страшусь.
Я сюда с одним полз - люди чтобы узнали...
   Тут он опять зашатался и на сей раз на ногах  не  устоял.  Начал  оседать
наземь и уже не воспротивился, когда отроки подхватили.
   - Лекаря к нему! - приказал князь. - И охранять!
   Поднялся со стольца, и ладожане, кто еще пришел судиться  судом,  поняли:
им с их мелкими тяжбами придется повременить. Явилась большая  беда,  такая,
что с избытком хватит на всех.
   Морские варяжские корабли всю зиму стояли вытащенные на берег и укрытые в
нарочно возведенных сараях. Каждую весну перед  первым  выходом  в  море  их
тщательно осматривали, где надо - заново конопатили, смолили. Просто  так  в
речку не столкнешь  и  врасплох  по  неотложной  надобности  после  зимы  не
отправишься. Поэтому князь велел приготовить две малые лодьи, зиму  напролет
ходившие по лишенной льда Мутной: надо же выяснить, правду ли сказал  Лабута
и что в самом деле приключилось с новогородским посольством!..  В  городе  и
так уже много чего говорили и чаще должного поминали осеннюю стычку Сувора ;
Твердиславом. Тем более что та не на ровном месте случилась  -  ни  дать  ни
взять увенчала щвний раздор. Почем знать, что за  думу  эти  (вое  всю  зиму
вынашивали и что друг над (ругом затеяли учинить?.. И не получится  ли,  "то
от бестолковой ссоры двоих бояр, как от щной маленькой головни, всему городу
очередной раз гореть?..
   То есть ничего удивительного, что в этот 1ень каждый чих из  детинца  был
на всю Ладогу слышен, до самых дальних дворов. Когда князь срядил Крапиву на
одну из двух передовых юдий, это тоже  вмиг  стало  известно  и  тоже  звало
пересуды.
   - Отправил дочку за батькой! - ворчали одни.  -  Козу  в  огород  капусту
стеречь! Уж не сам ли Суворовичам стрелы точить повелел - А  не  послал  бы,
что думать стали бы? раздавалось в  ответ.  -  Вину  бы  на  боярина  Сувора
возложили! Сказали бы - дома князь девку оставил, веры ей нет!
   Городские старцы не созывали народ на вече и своего совета  не  собирали,
но по одному друг у дружки все, кажется, перебывали.
   Побратимы увели Крапиву из детинца и глаз с  нее  не  спускали,  зная  из
горького опыта: нельзя человеку в  таком  состоянии  быть  одному.  Кабы  не
случилось чего. Все они с ее батюшкой не первый  год  один  хлеб  резали,  в
одном дыму согревались, на пиру и в сече вместе бывали. Мало кому  верилось,
чтобы Сувор мог вправду этакое злодейство свершить. Но даже и те, кто  такую
мысль допускал, благоразумно помалкивали. Рано ли, поздно выплывет правда, а
до тех пор что толку обелять или винить?..
   Сама Крапива не плакала, даже не ругалась больше, не поносила на чем свет
стоит Лабуту, князя Вадима и вкупе весь Новый Город. Пыталась разговаривать,
улыбаться... но  глаза  подолгу  ни  на  чем  не  задерживались,  сердце  же
колотилось у  горла,  часто,  как  на  бегу.  Хотела  какие-никакие  пожитки
собрать, приготовиться к завтрашнему  походу...  и  того  не  возмогла.  Все
валилось из рук, ни о чем не удавалось крепко задуматься.
   Когда купец Кишеня Пыск слово прислал, как раз поспело  у  него  в  новом
гостином дворе необыкновенно вкусное пиво, - кмети непритворно возрадовались
и вежливое приглашение отведать приняли с благодарностью.
   - Не пойду! - отказалась Крапива. - Кишене спасибо,  а  ни  в  рот  куска
взять, ни проглотить...
