и начал  медленно  распутывать  завязки.
Семеро остальных смотрели недоумевая  и  силясь  что-то  понять.  И  молодой
Твер-дятич, к которому Страхиня стоял правым боком, первым заметил  то,  что
заметил бы и всякий другой, увидевший этих двоих рядом.
   Сходство...
   Князь наконец развязал тонкие ремешки и вынул из мешочка то,  что  в  нем
находилось.
   У него на ладони лежал серебряный знак Сокола. Тот самый, что он  подарил
когда-то Нечаянке.
   - Ты?.. - внезапно севшим голосом спросил ладожский государь. - Ты?..
   Падала в небытие стольная Ладога. И та держава, которую он мечтал создать
здесь и укрепить Новым Городом и иными большими и малыми городами, стоявшими
вблизи и вдали. Вспыхнул и исчез его мелкий раздор с князем  Вадимом.  И  то
большое немирье, в которое этот  раздор  чуть  было  не  перерос.  И  Рагнар
Кожаные  Штаны  с  его  грозными  кораблями,  остановившимися,  как  донесла
ижорская стража, уже у Котлина острова. И цена, которой он собирался  купить
Ладоге мир...
   Ничто больше не имело значения.
   Кроме одного.
   Нечаянка...
   И сын ее. Его, Рюрика, сын. Сын...
   - Она меня ненавидела? ' - Она говорила, что ты,  верно,  будешь  великим
правителем. Кто не жертвует людьми, тот не оставляет после  себя  державу...
Молчание. Потом:
   - Помнишь, что предсказал Семовит? "Вернешь..."  Отец  или  сын,  никакой
разницы нет...
   - Я признаю тебя перед людьми и дружиной. Ты будешь со мной.
   - С тобой будет оберег, который хранила мать...
   - Мне нужен ты.
   - Я не нужен тебе, отец.  Я  слишком  долго  искал  заветный  меч,  чтобы
отнести его мертвому роду. - О чем ты?
   - Нечаянка давно умерла, отец. Тогда еще жив  был  старейшина  Семовит  и
другие из рода.
   - А теперь?..
   - Теперь нет никого.
   - Есть ты...
   - А ты уверен в этом, отец?
   - Я уверен, что немного найдется князей, способных  похвалиться  подобным
наследником!..
   - Я смертельно ранил Хрольва Пять Ножей, ярла Рагнара конунга,  когда  он
попытался меня зарубить вместо ответа. Я убил Замятию, боярина князя Вадима.
Ты хочешь с ними союза. Я плохой наследник, отец.
   - Ты мой сын!
   - У тебя будут еще сыновья, отец. Снова молчание.
   - - Скажи хоть, как  называла  тебя  мать,  чтобы  я  мог  дать  это  имя
другому...
   - Ингар. Она звала меня Ингаром, отец.
   А потом было вот что.
   Две рати, ладожская и новогородская, встретились чуть  выше  порогов,  на
той самой поляне, над которой больше не высилась двадцатисаженная  красавица
ель. Когда причалили варяжские корабли, князь Рюрик первым вышел  на  берег.
Он был без брони и оружия. Поднял над головой  щит  и  обратил  его  к  себе
выпуклой стороной.
   Ответить боевой стрелой на такой знак - совсем не иметь чести.
   Князь Вадим тоже сложил наземь  меч  и  кольчугу  и  вышел  к  нему.  Они
встретились посреди поля и долго говорили наедине. О чем именно - не  слышал
никто, и многим казалось, будто они уговариваются решить дело поединком. Все
знали храбрость двух князей, все знали, какие это великие воины.
   Но Рюрик и Вадим вернулись каждый к своему войску:
   - Сече не быть.
   - Как не быть?.. - окружили своего князя новогородцы. - А за  Твердислава
Радонежича расплатиться?  За  всех,  кого  Рюриковичи  вот  у  этих  кострищ
убивали, а потом еще и  мертвых  незнамо  куда  уносили,  хоронили  неведомо
как?..
   - Не Рюриковичи их сгубили, - отвечал батюшка-князь. - Не  с  ними  будем
расплачиваться. - А кто же?..
   - Болдыревы вурдалаки болотные. Зря мы Сувора в непотребстве винили, чист
он. Открылась истина наконец...
   - Скажи слово, княже! Леса пожжем, болота шеломами вычерпаем, а  не  жить
боле разбойникам!..
   - Послан уже за их головами храбрый Замятия  Тужирич  с  малой  дружиной.
Нашел он разбойное логово в самой крепи болотной и бился  долго  и  тяжко...
