згляда  в  мягкий
мешочек. Варяг вдруг сказал:
   - Ты-то за что здесь бьешься, боярин?
   Замятия таких речей не ожидал, но с ответом не задержался.
   - А за то, что не владели нами Белые
   Соколы да и не будут!..
   - Который князь да в какое лето  в  Ладоге  сел  -  через  век  уж  пылью
покроется... - усмехнулся Страхиня. - Или умник-песнотворец найдется да  так
все переврет своему князю в угоду, что мы с  тобой  на  том  свете  пирогами
подавимся...  А  вот  непотребство  великое,  при  пращурах   бывшее,   люди
непременно запомнят. И что боярин Замятия Тужирич непотребство то  учинил...
Своей ли, не своей волей...
   Рука новогородца, державшая  синеокий  меч,  вздулась  буграми  мышц,  но
никакого движения не сделала и вновь успокоилась.
   - Ты, - сказал он варягу, - того понять не  способен,  что  за  вольность
дедовскую слишком большой цены уплачено не бывает...
   Страхиня  пожал  плечами.  Поперек  всей  груди  у  него  лежал  длинный,
неопрятно сросшийся шрам.
   - Отчего ж не  способен?  Если  ты  честь  и  жизнь  свою  выкупом  готов
положить, это дело твое... Ты, Замятия, только  Твердяту  спросить  позабыл,
охота ли ему ради вольно-. сти твоей помирать. Да еще на  Сувора  злочес-тье
возвел. Крепко же на этом вольность ваша будет стоять...
   Замятия владел собою отменно.
   - А тебе дело какое? - спросил он. - Сам ты кто? Я тебя ни у Вадима, ни у
Рюрика не видал!
   - Я-то человек прохожий, - ответил Страхиня. - И дела мне, вот уж  правда
святая, ни до кого из вас нет.
   - А здесь что потерял?
   - Сказал же, меч хочу забрать у тебя. Не ровня ты ему. Замятия Тужирич. И
владеть им не будешь.
   Вдалеке, на середине озера, сдвинулся с места  корабль  и  задом  наперед
одолел первую сажень, уходя из ловушки.
   Когда Страхиня вдруг положил наземь свой узорчатый меч. Замятия глянул на
него, как на вредоумного:
   - Экие нынче пошли сторонние люди... Хочешь, чтоб надо мною смеялись?
   - Безоружен ты, - ответил-варяг. Замятия не остался в долгу:
   - Ну так и пеняй на себя!..
   И не то чтобы шагнул - подлетел, по воздуху  подплыл  к  одноглазому,  не
касаясь  земли.  И  пошло,  и  завертелось!..  Гридни  и  заслон  постепенно
утрачивали  взаимную  осторожность,  смотрели   на   поединщиков,   силились
уследить, что те вытворяли.
   - Убьет одноглазого... - тихо сказал Бол-дырь Искре  Твердятичу.  -  Жаль
будет!
   Искра тоже боялся и про  себя  ждал  такого  исхода,  но  допустить  хоть
малейшую неуверенность себе позволить не мог. Даже в  осознанных  мыслях,  а
вслух и подавно. Он ответил:
   - Я видел однажды, как он оружных двоих... Тоже голой рукой...
   - Да те двое небось половины Замятии не стоили! - усомнился разбойник, но
Искра уже забыл про него. Смотрел во все глаза на  сражавшихся,  и  казалось
ему - слышал, как они продолжали свой спор.
   - А ведь Твердислав доверял тебе. Не прощается такое. Замятия...
   - Мой грех. И отвечу. А Белому Соколу в Ладоге не сидеть!..
   - То боги рассудят.
   - Богам и пособить можно, коль не торопятся!
   - Боги-то разглядят, как ты еще и детей боярских убить шел,  чтоб  правды
не выдали...
   Локоть Болдыря больно врезался Искре в бок.
