дено  спросить  тебя,  мудрый  конунг:
помнишь, сколько до немирья великого лодий  ходило  туда  и  назад  по  морю
Варяжскому? - говорил Твердислав. - Как приезжали со своими  товарами  гости
греческие, хазарские и из тех стран далее  за  хазарами,  что  вы  называете
Серкландом?
   Рагнар, конечно, помнил. Сувор видел,  как  медленно  кивнула  серебряная
голова. Старый викинг наверняка смекнул с первого слова, что ему  собирались
предложить мир, и ждал обычного в таких случаях торга. Сувор подумал о  том,
что вот тут ему, пожалуй, с Твердятушкой действительно не равняться. Этот  -
великомудрых речей мастер. И с юности таков был. Знал, к кому какими словами
мосты мостить... какими строгое девичье сердечко растапливать...
   - Хорошо говорит твой ярл, - сказал  Су-вору  Хрольв.  -  Пожалуй  что  и
замирится с Рагнаром, как хочет ваш конунг.
   Сувор, чтобы не сглазить, коснулся рукой  обушка  ножа,  которым  отрезал
себе рыбы, и  на  всякий  случай  ничего  не  стал  говорить  о  возможности
замирения. Но с похвалой Твердиславу согласился:
   - Правда твоя. Красно говорит.
   Хрольв засмеялся:
   - Почему у вас в Гардарики  принято  так  хвалить?  Следует  ли  называть
красивое красным?
   Боярин слегка растерялся, ища слова для ответа, и,  как  всегда  в  таких
случаях, сурово свел брови.
   - Вот ваши "красные девки", - беспечно продолжал Хрольв. - Так  и  видишь
толстощекую, краснолицую, загорелую и веснушчатую  от  солнца!  Разве  этого
желает мужчина? Подобная внешность приличествует служанке, пасущей свиней, а
не госпоже, чей муж рад  облекать  золотом  ее  красоту.  То  ли  дело  наши
"белоснежные девы", светлобровые, снежнорукие, в чуть заметном румянце...  А
на северных островах есть  растение,  до  того  белое,  что  равняют  его  с
ресницами Бальдра, лучшего из богов!
   Сувор на это едва не ответил ему, что,  по  его  наблюдениям,  словенские
девки еще не были нежеланны ни для кого  из  датчан.  А  если  и  были,  то,
значит, у датчан глаза не на том месте  приделаны.  И  вообще,  вольно  было
Хрольву охаивать молодых ладожанок, коли господин Рюрик не допускал к городу
ни единого  датского  корабля...  А  уж  белобровые,  с  белыми  поросячьими
ресницами, - тьфу!.. И кабы не  пришлось  Сувору  пожалеть  о  столь  резких
словах - но тут на него обратила ясные слепые глаза Гуннхильд,  сидевшая  по
левую руку от мужа.
   - Никто не хочет обидеть гардских женщин, ярл, - с улыбкой сказала она. -
Не сердись. У нас принято шутить на пирах, поддразнивая и побуждая  отвечать
шуткой на шутку. Это всего лишь забава, веселящая храбрецов.
   Хрольв обнял жену, притягивая к себе, и  захохотал  так,  что  оглянулись
даже слушавшие Твердислава.
   - Я как раз собирался поспорить с твоим супругом о красоте и достоинствах
женщин, славная дочь конунга, - проговорил Сувор подумав.  -  Но  потом  мне
случилось посмотреть на тебя и на ту, что хранит  твой  покой  в  отсутствие
мужа, и я понял, что ярла не переубедишь.
   Ответ понравился. Хрольв сам придвинул Сувору блюдо с копченой треской  и
подозвал слугу, ведя налить "гардскому ярлу" еще пива.
   Сувор снова стал слушать боярина Твердислава. Он, собственно,  знал,  что
именно устами Пенька предлагали Рагнару князья, но все  равно  слушал  очень
внимательно. Мало ли, упустит что-то Твердята, так успеть подсказать...