Корабль отстоял, на котором они Суворовичей мертвых прятали,  вину  возвести
чтоб. Вон он, корабль тот, поодаль стоит...  Ватагу  разбойную  Тужирич  без
остатка всю положил. Датского княжича  оборонил,  самого  боярина  Сувора  и
детей боярских, вурдалаками взятых:  молодого  Искру  Твердятича  и  Крапиву
Суворовну. Да только сам себя и дружину верную не сберег... Князь  ладожский
Рюрик, сюда уже идя, на место его сечи попал. Одного  Болдыря  живого  среди
мертвых нашел, в полон взял...
   - Какой же казнью разбойника лютого нам жизни  лишить?..  -  А  возжигать
станут погребальный корабль, ему голову срубят и мертвым под ноги бросят.
   Беседа же двух государей, которой не слышали и первые ближники, на  самом
деле была такова:
   - О чем, светлый княже, хотел со мной потолковать? - спросил князь Вадим.
Ему удалось скрыть владевшее им напряжение. Почти совсем.
   Князь Рюрик не спеша поднял руку, почесал белый висок.
   - Да так, о безделице, - передернув плечами, ответил он с  едва  заметной
усмешкой. - Сказитель, вишь, в Ладоге  у  нас  объявился.  Басенку  занятную
баял...
   - Какую же? - спросил Вадим.
   - А такую, что будто бы жили в стародавнее время  два  рода.  К  примеру,
Кречеты и Лесные Коты. И все время крепко меж собой враждовали,  потому  что
Кречеты в тех местах были пришлыми, и Коты видели в том себе ущемление. Пока
один из Котов не уговорил своего вождя послать к  Кречетам  верных  людей  -
великого замирения ради. Вождь сделал вид, что  согласен,  сам  же  отправил
вслед посольству проверенных гридней с тайным наказом: настигнуть и...
   - Чего только теперь не расскажут  про  давние  времена!  -  сквозь  зубы
пробормотал князь Вадим. - Я, кажется, тоже слышал что-то подобное...
   - Да? - наклонил голову Рюрик. - И как же рассказывают эту баснь в  Новом
Городе? Вот бы знать, ведомо ли сказителям, что вождь Кречетов, на  которого
должно было пасть подозрение, истины докопался? И еще, что  будто  бы  выжил
какой-то княжич заморский... За которым немалое  войско  от  Котов  отбежало
бы... Сам я всего не упомню, но сказители мои здесь  со  мной,  -  с  твоими
поделятся, прикажи только...
   Вадиму понадобилась вся его выдержка, чтобы  равнодушно  отмахнуться:  не
воинское, мол, дело - баснопевцев друг  с  другом  сводить!  Однако  он  был
князем. И виду не показал.
   - Что-то там еще было такое, - продолжал Рюрик. -  Что  будто  бы  встали
грудь в грудь Кречеты и Коты, а из-за речки на них  род  Ворона  поглядывал,
клюв да когти точа...
   - Да? - спросил Вадим. Голос его не дрогнул: он был князем. -  И  чем  же
кончилось?
   - Странно кончилось, - ответил варяг. - Сколько слышал  сказителей,  всяк
по-своему баснь эту венчает. Мы-то с тобой чем ее завершим?..
   Утро следующего дня удалось прозрачным и синим.
   Еще до света опытные мореходы положили на берег  катки.  Навалились  и  в
последний раз  вывели  на  сушу  тяжелый  датский  корабль.  А  потом  щедро
обкладывали его хворостом, чтобы мокрое  разбухшее  дерево  легче  принимало
огонь.
   Все исполнялось по замыслу  двух  князей,  по  их  слову,  произнесенному
накануне. Одному лишь человеку до того слова и замысла  уже  не  было  дела.
Умер ночью верный Рюриков боярин  Сувор  Несмеянович.  На  руках  у  любимой
дочери умер, у Крапивы Суворовны. И люди рассказывали, будто  перед  смертью
он попросил позвать князя. И когда тот пришел, старый воин сказал ему:
   - Долго я служил тебе, господине. А теперь не могу.
   И вот что удивительно - кое-кто утверждал, будто сказал боярин  вовсе  не
"не могу", а иное и страшное: "не хочу". Но такие  разговоры  скоро  утихли,
потому что у Сувора Несмеяновича язык отсох бы  скорей,  чем  в  самом  деле
повернулся подобное произнести, и все это знали.
   Теперь боярин лежал там, где и было ему по праву самое  место:  во  главе
своих отроков, на носу корабля. А Болдыря вели к смертной ло-дье два  хмурых
кметя-варяга.