   - Ай да Харальд!.. Корабль-то, смотри!.. - Разбойник торжествующе вытянул
руку. - Уходит ведь, а?!..
   ...Тут все и случилось. Страхиня  ли  сделал  какую  ошибку,  Замятия  ли
угадал еще не родившееся движение тем чутьем, что бывает у одного  воина  из
десяти, - осталось  неведомо.  Летящий  конец  меча  попал  варягу  в  лицо.
Прикосновение было невесомым, почти безболезненным. Но кожаная повязка,  без
которой Страхиню никто и никогда не  видал,  улетела  далеко  в  сторону.  И
вместе с нею - лоскут плоти в полтора пальца толщиной, начисто  ссеченный  с
лица.
   И варяг, не издавший ни звука в тот день, когда меч Хрольва ярла едва  не
лишил его жизни, закричал, как умирающее животное.
   Лезвие, направляемое не иначе как свыше,  пронеслось  в  волоске  от  его
левого глаза, много  лет  жившего  погребенным  под  бесформенными  потеками
шрамов, и глаз отворился. И Страхиня сразу ослеп. Ослеп от  выдирающей  душу
боли и от чудовищного, невероятного света,  хлынувшего  сразу  отовсюду,  со
всех сторон.
   Стона, отозвавшегося из-за коряг, он не услышал. Сработало  не  сознание,
угасавшее в огненном вихре, - сработало тело. Лишенное водительства, оно все
сделало само по себе. Мячиком откатилось назад, так что с добивающим  ударом
Замятня самым обидным образом промахнулся.
   Это, впрочем, легко было исправить, и боярин шагнул следом,  замахиваясь.
Но в это время гридни за  его  спиной  взволновались,  загомонили,  указывая
руками. Замятия не удержался, взглянул.
   Корабль, однажды уже выскользнувший  у  него  из  рук,  ускользал  вновь.
Топляки, еще казавшие из воды  растопыренные  черные  пятерни,  остались  за
кормой.  Нос  был  воинственно  задран,  единственная  пара  весел  прилежно
взмахивала и опускалась.  Корабль  был  велик  и  тяжел;  разгон  зарождался
медленно, со страшным трудом. Но все-таки  зарождался.  Щиты  на  бортах  не
давали увидеть гребцов, только беловолосую голову парня, стоявшего  у  руля.
Датского княжича, которого воины Замятни бросили умирать среди трупов...
   На миг Замятне почудилось, будто мертвые на корабле начали просыпаться  и
сейчас выйдут на берег, чтобы совершить над ним  свою  справедливость...  Но
лишь на миг. Все равно эта лодья  далеко  не  уйдет.  Он  выиграл  поединок,
который его противнику угодно было сделать Божьим  судом.  Добить  его  -  и
двадцать храбрых  гридней  без  натуги  раскидают  жалкий  завал.  Выволокут
защитников гривы и побросают в болото.
   ...Добить! Замятня развернулся, одновременно начиная замах...
   Меч в его руке внезапно сделался стопудовым и неодолимо потянул десницу к
земле. Замятия увидел такое, чего не видал никогда и больше  уж  не  увидит.
Страхиня, которому след бы корчиться на  мокром  истоптанном  мху,  поя  его
кровью, стоял на ногах. И не просто стоял. Шел к Замятие, чтобы убить.
   Кровь  текла  варягу  на  грудь  с  изувеченного  лица,  он  шел   крепко
зажмурившись, ибо не выдерживал потрясения светом, но это не имело значения.
Он знал, где Замятня, по звуку дыхания, по чавканью  земли  под  ногами,  по
запаху пота. И боярин вдруг отчетливо понял, что это идет к нему его смерть.
   Их единоборство все-таки вправду оборачивалось Божьим судом. И он, боярин
Замятня Тужирич, не одержит победы на этом Суде, потому что Перун,  дарующий
справедливость мечу, не на его стороне. Синеокий все же устремился  вверх  и
вперед, но очень неохотно и лишь затем, чтобы рука  Страхини  встретилась  с
рукой, его заносившей, и вынудила промахнуться...