   - Пойдешь-пойдешь, - не отстали друзья  Сама  не  хочешь  -  не  пей,  не
приневолим, а нам с тобой радостнее.
   Новый гостиный двор Кишени Пыска стоял хотя и  на  окраине,  но  всего  в
полуверсте  от  детинца:  не  переломишься,  шагавши  пешком.  Но  добротную
деревянную вымостку ладожских улиц покрывала талая грязь - дело  ли  пачкать
нарядные сапоги, к угощению идучи? Последнему холопу не пристало подобное, а
Рюриковичам - подавно... Стала Крапива седлать  своего  любимца  Шорошку,  и
жеребец, против всякого обыкновения, не играл, не отворачивался от узды,  не
выпрашивал ласку и лакомство, которое, как он отлично знал, было у  хозяюшки
всегда наготове. Смирно стоял, голову  опустив,  и  только  вздыхал,  губами
трогая знакомые руки...
   В любом гостином дворе день-деньской хватает народу.  Люди  захаживают  и
просто так, и ради знакомства, и купить-продать, и о делах посоветоваться. А
к такому купцу, как Кишеня, гостю знаменитому в  весских,  ижорских,  чудих,
мерянских лесных деревнях - ходят еще и почаще, нежели к иному кому.  Всегда
многолюдно у него и  в  доме,  и  во  дворе.  Снуют  работники  и  стряпухи,
придерживают - не слетели бы от многих ладожских чудес! -  на  голове  шапки
два молодых весина, явившиеся звать именитого купца на будущую зиму  в  свой
род за речным жемчугом, коего краше не находили по лесным рекам  ни  вблизи,
ни вдали.
   Мало кто поначалу обратил внимание на чужого человека в короткой  меховой
шубе надвинутой шапке и с оружием, увязанным за спиной. Мало ли  кто  шел  и
откуда! Вот весины небось тоже с луками в налучах и  с  берестяными  тулами,
полными стрел. А что длинный меч в ножнах среди прочего являет  из-за  плеча
серебряную рукоять, так тоже невидаль небольшая. Как сел  княжить  в  Ладоге
Рюрик, так еще похлеще молодцы стали отовсюду стекаться к нему -  посмотреть
на великого предводителя и себя ему показать. Вдруг да осчастливит, остаться
велит, допустит себе послужить...
   Одним лишь весьма отличался от прочих этот чужой  человек.  Из-под  низко
натянутой шапки зорко посматривал по сторонам единственный глаз. А  половину
лица прятала широкая, изрядно потертая кожаная повязка, доходившая до носа и
до угла рта. Другая половина лица, впрочем, была самая обыкновенная.  Худая,
в седеющей бороде, с темной, как еловая кора,  кожей,  траченной  морозом  и
ветром...
   Приметливые  Кишенины  домочадцы  на  него,  понятно,  косились,   однако
здоровались  вежливо.  Понравится  государю,  станет  гриднем  у   князя   -
порадуешься небось, что когда-то хватило ума безвестного приласкать!
   - И тебе, добрый молодец, поздорову, ответил ему купеческий  ватажник  из
тех, что утром ходили в кремль и стояли с Кишеней на княжеском суде. - Какое
дело пытаешь, какую. нужду терпишь?  У  нас  нынче  пиво  и  пироги:  сделай
милость, отведай...
   Первое дело - взошедшего на порог согреть у огня и как следует накормить.
Даже если на рожу он сущий разбойник и  погодя,  очень  может  быть,  именно
таковым себя и окажет. Кто от одного хлеба поел, те считай себя за родню, те
перед богами оружие друг на друга поднимать не моги!
   Чужой человек прошел за ватажником мимо привязанных  у  крылечка  гладких
дружинных коней, миновал темноватую влазню и оказался в самом гостином дому.
