю ступить или сразу мимо погонишь?
   Он стоял прямо, точно всаженный в палубу меч, и кланяться  не  собирался.
Даже с вызывающей гордостью держался обеими руками за пояс.
   Рюрик не первый год носил княжеское корз-но. Должно быть, понял -  ответа
о великом посольстве от Твердислава ему не слыхать. Поняла это  и  княжеская
дружина и зароптала, возмущенная непочтительностью  боярина.  Голоса  кметей
показались Замятие слишком громкими и угрожающими. Живо махнул  с  борта  на
борт, перелетев полторы сажени воды. И встал подле Твердяты, положив руку на
меч и заслоняя боярина. Его ватажники тащили из налучей луки  и  поглядывали
на  своего  предводителя:  отворять  ли  тулы,  делая  погибельное  сражение
неизбежным?,
   Харальд смотрел  с  корабля,  и  ему  казалось,  будто  вернулись  старые
времена, времена истинных героев, помышлявших только о чести.
   Сын Рагнара Лодброка впервые видел знаменитого вендского князя,  но  вмиг
уяснил, почему его боялось все Восточное море. А Твердис-лав!.. Вождь должен
заботиться о людях и беречь их от  гибели;  Твердята  неслыханной  дерзостью
грозил довести отряд до беды. Зато свое достоинство соблюл и своего  конунга
имя не уронил. А придется погибнуть - и люди запомнят  сказанные  им  слова.
Харальд даже позавидовал Твердиславу. И Замятие, заслонившему ярла. Харальд,
пожалуй, ныне хотел бы стоять там, рядом с гардским боярином...
   Потом он - оглянулся и увидел Эгиля  берсерка,  точно  так  же  стоявшего
возле него самого.
   Князь поднял руку...
   Но тут противостояние завершилось самым неожиданным образом.  Из-за  спин
дружины, откуда-то из-за угла крепости вырвался всадник.  Да  не  всадник  -
всадница, сидевшая по-мужски! Харальд с изумлением рассмотрел длинную  косу,
летевшую над крупом коня. Конь  же  был  невиданной  красоты,  в  яблоках  и
переливах  атласного  серебряно-серого  цвета.  Могучий,  злой  жеребец,   к
которому не каждый мужчина запросто подошел бы, нес девку во  весь  опор,  и
комья земли с зеленой травой далеко разлетались из-под копыт.
   - Ба-а-атюшко!.. - кричала девка. - Ба-аАтюшко!..
   Вихрем ворвалась между княжьими и посольскими, и  Харальду  показалось  -
еще чуть, и вомчится верхом прямо на палубу!.. Не вомчалась.  Осадила  коня,
спрыгнула наземь, и молодой датчанин только тут заметил, что  серый  был  не
только не оседлан, но даже не взнуздан как следует -  кусок  веревки  вокруг
морды обвязан, а слушался! Девка оставила его  плясать  и  отфыркиваться  на
берегу, сама же бегом бросилась на мостки. Она  была  одета  парнем:  из-под
некрашеных  холщовых  штанов   проворно   мелькали   узкие   босые   ступни.
Корабельщики и не пытались остановить ее.  Твердислав  и  Замятия  стояли  у
мачты, в проходе между скамьями, - она махнула мимо них, по скамьям, чуть не
расталкивая вооруженных мужчин, если кто медлил отшатнуться с дороги.
   - Ба-а-атюшко!..
   Ее голосу с берега эхом откликались другие. Из города спешили  мужчины  и
женщины, ковыляли ветхие деды, неслась быстроногая ребятня. Ладожане спешили
встретить своих, о ком много седмиц болела душа. И стало  невозможно  стоять
друг против друга так, как только что стояли, и  сами  собой,  без  приказа,
начали опускаться в руках напряженные луки, а потом - прятаться в налучи.
   Эгиль берсерк с облегчением перевел дух.
   А отчаянная всадница уже висела на шее у того, к кому мчалась - у боярина
Сувора, и ревела в голос, и старый воин, уже вынувший из  ножен  меч,  убрал
его, чтобы не мешал обнимать дочь.
   Харальд заметил, что позже всех отступил и  спрятал  оружие  Замятия,  до
последнего охранявший Твердяту.
   Вот так и прекратилось великое  посольство  за  море,  распалась  ватага,
спаянная воедино непрочным, как выяснилось, союзом  двух  князей,  Рюрика  и
Вадима. Совсем не таким вышло его завершение, как  представлялось  Твердяте.
