равливался к медленному шагу товарища. И
не торопил его, хотя дело, по' которому оба  они  шли  сейчас  на  княжеский
двор, вполне могло утвердить или развенчать Харальда как будущего правителя.
Душа рвалась поскорей к нему приступить, но побратима, едва не отдавшего  за
тебя жизнь, бросать не годится. Правда вождя многолика, и это была еще  одна
ее сторона...
   - Торгейр Волчий Коготь, конечно, виновен - в том, что  не  уберег  моего
воспитателя, - продолжал Харальд. Искра был совсем зелен  лицом,  и  Харальд
готов был, если потребуется, поддержать, подхватить. - Но если  бы  ты  знал
Хрольва Пять Ножей так хорошо, как знал его я,  ты  согласился  бы,  что  не
всякий изловчится всюду  сопровождать  его,  если  только  он  сам  того  не
захочет! И потом, Хрольв ярл умер от ран, полученных в славном  бою,  и  все
согласны друг с другом, что его противник был великим воителем.  Моя  сестра
Гуннхильд и славная Друмба последовали за ним,  и  это  было  великое  дело,
которое нескоро забудется. Они будут смотреть на  сегодняшний  хольмганг  из
пиршественного чертога Вальхаллы. Их души возрадуются на небесах, кто бы  ни
победил!..
   Искра до некоторой степени  разбирался  в  обычаях  Северных  Стран.  Ему
понадобилось усилие чтобы отрешиться от мыслей о следующем шаге, но все-таки
он сказал: Твой воспитатель погиб вскоре после вашего отъезда из  Роскильде,
а теперь весна. Волчий Коготь одолел изрядный путь, да к тому же зимой.  Для
этого требуется немалое мужество...
   - Он дал обет отомстить ярлу твоего конунга, которого считает виновным, -
с гордостью  подтвердил  Харальд.  -  Торгейр  произнес  священный  обет,  и
Винг-Тор освятил его слово ударами своего молота. Славна месть,  за  которой
едут так далеко!
   Торгейр Волчий Коготь с  несколькими  спутниками-датчанами  объявились  в
Новом Городе на другой день после столь памятной для Искры охоты. Их кораблю
не везло в плавании. Осенние бури Восточного моря, которое слове-не называли
Варяжским, жестоко потрепали его, и четверых мореходов подхватила в  широкие
сети гостеприимная Ран. Еще шестеро погибли в самом начале пути, в схватке с
вендами, неожиданно налетевшими из-за песчаного островка.
   - После этого боя люди Торгейра стали советоваться, -  рассказывал  Искре
Харальд. - Иным такая неудача на третий день путешествия показалась скверной
приметой, и они встали за то, чтобы вернуться и подождать, пока  Всеотец  не
станет благосклонней к их  замыслу.  Волчий  Коготь  ответил,  что  Всеотец,
верно, Дал им испытание, выбирая достойных. Двое на  это  сказали,  что  без
него знают, как в таких случаях поступать. Торгейр не стал мешать им и  даже
дал лодку для плавания назад, потому что в опасном походе немного  проку  от
спутников, которых насильно заставили следовать  за  вождем.  И  мало  чести
хевдингу, если он бросает своих людей, даже таких, которые  сами  готовы  от
него отказаться. Вот так и получилось, что сюда, в Хольмгард, с  ним  пришло
всего пять человек! Я только не думаю, чтобы те двое отважились вернуться  в
Роскильде и предстать перед моим отцом. - Он ведь не похвалил бы их  за  то,
что покинули Торгейра. Они теперь, наверное, скитаются без приюта и крова  и
горько сожалеют о своем малодушии!
   Искра оперся на правую ногу,  все  еще  чужую,  тощую  и  непослушную,  и
подумал, что люди каждый день принимают решения и делают выбор.  Всего  чаще
это малые решения, от которых ничего не зависит. Колол дрова и  одно  полено
поставил на колоду сначала, а другое потом. Иногда же человек  ощущает,  как
колеблется вся его жизнь,  оказавшаяся  на  распутье.  Уж  верно,  те  воины
Торгейра хевдинга понимали, что пролитого не поднимешь...
   ...Но бывает и так, что мелкие  с  виду  дела,  словно  маленькие  ключи,
отпирают или запирают очень большие замки. Взять хоть тот разговор о звездах
возле ночного костра и несколько ничего не. значащих слов о скорой  перемене
погоды, после которых они с Хараль-дом - а  вернее,  он.  Искра  -  надумали
пуститься на охоту за  оборотнем.  Или  высказанное  вслух  сомнение  Эгиля,
подвигнувшее Тойветту вывести их к самой разбойничьей кладовой. Искра  знал:
Серебряный Лис винил в его увечье себя. Так винил, что сам себя  отправил  в
изгнание. Ушел одному ему ведомыми тропинками в самую лесную  крепь,  и  что
там с ним будет и появится ли еще - лишь всевидящему Даждьбогу то  ведомо...