   Дом этот был  столь  велик  и  обширен,  что  куда  там  даже  просторной
дружинной избе. Широкую кровлю поддерживали столбы  с  могучими  развилинами
наверху. Между ними теплились длинные очаги, а всю  дальнюю  часть  хоромины
занимали большущие бочки. Умный Кишеня хранил в этих бочках  все  нажитое  и
все товары, все, чем был богат. В Ладоге строились из соснового леса, редкое
лето завершалось без пожара, малого хотя бы. Только ведь  для  того,  с  кем
приключился этот малый пожар - все равно что  город  дотла!  Ну  и  загорись
такой дом, как у Кишени, - мыслимо ли спасти  неподъемные  сундуки,  вовремя
все повытащить из ларей? А бочка, она бочка и есть. Повалил быстренько набок
да покатил себе вон.
   Огромный гостиный дом с его дощатыми стенами укрывал хозяйское  добро  от
дождя, но отнюдь не от зимнего холода. Несмотря на очаги, внутри было  почти
так же стыло, как и снаружи. Правда,  кмети,  сидевшие  за  длинным  столом,
холода уже и не замечали. Доброе пиво и жаркие, только что из  печи,  пироги
славно грели животы, а с ними и душу.  Купец  Кишеня  был  мудр.  Постепенно
ожила и Крапива, начала даже шутки шутить. Заслонившее весь мир известие  не
то чтобы отступило, выпустило ее. Слова Лабуты о  батюшке,  невозможные,  не
вмещавшиеся в сердце и разум, звучали перед нею  по-прежнему.  Но  и  другое
сделалось очевидно. Это как рана, только что принятая и жестоко саднящая.  К
утру подсохнет, утром и будем пытаться что-нибудь сделать. Пока же -  только
терпеть...
   Стол  был  обширный.  Все  Кишенины  люди  усаживались  за  него,   когда
возвращались  домой  из   удачной   поездки   или,   наоборот,   просили   у
покровителя-Волоса прибыльного торга и  счастья  в  дальнем  пути.  Ватажник
отвел пришлого  человека  за  дальний  конец  стола  и  поставил  перед  ним
угощение, и кмети поначалу не очень заметили чужака, севшего за  столбом.  А
тот не спеша поводил одиноким глазом, оглядывая стропила в бликах  очажно-го
пламени, крепкий стол перед собой  -  чистый,  уважительно  выскобленный,  -
мису, ковш с пивом, душистые пироги с  зайчатиной  и  капустой...  Некоторым
образом чувствовалось: всего этого он не видел уже очень, очень давно.
   Ватажник сел напротив, на другую скамью, взял пирожок, налил себе пива  и
снова спросил:
   - Так ты, добрый человек, по делу в Ладоге или без дела? Подмоги какой не
надобно Одноглазый наверняка был голоден. Но жевал неторопливо, степенно. Он
ответил:
   - Подмоги я не ищу, а без дела  у  вас  в  Ладоге  одни  Стрибожьи  внуки
летают... Да и тех того гляди в паруса дуть приставят,  а  то  женки  портов
вымытых поразвесят: суши давай! - улыбнулся ватажник. - А  ты,  вижу,  родом
варяг?
   Он успел  оценить  выговор  незнакомца.  Одноглазый  посмотрел  на  него,
раздумывая, потом ответил:
   - Отец мой был из вагиров...
   - Так  ты  у  нас,  не  иначе,  знакомых  много  найдешь,  -  обрадовался
ладожанин. - Из тех, что с князем пришли, да и допрежь тут  жили!  Проводить
тебя к кому, как поешь, или у нас остановишься?
   Чужак помолчал еще, потом проговорил:
   - Ты мне объясни лучше, как боярина Су-вора  Несмеяновича  двор  сыскать.
Или он в дружинной избе у кнеза живет?
   Вот тут Кишенин человек даже прочь от него отшатнулся. Ну надо же -  весь
город в сто уст только про Сувора  с  утра  и  толкует,  а  днем  появляется
неведомо кто и как раз боярина требует!.. Ватажник уставился на  одноглазого
так, словно впервые увидел... и  наконец-то  сопоставил  кожаные  личины  из
рассказа Лабуты  с  кожаной  повязкой,  скрывавшей  половину  лица  пришлого
человека! Все сразу понял - и взлетел на ноги:
   - Да ты... ты... Вор!!! От этого крика разом взвились  Крапива  и  кмети.