   ...Миг, столь многое  вместивший  в  себя,  завершился,  когда  сложенные
клинком пальцы варяга пырнули Замятию в нижние ребра. Боярин был в кольчуге,
но от такого удара не защищает кольчуга. Когда проломленные ребра становятся
кинжалами, раздирающими нутро, и со стороны кажется, будто рука вошла в тело
по локоть и вот сейчас выдернет самое сердце...
   Мир лопнул перед глазами, разлетаясь во мраке красными и золотыми огнями,
словно нитка порванных бус...
   Потом Страхиня стоял  над  ним,  держа  оба  меча.  Вздымал  их  к  небу,
запрокидывая облитое кровью лицо, и  что-то  кричал  на  никому  не  ведомом
языке. Замятничи молча смотрели на него с полутора десятков шагов. У каждого
было по луку в руках и по  отворенному  тулу  на  правом  бедре.  Любой  мог
играючи изрешетить варяга стрелами, если бы захотел.
   Не выстрелил ни один.
   Корабль уходил.
   Крапива сидела на одном весле, Куделька с Милавой - на другом, и все  три
гребли так, словно всю жизнь только этим и занимались. И надо  ли  говорить,
что у всех трех текли по щекам слезы. А Харальд держал правило, глядя вперед
с высокого сиденья кормщика, и тоже чуть не плакал оттого, что не  мог  даже
обернуться и увидеть, как уходили в Вальхаллу его друзья.  В  торфяной  воде
впереди корабля угадывались едва заметные струи, тянувшиеся к  протоке.  Как
бы ни рвалась в нем душа, молодой датчанин не отводил от них  взгляда.  Если
лодья застрянет опять, вызволить ее не  будет  уже  никакой  возможности.  И
получится,  что  Искра  и  все  те,  кого  Харальд  тоже  про  себя  называл
побратимами, зря остались на смерть.
   Корабль медленно полз, по наитию  кормщика  обходя  затаившиеся  топляки.
Если  он  успеет  выйти  в  "игольное  ушко"  протоки,  его  будет  уже   не
перехватить.
   Сувор лежал на носу, молча глядя на то, как неистово  отдавали  себя  три
девки и сын датского князя. Дети. Дети... Его подвиг  был  завершен,  теперь
настало их время.
   А посередине покоились на палубе мертвые отроки.  Сувору  они  тоже  были
детьми. Скорбное скитание по  болотам  научило  его  разговаривать  с  ними,
слушать их голоса. Вот и теперь бесплотные тени витали вокруг, беспокоясь  и
негодуя, и были незримы ни для кого, кроме их воеводы.
   Искра и Тойветту разом выскочили  из-за  нагроможденных  коряг,  схватили
качавшегося Страхиню и  уволокли  его  за  завал.  На  варяга  страшно  было
смотреть: кровь неостановимо лилась, он по-прежнему не мог  открыть  глаз  и
только скрипел зубами, сжимаясь от боли. Тойветту стал откраивать полосы  от
его же рубахи, заматывать Страхине лицо.
   Замятничи тоже подняли своего предводителя и на руках отнесли его  прочь,
тщась последней надеждой - а вдруг  в  могучем  боярине  еще  теплится  хоть
слабая жизнь и его не поздно спасти?.. Они расстегнули и сняли с него шлем с
подшлемником, завернули кольчугу...  Надежда  очень  скоро  дотлела.  Он  не
дышал. Кровь лениво изливалась из тела, уже не подгоняемая биением сердца...