Эгиль тоже считал, что в чем-то  виновен.  Это  он  усомнился  в  охотничьем
искусстве ижора, а после отправил сына ярла под стрелы  вместо  того,  чтобы
самому уводить погоню и, может  быть,  подставлять  под  раны  свою  широкую
спину... Эгиль, по счастью, был старше и мудрее, чем  Тойветту,  и  ненужных
наказаний на себя не налагал.
   ...А если разбираться беспощадно, так, как Искра при всей своей молодости
уже неплохо умел, - получалось, во всем виноват был только он сам. И  стрелу
в зад по собственной глупости получил, и отцу седины вдвое  против  прежнего
прибавил. И Эгиль с ижором себя поедом едят ни за что ни про что...
   Торгейр Волчий Коготь был высок,  русоволос  и  светел  лицом.  Настоящий
красавец, и женщины Нового Города успели оценить его красоту. У них было для
этого время: Торгейр держался обычая родины и  даже  Харальду  изложил  свое
дело не сразу, а лишь как следует обжившись. Он  и  теперь,  отстаивая  свою
правоту перед князем, словно бы никуда не спешил. Харальд слушал его и думал
о  том,  что  в  Северных  Странах  такая  речь,   пожалуй,   послужила   бы
доказательством его правоты. Ну не может же, в самом деле, быть, чтобы слова
так охотно и радостно слушались обманщика и злодея!..
   Торгейр говорил и говорил, и толмач доносил смысл его речей до всех,  кто
не знал датского языка. Толмач был из датчан, успевших  пожить  в  Гардарики
пленниками. Он тоже сочувствовал приближенному Рагнара  конунга  и  старался
как мог. Харальд внимательно слушал его и с огорчением убеждался, что  плохо
еще освоил гардский язык.
   Время от времени Харальд косился  на  Замятню.  Тот  молча  стоял  против
Торгейра, окруженный десятком самых верных людей. Он по  обыкновению  угрюмо
косился из-под неровных прядей волос, клочьями свисавших ему на глаза. Он не
стал разговорчивее и добрее с тех пор, как избитая рабыня-танцовщица скинула
плод, не успевший утвердиться во чреве. Ново-городцы, для которых  княжеский
суд был вехой в череде дней, посматривали  на  боярина  и  качали  головами,
обсуждая возможный исход тяжбы. Молодой датчанин не скрывал, что приехал  за
поединком, и кое-кто из не любивших Замят-ню - а таких в Новом  Городе  было
большинство -  полагал,  что  Волчьего  Когтя  привела  сюда  не  иначе  как
справедливость богов. Должен, в самом деле, и на Замятию найтись укорот,  не
все ему людей обижать!
   Искра сидел на крылечке  дружинной  избы  -  друзья-отроки  сберегли  ему
местечко на верхней ступеньке, да еще подложили толстую овчинную шубу, и  он
наконец-то смог сесть, не тревожа  раненую  половинку.  Тело,  слабое  после
болезни, вкусило заслуженный отдых, и поначалу Искра просто наслаждался  им,
не очень-то слушая, что говорил Торгейр. Нежданная  забота  суровых  парней,
часто пенявших Тверятичу за малое усердие в воинском  деле,  растрогала  его
едва не до  слез.  Он  щурился  на  солнце,  надеясь,  что  не  все  заметят
подозрительный блеск его глаз.
   - Гой еси, молодой боярский сын,  -  раздался  вблизи  негромкий  девичий
голосок. Искра поспешно сморгнул, вскинул ресницы  -  и  увидел  хромоножку,
стоявшую возле крылечка. Он поспешно поздоровался:
   - И ты здравствуй. Куделька.
   - Скоро совсем поправишься, - улыбнулась  девушка.  -  Я  уж  и  не  буду
нужна...
   Искра покраснел и с поспешной горячностью заверил ее:
   - Еще как будешь!
   Она показалась ему одетой слишком легко для ветреного, хотя и ясного дня.
