аемого всеми человека от ученых занятий по сущим
пустякам!

    Конечно, мы даем вам эти руны как  бы  в  аренду.  В  пользование.
Разгоните ко всем чертям арабов,  обустроитесь,  восстановите  Храм  -
тогда и вернете.

    - И что вы хотите взамен? - спросил рабби тихо.

    - А вы еще не поняли?

    - Понял. Но вы все равно скажите, вот молодой человек  тоже  хочет
услышать.

    - А он что, тоже не понял?

    - Господа, господа,- сказал я.- Все должно быть произнесено вслух.
Не я завел это правило:

    - Он прав, Рудольф, - сказал рабби.

    - Тетраграмматон,- шепотом произнес барон и повторил еще тише,  но
почему-то еще слышнее: - Тетраграмматон.

    От этого шепота не то что у меня по спине -  по  стенам  ко  всему
привычной пивной побежали мурашки. Латыш-хозяин алюс-бара  за  стойкой
вдруг  наклонил  голову  и  замер,  будто  прислушиваясь  к   далекому
приближающемуся грому.

    Уж не от Райниса ли он?  -  подумал  я  мельком,  но  прогнал  это
подозрение: место встречи подбиралось не мной,  учеником  -  и  крайне
тщательно.

    Здесь было чисто.

    - Мой ответ: никогда,- сказал рабби.

    - Даже в аренду?

    - А в аренду тем более.

    - И даже на самых выгодных условиях?

    - Барон, вот я сижу перед тобой, старый Исав. И ты танцуешь передо
мной, старый Иаков. И твоя чечевица давно остыла. Что слава, доблесть,
богатство?

    Дым. И ты хочешь за дым приобрести солнце? Смешно. Вот  и  молодой
человек посмеется вместе со мной. Ха-ха-ха.

    Я и рад был бы от души посмеяться, но не знал толком, над чем.  Да
и вид барона не располагал к веселому  смеху.  Так  выглядит  человек,
который опрокинул стопку чистого спирту, а там - вода:

    Он долго сидел, обхватив голову руками. Потом выпрямился. Лицо его
было белое.

    - Ты мне все равно отдашь его,- сказал он, присвистывая бронхами.-
Сам придешь. На  коленях  приползешь.  Молить  будешь:  возьми.  Даром
возьми.  Ты  просто  не  представляешь  цену,  которую  тебе  придется
заплатить за сегодняшний отказ:

    Но, как бы ни шипел барон, а рабби Лев  в  свое  время  на  равных
говорил с императором Рудольфом Габсбургом, тезкой  барона  и  великим
алхимиком:

    - Господа, господа, - поспешно вклинился я,- а что это мы  пиво-то
не пьем?

     5.

                                    Побеждая, надо уметь остановиться.
                                                               Лао Цзы

    Операция не могла не удаться,  поскольку  Николай  Степанович  был
самым старым солдатом на свете.

    - Сверим часы. Без четверти три.

    - Так точно, - сказал Левка.

    - Два сорок два, - сказал Тигран. - Сейчас подведем.

    - Гусар, - сказал Коминт.

    И точно - вернулся Гусар. Встал боком, порываясь убежать обратно и
как бы приглашая идти за собой.

    - Ну, все, - сказал Николай Степанович. - В  три  ровно  переходим
шоссе. Лев, иди за Гусаром, он дорогу знает. И - слушайся его:

    - Постой! - вскинулся Левка. - У них же у самих собак - как собак:
тьфу: Дато всюду со своим ротвейлером ходит, даже в сауну: и вообще:

    - А вы, значит, и об этом не подумали? Нормально,  ребята  .  Всех
вас стоило бы расстрелять перед вашим же строем:

    Тигран нервно хихикнул.

    - А ты, Саят-Нова, что бы ни происходило, хоть голые девки  из-под
каждого куста полезут - бежишь на пляж  и  очень  метко  стреляешь  по
катеру. Иначе они из своего "владимира" нас пошинкуют мелко-мелко.

    - Понял, командир, - сказал Тигран. - Мне тоже этот катер очень не
нравится, не знаю, почему.

    - Ну, все, - сказал Николай  Степанович.  -  Патронов  не  жалеть,

    - И блядей? - с сожалением спросил кто-то.

    - Женщин и детей не трогать. Мы не горцы.

    - Понял, командир!..

    Шоссе переползли тишком ровно в три часа. Коминт вел,  Тигран  шел
вторым,

    Николай Степанович прикрывал.  Еще  десять  минут  ушло  на  поиск
отметины, оставленной Гусаром.