Был пир в княжеской гриднице, но на красном стольце сидел ненавистный варяг.
Вадимовых людей пригласили честь честью - Пенек отказался. Ноги его в Ладоге
больше не будет, и все тут!
   Еще  стояла  у  Пенька  хорошая  изба  внутри  крепости,  близ  дружинной
хоромины. В Рос-кильде, а того пуще в море неласковом как уж мечтал о родных
стенах, о половицах скрипучих, и чтобы войти, поклониться  Божьему  углу  да
честней государыне печи... дома себя наконец-то почувствовать... И  того  не
досталось. Не пошел: рвать, так уж сразу. Да и зачем идти в  мертвые  стены?
Искра, сын, позаботился - собрал отцово добро, заманил Домового в стоптанный
лапоть, с собой на новое место увез... Знал батюшкин нрав.
   Обе лодьи, на которых ходили  за  море,  были  Рюриковы.  Забрали  их,  и
остался Твер-дята на берегу при тех же шатрах, в коих  ночевали  дорогою.  И
при датском корабле, вытащенном на берег.
   Харальд с Эгилем и знатнейшими воинами побывал в крепости на пиру  и  там
разговаривал с князем. От имени Рагнара конунга подносил ему дары и  вежливо
принимал Хререко-вы отдарки.
   - Станут говорить про тебя - вот первый  датский  вождь,  пивший  пиво  у
вендского сокола, - тихо сказал ему Эгиль.
   Харальд поднес к губам рог и ответил, заботясь, чтобы  не  услышал  никто
посторонний:
   - Не так скор был он с нами мириться, пока жил  в  своем  городе.  Вот  и
сидит теперь в Гардарики.
   Гридница, где происходил пир, удивляла датчан.  В  стенах  были  устроены
обширные  окна,  сквозь  которые  беспрепятственно  задувал  ветер.  Харальд
присмотрелся  к  резным  деревянным  столбикам,  разделявшим  окна,  и   они
показались ему старинными и очень красивыми. Все же  он  спросил  одного  из
ладожских витязей:
   - Не холодно ли в этом покое, когда снаружи идет снег? Я слышал, в  вашей
стране всю зиму морозы, словно в Иотунхейме!
   Словении ответил:
   - Зимой мы закрываем окна резными щитами, а сами одеваемся в теплые шубы.
Но если мороз нас и щиплет, так это и хорошо. Старым боярам  подремывать  не
дает, когда князь думу думать велит.
   - Это кто подремывал? - громко спросил Сувор Щетина. - Я, что ли?
   Из второго человека в посольстве он неожиданно стал  первым.  Сам  держал
речь перед князем, сам рассказывал, как за морем честь Рюрикову сберегал.  У
Твердислава, наверное, получилось бы краше, да где он, Твердислав?  В  шатре
на речном берегу. И не для него, а для Сувора снимает князь со своего  плеча
вышитую золотой нитью луду, благодаря за верную службу. А  на  берегу  вовсю
льет дождь и стучит по кожаному крову шатра, и затекает вовнутрь, подмачивая
меховую постель...
   Харальд поначалу все следил глазами за Сувором, думая увидеть подле  него
дочь. Однако так и не нашел ее среди девушек, подносивших  пиво  гостям.  Он
даже хотел спросить  ярла,  отчего  тот  прячет  любимицу,  но  не  спросил.
Незачем.
   Хререк конунг звал датчан поселиться  в  крепости,  подле  своих  кметей.
Харальд сердечно поблагодарил, но в ответ сказал так:
   - Мой отец замирялся с двумя великими предводителями. С тобой, конунг,  и
со вторым вождем, который не захотел больше здесь жить. Рагнар конунг  велел
мне посетить обоих, и я не могу выйти из его воли, а это  значит,  что  путь
наш еще не закончен. А не мне тебя поучать; ты сам знаешь: пока мы в походе,
мы не ложимся у очага.
   - И не пьем под закопченными стропилами, - добавил Эгиль. - Хорошо, кнез,
что в этом доме нет очага и стропилам не над чем закоптиться! А то жаль было
бы пронести мимо рта такое вкусное пиво!..
   На пиру Харальд  выпил  не  особенно  много,  потому  что  вождю  следует
сохранять  ясный  рассудок.  Однако   на   следующее   утро   проснулся,   с
удовольствием предвкушая, как сейчас зачерпнет ведерко холодной речной  воды
и выльет себе на голову.