Искра знал, что его привезли в Новый Город еле живого, и,  если  бы  не  две
лекарки, по-прежнему обитавшие на батюшкином дворе, - скакать бы ему  сейчас
в светлый Ирий на огнехвостом, дымной шерсти коне.  Боярин  Пенек,  конечно,
готов был чем только возможно отдарить целительниц за спасение сына,  но  те
объяснили,  что  какой-то  давний  обет  возбранял  им   принимать   богатые
подношения. Так и не приняли от  Твердислава  ни  серебра,  ни  одежд.  Зато
обрадовались посулу боярина раздобыть для них любые лекарственные  снадобья,
что летом привезут в Новый Город  купцы.  Да  и  то  старая  ведунья  как-то
странно смотрела при этом на Искриного отца. Словно сомневалась, возможет ли
он свое слово сдержать...
   Пока Искра был совсем плох, девичьи руки, касавшиеся  его  тела  в  таких
местах, которые людям не показывают, словно бы сами собой  разумелись  и  не
причиняли стыда. А теперь вот разговаривал с Куделькой и не знал, куда  деть
глаза. Все мерещилось, будто она тоже про то только и думает, как  созерцала
его беспомощную наготу...
   В это время подал голос усатый гридень, сидевший поблизости:
   - А ты докажи, девка, что с тебя толк  есть.  Полезай  к  парню  в  шубу,
погрей, пока снова душа из тела не запросилась. Нешто не жаль молодца?
   Могучий воин не прятал широкой усмешки. Искра залился  краской  и  открыл
было рот говорить, но Куделька, к его окончательному  смущению,  приглашение
приняла. Хромая, взобралась на крылечко и спокойно подсела к нему в овчинное
тепло - как раз со стороны покалеченного бедра. Некоторое время Искра не мог
ни о чем думать, кроме как о ее колене рядом со своим. Но вдвоем  под  шубой
было действительно уютнее, чем в  одиночку,  и  он  посмотрел  на  Харальда,
сидевшего близ князя Вадима, на малом стольце. Все-таки Харальд Заноза,  сын
Рагнара конунга, был в Новом Городе  самым  знатным  датчанином.  А  значит,
обязан был присмотреть за тяжбой своего соплеменника. Чтобы никто  потом  не
сказал, будто справедливость была не полна. Или вовсе не совершилась.
   Седовласый Эгиль берсерк и другие воины, приехавшие осенью из  Роскильде,
стояли за спиной молодого вождя. И,  конечно,  всем  сердцем  переживали  за
Волчьего Когтя.
   - Жалко датчанина, - неожиданно шепнула Куделька на ухо  Искре.  -  Такой
молодой, красивый, и сердце у него чистое...
   - Почему жалко?.. - словно очнувшись и заново  почувствовав  ее  рядом  с
собой, удивился Твердятич.  -  Слышишь,  как  он  своих  богов  в  свидетели
призывает? Люди говорят, у датчан сильные боги... И обмана не терпят...
   Слова юной лекарки показались ему приговором красавцу датчанину, и верить
в услышанное не хотелось. А Куделька вдруг содрогнулась, словно  от  холода,
плотнее завернулась в овчину и чуть слышно шепнула ему на ухо:
   - Кто я, чтобы предполагать... Но кажется мне, что  за  нынешним  княжьим
судом в самом деле присматривают...
   И робко подняла глаза  к  небу,  словно  ожидая  узреть  в  синеве  лики,
склонившиеся над городом. Искра невольно последовал ее примеру, но, конечно,
ничего не увидел. Или ему  просто  не  дано  было  увидеть  то,  что  внятно
различал ее взор?..
   - Ну, держись, боярин Замятия Тужи-рич, -  проворчал  усатый  гридень.  -
Дело-то и впрямь к полю. Потешимся!..
   Искра встрепенулся - знакомое слово "боярин" что-то необъяснимо  стронуло
в его памяти, ему показалось, будто он близок был к  какой-то  разгадке,  но
вот к какой?.. Искра напряг память, но вотще. Едва  мелькнувшее  ускользнуло
бесследно. Зато  неведомо  почему  вспомнилось  одно  из  мгновений  редкого
просветления, пока его душа колебалась, в каком мире остаться. Вроде бы  над
ним, лежащим почти ёез памяти, склоняется хмурый Замятня  и  протягивает  на
ладони блестящую красно-золотистую низку: "Вот они. Ты  об  этих  бусах  все
говоришь? Хочешь, я их тебе подарю?.." Искра не был уверен, привиделось  ему
это в бреду или на самом деле случилось. Почему он до сих пор не  удосужился
спросить об этом Кудельку? Обязательно надо будет спросить... Но не сейчас и
не здесь... Вслух он сказал:
   - Конечно, боги за нами присматривают,  иначе  как  бы  мы  соблюдали  Их
Правду! Ты лучше скажи, почему тебе  датчанина  жалко?  Сама-товоришь,  чист
он...