   Твердислав не упустил ничего. Постоянное немирье, говорил  он,  перекрыло
дорогу купцам; воины, понятно, радеют о другом, у них на  уме  слава,  а  не
серебро, но ратной славы и  Рагнар,  и  Вадим  с  Рюриком  себе  добыли  уже
достаточно, и никто не заподозрит их в неумении побеждать, если заключат они
между собой мир, а придет охота мечами о шеломы позвенеть, новой чести  ища,
- станут обращать помыслы свои на иных врагов. Благо чего-чего, а врагов и у
конунга, и у князей в полном достатке, хватит еще детям и внукам.  А  гостей
торговых, богатых, чем сразу шкурку снимать,  лучше  стричь  помалу  и  так,
чтобы никому не было обидно, ни  Рагнару,  ни  Вадиму.  Купцу  главное  что?
Безопасно довезти свой товар и продать его на хорошем торгу. А  стало  быть,
тому, кто даст защиту в пути, купец с охотой заплатит. Ему это выгоднее, чем
свою оружную ватагу держать. Да и не совладает ватага, коли насядет хотя  бы
один корабль... даже не самого Рагнара, а  витязя  его,  Хрольва.  ("С  этим
спорить  не  буду",  -  усмехнулся  в  густые  усы  Хрольв,   и   Гуннхильд,
повернувшись к мужу, с гордостью улыбнулась.)  ...Но  если  подумать,  герою
истребовать плату с купца - чести больше, чем взять да ограбить его;  не  ко
всякому просится торговый гость под защиту, но токмо и  единственно  к  тем,
кто в самом деле властен вязать и решить, чьего флага пасутся, чье  слово  -
закон по всему широкому морю...
   - А провожал бы ты и встречал, государь Рагнар,  все  корабли  в  датских
проливах и западнее, докуда возможешь, а на восток по Варяжскому морю  -  до
Котлина озера, где уже Котлин остров видеть возможно, а  буде  захотят  твои
люди дале пройти, так  драконов  со  штевней  бы  убирали.  А  князю  Вадиму
Воене-жичу западнее Котлина острова боевых лодий своих также не посылать,  а
Невское Устье и само Нево море держать под своей рукою...
   Великий и светлый князь Вадим предлагал также за  прошлые  обиды  большой
местью не мстить и пленников с обеих сторон, если  у  кого  найдется  родня,
силой не держать, отпускать за выкуп. Такая речь многих заставила навострить
уши и отложить пиршественные рога. Здесь сидела за столами лучшая  Рагнарова
чадь, хевдинги и старшие воины с кораблей. У каждого кто-то да  пропал  либо
угодил в  плен  в  той  памятной  битве.  Каждому  хотелось  выручить  своих
храбрецов: тот плохой вождь, кто до последнего не пытается спасти  людей  от
гибели и бесчестья. Руки слушаются  головы,  а  и  голова  думай,  как  руки
сберечь. Иначе не след было и главарем-хевдингом себя называть...
   Твердята хорошо знал, чем завершить свою речь.
   Он,  конечно,  не  ждал,  чтобы  Рагнар  дал  ответ  сразу.  Мало   чести
соглашаться сразу и на все, что тебе предлагают. Сперва  поторгуйся,  вынуди
уступить, покажи,  что  тебя  с  кашей  не  съешь.  Зачем-то  ведь  прислали
посольство ладожские князья, знать, и у них велика нужда к замирению, а коли
так, грех не заставить чуток отшагнуть...
   - Ты, ярл, сказал достойную речь, - раскатился  по  длинному  дому  голос
Рагнара Кожаные. Штаны. Много зим прожил предводитель датчан, но ни десница,
ни голос былой мощи не утратили. - Ты показал нам, что твой конунг не только
бесстрашный герой, но и  разумный  правитель,  пекущийся  о  своем  племени.