   Ночной дождь кончился, и ветер трепал  облитые  ярким  солнцем  занавески
шатра. Пока Харальд жмурил глаза  и  потягивался  под  одеялом,  наслаждаясь
щекоткой меховых волосков по  голому  телу,  солнечный  свет  на  занавесках
несколько раз сменяла прозрачная тень от скользивших по небу облаков.
   Потом он услышал снаружи голоса и сразу понял,  что  валяться  дальше  не
стоит. Один из голосов был женский, тот  самый,  что  вчера  называл  Сувора
батюшкой.
   Харальд проворно натянул штаны и выбрался из шатра.
   Русоволосая всадница снова была здесь,  и  злой  конь  под  нею  косился,
плясал, переливался  дивными  бликами  черненого  серебра.  Сегодня  он  был
должным образом оседлан и взнуздан, но Харальд  невольно  подумал,  что  все
равно вряд ли сладил бы с этаким зверем. Точно так же, как не всякий  возмог
бы, подобно ему самому, плавать по мелководью, стоя босыми ногами на вертком
бревне и отталкиваясь шестом. Или ходить по веслам с внешней стороны  борта,
когда люди гребут... Все так, но Харальд смотрел на  отважную  дочь  ярла  и
по-мальчишески завидовал ей.  При  виде  чужого  искусства  все  собственные
умения кажутся малозначительными, и ничего тут не поделаешь.
   Со вчерашнего дня на речном берегу успел вырасти  целый  лагерь  палаток.
Сюда стеклись ладожане, намеренные уехать с датчанами и Твердятой. Несколько
молодых словен, хмурых от сознания собственной невеселой решимости, как  раз
вколачивали в землю распорки, возводя еще одно временное жилище.  Дочь  ярла
сидела подле них на коне и разговаривала с парнями. Харальд немного послушал
и с сожалением убедился, сколь мало  еще  удалось  ему  постигнуть  гардскую
речь. Когда говорили медленно - понимал, иногда мог  даже  что-то  ответить.
Девка же трещала, как сойка, слова от слова не различишь ни за что.
   Харальд только уразумел, что она бранилась с воинами Пенька.  Язвила  как
могла  и,  наверное,  желала  им  утонуть  по  дороге.  Возводившие  палатку
огрызались - скупо, с  тяжким  немногословием,  присущим  мужчинам.  Харальд
заметил шедшего в ту сторону боярина Твердислава и подумал, что гардский ярл
непременно вмешается в  перепалку,  погонит  девушку  прочь.  Ему  этого  не
хотелось. Дочь Сувора была красива, а в междоусобные ссоры словен он не  лез
и лезть не желал. Он подошел и сказал ей:
   - Здравствуй, белорукая. Велика моя удача, кили я встретил тебя здесь.
   Девушка обернулась к нему и наклонилась  в  седле.  Он  заметил,  что  по
скулам и переносью у нее щедрой полосой лежали веснушки, а к загорелой  коже
красиво льнули витые серебряные кольца, свисавшие с кожаной полоски на  лбу.
Темно-серые  глаза  смерили  его,  светясь  откровенной  насмешкой...  а   в
следующий миг девушка выпалила что-то на своем языке - до того  быстро,  что
Харальд ни крупицы не успел ухватить.
   - Это, что ли, княжич заморский.  Кожаных  Штанов  сын?  -  услыхали  все
остальные. - Хи-ловат ты что-то, мальчонка, для такого  родства!  Или  вовсе
уже измельчала порода?.. По-истрепались Кожаные-то Штаны?..
   Харальд только понял, что его хотели поддеть. Плох тот викинг, который не
сумеет достойно  выслушать  обидные  речи  и,  усмехнувшись,  метким  словом
срезать обидчика - чтоб впредь думал как следует, затевая поносить  человека
лучше себя.
   Но для того, чтобы ответить, следовало сначала уразуметь произнесенное, и
молодой датчанин обратился к подошедшему Твердиславу:
   - Что сказала мне дочь Сувора ярла? У того ухоженная борода стояла  дыбом
от свирепого гнева:
   - Нечего тебе даже слушать, что всякая дурища сболтнет!..
   Это было сказано  на  языке  вендов,  чтобы  поняли  оба.  Харальд  пожал
плечами:
   - Если она сказала глупость, я пропущу ее слова  мимо  ушей,  потому  что
глупым людям свойственно говорить злые слова, не помышляя о зле. А если  она
нашла  у  меня  какой-нибудь  недостаток,  я  поблагодарю  ее  и  постараюсь
избавиться от него!
