ку, подхватил  весло
и заработал им - суматошно, отчаянно, так, как не греб еще никогда!.. Он был
мечен когтями зверей и не  боялся  ни  росомах,  ни  медведей,  ни  одинокой
ночевки на болотах, - но такое... Он слышал, как трещали кусты и  деревья  и
жуткий стонущий треск этот  придвигался  все  ближе:  там,  позади,  ломился
сквозь затопленный лес, тяжело и неотвратимо  шел  по  его  душу  чудовищный
корабль мертвецов, там, возносясь над вершинами, шагала следом за  маленькой
лодкой грозная Калма-Смерть...
   Тойветту гнал и гнал свое суденышко, задыхаясь от  ужаса  и  не  разбирая
пути. Он не знал, сколько сумасшедших  взмахов  отмерило  готовое  сломаться
весло. Охотник очнулся, только когда впереди окреп жилой  дух:  такой  дымок
стелется  над  водой,  когда  огонь  прячут  от  постороннего  глаза.  Тогда
перестала греметь в ушах кровь, и он понял, что все-таки спасся от  мертвого
корабля. Вышел к живым. Он еще не сообразил, что это были за люди, но как же
он им обрадовался!
   - Эге, паренек! - окликнул густой мужской голос. - Ну-ка,  сказывай,  что
ты тут один делаешь? От кого удираешь, точно от смерти?..
   Крепкие руки подхватили лодочку и потащили на берег.  Тойветту  буквально
вывалился из нее - и сразу стал говорить, воздвигая между собою и только что
пережитым неодолимую преграду из сказанных слов. Хотя уже различил  знакомые
очертания вросших в землю избушек, смекнул  наконец,  куда  его  занесло,  и
горестно понял, что угодил из огня в полымя. Ну да все равно!.. Эти люди  по
крайней мере жили на одном с ним свете и были, как он,  из  теплой  плоти  и
крови. И молчаливый ижор, седмицами  не  произносивший  ни  слова,  говорил,
говорил и остановиться не мог...

Глава первая

   С утра на торгу только и разговору было о том, что мудрая Гуннхильд, жена
Хрольва ярла Гудмуядссона по прозванию Пять Ножей, накануне окрашивала  руны
и пускала их плавать в чашу с  водой.  Уже  не  первый  раз  взывала  она  к
Всеотцу, вопрошая, когда же придут корабли,  и  вот  наконец  руны  дали  ей
внятный ответ: ЗАВТРА. И уже с рассвета кипели у торговой пристани  пересуды
- люди гадали, ошиблась ли Гуннхильд, посчитав желанное  за  действительное,
или, как всегда, оказалась права.
   Город Росздльде лежит в глубине датского острова Селувд, на южном  берегу
извилистого фиорда, длинным ветвящимся языком проникшего в тело суши. Откуда
бы ни дул здесь ветер, пахнет он соленой волной. И  путешественников  обычно
ждут с севера, с той стороны, где за устьем фиорда ворочается в  своем  ложе
древнее море и незримо тянутся по нему дороги на запад на север и на восток.
   Летели низкие облака, и  ветер  ерошил  серую  воду  залива.  Даже  рабы,
чистившие рыбу на прибрежных камнях, поднимали стриженые головы, щурились  в
прозрачную даль. Прикладывали ладони к глазам  воины  на  круговых  валах  и
рубленых башнях крепости, возведенной  Рагнаром  конунгом.  Нет  на  острове
Селунд ни гор, ни  скалистых  отрогов,  ни  даже  высоких  холмов,  весь  он
плоский, точно большая зеленая лепешка, распростершаяся посреди  моря.  Одна
надежда - на высокие башни, с которых востроглазые хирдманны разглядят  либо
дым сигнальных костров, либо сами корабли, если ветер прижмет  дым  к  земле
или унесет в сторону.
   Велик и славен город Роскильде, и не так-то просто врагам подойти к  нему
незамеченными. С  тех  самых  пор,  как  пророчица  Гевьон  обратила  быками
четверых своих сыновей и, поддев плугом, обрушила в море пласт суши, ставший
островом Селунд, - сидят  здесь  могучие  конунги,  грозная  слава  датского
племени. Сидят, точно морские орлы в высоком гнезде: то и  дело  расправляют
крылья, срываясь в хищный полет. И либо возвращаются  с  добычей  и  славой,
либо не возвращаются вовсе. И Раг-нар  конунг  -  славнейший  из  всех,  чьи
могильные курганы высятся теперь над заливом. Много сыновей  родили  конунгу
жены, и  десять  самых  достойных  он  посадил  править  богатыми  странами,
завоеванными в кровавых  сражениях.  Теперь  Рагнар  Кожаные  Штаны  умудрен
годами и уже не так скор на  подъем,  как  бывало  когда-то,  и  тоже  велел
заложить  для  себя  курган.  Гуннхильд,  правда,  еще  двадцать  зим  назад
предрекла конунгу гибель в далекой стране. Как раз тогда ее начали  посещать
пророческие видения, и это было одно из ее первых предсказаний судьбы.  Люди
запомнили и слова Гуннхильд, и то, что Рагнара они  нисколько  не  испугали.