Твоими устами конунг Альдейгьюборга сулит нам  великое  и  знаменитое  дело,
способное завязать узелок на веретенах у Норн. Не ошибусь, если  скажу,  что
он, верно, посоветовался с народом, доверившим ему свои рубежи.  Не  назовут
люди несправедливым, если и я поступлю так же. Завтра я разошлю гонцов, и мы
соберем тинг. А пока мои хирдманны думают, какой щит будет поднят на  мачту,
вы, гости, ни в чем не должны знать ни отказа, ни недостатка.
   Хрольв ярл был большой охотник полакомиться  пивом,  да  и  пиво,  правду
сказать, в доме у  конунга  неизменно  варили  вкусное,  крепкое  и  густое.
Впрочем, люди еще ни разу не видели, чтобы  ярл  лежал  совсем  пьяный.  Или
чтобы его вели с пира домой, поддерживая под локти.  Вот  и  теперь  он  сам
пересек два широких двора, и ни по походке, ни по разговору никто не  назвал
бы его хмельным.
   У ярла был такой же длинный дом, как у конунга, только поменьше. Дом  был
разделен надвое: в одной половине обитали хирдманны, ходившие с Хрольвом  на
кораблях, другая же, с отдельным входом, служила жилищем  самому  ярлу,  его
жене, их дочерям и верной Друмбе, всегда ночевавшей у порога провидицы.  Еще
с ними жил младший сын конунга, Харальд.  Так  было  установлено  премудрыми
предками, чтобы дети знатных вождей  воспитывались  не  дома,  а  в  семьях,
связанных  с  ними  обетами  верности.  Люди,  составившие  закон,   хотели,
наверное,  крепче  привязать  вождя  к  племени,  рассеянному  по  маленьким
поселениям, - ибо какой же отец откажется лишний раз навестить любимую  дочь
или сына, - а юным наследникам помочь набраться науки, которую  в  отеческом
доме они могли бы и упустить.
   Вот и Харальд, дитя поздней любви Рагнара конунга,  чуть  не  от  постели
умершей родами матери был принесен в дом Хрольва и Гунн-хильд и  положен  на
колени ярлу, месяц назад сыгравшему свадьбу. С тех пор прошло почти двадцать
зим. Харальд вырос и уже несколько  раз  ходил  с  Хрольвом  в  походы.  Как
говорили, в бою он нисколько не отставал от  других,  и  кое-кто  ждал,  что
конунг вот-вот подарит сыну боевой корабль и сделает его хевдингом... Однако
Лодброк не торопился. Хрольв однажды спросил его, почему, и конунг  ответил:
повременим. Пусть мальчишка как следует покажет себя. Тогда  многие  решили,
что Рагнар был недоволен сыном-тихоней и не ждал от него  деяний,  достойных
будущего вождя. Мало храбро сражаться, надо еще уметь  повелевать  людьми  и
заставить их себя уважать. По зубам ли такое скромнице Харальду,  привыкшему
ждать решений от воспитателя? Острые языки злословили даже,  -  все  оттого,
мол, что у Хрольва  и  Гуннхильд  не  родилось  сыновей,  одни  дочери.  Вот
Рагнарссон и вырос среди девчонок. Ярл на это однажды  заметил,  что  выучил
приемного сына  драться  не  хуже,  чем  умел  сам.  Тогда  открытые  смешки
прекратились, но люди сочли, что парню следовало бы самому за себя постоять.
А не ждать, пока это сделает Хрольв.
   Такая вот была у ярла семья.
   Вернувшись с пира, Хрольв сразу лег спать,  а  Друмба  помогла  Гуннхильд
распустить волосы и стала чесать их большим гребнем, вырезанным из моржового
зуба. Гребень был очень  старый  и  принадлежал  еще  прабабушке  Гуннхильд.
