етенный в рыжую кожу нетолстый том in octavo.

    - Не открывай, - предупредил Николай Степанович.

    - Что я, маленький? - усмехнулся Костя.

    Книга была неожиданно легкая, высохшая, и странно теплая на ощупь.

    - Та самая? - спросил Костя.

    - Да:- Николай Степанович погладил переплет. - Та. А вот  -  самая
ли?

    Сомнительно. Сколько раз ее  переписывали,  переводили  с  умерших
языков на живые, а когда те, в свою очередь, умирали:

    - Получается - все зря?

    - Нет, конечно. Основное сохранилось. Просто все рекомендации надо
на всякий случай проверять. Как если бы устав  караульной  службы  сам
собой родился при начале времен и  ждал,  когда  появится  человек,  а
вместе с ним и караульная служба:

    - "Дракономикон", - медленно и тихо, будто пробуя слово  на  вкус,
произнес Костя.

    -  Это  были,  наверное,  дашковские  крысы,   -   делился   Костя
познаниями. -

    Известно, что Екатерина  Романовна  немало  почитала  этих  уютных
зверьков, полагая их едва ли не домашними богами просвещенных наций. У
нее они находили пропитание и покровительство. Крысиный же вертеп свой
она охотно демонстрировала близким ей по духу  людям,  в  числе  их  и
Шувалов, и Ломоносов

    Михайла Васильевич, и все восторжены были хваткостью к ученичеству
лицедейному, зверьми проявленному. Пиесы фон Визина разыгрываемы  были
в сем вертепе допреже публикования:

    -  Костя,  не  ломай  язык,  -  засмеялся  Николай  Степанович.  -
Разговорная речь почти не изменилась  за  три  века.  Речь  письменная
всего лишь сближается с нею, теряя по пути свою сакральность.

    - Я понимаю, - вздохнул Костя. -  Просто  хочется  чего-то  совсем
простого, но чтобы обязательно звучало "милостивый государь":

    - Не исключено, что крысы в теперешнем их виде,  в  виде  животных
городских, были  выведены  специально  как  биологическое  оружие  для
борьбы с ящерами,- продолжал расссуждать Костя. - Первые упоминания  о
крысах относятся к восьмому веку, прежде их будто бы не  было.  Почему
нет? Ящерам от них ущерб будет страшный:

    Они  выбрались  на  поверхность   не   в   "нехорошем   доме"   на
Рождественском, а на  задах  комплекса  "Литературной  газеты",  через
вентиляционную коробку, облюбованную диггерами. Именно отсюда  в  свое
время  Костя  и  попал  в  подземное  царство  Брюса:  сначала   через
вентиляционный колодец,  потом  -  через  промоину:  Диггеры  избегали
старого коридора, о нем ходило  множество  темных  историй.  Костя  же
как-то сразу догадался, что это и есть именно тот "umweg", что  грубым
пунктиром обозначен на карте:

    На поверхности земли стоял уже поздний вечер,  готовый  перейти  в
ночь. Они отряхнули грязь  с  колен,  почистились  мудро  прихваченной
щеткой, забросили за спины рюкзачки (руки лучше иметь свободными) -  и
тронулись в путь. Путь наземный был короче, но более прихотлив:  через
два забора, по узкому проходу между  гаражей,  мимо  шеренги  мусорных
баков: Стая собак молча грызлась  за  обладание  чем-то  существенным.
Воняло падалью.

    Наконец открылась улица, по обычаю пустая и  неосвещенная.  Налево
искрилось и дышало Садовое кольцо, направо - горели  редкие  окна.  На
фоне темно- неонового неба чернели антенны на крышах. Держась за  одну
из антенн, стоял человек.

    - Каждый вечер он здесь, - сказал Костя. - Года три я хожу - и да,
каждый вечер:

    - Кто же это?

    - Неизвестно. Пытались узнать - никак: - Костя развел руками. -  А
интересно, кражи из питерской Публичной библиотеки - они с нашим делом
никак не связаны?

    - Все может быть, - сказал Николай Степанович. - Ощущается повсюду
какое-то  общее  шевеление.  Ровно  как  после  пятьдесят  третьего  -
всеобщее оцепенение: Но выделить нечто конкретное трудно.

    В киоске на  Садовой  Николай  Степанович  купил  большую  коробку
конфет, две бутылки рейнского вина и банку фаршированных оливок.

    - Всем хороши армяне, - сказал он, убирая все в рюкзак, - но  вино
у них какое-то неправильное.