Опрокинулся деревянный ковш, грохнули перевернутые скамьи, гадюками зашипели
мечи, извлекаемые из ножен. Где вор, какой вор?..
   Одноглазый остался сидеть. Не бросил ни ковшика с пивом,  ни  только  что
надкусанного курившегося сдобным запахом пирожка. Лишь не  спеша  повернулся
спиной к столбу, чтобы не схватили и не ударили сзади, и подобрал  под  себя
ноги: сразу вскочить, если вправду замыслят напасть, и удержаться чтоб, если
затеют вышибить скамью из-под сидящего...
   - Он... кожаная, вишь... и батюшку твоего спрашивает, - сбивчиво объяснял
Крапиве ватажник.
   Боярская дочь к тому времени свежим пивом полакомилась  от  души,  но  не
охмелела. Глотала, словно простую водичку. Такое часто бывает,  когда  тяжко
потрясен человек: сколько ни пои - не пьянеет, порежь - боли не  ощутит...От
слов ватажника у нее опять вся  краска  сбежала  со  щек.  Рысью  взъяренной
прыгнула к чужаку и меч приготовила для расправы:
   - Ты!.. Что над батюшкой моим учинили, тати полнощные?!..
   Длинный клинок светился и подрагивал,  изготовленный  для  стремительного
косого удара. Вертанется Крапива - и полетит с плеч  безобразная  одноглазая
голова! Варяг, однако, не двинулся. И грозной  девки,  похоже,  не  очень-то
убоялся. Он ответил:
   - Если ты Сувору Несмеяновичу дочерь, то я тебе не друг и не враг...
   - А чего ради пытать взялся,  где  сыскать  его?..  Он  откусил  пирожка,
отхлебнул из липового ковшика. И невозмутимо отмолвил:
   - Я спросить хочу, сколько на небе звезд.
   Крапива - иначе не скажешь - взревела медведицей:
   - Немедля сказывай! Убью!..
   И вовсе наметилась бить, но бесстрашно вмешался хозяин -  богатый  Кишеня
Пыск. Шагнул между ними и собой заслонил чужака, отводя от него девкин меч:
   - Ты, государыня моя Крапива  свет  Суворовна,  вольна  казнить  его  или
миловать, но, не прогневайся, не в дому у меня. Этот человек  у  моего  огня
согревался, под моим кровом с Божьей ладони хлебушко брал. Убить хочешь его,
поди сперва со двора. Или мою кровь сначала пролей...
   Крапива аж зубами заскрипела... Однако  опамятовалась,  остыла.  Опустила
меч,  со  стуком  вдвинула  в  ножны.  И  пошла  прямо  к  двери,  более  не
присаживаясь за стол. Даже не  покосилась  на  оставшееся  угощение.  Кмети,
переглянувшись между собою, подобрали с деревянного блюда по пирожку,  да  и
потянулись за нею. Они бы посидели у Кишени еще, так ведь и посестру бросать
не годится...
   Когда дверь за ними закрылась, купец остался наедине  с  одноглазым  и  с
молодым  ватажником,  приведшим  беспокойного  гостя.  Хозяин  и   работник,
конечно,  не  радовались  случившейся  ссоре  и   не   благодарили   судьбу,
направившую к ним пришлеца. Однако Правда для Кишени Пыска  была  не  пустой
звук, и он вновь подошел к варягу:
   Ты бы, добрый человек поберегся... Это Рюриковичи,  и  они  уж  дождутся,
пока ты с моего двора на улицу выйдешь!