   - Она ожидала, что сын Лодброка окажется выше и толще,  -  перевел  Эгиль
берсерк, помогавший словенам  натягивать  шатер.  Эгиль  неплохо  объяснялся
по-гардски.
   Харальд сощурился против солнца, глядя на девушку, и, тщательно  подбирая
слова, сказал на языке словен:
   - А я ожидал, что такой воин, как твой отец, родит сына, а  не  болтливую
дочь.
   Девчонка недолго задумывалась над ответом:
   - У добрых отцов дочери получаются лучше, чем у иных других - сыновья!
   Она  тоже  перешла  на  вендский,  которым  отменно   владела.   Харальду
показалось, будто она еще и  стрельнула  глазами  поверх  его  головы  -  на
боярина Твердислава. Он даже задумался, ему ли предназначались ее  речи,  но
тут Пенек шагнул мимо него и рявкнул, грозя кулаком:
   - А ну, брысь отсюда, бесстыжая!  К  батьке  ступай,  пусть-ка  зад  тебе
заголит да выдерет хорошенько! Скажешь - я велел! Знала  чтоб  наперед,  как
старшего срамословить!.. Не то сам  с  лошади-то  стащу  и  вмиг  уму-разуму
выучу!..
   Народ, слыша громкие голоса,  между  тем  подходил;  появились  воины  из
охранной ватаги и сам Замятия. Девка  не  стала  дожидаться,  пока  Твердята
выполнит свою угрозу или напустит на нее  своих  молодцов.  Повернула  коня,
стукнула пятками по сытым серым бокам - и была такова.
   - Не часто бывает, чтобы  дети  врагов  становились  друзьями,  -  сказал
Харальд боярину. - Как зовут люди дочь Сувора ярла?
   Твердислав был еще красен и зол  и  никак  не  мог  перевести  дух  после
случившейся перепалки.  Чувствовалось  -  что-то  в  словах  девушки  насчет
сыновей и отцов задело его за живое.
   - А ну - ее!.. - в сердцах плюнул он наземь. - Одно слово. Крапива!..
   Очень скоро выяснилось, что девушка по имени Крапива уехала не  насовсем.
Харальд стоял по  колено  в  воде  и  вытирал  лицо  полотенцем,  когда  она
появилась снова, и не одна. Она ехала рысью, а за  ней,  на  ходу  засучивая
рукава, бежало десятка полтора отроков - все дюжие, как на подбор.  Великого
ума не требовалось угадать, что сейчас будет.
   И, может, вправду пошли бы в ход сперва кулаки,  потом  древки  копий,  а
после и мечи, вынутые из ножен, - и как знать, не в крови ли захлебнулся  бы
шаткий мир между двумя князьями, а заодно и  датское  замирение?..  Известно
же, от  каких  пустяков  возгораются  распри  между  правителями.  И  войны,
опустошающие державы...
   Однако на сей раз боги не попустили.
   - Стоя-а-а-ать!.. - раскатился над берегом голос боярина Сувора. Крапива,
услышав батюшкин окрик,  первой  смутилась  и  придержала  коня,  а  за  нею
остановились  и  отроки.  Возле  шатров  Твердислав  Радонежич  утихомиривал
Замятию  и  датчан,  приготовившихся  к  нешуточному  отпору.  Те  и  другие
чувствовали себя оскорбленными - не  дали  почесать  кулаков,  как  с  таким
примириться?.. Но вот наконец сшибку удалось отвести, и два боярина  сошлись
посередине.
   - Ты!.. - первым начал Твердята. - Девку свою, перед людьми  посрамление,
когда наконец ремнем вразумишь?
   - Дочь мою трогать не смей!.. - мгновенно ощетинился  Сувор.  -  На  себя
посмотри! Когда сыном станешь гордиться, тогда побеседуем!
   Харальд подошел к стоявшим друг против друга седым удальцам. Они  не  так
тараторили, как Крапива, и часть разговора он понял сам,  а  прочее  перевел
ему Эгиль.
   - Я еще плохо знаю ваш гардский обычай, - проговорил молодой викинг. -  Я
могу только сказать, как в таких случаях поступают  у  нас.  Если  один  муж
уличает  другого  в  хвастовстве,  но  между   ними   еще   не   произнесено
непроизносимых речей, дело можно решить состязанием. Тогда люди увидят,  кто
из' спорящих прав, и у них больше не будет причины для ссоры.
   - Моего сына здесь нет, - хмуро бросил Твердята.
   Сувор насме