   Он шел сам, глядя на рассветное солнце. Шел, держась прямо и твердо, хоть
рана под повязкой горела лютым огнем, стирая  темный  загар  с  обветренного
лица. Мимо новогород-цев и ладожан,  которых,  что  правду  таить,  в  былое
времечко  изрядно  побили-пощипали  его  разгульные  молодцы.   Мимо   тесно
прижавшихся друг к дружке Крапивы Суворовны, Искры Твердятича  (вот  уж  зря
встал, этак ведь и за батюшкой недолго  следом  отправиться...)  и  датского
княжича  с  его  хромоножкой-ведуньей.  Большой  пес,  жмущийся  к   чьим-то
коленям... Четыре белых лица, четыре пары вопрошающих глаз...  не  поминайте
лихом, счастливо вам за морем у княжича погостить... Страхини среди  них  не
было, и только об этом Болдырь, пожалуй, и сожалел.
   ...Мимо двух князей, стоявших бок о бок. Тут Болдырь то ли  запнулся,  то
ли чуть промедлил... и некоторым, смотревшим на него уж слишком внимательно,
показалось, будто он хотел плюнуть под ноги  двум  государям...  Не  плюнул.
Усмехнулся. Дальше пошел.
   А когда он поднялся по короткому всходу и соступил на палубу корабля,  он
посмотрел на север и долго не отводил глаз от чего-то, видимого только  ему;
За то, что он даст  себя  оболгать,  ему  была  обещана  княжеская  награда.
Милавушку невозбранно отпустят, куда она сама пожелает. Он сказал, что хочет
увидеть, как она уезжает. Ему обещали и это.
   Он улыбнулся ей вслед, а  потом  повернулся  к  двум  гридням,  державшим
наготове мечи, и улыбка стала горькой и страшной.
   На колени перед ними он так и не встал.
   А когда пламя поглотило мертвые тела и корабль и над погребальным костром
развеялся дым, было замечено, что  Мутная  начала  отступать  с  затопленных
берегов. Что-то наконец сдвинулось в мире и вновь пошло своим чередом. И уже
рокотали вдали, обретая прежнюю мощь голоса, окутанные радугами пороги.
   А потом был вечер совсем другого дня.  И  песчаная  коса  на  оконечности
лесистого острова в устье  реки  Нюйи,  там,  где  она  широко  разливается,
раскрывая объятия морю. Харальд шел  по  влажному  песку,  оставляя  цепочку
глубоких следов, и крепко сжимал в своей руке ладошку Кудельки. Гуннхильд не
взяла с собой старинный костяной гребень, наследие ушедших провидиц.  Знала,
верно, что долго без дела лежать ему не придется...
   - И ты не пошел и не рассказал людям,  что  у  вас  приключилось  с  моим
воспитателем Хрольвом?..
   - Нет. Не пошел.
   - Ты был ранен и плохо понимал, что творишь...
   - Я был ранен. Но не так тяжело, чтобы не понимать.
   - Тех, кто скрывается от мести, у нас называют нидингами и хоронят  между
сушей и морем, в дармовой земле...
   - Мне нет дела до законов твоей страны, Рагнарссон. И до того, как меня у
вас назовут.
   - Из-за тебя умерла моя сестра, венд, и Друмба взошла за ней  на  костер.
Ты помнишь ее, Ингар?
   - Лучше, чем тебе кажется, Рагнарссон. Но взамен тех, кто погиб, я  вновь
дал тебе пророчицу, воительницу и побратима. Тебе этого мало?
   Лейла-Смага семенила за Харальдом, зябко кутаясь в широкий меховой  плащ.
Сын конунга выкупил ее, оставшуюся без хозяина; она ехала с ним  домой,  ибо
дурной сон завершался.
   А позади медленно шла Крапива Суворовна, и меч при бедре плохо вязался  с
длинной рубахой и скорбной, белым по белому браной прошвой поневы.  Мохнатый
Волчок привычно бежал у  ноги.  Дочь  боярская  вела  в  поводу  сразу  двух
лошадей. Серый жеребец гордился и  выступал  бережным  шагом,  неся  жестоко
израненного Крапивиного суженого, Искру Твердятича...
   Страхини с ними не было, но не думала и не помнила о нем одна Лейла. Да и
то потому, что ни разу не видала его.
   Они уходили все дальше от варяжской боевой  лодьи,  доставившей  их  сюда
через Нево-море  и  полноводное  Устье.  А  впереди,  на  самой  оконечности
острова, лежали темные корабли Рагнара  Лодброка.  Селундцы  пришли  забрать
Харальда и его друзей, спасенных оберегом Страхини.