   Тот молча кивнул - дескать, спасибо. Но кивнул довольно рассеянно, словно
к нему весь сыр-бор  не  больно  и  относился.  Дожевал  румяный  пирожок  и
спросил:
   - А не скажешь, богатый гость, где мне  все-таки  воеводу  Сувора  Щетину
сыскать?.. Кишеня присел на скамью:
   - Так ты вправду что ли не ведаешь, о чем весь город  толкует?  Или  надо
мною посмеяться решил?..
   Гордая Крапива отказалась посылать в детинец за помощью. - Пятеро нас!  -
устыдила она побратимов. - Нешто не скрутим?.. - И посулила:
   - Пускай только покажет личико светлое...
   Они стояли в распахнутых воротах, держась по ту  сторону  границы  двора,
закрывая выход на улицу.  Улицы  в  Ладоге  были  широкие,  да  и  дворы  не
маленькие. Люди привыкли строиться широко - особенно же в  последнее  время,
после вокняжения грозного Рюрика, когда, кроме самого князя,  бояться  стало
вроде и некого. Вот и Кишенин двор был изрядно  просторен,  но  оттуда,  где
стояли пятеро кметей. виден был почти весь.  Оставались,  конечно,  какие-то
щели для бегства, но Крапива и  парни  нутром  знали  -  одноглазый  ими  не
воспользуется. Не станет удирать по-воровски, через тын.
   Не тот человек.
   Ждать пришлось долго... Кто-то  из  Крапивиных  сотоварищей  начал  вслух
рассуждать.
   Как, наверное, их недруг без совести убирает боюхо ту снедь, которую  они
сами из-за него же оставили.  Купцовы  ватажники,  домочадцы  и  челядь,  до
последних рабичичей, неудержимо лезли во двор. Откуда - неведомо, но про то,
что в гостиный дом припожаловал один из  тех,  "кто  под  кожаными  личинами
послов новогородских с Сувором... ой, Крапива, не  бей!.."  -  уже  прознала
половина уличан, и взглянуть, как истребляют разбойника  или  тащат  его  на
княжеский  суд,  пожелал  каждый.  Сама  мстительная  дочь   боярская   себя
посмешищем чувствовать уже начала, когда  дверь  наконец  бухнула.  Крапивин
недруг явил себя во дворе.
   Если она что-нибудь еще понимала, он был сведомый воин. Не удивился,  что
ждут его и что собралось столько народу. Посмотрел туда и сюда,  покачал  из
стороны  в  сторону  головой.  Не  напрашивался,  мол,  на  драку,  но  коль
вынуждаете...
   ...И шагнул прямо к  коням,  чуявшим  напряжение  в  людях  и  беспокойно
топтавшимся возле крылечка. Подошел - да  и,  худого  слова  не  "'  говоря,
изловил под уздцы серого красавца Шорошку!..
   Крапива успела всячески себя изругать: сама дура и  остальные  не  лучше,
коней-то не вывели!.. Успела испугаться за любимца и  тотчас  возрадоваться.
Ибо ее жеребец, Шорошка, о  чем  вся  Ладога  знала,  был  норова  лютого  и
бесстрашного. Зимусь оголодалого волка, на хозяйку напавшего,  не  забоялся,
копытом пришиб. И уж касаться себя позволял только самой Крапиве, да батюшке
ее, да Лютомиру. Всем прочим лучше было вовсе к зверю не подходить: залягаю,
на части порву, живьем проглочу!..
   И не подходили - себе-то дороже.
   ...Потому не у одной Крапивы глаза полезли на лоб, когда одноглазый  вмиг
усмирил рванувшегося Шорошку, закинул отвязанный повод на гриву,  а  кусачую
оскаленную морду встретил крепким  шлепком!  Жеребец  завизжал  прижал  уши,
присел... не тут-то было. Знать, не врали варяги, себя возводя к  додревнему
племени великих лошадников. Одноглазый уже  утвердился  в  седле,  и  колени
стискивали бока, словно обручи бочку:  не  отдерешь!  И  рука  охаживала  по
сытому крупу подхваченной с  земли  хворостиной  -  вот  тебе,  вот  тебе!..