   Кудрявый Урюпа первым вскочил с колен и с  невнятным  криком  кинулся  на
завал, выхватывая меч из ножен и начисто забыв о щите.  Следом  хлынули  его
сотоварищи, жаждавшие отмщения за вождя. Одному из них Тойветту хладнокровно
пробил стрелой рот, раскрытый в яростном крике.  Другого  Болдырь  вздел  на
тяжелое,  с  толстым  древком  копье,  подобранное  на   корабле.   Могучему
разбойнику оно  оказалось  как  раз  по  руке  и  уж  ударило  так  ударило.
Пропоротый Замятнич остался лежать у подножия завала, но  и  самому  Болдырю
сразу досталось за убитого от Урюпы. Гридень дотянулся  мечом  и,  наверное,
снес бы Болдырю голову, не выручи  Искра.  Боярский  сын  запустил  в  воина
камнем, когда тот уже взбегал на завал по взгроможденному на  коряги  плоту.
Камень Урюпе причинил разве что синяк на облитом кольчугой боку, но заставил
отшатнуться, и на осклизлых  бревнах  этого  хватило  с  избытком:  взмахнул
руками, упал, скатился под ноги другому Замятничу, лихо набегавшему  следом.
Тот высоко перепрыгнул через Урюпу, не желая топтать, и под ним свистнула  в
воздухе сулица, пущенная чернявым разбойником. Не попала в прыгнувшего  -  и
осталась  торчать  в  голени  его  побратима,  изготовившегося  вскочить  на
опрокинутый пень...
   На счастье оборонявшихся, грива между озером и болотом была узкая, больше
двух в ряд не пройдешь... Только на то и надежда!
   Замятнич, по которому промахнулся  разбойник,  вторым  прыжком  перелетел
через гребень завала и бросился на Искру  Твердятича,  замахиваясь  секирой.
Тойветту Серебряный Лис выхватил острый  охотничий  нож  и  взлетел  ему  на
спину. Молодой ижор мало что мог противопоставить в ближнем  бою  дружинному
воину,  закованному  в  железо.  Но  Искру,  Твер-диславова  сына,  по   его
недосмотру второй раз не покалечат...
   Здоровенный гридень, даже не  обернувшись,  ударил  обухом  секиры  через
плечо, смахнув легкого ижора на землю.  Однако  драгоценное  мгновение  было
куплено: Искра успел встретить противника лицом к лицу.  Двое  нового-родцев
столкнулись взглядами и узнали друг друга. За одним  столом  ведь  сидели  в
дружинной избе у князя Вадима, у одной печи  согревались,  от  одного  хлеба
отламывали...
   - Твердятич?.. - тяжело дыша, чужим голосом спросил гридень.  Теперь  его
лицо не прикрывала личина - а и лучше б, наверное, если бы прикрывала...
   Искра отмолвил:
   - Ты моего батюшку стрелой к земле прибивал? Или другой кто?..
   Гридень ощерился и ударил. Искра встретил его секиру мечом  и  неожиданно
для себя обнаружил, что расчетливо и трезво пускает в  ход  воинскую  науку,
преподанную  погибшим  отцом.  И  сколько  ни  жаловался  боярин  Пенек   на
неспособность и малое усердие сына, а ведь  достаточно,  оказывается,  успел
ему передать.
   Замятнич, участвовавший в убийстве Твер-дяты, боя со знающим правду сыном
убитого не выдержал. Все кончилось  быстро:  третьим  или  четвертым  ударом
Искра достал его по голове и довольно крепко ошеломил. Воин не упал,  только
"поплыли" глаза и почти остановились руки с секирой. Искра ударил снова, без
промедления и без пощады, по  кольчатой  бар-мице,  спущенной  со  шлема  на
плечи. Скользящий удар она вполне могла отразить -  но  не  прямой,  да  еще
нанесенный в полную силу.  Твердятич  услышал,  как  хрустнули  под  клинком
позвонки...