Прабабушка тоже умела заглядывать в будущее и провидеть сокрытое от  других,
и гребень переходил по наследству к тем из ее  наследниц,  кому  был  присущ
светлый дар ясновидения. Скальд Бедвар Кривоногий, безответно  влюбленный  в
прабабушку, в отчаянии даже сложил стихи, в которых сулился сжечь "проклятую
кость" и тем самым сделать любимую обычной женщиной, способной заметить  его
страсть.
   - Скажи, Гуннхильд... - заговорила неожиданно Друмба, -  как  ты  поняла,
что Хрольв ярл - не  просто  добрый  воин,  готовый  делать  подарки  дочери
конунга? Как ты догадалась, что любишь его?
   - О, - улыбнулась Гуннхильд, - это было очень давно... Да спроста ли  ты,
дева, допытываешься о нашей любви? Раньше я таких речей от тебя не  слыхала.
Быть может, ты  встретила  человека,  которому  тебе  наконец-то  захотелось
вскинуть руки на плечи?
   Друмба смутилась:
   - Рано еще о том говорить...
   - Уж не приехал ли он в гардском посольстве, сестра? - весело осведомился
Харальд. - Мало я удивлюсь, если они еще и колдуна  привезли,  чтобы  вернее
настоять на своем, беседуя с конунгом!
   Он  зашел  пожелать  Гуннхильд  доброй  ночи,  но  не  сдержал   молодого
любопытства и задержался послушать.
   Друмба покраснела:
   - Он воин. У него меч, к  которому  никогда  не  посмел  бы  прикоснуться
колдун. И он не с гарда-конунгом, он сам по себе.
   Харальд спросил:
   - Это он тебе рассказал?
   Друмба обычно обращалась  с  сыном  конунга  как  с  несмышленым  меньшим
братишкой, и Харальд не мог упустить случая немного подразнить  ее.  Девушка
покраснела еще сильнее и ответила не без вызова:
   - Да, это он так сказал, и я не вижу причин не верить ему.
   - Следовало бы тебе, -  проговорил  Харальд  назидательно,  -  давно  уже
выбрать возлюбленного из числа  наших  молодцов.  Тогда  ты  понимала  бы  в
мужчинах и остереглась бы верить всякому слову неведомого бродяги...
   - Ты хочешь сказать, - сощурилась Друмба, - что хирдманны  конунга  скоро
приучили бы меня к лживости женовидных мужей?..
   Гуннхильд ощутила досаду младшей подруги.
   - Насмешки - плохая плата за откровенность, - сказала она. -  Не  сердись
на моего родича, Друмба. Он тоже любит тебя и вовсе не хочет, чтобы с  тобой
приключилось недоброе... А мы с Хрольвом, как вы оба знаете, вместе росли, и
ему было не скучно гулять со мной по лугам и по берегу, хотя я  не  очень-то
годилась для игр. А потом он стал юношей, и однажды его привезли  из  похода
еле живого, с обломком стрелы, торчавшим в груди, у самого сердца. Лекарь на
корабле боялся трогать стрелу, потому что рана была  глубокая,  и  вместе  с
наконечником могла выйти наружу  душа.  Люди  говорили,  стрелок  целился  в
конунга, но Хрольв успел заметить,  как  он  спускал  тетиву.  "Если  парень
выживет, я назову его ярлом", - сказал мой отец.
   А я вдруг поняла, что без Хрольва для меня не будет вокруг совсем ничего,
кроме темноты. Я пришла туда, где его положили в  доме,  и  сказала  ему  об
этом...
   - А он? - тихо спросила Друмба.
   - Была самая середина ночи, и все кругом спали. Хрольв  выслушал  меня  и
велел размотать повязку у него на груди. Я сделала, как он  попросил,  и  он
взял стрелу пальцами и выдернул ее вон. Он не закричал, но я поняла, что  он
сделал, и закричала вместо него. Все  думали,  что  он  умирает,  но  Хрольв
выздоровел. - Гуннхильд улыбнулась дорогим для нее воспоминаниям. - К  осени
он вошел в полную силу и попросил меня у  конунга  себе  в  жены.  Мой  отец
согласился на свадьбу и назвал его ярлом. Хрольв был тогда не  старше  тебя,
Харальд. А мне было всего семнадцать зим. Теперь  никто  из  вас,  поди,  не
поверит, что когда-то и я была молодой?..