    - Хм, - Костя присмотрелся к оливкам. - А как же тогда коньяк?

    - До войны был правильный.

    - Ага: Николай Степанович,  я  ничего  не  путаю:  анчоусы  -  это
килька?

    - Килька.

    - Надо же: я, оказывается, на анчоусах вырос: И это коммунисты  от
меня скрывали, подумать только!

    Он взмахнул рукой,  и  отъезжающая  было  от  тротуара  "волга"  с
зеленым огоньком тормознула со скрипом.

    - До Библиотеки, - Костя скинул рюкзак, полез в машину.

    - До Ленинской, что ли?

    - До нее, болезной:

    - Надо же, - Николай Степанович осмотрелся в салоне. - А я  думал,
что такси в

    Москве вымерли.

    - Это уже по новой, - сказал таксист. - Лужков подбодрил.

    - Молодец, - сказал Николай Степанович.

    - Молодец, - согласился таксист. - А вы приезжие или как?

    - Напополам, - сказал  Николай  Степанович.  -  Я  из  Петербурга.
Точнее, из

    Царского Села.

    - Это теперь Пушкин, что ли?

    - Царское есть  Царское.  Пушкин  там  учился,  -  сказал  Николай
Степанович.

    - Да: "Один только человек принадлежал нашему обществу, не  будучи
военным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы  за  то  почитали  его
стариком.

    Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его
обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное  влияние
на наши молодые умы:" Подумать, когда-то я знал наизусть и  "Выстрел",
и "Пиковую даму", и "Капитанскую дочку", я уже не говорю  о  "Полтаве"
или "Гавриилиаде". Зачем? Удивлять подруг?.. - таксист  склонился  над
рулем. - "Мария, бедная Мария, краса черкасских дочерей! Не знаешь ты,
какого змия ласкаешь на груди своей!.." Откуда же ей  знать,  бедняге,
она же "мама мыла раму" только и помнит из школы:

    - А Шива мыл Вишну, - сказал Николай Степанович.

    - Что? А:-  таксист  хохотнул.  -  Юмор.  Понимаю.  Чем-то  вы  на
Маслякова похожи.

    Не родственник?

    - Я - на Маслякова? - изумился Николай Степанович. -  Да  ни  Боже
мой!

    - Что-то есть общее, - стоял на своем таксист.

    - Стрижка, - подсказал Костя.

    - Lapsus memoriae, - возразил Николай Степанович.

    - А жалко, - сказал таксист. - Так бы хвастался: Маслякова  возил:
Вот ваша библиотека.

    - Немножко недоезжая, - сказал Костя. - Вон там, на углу.

    Николай  Степанович  расплатился,   такси   укатило,   и   Николай
Степанович с

    Костей, подхватив багаж,  направились  ко  входу  в  рум.  Он  был
замаскирован под декоративную нишу в стене библиотеки. Граф Румянцев с
"Пятым Римом" связан был очень плотно: Из кармана  Николай  Степанович
достал Георгиевский крест

    -  свой  первый,  за  успешный  поиск  на  левом   берегу   Двины,
сохраненный

    Фархадом  в  тайнике  дворницкой  и  каким-то  неведомым  способом
превращенный им в универсальный ключ ко всем румам (почему именно этот
крест, зачем и при каких обстоятельствах решил Фархад сделать отмычку,
которая имела силу только в руках Николая Степановича -  ничего  этого
не было в коротком письме, написанным личным  шифром  малого  таинника
Тихого, но рукой маршала

    Фархада: дрожала та рука:), прижал  его  к  ключ-камню  -  и  всей
ладонью ощутил проворот механизма, открывающего дверь:

    Они спустились по лестнице в тишину рума. Николай Степанович зажег
черную свечу и несколько секунд спустя вместе с Костей шагнул в  гомон
и суету "табора" под армянским городом Ехегнадзор:

     3.

                                 Итак, ты не хочешь, чтобы тебя мучала
                               совесть,  но не в силах этого избежать.
                               Чем прийти к такому выводу, лучше вовсе
                               не размышлять.
                                                               Хань Юй

    - Надька, цыц, - слабым голосом сказал Коминт. - Тебя тут не: о-о!
Полегче, мать, полегче:

    -  Молчи,  слабый  мальчик.  Хха!  -  и  Ашхен  каким-то   сложным
многосоставным движением повернула его руку -  громкий  щелчок,  будто
хлопнули друг о друга две дощечки, Коминт подпрыгнул на стуле и тут же
обмяк с блаженной улыбкой. -

    Это тебе не топорами бросать в беззащитную женщину:

    - Надежда Ко: - начал было Костя,  но  Николай  Степанович  жестом
велел ему замолчать.