   487
   Другие Замятничи поняли, что с одного  наскока  заслон  им  не  смять,  и
откатились назад - посоветоваться, перевести дух. Бешеная ярость,  бросившая
их на завал, исчерпала себя, принеся только  потери.  Два  неподвижных  тела
остались перед нагромождением бревен, третье немного  погодя  перебросили  с
той стороны. Было очевидно, что рано или поздно нападающие все-таки  возьмут
жалкую крепость из плавника и коряг и расправятся с ее защитниками.  Но  как
скоро это случится? И какой ценой придется заплатить за победу?..
   Искра тоже оглядывал свое небогатое воинство, прикидывая, выдержит ли оно
еще хоть один приступ. Сам  он  пока  не  был  ранен,  но  вот  остальные?..
Страхиня сидел под завалом, придерживая сплошь напитанную кровью повязку,  и
мучительно щерился, пытаясь осторожно приоткрывать правый глаз.  Разбойники,
тихо ругаясь, перевязывали друг друга. Болдырь берег левое плечо,  чернявому
попали по голове и отсекли ухо. Потом Искра похолодел.  Знал,  что  остаются
они на смерть, что один за другим будут ее  принимать...  Знал,  а  толку  с
того...
   Тойветту лежал нелепо раскинувшись и подвернув под себя в падении  правую
ногу. Он был мертв: удар обуха проломил ему лоб.
   Боярин Замятня Тужирич был настоящим вождем. В малой дружине боялись его,
но и любили без памяти. На других Вадимовых кметей даже поглядывали свысока.
Все-то Замятия водил их на такие дела, о которых лучше было  помалкивать,  и
все-то удавалось ему. Не зря щедро жаловал  его  князь,  не  зря  его  воины
серебряными  ложками  ели  еще  тогда,  когда  Твердиславичи  и  сам   Пенек
обходились деревянными да костяными...
   И на пороги они за своим Тужиричем вышли не прекословя, хоть и сулил этот
поход быть из всех самым тайным и самым зловещим. Шутка ли, тех  убивать,  с
кем одному князю святую клятву давали... Оттого взял он с собою не  всех,  а
лишь самых доверенных, многое с ним вместе прошедших и не  привыкших  в  нем
сомневаться.
   Они и  не  сомневались.  Как  бы  ни  остерегали  каждого  в  отдельности
внутренние голоса, - Замятие верили больше. Да еще поначалу все складывалось
настолько удачно, что только и оставалось поверить в тайную  милость  богов.
Они истребили храбрых Суворовичей,  не  потеряв  при  этом  ни  человека.  С
Твердислави-чами вышло потуже, но и это за невезение смешно было  считать...
Хоть и кажется людям, будто ясен душою творец молний Перун и склонен  карать
за не правду, - кто знает наверняка?.. И что такое не правда? Как осудить за
нее, если ею покупается великая правда?..
   Они не усомнились даже потом, когда вели корабль  по  болотам  и  терпели
опасности и труды куда худшие, чем в двух коротких боях. Не пожелали считать
все, что творилось,  предупреждением.  Ибо  шел  с  ними  отец  их.  Замятия
Тужирич, и тоже терпел, и трудил себя наравне с остальными...
   Но теперь?
   Когда с похищением пленного корабля грозило пойти прахом все,  чего  ради
они погибали сами и убивали других...
   Когда сам Замятия Тужирич пал в бою с безвестным варягом, и так похож был
их поединок на святой Божий суд, что мороз бежал по спине...
   - Кто веревки припас? - озирался Урюпа. -  Завал  будем  растаскивать!  А
рубить высунутся, тех стрелами расстреляем!..
   Глаза у него были налиты кровью. Он доводился Замятие первым ближником  и
горел исполнить задуманное боярином - хотя бы  и  без  него.Корабль-то  ведь
убегал, да не просто убегал - уводили. Еще немного, и поздно будет ловить!..