Шорошка вконец обиделся, заскакал, ударил задом раз, еще раз... А потом  как
полетел с места во весь опор да прямо в ворота!..
   Шарахнулись прочь Крапива и кмети,  шарахнулся,  спасаясь  из-под  копыт,
невмерно любопытный народ. Ошалелый  жеребец  единым  духом  пронесся  через
двор, а после по улице.  Улица,  правду  молвить,  возле  Кишениного  нового
гостиного дома была одно название. Так, дорожка прямехонько  в  поле.  А  за
полем лес. Ищи-свищи...
   - Шорошка!.. - в полный голос закричала Крапива. - Шорошенька!..
   Только знакомое ржание жалобно долетело в ответ. Да и оно вскоре затихло.
   Конечно, Крапивины побратимы дело так не оставили. Тут  же  повскакали  в
седла, пустились было вдогон, но никого не поймали'
   Сосед Кишени, богатый корел-людик из рода Гусей, решил помочь горю: вывел
двух чутких лаек, пустил по  следам.  Лаечки  весело  пробежали  чуть  более
версты, но потом,  у  широкого  мелкого  озера,  след  начисто  потеряли.  И
виновато заскулили, прося прощения.
   - В детинец поедем, -  сказал  один  из  кметей,  когда  уже  к  сумеркам
несолоно хлебавши возвращались из леса. - Князю обо всем рассказать.
   - А я с Лабутой перемолвилась бы,  -  -  хмуро  кивнула  Крапива.  -  Или
воспретят?..
   Если по совести, она даже надеялась, что воспретят.  Она  не  виделась  с
батюшкой со времени праздника Корочуна... какая правда могла  выплыть  из-за
насквозь баснословной (вот  уж  в  чем  девушка  не  сомневалась)  Лабутиной
повести?.. Что батюшка  не  водил  своих  отроков  за  волок  резать  спящее
посольство новогородского князя, для нее было истиной непреложной. Но  тогда
что?.. Стрелы откуда, что Суворовичи на заставе в своих тулах носили?..  Меч
приметный, датчанином подаренный, кроме батюшки в руке кто мог держать?..  И
что за смысл был Лабуте так  твердо  обещать  на  роту  пойти,  если  всякий
поехать мог на заставу и убедиться, что воевода  и  малая  дружина  его  как
сидели на волоке,  так  ч  сидят?..  Не  обидели  никого  и  сами  никем  не
обижены?..
   Не-ет, если уж не боялся Лабута гнева  Перуча,  сурово  карающего  за  не
правду, значит, намеренной лжи в его словах не было. Значит, самом  деле  на
посольство кто-то напал, морды личинами прикрывая, и  были  у  злодя  клеть.
Одной стеной она примыкала к избе и от нее грелась  -  лежавший  к  явке  не
должен  был  жаловаться  на  холод.  Крапива  подошла  и   увидела   отрока,
постав-нного стеречь у двери. Отроку было скучно лежать на одном месте, и он
забавлялся с маленькой пушистой собачкой, обитавшей в крепости  на  поварне.
Прислонил копье к рубленой стенке клети и метал вдоль забрала Песик  с  лаем
бросался, весело нес палку назад. Как когда Крапива приблизилась,  кобелишко
внезапно насторожился, оставил игру вздерну торчком  шерсть  на  загривке...
Загавкал, прочь отбежал!
   "Меня, что ли, уже собаки пугаются? -  невольно  опечалилась  девушка.  -
Тоже злодеевой дочерью величают?.."
   - Здрава буди, Суворовна, - поклонился  парень.  Все  же  Крапива  носила
воинский пояс: такие, как он, ее слушали и  перечить  не  смели.  Он  понял,
конечно, зачем она объявилась у двери клети, и не обрадовался. С кого голову
снимут, если вдруг