    - Здесь, - сказал, наконец, Коминт.

    Лаз в зарослях ежевики был совершенно  незаметен,  и  выдавал  его
лишь резкий мускусный запах. Луна, наливаясь багровым, висела справа -
на удачу.

    Они протиснулись в узкий лаз. Под забором было  подмыто,  промоину
затягивала железная сетка, отодранная с одного конца. По верху  забора
висела спираль

    Бруно и светились глазки  охранных  устройств.  А  здесь  -  всего
только крапива, зимой не имеющая силы.

    Стрелки сошлись чуть пониже трех, когда маленький отряд  пробрался
сквозь  акацию  и  занял  исходную  позицию  у  подножия   разросшейся
шелковицы.  Луна  теперь  была  впереди,  очень  низко,  и   на   фоне
серебрящегося неба резко отпечатаны  были  силуэты  корпусов,  тарелка
спутниковой  антенны  на  крыше  столовой  и  тонкая   труба   далекой
котельной.

    - Этот корпус? - прошептал Николай Степанович, указывая Коминту на
ближайший к ним.

    - Этот.

    - Ну, с Богом: - он перекрестил друга, тот кивнул - и  растворился
в темноте.

    Потянулось томительно время. Минута. Две минуты. Три.

    - Что ж ты, Гусар: - и в этот момент грянуло!

    Это происходило довольно далеко, и все же - такого воя  и  рычания
дикой собачьей битвы ему слышать  не  приходилось.  Будто  не  десяток
собак носилось по бывшему (впрочем, почему бывшему?) лагерю - и  вдруг
сошлись каждая против всех, -  а  сотни,  тысячи:  Тигран  напрягся  и
задрожал.

    - Тише, воин, - Николай Степанович дотронулся до него.  -  Дай  им
втянуться.

    - Мой выстрел первый:

    - Конечно. Поэтому и говорю: дай им втянуться.

    Крики людей, слабые хлопки в небо - было ничто.

    Прошла еще минута.

    - Давай.

    Тиграну нужно было пробежать метров пятьдесят до бетонной решетки,
символически  отделяющей  лагерь  от  пляжа,  но  Николаю  Степановичу
показалось, что гранатометчик просто исчез здесь  и  тут  же  появился
там.

    Положил аккуратно трубу в развилку бетонных планок, постоял,  ловя
цель - спина его была натянута, как струнка, потом расслабилась:

    Выстрел был оглушительный.

    А попадание - ослепительным. Огненное полушарие взошло над  морем,
высветив и  надолго  зафиксировав  пирамидальные  тополя,  отблески  в
темных окнах, зеркально-черные машины:

    Несколько  хлестких  очередей  ударили  позади,  а  потом  зарычал
пулемет, и ничего не стало слышно.

    - Ну, вперед, - сказал сам себе Николай Степанович и быстро пошел,
почти побежал, к темневшей вдали котельной.

    ...Живые лежали справа, а мертвые слева. Мертвых было  значительно
больше.

    Бляди жались к стене и  даже  не  всхлипывали:  понимали.  Николай
Степанович пересчитал  Левкино  воинство:  одного  не  хватало.  Всего
только одного:

    - Я Вовика у шоссейки положил, -  сказал,  подходя,  разгоряченный
Левка. - С пулеметиком. Если ментура в городе загоношится...

    Лицо Левки было по низу обмотано серым в клеточку шарфом.  Николаю
Степанович удалось убедить  русское  воинство,  что  прятать  лицо  от
внутреннего врага не позор, а прозорливость.

    - Хорошо сработано, парни, - сказал Николай Степанович.  -  Всякое
дело следует начинать с победы. В двух словах: как?

    - А здорово! Гусар, наверное, сучкой прикинулся, все  псы  за  ним
помчались, а потом грызться начали, а охрана  их  растаскивать  давай.
водой, то-се:

    Бдительность ослабили. Ну, тут и мы - помогли. Разняли, больше  не
грызутся!

    - Мой старикашка-ниндзя еще не появился?

    - Здесь я, Степаныч, - сказал из дверей Коминт. - Мне люди  нужны,
детишек нести. Они не все ходить могут.

    - Возьми блядей. Лев,  выделите  двух  своих  ребят  -  на  всякий
пожарный. А я пока взгляну на наших аманатов... Вы знаете,  кто  такие
аманаты, Лев?

    - Я кандидат исторических наук! - обиделся Левка.

    - А чем же занимаетесь помимо сражений?

    - Да так... депутатствую.

    Николай Степанович посмотрел на него с уважением.