   Когда  Гуннхильд  притихла  подле  уже  спавшего  мужа,  а  Харальд  ушел
проверить, как дела у недавно ощенившейся суки, Друмба вновь вытащила старый
костяной гребень. Долго рассматривала узор - клубки извитых, хватающих  друг
друга чудовищ, - а потом, на что-то решившись, провела гребнем по волосам. И
даже прикрыла глаза: пусть ничто не отвлечет ее, если спутник провидиц и  ей
надумает пошептать на ушко.
   Она ждала довольно долго, но ее так и не посетило никакое видение. Только
длинные,  чисто  промытые  волосы  потрескивали,  струясь   между   гладкими
костяными зубцами. Это потрескивание вдруг навеяло Друмбе мысль об  огне.  О
жарком и жадном огне, скользящем по корабельной  палубе  в  поисках  людских
тел...
   Девушка нахмурилась, спрятала гребень в чехол и убрала его в шкатулку. Ей
больше нравилось представлять себе широкие плечи одноглазого венда и впервые
в жизни думать о том, действительно ли так приятно  будет  положить  на  них
руки. От таких мыслей что-то непривычно и сладко  сжималось  внутри.  Друмба
долго  сидела  в  сгущавшихся  сумерках,  мечтая  и   улыбаясь   собственным
размышлениям.
   Несколько  дней  после  этого  посланники   гарда-конунга   отдыхали   от
путешествия через море, пировали, забавлялись  схватками  свирепых  коней  и
ждали ответа от Рагнара Лодброка. Старый вождь не спешил. Он советовался  со
своими людьми, рассылал гонцов по всему острову -  звать  народ  на  большой
тинг, - и подолгу беседовал с боярами Твердиславом и Су-вором,  расспрашивая
о Гардарики.
   На особом поле неподалеку от крепости, испокон века отведенном для тинга,
начали вырастать кожаные и  шерстяные  палатки.  Каждая  большая  селундская
семья прислала на тинг по несколько человек, и они  ставили  себе  временные
жилища на тех же местах, где в свое время останавливались их деды и прадеды.
До тинга оставалось еще время,  но  люди  не  скучали.  Возобновляли  старые
знакомства, заводили новые, торговали, сговаривались о свадьбах...
   Накануне дня, когда Рагнар Кожаные Штаны собирался говорить  с  людьми  о
замирении с конунгом Альдейгьюборга, устроили  большую  охоту.  Недалеко  от
Роскильде был хороший сосновый лес, изобильный всяческой дичью.  Задолго  до
рассвета вышли туда загонщики с колотушками - гнать зверье на  охотников.  А
когда взошло солнце, из крепости двинулись верхом на конях хозяева и знатные
гости.
   Хрольвов  длинноногий  пес,  задорно  гавкая,  скакал  у  копыт  жеребца.
Атласно-серую  шею  пса  украшал  плетеный  ремень  с  серебряными  узорными
бляшками. Ярл неторопливо привставал на рыси и уже  совсем  по-дружески,  не
опасаясь обидеть, подсмеивался над боярином Сувором:
   - Почему ты взял своего пса на седло? Шуба у него  волчья,  но  по  всему
получается, что он изнежен, как кошка...
   Сувор отвечал столь же беззлобно:
   - Посмотрим, Рулав, что  ты  скажешь  на  ловле,  когда  твой  голенастый
высунет язык от усталости, а мой по-прежнему будет весел и свеж.
   Хрольв посмотрел на настороженного  мохнатого  зверя,  лежавшего  поперек
холки коня, прикинул, что весил тот явно не  меньше  взрослого  человека,  и
отшутился:
   - Если только не получится так, что твой скакун свалится замертво, еще не
добравшись до леса...