"Есть кому привезти назад мои кости! - усмехнулся в седую  бороду  вождь.  -
Было б хуже, дочь, если б ты напророчила мне смерть на соломе!"
   А еще есть у мудрой Гуннхильд младшие женщины в доме, а также служанки  и
много рабынь, и от них-то, как водится, люди и узнают все самое  любопытное.
Известно же - рабынь хлебом не корми, дай только почесать языками. Вот так и
получилось, что добрую весть о скором возвращении  Хрольва  и  его  кораблей
омрачил зловещий слушок.
   - Сама-то я, конечно, не  видела,  -  делала  большие  глаза  молоденькая
рабыня по прозвищу Белоручка. - Мне ли тереться  подле  хозяйки,  когда  она
разговаривает с богами!.. Но из капища наша Гуннхильд вернулась задумчива, и
это кто хотите вам  подтвердит.  И  я  слышала  от  Друмбы,  которая  всегда
сопровождает хозяйку, будто вода в драгоценной чаше на миг  покраснела,  как
кровь!..
   Кудрявую Белоручку считали некрасивой из-за смугловатой  кожи  и  слишком
темных волос. Эта внешность передалась ей от бабушки, которую  отец  Хрольва
привез когда-то из страны Валланд, из боевого  похода.  Мать  Белоручки  еще
могла объясняться на родном языке, а сама она - едва-едва. Зато все три были
отличными  вышивальщицами.  И  конечно,   болтушками.   Все   вальхи   любят
поговорить, а вальхинки - и подавно.
   -  Кровь...  -  задумчиво  пробормотал  высокий  старик  в  нахлобученной
войлочной шляпе. Ветер нес и расчесывал его длинную бороду.  -  Сколько  раз
окрашивала она морскую волну, когда Хрольв следовал за Рагнаром в битву!
   -  А  теперь  Кожаные  Штаны  принимает  послов  гарда-конунга  и   хочет
договариваться о торговле и мире, -  заметил  на  это  воин  из  корабельной
ватаги,  подошедший  послушать  сплетни  рабынь.  Он  говорил  по-датски  не
особенно чисто. Светлые волосы были заплетены так, как  носят  у  саксов,  а
поперек живота висел огромный боевой нож, давший название  его  племени.  Он
сплюнул на песок, усеянный засохшими водорослями:
   - Кто бы мог ждать подобного, когда Хререк оставлял свой город  и  уходил
жить на восток!
   - Вещая Гуннхильд всегда молится об урожае и  мире,  -  вставила  пожилая
служанка.
   Длиннобородый плотнее запахнул  полы  темно-синего  плаща,  укрываясь  от
ветра.
   - Всякий  молится  об  урожае  и  мире  для  своего  края,  а  за  славой
отправляется на соседа с красным щитом. О чем будут рассказывать  у  очагов,
если Один перестанет бросать между героями руны раздора, руны вражды?
   - Лучше объясни, женщина, как это ваша Гуннхильд постигает смысл  рун!  -
потребовал сакс. - Я видел ее, она же слепая!
   - Вещая Гуннхильд зрит сердцем! - важно ответила служанка.
   А смешливая Белоручка весело фыркнула:
   - Хозяйка проведет пальцем по ткани и скажет тебе, какого она цвета, и ты
ее не обманешь. Раз уж вода предстала ей кровью, значит, так  оно  на  самом
деле и было.
   Сакс промолчал, но очертания далеких  туч,  изорванных  ветром,  внезапно
напомнили ему женщин, шествовавших на другой край небес. Они величаво летели
по ветру - с распущенными волосами, в развевающихся  одеждах.  Прекрасным  и
зловещим показался воину этот  неторопливый  полет...  Он  обернулся,  желая
указать на облака старику, но того нигде не было видно.