    - Крепкий депутат нынче пошел. Куда там булыгинской Думе... У меня
тоже сын был историк. И тоже Лев.

    - Был?

    - Да. Умер недавно.

    - Своей смертью?

    - Да уж не чужой:

    - Что-то молодые часто помирать стали. Эх, времечко:

    Николай Степанович встал над лежащими мордой  в  ковер  аманатами.
Носком  сапога  заставил  крайнего  в  ряду  перевернуться.  Это   был
одесско-восточного вида молодой человек с тонкими  усиками  и  щедрыми
бланшами по всей физиономии.

    - Дато, - с гордостью подсказал из-за спины Тигран.

    - Имя меня интересует менее всего, - сказал Николай Степанович.

    - Маму я твою мотал, - тускло заговорил  Дато,  -  папу  я  твоего
мотал...

    - Ну-ну, - поощрил его Николай Степанович. - Продолжайте.

    - Ты покойник, понял? Вы все покойники. А ну, пустите меня!.. - он
сорвался на визг.

    - А мы и так все покойники, только в затянувшемся отпуске, - пожал
плечами

    Николай Степанович. - У вас есть что добавить?

    - В эмвэдэ хочу звонить! - потребовал Дато.

    - Незалэжной Украины?- уточнил Николай Степанович. И, оборотясь  к
воинству, сказал с укором: - Я же велел пленных не брать...

    - Да вот, батько... произошло. Допросить, может, надо...

    - Где товар прячут? - поднял бровь Николай Степанович.

    - Как бы в том числе.

    - Вот уж нет, господа, - сказал Николай Степанович. - В этом  деле
я вам не помощник. А если у вас хватит смысла прислушаться  к  доброму
совету, то вот он: не торгуйте во Храме.

    - Но, батько, ведь дело требует денег...

    - Так берите деньги. Но - не торгуйте. Я многое  повидал  и  знаю,
что говорю. Эй,

    Дато - или как там тебя? Сколько выложишь за свою шкурку?

    - Думаешь, я тебя покупать буду? - сказал Дато.  -  Я  тебе  кишки
мотать буду, яйца резать буду, ты кушать их будешь... Двадцать тонн.

    -  Скоки-скоки?-  прыснул  Левка.  -  А  мы-то  танк  размахнулись
купить...

    - Базар будет, если... - начал Дато,  но  тут  сам,  не  дожидаясь
приглашения, подал голос его сосед по ковру.

    - Да что вы от мальчишки хотите? Он здесь по найму.  За  слово  не
отвечает.

    Давайте поговорим как солидные люди.

    - Представьтесь, солидный, - сказал Николай Степанович.

    -     Вениамин     Сергеевич     Птичкин,     президент      банка
"Пантикапей-кредит"...

    - Он же Гвоздь, - уточнил Тигран.

    - Ну, это понятно, - сказал Николай Степанович. -  Все  банкиры  -
истинные разбойники. Хотя... Итак, господин Птичкин Гвоздь, сколько бы
мы могли взять, взломав сейфы вашего банка?

    - Ну, я не могу назвать точную цифру...

    - Унести на себе можно - или надо с машиной подъезжать?

    - Лучше, конечно, с машиной.

    - С катафалком, - уточнил Дато.

    - Будем  считать,  что  мы  забили  стрелку  ,  -  сказал  Николай
Степанович.

    Веселый этот разговор ему надоел. Тем более, накатывало что-то, он
спиной это чувствовал... - Где у нас третий?

    - Да вот же он.

    Третий вставал из угла, бесформенно-белый,  как  раздерганный  ком
ваты: седой, бородатый и страшно испуганный.

    -  Ба...  тяня?  Батяня,   ты?   Н-николай   С-степпа...   Товарищ
командир...

    Левкины глаза, и без того навыкате, решили  окончательно  покинуть
родные глазницы. Он переводил взгляд с Барона на Николая  Степановича,
и Барон получался заметно старше:

    - Илюха? - не сразу пришел в себя Николай Степанович. -  Агафонов?
Боец

    Агафонов? Какого хера вы делаете здесь, в этом... - он сдержался.

    - Да я... вот тут это... Дело у меня тут.

    - А, так это, значит, твое дело? Тесен мир...  Что  ж,  Илюша,  ты
закон знаешь...

    - Да, - сглотнул старый цыган.

    - Овцу, если ты помнишь, я тебе простил.

    - Простил, батяня.

    - Этого, уж извини, простить не могу...

    - Понимаю, батяня...

    Пронзительный  вопль,  в  котором  живой  души  не  было,  донесся
издалека.

    - Тогда - пошли, - Николай Степанович снял с плеча автомат, кивнул
на дверь.