    - Ты права, Надя, - сказал он. - Я действительно не имел  никакого
права вас в это втягивать. Но бросить вас на произвол судьбы я не  мог
и подавно.

    - На произвол? На произвол? Вы еще смеете говорить о произволе! Да
это вы и есть тот самый  произвол  судьбы!  Появляетесь,  делаете  все
по-своему, уродуете жизнь, ломаете: Кто вам дал такое  право?  Кто,  я
спрашиваю?

    - Бог. Сам, своею милостью.

    - И вам не стыдно это говорить? Говорить такие  слова?  Иезуитство
какое-то:

    Николай Степанович покачал головой.

    - К сожалению, Наденька, так оно и есть. Ну, подумай сама: как  мы
сюда попали?

    Из Москвы в Армению - сделав два шага?

    - Что вы меня, за дуру принимаете? Этих секретных разработок везде
понатыкано:

    - Как же вам смогли задурить головы: Тигран!

    - Здесь, командир.

    - На твоих глазах человек превратился в дракона. Ты подтверждаешь?

    - Да. Сам видел, сам трогал, сам убивал тварь.

    - Как - в дракона? - ахнула Надежда.

    Тигран пожал плечами и отошел.

    - Ты сама, повторяю, сделала шаг  -  и  очутилась  за  две  тысячи
километров:

    - Я не понимаю, какое это имеет отношение:

    - Такое, милая моя Наденька, что весь твой прежний житейский  опыт
сегодня становится бесполезен. Ты,  наверное,  все  еще  думаешь,  что
неприятности наши  начались  через  то  жалкое  золото?  Что  за  нами
гоняется какая-то мафия, или контрразведка, или еще кто-то подобный  -
зловредный, но человеческий и потому объяснимый?  Кого  можно  понять,
сторговаться или перейти на его сторону? А лучше всего - отвернуться и
не замечать, что он там делает за твоей спиной?

    - Я вовсе не собиралась переходить на  чью-то  сторону.  Я  просто
хочу жить своей жизнью и не  позволять  никому  диктовать  мне:  Детям
нужна нормальная школа, черт побери, а не эта деревенская дыра! Я  уже
не говорю о себе, моя репутация погибла:

    - Опять двадцать пять. Если в тебя ударяет молния - кто виноват?

    - Молния? - вдруг подбоченилась Ашхен. - Я  не  знаю,  что  там  с
молниями, а школа детям нужна нормальная! Я  послушала,  чему  их  тут
учат:

    - Да! - вспыхнув вновь, закричала Надежда. - И я  не  хочу,  чтобы
дети ходили в школу под охраной вооруженных мужчин и даже несмотря  на
охрану:

    - А ну, заткнитесь все! - вскочил Коминт. - Распустил вас!

    - Молчи уж, однорукий, - развернулась Ашхен. - Позорище мое.

    - Они были в форме полиции, - вступился Тигран. - Только поэтому:

    - Полиции-милиции, - фыркнула Ашхен. - Последнее дело -  позволять
себе руки крутить.

    - Так что же, - тихо спросил сзади Костя, - нас опять нашли?

    - Может быть, да, может быть, нет, - сказал Николай Степанович.  -
Все как обычно:

    - Вы устали?

    - Устал. Я постоянно упускаю из виду что-то важное.  Я  все  время
делаю что-то не то: Надежда, давай отойдем на два слова. Митинги - это
не моя стихия.

    Надежда набрала воздуха,  чтобы  возразить,  но  доселе  молчавшая
Светлана тихо велела:

    - Иди.

    Уставившись под  ноги  и  тихо  бормоча,  Надежда  направилась  за
Николаем Степановичем.