   - Погоди, Урюпа, - остановил его воин помоложе.  Звали  парня  Хилок,  за
необыкновенную  силу.  Он  вытолкнул  перед  собой   одного   из   уцелевших
разбойников:
   - Этот вот говорит, там поодаль лежат  прорубленные  челны...  Попортили,
кто от Болдыря уходил. Глянуть надо, может, починим?
   - Это сколько провозишься! - рявкнул Урюпа. - Веревки где, говорю?..
   - Погоди, - повторил Хилок. - Корабля  нам  уже  не  поймать.  И  Замятию
Тужирича не вернуть... Твердислава и чадь его без правды мы перебили, то наш
боярин нам смертью своей показал...
   - Так что с того?
   - А то, что  сделаем  если,  как  говоришь,  гнева  Божьего  нам  уже  не
избегнуть.
   Гридни слушали этот спор, и кто-то с сочувствием смотрел на Хилка, кто-то
хмурился, отодвигаясь ближе к Урюпе. Тех и других было примерно поровну,  но
с Урюпой стояли старшие воины. Те, кому гнев богов не так страшен  был,  как
немилость погибшего вожака. А вокруг Хилка  -  в  основном  молодые,  меньше
ходившие за боярином и еще не разучившиеся сомневаться.
   - Скажи лучше: жить захотел, - зловеще промолвил Урюпа. - Через топи уйти
на челнах, у другого князя хлеба кусок поискать...
   Он очень надеялся, что парень оскорбленно выхватит меч, но  Хилок  только
вздохнул:
   - Я другого хочу. Со Звездного Моста вниз не свергнуться, когда  кон  мне
придет и в Ирий зашагаю...
   И понял Урюпа: продолжать спорить с ним - значит  вовсе  потерять  всякую
возможность доделать начатое или хоть отомстить. Он плюнул наземь:
   - Ладно. Ступай, спасайся. Но коли еще мне под ноги попадешься...
   - Челны раздобуду если, вернусь, - ответил Хилок. - Подумай до  тех  пор,
побратим.
   Корабль шел длинной протокой,  падавшей  в  Мутную.  Она  то  расширялась
озерками, где по  дну  царапали  ветви  утонувших  кустов,  так  что  сердце
обращалось в лед: снова застрять?!.. А  между  разливами  тянулась  узенькая
водная тропка. Там было течение, помогавшее двигаться  вперед,  зато  веслам
совсем не оставалось пространства: девки упирались ими  в  раскисшую  землю,
клоками срывая с нее дерн, а у себя - кожу  с  ладоней.  Они  давно  перешли
всякие пределы усталости,  но  продолжали  грес-ти,  совершая  свой  подвиг,
равный деянию погибавших в заслоне. Харальд стоял у правила. Он не сделал ни
одной ошибки, выбирая путь судна. Ни разу  не  просчитался,  определяя,  где
следует идти напролом, а где лучше отвернуть в сторону. Или послать  Крапиву
с багром на нос корабля, чтобы оттолкнула затаившийся в тине топляк...
   Когда протока повернула еще раз и впереди замерцала широкая  лента  реки,
Харальд понял, что не зря родился на  свет.  Путь  в  Ладогу,  по  существу,
только здесь начинался и был еще очень неблизок, но всем почему-то казалось:
вот выбраться из болот, там-то уж...
   Напряжение было так непомерно, что Харальд лишь со второго взгляда  узрел
корабли, шедшие по реке.
   Он сразу решил, что ему примерещилось. Хищные,  узкие,  длинные  вендские
корабли... Его с  младенчества  учили  узнавать  эти  стелющиеся  над  водой
силуэты, и он узнал их даже сквозь выевший глаза пот, узнал белое  знамя  на
кроваво-красных щитах по бортам.
   Гардский Хререк конунг шел к Новому Городу...
   Харальд закричал во все горло. Тут же  сорвал  голос  и  поразился  тому,
каким тонким и слабым получился крик. Кто услышит его?.. Вздрогнувшие  девки
бросили весла и ста