    - Прямо... сейчас? - цыган сгорбился.

    - А чего тянуть?

    - Да, чего тянуть... - согласился Барон. - Веди, батяня. А этим не
верь, обманут.

    Всех всегда обманывают. Даже меня хотели обмануть.

    - Да я и не верю, - сказал Николай Степанович.

    Они вышли из столовой и свернули налево, в сторону  от  освещенной
стоянки.

    Вопль, теперь уже многоголосый и яростный, накатывался.

    - Стой здесь, - велел Николай Степанович, поднимая руку.  -  И  ни
шагу.

    Сам он вернулся к крыльцу, встал сбоку.

    Разъяренные, как кошки,  неслись  к  столовой  четверо  девиц.  Не
кошки, нет: тигрицы. Эринии. Демоны ада. Два пацана  с  автоматами  не
успевали за ними, а последним шел Коминт с девочкой на руках.

    Ком тел, грохоча, ворвался в помещение. Там - взорвалось...

    - Вот - наша, - сказал Коминт. - Еще почти нормальная.  Бляди  как
там все увидели...

    - Я понимаю, - сказал Николай Степанович.  -  Давай  девочку  -  и
помоги им, если хочешь.

    - Всех кончать?

    - Да, наверное. Всех.

    С министром внутренних  дел  республики  Крым  Николай  Степанович
беседовал минут сорок, и они расстались, вполне довольные друг другом.

    Левка и Тигран ждали  внизу  в  трофейном  "датсуне".  Номера  уже
стояли новые.

    - Командир, могу я задать нескромный вопрос? - спросил  Левка.  За
этот день он приободрился и смотрел на всех несколько свысока.

    - Извольте, пан депутат.

    - Вы из уголовных или наоборот?

    - А между ними есть какая-то разница?

    - Ну, все-таки...

    - Вообще-то я из Александрийских гусар.

    - Понятно, - кивнул Левка.

    - Лев, вы меня очень обяжете, если не будете трепаться  о  встрече
со мной хотя бы со своей высокой депутатской трибуны.

    - Никола-ай Степанович!.. - обиженно протянул Левка.

    - Давайте за моими - и на вокзал.

    Вовик-пулеметчик жил в симпатичном белом двухэтажном доме на  углу
квартала. Во дворе возле высохшего фонтана на скамейке сидели и ждали

    Коминт и Ирочка. Ручка ее была в новом гипсе, сложенная теперь уже
правильно.

    - Коминт, на два слова, - попросил Николай Степанович.

    - Она меня не отпускает, - улыбнулся Коминт.  -  Только  в  сортир
согласилась, и то под дверью скреблась.

    - Ладно. Дело вот в чем... Короче, наш налет дал очень мало. Всего
одну дозу.

    Этот Гвоздь месяц назад вывез практически все... Эх,  был  ведь  у
меня когда-то этого дерьма полный чемодан!

    - Им-то оно зачем?

    - Золото делать. Идиоты. А новое поступление, как сказал наш  друг
Илья, ожидается не раньше марта. Понимаешь?

    - Еще нет.

    -  Хорошо.  Открытым  текстом.  Ты  берешь  вот  это,  -   Николай
Степанович вложил в руку Коминта толстенький флакончик из-под йода.  -
Сразу же идешь к Лидочке в больницу и потихоньку от  врачей  даешь  ей
эту пилюлю. - Он  встряхнул  флакончик,  внутри  подпрыгнул  маленький
шарик. - Его  нужно  разжевать  или  раздавить  пальцами.  Не  глотать
целиком, понимаешь? Это важно. И все.

    - Постой. А как же твои?

    - Разберусь. Разберусь, Коминт. Давай: девочка и  мамаша.  Это  на
тебе.

    - Ты не прав, Степаныч.

    - Я прав.

    - А как ты тут будешь один? Если эти... друзья убиенных...

    - Как учил нас товарищ Сталин? Переживать неприятности по мере  их
поступления.

    - Это разве его слова?

    - Не знаю, как слова,  а  выучка  точно  его.  Да,  вот,  чуть  не
забыл... - Николай Степанович достал записную книжку, вырвал листок. -
Шесть номеров. Идем ва- банк.

    - Розыгрыш на следующей неделе?

    - Сегодня пятница? Значит, на следующей.