   А дальше пролег неприветливый  горизонт,  обложенный  штормовыми  тучами,
грозный, сулящий неведомо что.
   Уже шел навстречу сыну сам конунг, когда далеко-далеко  в  море  Харальду
померещился парус... У Рагнарссона было  отменное  зрение,  но  все-таки  не
столь острое, как у его побратима, и он не мог с уверенностью  сказать,  был
этот парус на самом деле или только привиделся. И если так, то не его ли ему
предстояло весь остаток дней высматривать впереди?..
   Холодный ветер летел над простором Варяжского моря,  катившего  с  запада
вереницы  глухо  рокочущих  волн.  В  той  стороне,  откуда  они  приходили,
громоздились тяжелые тучи, сулившие неистовый шторм.  Шторм  из  тех,  каких
боялись самые отчаянные мореходы. С бешеным дыханием, раздирающим  в  клочья
всякие паруса. С прощальным снегом  зимы,  жалящим,  словно  рои  отточенных
стрел... А позади  туч  клонилось  к  закату  большое  красное  солнце.  Оно
расстилало над морем косые  полотнища  последних  лучей,  и  там,  где  лучи
касались воды, гребни вспыхивали недобрым багрянцем.
   Волны тяжело били в скулу маленькой парусной лодки, и  пена  захлестывала
через борт. На дне уже собралось изрядно воды, но сидевший на  руле  человек
ее не вычерпывал. Берег постепенно исчезал за кормой, на востоке росла стена
темноты. Кого-то ждало за нею новое утро...
   Ингар, прозванный людьми Страхиней, назад не оглядывался. Он давно  отвык
оглядываться назад. И всего меньше смысла было бы  в  этом  теперь.  Теперь,
когда заветный Перунов меч вместе с ним возвращался к его мертвому роду...
   Он держал руль, привычно направляя бег послушной маленькой  лодки,  и  не
сворачивал паруса. Шторм надвигался, метя широкое  море,  волны  становились
все выше. Брызги текли по лицу, соленые брызги, и были  почему-то  горячими.
Ингара никто не ждал впереди. Ему некуда было идти, некуда возвращаться.
   Он подумал о девушке, которая могла его полюбить, которая почти  полюбила
его.
   Для нее стал расплатой погребальный костер. А теперь  ему  настало  время
платить...
   Потом рядом с ним присела его мать, погладила по голове:
   - А может, сынок, все-таки еще поживешь?..
   Догорела заря, и все море окутала темнота.
   ...А на островке, затерянном среди болот, все  было  по-прежнему.  Водили
хоровод обсохшие валуны, и сосны распевали у дедушкиной могилы, качаясь  под
солнцем. Милава размеренно налегала  на  шест,  гоня  к  острову  плотик,  в
укромном местечке дождавшийся ее возвращения.
   Когда он ткнулся в камни, она вышла на берег, крепко привязала веревку  и
увидела, что возле могилы скоро выглянут первые желтенькие цветы,  а  грядки
совсем расплылись и требуют хозяйской руки.
   Надо было начинать жить. Копать землю, бросать в нее семена...
   Милава подошла к клети  и  распахнула  скрипучую  дверь.  Солнце  хлынуло
внутрь и осветило человека на  низкой  лежанке.  Исхудалый  Свияга  повернул
голову, щурясь на свет.
   - Это я, - сказала Милава.
   Январь - ноябрь 1997

СЛОВАРЬ

   Альдейгьюборг - скандинавское название города Ладоги.
   Асгард - в скандинавской мифологии мир богов,  называемый  так  по  имени
Асов. Из мира лю-. дей -  Мидгарда  -  туда  можно  попасть,  поднявшись  по
радуге. Несмотря на то, что Асгард размещен  как  бы  на  небесах,  сказания
описывают находящиеся там горы и леса,  а  также  крепости  от  врагов,  ибо
Асгард постоянно подвергается атакам злых сил.
   Асы - одно из племен скандинавских богов. Другим племенем являются  Ваны,
с которыми Асы некогда воевали, а потом обменялись заложниками  и  заключили
мир.
   Бальдр - в  скандинавской  мифологии  сын  Оди-на,  прекрасный  и  добрый
молодой бог, трагически погибший из-за коварства злых сил.
   Бал-фор - в Скандинавии времен викингов погребальный костер.
   Бармица - кольчужное полотно, спускавшееся со шлема на  шею  и  плечи.  К
нижней части  шлема  бармица  крепилась  с  помощью  металлического  прутка,
вставленного в  особые  петельки;  специальные  приспособления  предохраняли
кольчужные звенья от преждевременного истирания и обрыва при ударе.