   Гуннхильд дочь Рагнара, благородная супруга Хрольва Пять Ножей, появилась
на берегу в полдень. Она ехала на смирной лошадке рыжевато-песочной масти, с
коротко подстриженной гривой и пушистым хвостом. Она очень  прямо  сидела  в
седле, удобно оперев ноги на дощечку и по обыкновению прикрыв веками  слепые
глаза. Связка ключей - гордость домовитой хозяйки - - позвякивала  у  пояса,
свисая с нагрудной бронзовой пряжки. Густые седеющие волосы  Гуннхильд  были
собраны в узел и повязаны нарядным  платком,  как  пристало  замужней.  Люди
приветствовали и пророчицу, и верную Друмбу, что  вела  лошадку  под  уздцы.
Друмба одевалась по-мужски и повадками своими  отчасти  напоминала  мужчину;
однако тому, кто  пожелал  бы  смеяться  над  нею  и,  паче  того,  говорить
хулительные стихи, следовало сперва посмотреть  на  потертую  рукоять  меча,
висевшего у нее на бедре. Воительница отбрасывала за  спину  длинные  пряди,
стесненные лишь повязкой на лбу. Гибкую и крепкую девушку называли Друмбой -
Обрубком - примерно за то же, за что  искусной  вышивальщице  дали  прозвище
Белоручка. Она неотлучно состояла при Гуннхильд с  того  самого  дня,  когда
супруга Хрольва гуляла в прилив одна на морском берегу, слушая голоса  птиц,
и едва не утонула. Друмба случилась неподалеку и, как говорили,  вынесла  ее
на руках. Это было шесть зим назад.
   Лошадка  Гуннхильд  спустилась   по   улице,   вымощенной   горбылем,   и
остановилась на причале, там, где небольшие острые волны лизали позеленевшее
подножие свай. Друмба без большого усилия сняла хозяйку с  седла,  заботливо
поправила у нее на плечах сбившийся плащ. Гуннхильд подошла  к  самому  краю
настила, немного помедлила и протянула руки вперед, раскрывая  их,  как  для
объятия.
   И в это самое время из крепости, с высокой  сторожевой  башни,  прокричал
рог. Это воины  заметили  смоляной  дым  сигнальных  костров,  зажженных  на
севере.
   Всего кораблей было пять. Два принадлежали Хрольву Гудмундссону, и первым
резал волну его любимец "Орел". Обычно этот  корабль  узнавали  издалека  по
широко развернутому крылу полосатого паруса - немногие  решались  так  смело
подставлять его ветру на коварном мелководье фиорда!  -  и  по  бесшабашному
искусству, с которым Хрольв подводил к пристани послушное судно.
   Сегодня, против обыкновения, красно-белое ветрило  было  подвязано  почти
наполовину.  "Орел"  шел  медленно,  словно  радушный  хозяин,   указывающий
безопасную дорогу гостям. И  люди,  смотревшие  с  берега,  рассудили  между
собой, что в следующий раз эти гости вряд ли заплутают  или  сядут  на  мель
среди бесчисленных островов. За "Орлом", на расстоянии оклика, следовали два
больших боевых корабля. На подходах к незнакомому берегу осторожные кормщики
сбрасывают паруса и сажают людей на весла; нынешние гости не спешили оголять
свои мачты - должно быть,  не  только  ради  того,  чтобы  похвастать  перед
хозяевами  мореходным  искусством,  но  и  затем,  чтобы  все  видели  знак,
осенявший красные полотнища, надутые ветром.
   Огненно-белый сокол, яро падающий с небес на добычу... Это знамя узнавали
и чтили во всех уголках Восточного моря. Дождь, под который  корабли  попали
возле входа в фиорд, пропитал ткань и добавил  краскам  яркости  и  глубины:
белые крылья трепетали в бесстрашном полете, надвигаясь на город...
   Никогда  еще  этих  парусов  не  видели  мирно  близящимися  к   причалам
Роскильде.
   Второй корабль Хрольва шел сбоку от них - почетная стража.  Не  присмотр,
не защита - честь. Вендский Хререк конунг, ставший правителем  на  Восточном
пути, прислал великое посольство к Рагнару Кожаные Штаны, конунгу селундских
датчан.