   Куделька отвела глаза.
   - Потому, что боярин не подсылал... А не правого суда нынче не будет...
   - Откуда знаешь?.. - забеспокоился Искра. Он вроде был уже  не  настолько
слаб, чтобы заглядывать, как положено умирающему, за j пределы зримого мира.
Но тут уж ему понево - - ле причудилась над головой Торгейра бело -  f  алая
скорбная фата Государыни Смерти!.. |И И тоже стало жалко красавца датчанина,
нес - 9 колько раз приходившего вместе с Харальдом 'я| к нему в горницу. Ибо
что-то подсказывало - л  Куделька  не  ошибалась.  Захотелось  вмешаться,  ш
спасти обреченного смерти доброго человека, т Но как встрянешь  в  княжеский
суд?.. Тем паче когда сами боги присматривают?.. Да и с чем бы встревать?..
   - А ты что же князю в ноги не пала?.. - зашипел он на Кудельку.  -  Князь
бы, может, их помирил...
   - А я не падала?.. - обиженным шепотом отозвалась хромоножка. - Да что  я
- сама наставница... Послушал нас Вадим  Военежич  да  и  приговорил  мудрое
слово: ступайте, лекарки отколе пришли. Без вас Матерь Ладу  призовем  чтобы
правого с виновным рассудила... А к Торгейру самому? Чтобы зря не  клепал?..
Датский боярин нас тоже послушал,  -  невесело  усмехнулась  Куделька.  -  И
ответил: я, мол, заклял себя, что  сюда  доберусь  и  голову  Замятии  брошу
собакам.
   И теперь уж от клятвы не отступлю...
   Между тем Торгейр завершил свою речь, и с  добротно  вымощенного  пятачка
перед княжеским престолом раздался резкий и хрипловатый голос Замятии:
   - Красно ты говорил, датчанин, но правды в твоем навете -  ни  на  драную
беличью шкурку. Никакого одноглазого убийцу я к твоему Хрольву не подсылал!
   А один из доверенных воинов,  стоявших  за  спиной  у  своего  вожака,  с
усмешкой добавил:
   - Тайных убийц пускай подсылает  немужественный,  кто  только  на  других
поклепы горазд возводить. А наш боярин любого обидчика сам убивает!
   - Одноглазого?.. - запоздало прислушался Искра.
   - Ну да, одноглазого, - покосилась Куделька. - Ты где  был-то,  пока  они
говорили?
   Молодой Твердятич ощутил пробежавший по телу мороз: ему сразу  вспомнился
тот человек с повязкой в половину лица, которого они с Харальдом встретили у
лесного зимовья. Искра даже посмотрел на сына Лодброка, сидевшего  на  малом
стольце. Лицо Харальда было непроницаемое. Искра невольно подумал, что вроде
бы успел узнать его  достаточно  близко  и  хорошо.  Уж  заметил  бы,  явись
Харальду на ум та же дикая мысль, что и ему... Искра опять перестал  слушать
речи тяжущихся и долго смотрел на друга, ожидая, не  захочет  ли  тот  тайно
встретиться с ним взглядами. Не дождался и, тряхнув головой, почти  стыдливо
решил: да что, в  самом  деле,  такое!..  Каким  образом  взяться  здесь,  в
новогородском лесу, тому самому человеку, который на другом конце света убил
какого-то датского вельможу? Что ему  тут  делать-то?  Если  б  еще  вправду
Замятня его подослал... Так говорит же Куделька - не подсылал... Да  и  мало
ли одногла - , зых на свете?.. Наверное, он в самом деле еще слишком болен и
слаб. Вот ему и мерещится. Чудится в каждом слове особый смысл, которого там
вовсе и нет...
   - Я плохо разумею ваш язык, гардский ярл, - сказал Торгейр Волчий Коготь.
- Не хочется мне ошибиться, и поэтому я спрашиваю тебя: так ли перевели  мне
слова твоего  хирдманна?  Верно  ли,  что  он  называл  меня  немужественным
мужчиной, а мои слова - ложью?
   Замятие словно надоело щуриться на него исподлобья. Он  поднял  голову  и
впервые посмотрел на датчанина прямо - глаза в глаза:
   - А что еще про тебя сказать, когда именно таков ты и есть!
   Торгейр опустил руку на меч.
   - Ты, Вади гарда-конунг! - проговорил он торжественно. -  И  ты,  Харальд
Рагнарссон!