   Позади них, на некотором удалении, нахохлившись, трясся в  седле  Замятия
Тужирич. Если бы кто наблюдал за ним в течение всех этих дней, проведенных в
Роскильде, этот  кто-то  мог  бы  заметить,  что  Замятия  вечер  от  вечера
становился  все  раздражительней  и  мрачней.  Однако  он  и   так   никогда
приветливым нравом не отличался, да и  присматриваться  к  нему  ни  у  кого
желания не возникало. Младший  боярин,  ведающий  охранной  ватагой,  -  эка
невидаль!
   Никого не должно было бы удивить и то,  что  Замятия  глаз  не  сводил  с
Рагнара конунга и боярина Твердислава, ехавших  впереди.  Не  след  именитым
гостям опасаться предательства, когда они  под  защитой  такого  вождя,  как
Рагнар Кожаные Штаны, - а и кметю, отряженному привезти их назад, все  равно
не до сна. Это тоже всякому понятно, кто хоть немного подумает.
   Пегий конь  Замятии  шарахнулся  в  сторону,  вздумав  испугаться  птахи,
взвившейся из куста. Боярин стиснул колени и так  рванул  повод,  что  пегий
задрожал и присел на задние ноги. Понял: лучше впредь не играть, не то шкуру
назад на конюшню целой не донесешь...
   Мохнатый Волчок смирно  лежал  под  надежной  хозяйской  рукой,  упершись
лапами боярину в сапоги. Лишь карие глаза блестели  под  светлыми  кустиками
бровей, да влажный нос трудился без устали, вбирая запахи незнакомого  леса.
Волчок  был  по  нраву  похож   на   самого   боярина   Сувора,   такой   же
хмуро-невозмутимый,  нескорый  на  веселье  и  гнев.  Дигральди,   наоборот,
дурачился, как щенок. Едва подъехали к  опушке  -  с  гавканьем  кинулся  за
полевой мышью и притворился, будто  не  слыхал  летевшего  вслед  хозяйского
свиста.
   - Унесло бы тебя на север и в горы... - ласково выругался  Хрольв.  -  Не
думай,  гардский  ярл,  будто  он  у  меня  такой  непослушный.   Он   часто
сопровождает мою жену и не обращает внимания  ни  на  других  собак,  ни  на
кошек. Вот и радуется свободе!..
   Сувор понимающе кивнул головой. Хрольв  повернул  коня  и  поднял  его  в
галоп, догоняя собаку.
   Дигральди в самом деле радовался свободе.  Скакать  за  ним  пришлось  не
менее полусотни шагов. Когда  же  Хрольв  продрался  сквозь  колючие  мелкие
сосенки, он увидел, что Дигральди припал  к  земле,  ощетинившись  и  грозно
рыча, а против него, держа в поводу лошадь, стоит  младший  гардский  ярл  -
Замятия.
   - Пять Ножей, - едва  убедившись,  что  Хрольв  подъехал  без  спутников,
сказал Замятия. - Сделай так, чтобы я смог  переговорить  с  твоим  конунгом
наедине.
   - Что?.. - удивился датчанин.
   Лицо у Замятии было напряженное, зеленоватые глаза нехорошо поблескивали.
Сразу видно - не о пустяке просит, о жизненно важном.
   - Разве ваш старший не все передал, что надлежало? - цепляя  к  собачьему
ошейнику поводок, спросил Хрольв. - Зачем тебе конунг, да  еще  с  глазу  на
глаз?
   Замятие некогда было говорить обиняками. Он сказал:
   - Я могу дать  Лодброку  совет,  который  поможет  ему  поступить  верно.
Конунгу понравится то, что я скажу ему. Если ты  поможешь  мне  увидеться  с
ним, он тебя наградит.
   Хрольв  подумал,  у