   Пятое  судно  ничем  не  было  примечательно.  Оно  принадлежало   купцу,
возвращавшемуся в Роскильде из свейского города Бирки. Поначалу, встретив  в
море вендские корабли, торговец сильно перепугался и приготовился  к  самому
худшему: у него  не  было  при  себе  сильной  охраны,  надеялся  проскочить
датскими проливами, не напоровшись на разбойных людей. Ни сам купец, ни  его
ватажники не могли припомнить, чтобы венды отпустили датскую лодью,  оставив
в живых команду или по крайней мере дочиста не ограбив. Хозяин  судна  успел
проклясть себя за скупость, за то, что пытался сберечь  несколько  ничтожных
марок серебра и  в  итоге  накликал  беду.  Венды,  однако,  против  всякого
обыкновения повернули боевой щит выпуклой стороной к себе и даже  предложили
купцу покровительство, которое тот и принял с большим облегчением. Вот так и
случилось, что до самого Роскильде его лодья шла сперва под крылом вендского
сокола, а потом еще и под сенью ворона на знамени  Хрольва  ярла,  вышедшего
навстречу. С подобной защитой опасаться  было  поистине  нечего,  но  сейчас
купеческое  судно  потихоньку  отставало  от  своих  грозных  провожатых   и
отваливало в сторонку. Хорошо серой пташке устраивать свое маленькое  жилище
между сплетенными сучьями орлиных  гнезд,  но  берегись  ветра,  вздымаемого
слишком мощными крыльями! Пузатый кнарр  торговца  пробороздил  килем  песок
поодаль от главных причалов. О небывалой встрече с  вендами  путешественники
станут рассказывать детям и внукам, однако не дело скромным купцам  путаться
под ногами у великих мужей. Боязно подле знаменитых и грозных вождей,  а  уж
когда они сходятся - и подавно. Мало ли еще чем кончится дело!

***

   Твердислав Радонежич, боярин  ладожского  князя  Вадима,  стоял  на  носу
первого  из  двух   краснопарусных   кораблей   и,   хмурясь,   смотрел   на
приближавшийся берег. Уже был хорошо виден  город;  показалась  и  крепость,
обнесенная ровным кольцом защитного  вала.  Твердислав  различил  даже,  как
раскрылись ворота и выпустили важных, неторопливо ехавших всадников.  Боярин
вгляделся, пытаясь распознать между ними вождя. Он никогда не  встречался  с
Раг-наром Лодброком, но не сомневался, что  сразу  узнает  его,  как  только
увидит. Даже издалека.
   Твердислав - Твердята Пенек, как за упрямый норов прозывали его  ближники
- возглавлял нарочитое  посольство,  отправленное  в  Роскильде  великими  и
светлыми князьями Вадимом и Рюриком. Не  было  ныне  большой  приязни  между
двумя ладожскими вождями, пришлым и  коренным,  вот-вот  рассорятся  вдрызг.
Твердислав Радонежич служил  еще  батюшке  своего  князя  и  любил  храброго
Вадима, как сына. Оттого  волновался:  сумеет  ли  без  него  молодой  князь
смирить гордое удальство, сохранить пошатнувшийся мир с Рюриком и чадью его?
Одно добро: все уважали Твердяту, и словене, и варяги. Сам Рюрик не счел  за
обиду  поставить  его  над  общим  посольством,  а  своего  воеводу,  Сувора
Несмеяновича - тоже словенина по крови -  дать  ему  в  помощь.  Так  они  и
подходили, завершая долгий путь, к причалам Роскильде: Твердислав - на носу,
а Сувор - на том же корабле у руля. Воевода родился в Ладоге, но  еще  юнцом
уехал к варягам и  там,  на  службе  у  Белого  Сокола,  обратился  душой  к
мореходному делу. Пенек сдержанно  улыбнулся  в  бороду,  вспомнив  причину,
погнавшую Сувора из дому: ох и лютыми парнями они были тогда!..  Теперь  все
улеглось, оба вырастили детей и редко поминали о прошлом  соперничестве,  по
крайней мере вслух. Твердята оставил сражения, сидел у Вадима среди думающих
мужей. Поседевший Несме-яныч князю своему служил по-прежнему  больше  острым
мечом, нежели мудрым советом, как пристало степенному летами боярину. Вот он
и вел сюда корабль через бурное море. А выговаривать  замирение  с  Рагнаром
станет все-таки Твердислав, и так тому и следует быть...
   Пенек напряг зрение и рассмотрел-таки на берегу Рагнара Кожаные Штаны.  И
вдруг заволновался, точно безусый отрок, которого впервые  отправили  одного
на вороп. Так, что рука сама потянулась  к  груди,  под  корзно  и  расшитую
суконную  свиту  -  к  оберегам,  висевшим  на  плече  около  тела.   Боярин
нахмурился, стесняясь собственного волнения. Переменил уже начатое  движение
и ограничился тем, что поправил  на  шее  гривну  -  дорогую,  серебряную  в
позолоте, княжий подарок. Вспомнил, что позолота  на  витом  прутке  местами
начала блекнуть, стираясь, и еще больше свел  кустистые  свирепые  брови.  И
обернулся проверить, как дела у второго  корабля,  шедшего  позади.  На  том
корабле, между прочим, старшим был тоже Вадимов  кметь  -  Замятия  Тужирич.