   Баснословный - фантастический,  невероятный.  Словом  "баснь"  в  старину
называлось то, что теперь именуется сказкой; отсюда произошла всем известная
"басня". В свою очередь, "сказка" была  документальным  отчетом  о  реальных
событиях, в позднейшие времена - письменным.
   Безлядвый  -  "без   ляжек";   в   переносном   смысле   -   непроворный,
неповоротливый человек.
   Белый Бог - так скандинавы-язычники называли  Христа.  Следует  заметить,
что "белый" в скандинавской культуре - синоним добродетели,  совершенства  и
красоты.
   Берсерк - это скандинавское слово можно перевести как "медвежья  рубашка"
и как "не носящий одежды". Так называли  неистовых  воинов,  которые  в  бою
теряли человеческий облик и, одержимые приступом священного боевого безумия,
рычали, кусали свой щит, истекали пеной и совершали невероятные подвиги.  Их
считали неуязвимыми, потому что они не ощущали боли и не  обращали  внимания
на раны. Иногда пишут, будто для достижения подобного состояния  употребляли
наркотические грибы, но это неверно. Одно время феномен  берсерков  пытались
объяснять эпилепсией, однако и это предположение  несостоятельно.  На  самом
деле следует говорить о сложной  смеси  воинских  верований  и  самогипноза,
который, как известно современной науке, способен творить настоящие  чудеса.
Берсерки всерьез полагали, будто  на  время  боя  превращаются  в  волков  и
медведей; отсюда "медвежьи рубашки".  Известно  также,  что  берсерки  редко
пользовались защитным доспехом и в сражении порой  срывали  с  себя  одежду;
отсюда второе  толкование  этого  слова.  Во  времена  викингов  "настоящие"
берсерки были  уже  редкостью.  Гораздо  больше  стало  поддельных,  которые
имитировали внешние признаки боевого безумия  и  запугивали  мирных  хозяев,
отнимая, по сообщениям саг, "жен и добро".
   Бирка - город и крупнейший торговый центр эпохи викингов. Располагался на
острове в соединявшемся с морем озере Лег  (ныне  -  Меларен),  недалеко  от
современного Стокгольма.
   Боевой щит выпуклой стороной к себе... - в кельтской  традиции  это  было
знаком мирных намерений.  Повернуть  щит  выпуклостью  к  оппоненту  значило
предложить ему бой.
   Болдырь - хищное животное, помесь собаки и волка.
   Борода - в древности важнейший символ мужской чести. Дернуть  за  бороду,
тем  более  плюнуть  в  нее  было  страшным  оскорблением,  смывать  которое
следовало кровью  обидчика.  Подпалить  бороду  послу  сопредельной  державы
значило объявить соседям  войну.  Говорят,  римляне  завели  обычай  начисто
бриться,  устраняя  таким  образом  немаловажный  повод  для  конфликтов   в
обществе: нет бороды - и дернуть  не  за  что!  Не  исключено,  что  той  же
причиной  объясняются  и  крохотные  "эспаньолки"  темпераментных  испанских
идальго; недаром "Песнь о Сиде" постоянно именует Сида Кампе-адора  "бородою
славным", т. е. воином столь  грозным,  что  никому  и  на  ум  не  приходит
оскорбить действием его длинную, пышную бороду. А в  других  странах  Европы
целые армии, случалось, терпеливо стояли друг против друга, ожидая, пока все
воины должным образом подвяжут бороды, уберегая  их  от  бесчестья...  После
этого уже не кажутся "придурью" нешуточные  страдания  и  яростные  протесты
петровских   бояр,   которых   самодержец   насильно    заставлял    бриться
по-европейски.
   Боярин - в описываемую эпоху - старший, уважаемый воин в дружине у князя,
ближайший совет - ник и телохранитель вождя, зачастую  -  глава  собственной
малой дружины.  Слово  "боярин"  по-раз-.  ному  трактуется  учеными.  Часть
исследователей сближает его с древнеирландским "боайре", что значит "имеющий
много скота".
   Браный, браная ткань - вытканная особым образом, когда  уток  пропускался
не "через нитку", а по особым шаблонам, в результате чего возникал рельефный
узор, однотонный либо цветной. Иногда "браная" полоска  ткалась  отдельно  и
пришивалась к одежде,  но  особым  шиком  считался  наряд,  скроен.  ный  из
вытканной точно по мерке материи с уже готовым рисунком.
   Братучадо - племянник (др. - слав.). Буевище - кладбище.
   Вагиры  (вагры)  -  одн