   Этот человек обратил против меня непроизносимые речи. Он сказал, что я не
могу занимать место среди мужчин, ибо я, как он думает, не мужчина в  сердце
моем. Я же отвечаю, что мое мужество ничем его мужеству не уступит!..
   Князь Вадим посмотрел на Харальда, и Харальд медленно ответил:
   - Если один свободный человек произнес о другом непроизносимые речи,  наш
закон велит им встретиться на перекрестке трех дорог и  биться  оружием.  Мы
называем это хольмгангом...
   Вадим согласно кивнул и обратился к За-мятне:
   - Датчанин поля требует, Тужирич. Выйдешь против него?
   - Выйду, княже, - спокойно и коротко ответил Замятня. Он никогда  не  был
речист.
   В этот день народу и князю предстояло еще одно  дело,  более  веселое.  В
стольную Госпожу Ладогу отправили гонцов - загодя предупредить о посольстве.
О том самом, которое еще до перелома зимы задумал боярин Твердята  Пенек,  а
потом высказал свою нелегкую думу побратимам и князю на святом пиру  в  ночь
празднования Корочуна. Тогда  же,  как  все  помнили,  светлый  князь  велел
Твердиславу Радоне-жичу самому готовиться  возглавить  посольство.  Пенек  и
готовился. Большим богатством Новый Город  покамест  похвалиться  не  мог  -
всего и жиру,  с  чем  из  Ладоги  во  гневе  ушли.  Летом,  глядишь,  купцы
припожалуют, слетятся на новый торг, как воробьи на зерно. Но  до  лета  еще
дожить надобно, а посольству временить недосуг. И  все  предвесенние  месяцы
мудрый Твердята ходил по нарочитым дворам, собирал где что мог на подношения
и дары, ибо какое же замирение без гостинцев?.. И  ведь  мало-помалу  набрал
такого узорочья, что даже по самому строгому счету не  стыд  было  с  ним  к
государю  Рюрику  ехать.  Знал  Твердислав:  все  стонут,  все  жалуются  на
бедность, и в казне княжьей впрямь донце просвечивает... а у  каждого,  если
как следует поскрести, кое-что  да  припрятано.  У  одного  -  полон  горшок
тонких, как листки, серебряных монет из далеких стран, лежащих, если  только
люди не врут, аж за Хазарией. У другого  -  затканный  золотой  нитью  плащ,
бережно довезенный из самого что ни есть Царьграда. У третьего -  золотые  и
зеленые бусы, как раз на белые шеи женам Рюри-ковых вельмож...
   Было замечено, что новогородцы стали много охотнее открывать сундуки, как
только узнали - собственный дом Пенек обобрал куда беспощаднее, чем чужие. У
малой дружины своей отобрал серебряные ложки, сказав:
   - С вами добуду новой казны, а ныне она для великого дела потребна.
   И сам принялся есть старой деревянной ложкой, как все.
   Еще говорили, будто ижоры из рода Серебряной  Лисы  доставили  ему  такие
меха, о которых  князю  Рюрику  при  всей  его  ласке  к  этому  племени  не
доводилось даже мечтать.
   До сего дня Твердислав никому не показывал драгоценную рухлядь.  Сохранял
ее в кремле, в надежных ключницах, примыкавших к дружинной избе. Зато  нынче
перед батюшкой князем, перед важными кончанскими старцами, перед любопытными
новогородцами (а народу ото всех концов сбежалось в кремль,  как  на  вече!)
долгой чередой прошагали гордые отроки, вынося и показывая собранные дары.
   И оказалось - не зря ходил Твердята к серебру кузнецам,  подолгу  с  ними
беседовал, к себе в дом зазывал. Сребреники из горшка - вот уж чему никто  в
Ладоге не удивился бы! - превратились в ковш  и  два  черпака  такой  дивной
красы, что сам  былой  владелец  монет  провожал  взглядом  упоенного  ношей
отрока, разинув от изумления рот.
   А кусочки рыбьего зуба, принесенные из другого  двора,  в  руках  чудских
косторезов стали кружевными гребешками в костяных  же  чехольчиках,  фишками
для игры и такими ложками, что и на серебряную не сменяешь...
   Другие узнавали свое - береженое дедовское наследие, с  мукой  от  сердца
оторванное после долгих Твердиславовых уговоров. Узнавали, и почему-то  было
больше не жаль, и распирала ревнивая гордость за себя и за весь Новый Город,
и уже метился он большой и богатой столицей, достойным соперником Ладоги. Не
тем, чем  он  пока  был  в  действительное  -  ,  ти  -  кукушачьим  гнездом
беспортошных беглецов, еле переживших на новом м