Твердислав отыскал глазами знакомую плечистую фигуру, уверенно маячившую  на
носу лодьи. Таков был Замятня, что кони порою шарахались от его взгляда,  да
и большой любви к нему Пенек не питал... а на душе потеплело. Хоть и понимал
про себя: случись что, не спасут и три таких корабля.
   Твердислав опять повернулся  в  сторону  берега.  А  пока  поворачивался,
заметил чаек, с криком и дракой клубившихся над чем-то в воде. Не смотри!  -
словно кулаком в  бок  толкнуло  боярина.  И,  как  часто  в  таких  случаях
происходит, он вгляделся с жадным, болезненным любопытством.
   И увидел утопленника,  качавшегося  в  серых  волнах.  Прожорливые  птицы
успели выклевать глаза, изувечить лицо. Казалось, безгубый  рот  скалился  в
зловещей ухмылке, глумясь  над  помыслами  и  надеждами  еще  не  ушедших  с
земли...
   Вот тут уже Твердислав Радонежич  запустил  пятерню  под  свиту  и  плащ,
потной горстью сжал обереги: Даждъбог Сварожич, господине трижды светлый, не
выдай! Оборони!..
   Бог Солнца  услышал.  Впереди,  возле  хмурого  небоската,  словно  мечом
прорубил тучи узкий солнечный  луч.  Твердята  приободрился,  запретив  себе
вспоминать много раз виденное: так бывает - гибнущий  воин  успевает  узреть
мелькнувшее знамя, внять знакомому голосу рога... И умирает с мыслю  о  том,
что помощь пришла.
   Фиорд, укрывший Роскильде, изобилует неприметными бухточками и  песчаными
островами. Речки, впадающие в фиорд близ  его  вершины,  разбавляют  соленую
морскую воду, так что местами вдоль берега  стеной  стоят  шуршащие  камыши.
Легко здесь затеряться, а не знавши - и заблудиться.
   Маленькая узкая лодка, направляемая уверенными руками, легко скользила  в
мелкой воде, и дикие утки без лишней спешки отплывали с дороги: чувствовали,
что сидевшему на веслах недосуг было  охотиться.  Мачта  и  свернутый  парус
лежали на дне лодки; человек греб быстро и вместе с тем осторожно, время  от
времени оглядываясь через плечо. Так поступает тот, кто  не  желает  к  себе
чужого внимания. И кажется людям, что вряд ли стоит ждать  добра  от  такого
пришельца.
   Но даже если бы кто видел приплывшего на маленькой лодке,  -  затаившийся
наблюдатель вряд ли сумел бы сказать про него нечто осмысленное. Только  то,
что чужак был определенно опытен в море и куда как вынослив. И еще:  он  был
воином. Об этом внятно говорил длинный меч, лежавший на лодочной  банке  как
раз под рукой у гребца. Человек был в затрепанной и не слишком чистой одежде
из кожи и простого некрашеного полотна - ни дать ни взять обычный  небогатый
рыбак либо вовсе чей-то слуга. Вот только слуги и рыбаки не  носят  с  собой
такого оружия; им хватает луков, копий да еще ножей в поясных  ножнах.  Мечи
им ни к чему.
   Когда островки стали мельчать и редеть и впереди замаячил открытый  берег
и город на нем - человек отвернул в сторону, уходя мелководными проливами, и
наконец  причалил  свое  суденышко  к  заросшему  кустарником  клочку   суши
неподалеку от матерого берега. Прочавкал  босыми  ногами,  пересекая  полосу
жижи на границе земли и воды, и плавным усилием вытащил  лодочку  на  траву.
Потом сорвал несколько зеленых веток и умело  замел  ими  след,  оставленный
острым килем в грязи.
   Спустя некоторое время человек сидел под деревом на берегу и  неторопливо
жевал кусок хлеба с сыром, глядя через залив. Он хорошо видел, как подходили
к причалам Роскильде два корабля Хрольва  Пять  Ножей  и  два  пришлых,  как
скромно отвалил в сторону пятый. Видел,  как  выехали  на  пристань  знатные
всадники, прибывшие из крепости, как с кораблей сошли по  мосткам  достойные
послы. Вот они поклонились хозяину и конунгу Селунда, а потом вместе  с  его
людьми двинулись в крепость.
   Чужак следил за  этой  встречей  с  неослабным  вниманием.  Казалось  бы,
творившееся на причале никоим образом не могло касаться одинокого странника,
однако что-то там, за полосой серой воды,