    Когда я был влюблен.... (Атлантика, 1930, апрель)

    Известие о самоубийстве Маяковского настигло меня уже в  Гавре.  В
ожидании посадки на "Кэт оф Чешир" я  просматривал  русские  парижские
газеты  -  и   наткнулся   на   два   сообщения   кряду.   Они   имели
непристойно-злорадный характер и с истиной совершенно не  сопрягались.
Предположений о причинах трагедии  было  два:  самоубийство  на  почве
сифилиса - и выбраковка чекистами отработанного материала.  Я  положил
себе вечером в баре выпить за упокой  его  освободившейся  души,  а  в
Вашингтоне зайти в маленькую церквушку пресвятого

    Николая-чудотворца и заказать панихиду. Поскольку, вероятно, я был
единственным,  кто  знал,  что  именно  случилось  с  этим  несчастным
чудовищем:

    Если, конечно, "красная магия" не  навострилась  еще  пользоваться
"Некрономиконом". Ведь выстрелил он себе все-таки в  сердце,  а  не  в
висок...

    Каюта моя располагалась на палубе "А" по  левому  борту,  ближе  к
носу и совсем недалеко от судового ресторана первого класса - так  что
даже негромкий оркестрик его в первые ночи мешал мне  спать.  А  спать
хотелось - как на фронте.

    Впрочем,  грех  роптать  человеку,  приплывшему  в  свое  время  к
африканскому  берегу  в  трюме  французского  парохода  в  компании  с
неграми, гусями и домашней скотиной. Было там нас,  бродяг,  не  менее
пяти сотен, и никаких  привилегий  и  удобств  безденежному  поэту  не
полагалось, да и пресловутого "бремени  белого  человека"  я  на  себе
никак не ощутил: шлепал, как все, засаленными картами по перевернутому
ящику из-под жестянок с питательной  мукой  "Нестле"  и  даже  немного
выиграл благодаря приобретенному еще в

    Царском Селе умению сохранять невозмутимую мину при самом скверном
раскладе.

    А сейчас - стены каюты были обиты шелком  в  мелкий  цветочек,  на
столе в бронзовом кольце закреплена была хрустальная ваза  с  цветами;
цветы  вышколенные  стюарды  с  пугающей   неотвратимостью   регулярно
заменяли  свежими,  всех  сортов  мороженого  мне  так  и  не  удалось
перепробовать,  и  вообще  судно  это  напоминало  роскошный  плавучий
санаторий для больных особой, не  всем  доступной  болезнью.  "Кэт  оф
Чешир" никогда  не  взял  бы  "Голубой  ленты  Атлантики".  Он  просто
пренебрег  бы  этой  наградой.  Куда  торопиться,   если   жизнь   так
великолепна?

    На корабле  выходили  две  газеты,  утренняя  и  вечерняя.  Каждый
пассажир имел возможность почти без хлопот издать собственную  книжку,
или журнал. или альманах. Театр  за  восемнадцать  дней  плавания  дал
одиннадцать премьер. В двух  уютных  кинозалах  демонстрировались  как
наиновейшие,  так  и  ставшие  классикой  фильмы.  Оранжерея  исправно
снабжала  нас  овощами,  зеленью   и   расхожими   цветами   наподобие
гладиолусов. Запахи и звуки расположенной в трюмах на корме  бойни  не
доносились до нас, зато от коптилен текли самые выразительные ароматы.
Танцзал не  прекращал  работу  ни  на  секунду.  Игры  и  забавы  были
чрезмерны  и  неописуемы,  а  корабельный  импрессарио  неистощим   на
выдумку:

    По глубокому моему убеждению,  богатство  само  по  себе  является
одной из форм шизофрении или же паранойи -  в  науке  Фрейда  и  месье
Шарко я не силен.

    Почти каждый из пассажиров нес  в  себе  заряд  легкого  (либо  не
очень) безумия.

    Поначалу для компании мне показался  подходящим  один  здоровенный
швед по фамилии Хансен - он  вел  себя  всегда  невозмутимо  и  только
поглощал в огромном количестве горький темный "Гиннес", но и  господин
Хансен подвел: из беседы с  ним  я  вдруг  понял,  что  милейший  Арне
искренне полагает, что пароход наш направляется отнюдь не из  Гавра  в
Нью-Йорк,  а,  напротив,  только  что  вышел  из  мексиканского  порта
Веракрус, чтобы достигнуть порта Бремерхафен в Германии:

    В двадцать лет, в Париже, я многое бы отдал за возможность  менять
орхидею в петлице каждый день. Молодые французские поэты, с которыми я
в то время водил знакомство, полагали  особым  шиком  сочетать  рваные
штаны со свежей орхидеей.Теперь это не вызывало ничего.  кроме  легкой
докуки.

    Что лишний раз доказывает  иллюзорность  и  искусственность  почти
всех