    Этот  рум,  в  отличие  от  всех  известных  ему  раньше  (круглое
помещение, прямоугольное помещение и соединяющий их коридор  -  этакая
буква "Ю"), был большим и разветвленным сооружением.  Не  особо  мешая
друг другу, здесь могло разместиться человек двадцать  пять.  Судя  по
всему, им не пользовались  более  двух  веков  (содержимое  оружейного
ящика вызвало бы мгновенный  разрыв  сердца  у  любого  коллекционера:
набор  ятаганов  и  кривых  сабель,  прекрасной  выработки   дамасские
кинжалы, серебряные пороховницы и рожки, две фузеи, ручная митральеза,
французский  тромбон  и   полтора   десятка   разнообразных   дорожных
пистолетов), и это пока не находило никакого  логического  объяснения.
Румы  (этот  и  восемь  подобных  ему)  были  обозначены   на   карте,
хранившейся у Фархада - но никто и никогда из приобщенных к Великим

    Тайнам даже полунамеком не выдавал этого  знания.  Что  ж,  еще  в
пятьдесят третьем Николай Степанович всерьез заподозрил, что в  Ордене
имеется свой маленький "внутренний Орден", ничего общего не имеющий  с
Капитулом - но бурные события последующих лет  помешали  додумать  эту
мысль:

    В закутке, где у стен стояли две слишком короткие дубовые лавки, а
с  потолка  на   цепях   свисал   бронзовый   светильник,   источающий
желтовато-оранжевый, как солнце ветреным вечером, свет, они сели  друг
против друга и долго молчали.

    - Когда-то, очень давно, мне предложили  выбрать  между  жизнью  и
смертью, и я выбрал жизнь, - сказал Николай Степанович. - Возможно,  я
ошибся. И все, что теперь  творится  со  мной,  с  моими  близкими,  с
далекими - плоды той ошибки. Но я боюсь, что уже поздно что-то менять.
Вы просто попали в круги, расходящиеся от меня. Даже если я застрелюсь
сейчас - ничто не изменится: Хуже того,

    Надежда: если мы сумеем как-то  сбежать,  скрыться,  затеряться  -
пройдет очень немного лет, и  нас  достанут  все  равно,  потому  что:
потому что их станет много:

    - Кого?

    - Назовем их драконами. Древняя раса.  Дочеловеческая.  Они  лежат
где-то под землей, а их слуги готовят им условия для выхода наверх.

    Надежда помолчала.

    - Не могу в это поверить. Вот что хотите со мной делайте:

    - Я видел одного из них. И Тигран  видел.  Мы  убили  его  -  чуть
раньше, чем следовало. Наверное, сегодня ночью мы  пойдем  еще  раз  -
посмотреть на его труп. И задать ему оставшиеся вопросы.

    - Трупу?

    - Да.

    - Звучит, как бред сумасшедшего.

    - Да. Я думаю, они  немало  постарались,  чтобы  все,  что  о  них
случайно узнают люди, звучало, как бред сумасшедшего: Надежда, у  тебя
мальчишки. Чтобы им потом не пришлось: понимаешь, вся твоя  финансовая
возня, вся эта заготовка сена накануне большого пожара:

    - Я пойду с вами. Туда, поговорить с трупом.

    - Вложить персты в раны?

    - Вот именно.

    - Хорошо, - кивнул Николай Степанович. Надежда  вздрогнула.  Может
быть, она хотела, чтобы ей отказали.

    Вошел Гусар, посмотрел внимательно.

    - Вот и Гусар все видел, - сказал Николай Степанович. - Знает куда
больше нас, но не слишком расположен делиться. Может быть, еще  не  до
конца доверяет:

    Ты только не обижайся, дружище, я все понимаю. Есть твои тайны,  а
есть не только твои.

    - Грр, - согласился Гусар.

    - Я и сам иногда подумываю, Надя: не смыться ли? Да только с  этой
чертовой войны дезертировать некуда:

    Гусар сел на задницу, ткнулся  мордой  себе  в  подмышку.  Щелкнул
зубами.

    Внезапно распрямился, вздернул уши, издал  совершенно  не  собачий
звук "фью- у!" - и метнулся назад, в большой зал.

    До слуха донеслись возгласы, звук падения предметов и что-то  еще,
не вполне понятное: От Надежды на миг  остались  одни  глаза.  Николай
Степанович схватил автомат и, на бегу досылая патрон, бросился на шум.

    Картина, открывшаяся взору, воспринималась только по частям.  Так,
наверное, завершил бы "Ревизора" Мейерхольд, доживший  до  старческого
маразма.

    Коминт стоял, занеся над головой кривую турецкую саблю. Он  держал
ее в левой руке, потому что правая, вывихнутая, была надежно упакована
за пазухой.

    Ашхен с пистолетом, направленным не совсем в Николая  Степановича,
но почти, прикрывала собой беспомощного, по ее мнению, мужа.

    Тигран стоял очень спокойно,  и  автомат  в  его  опущенных  руках
смотрел примерно туда же.

    Светлана  и  Костя  одинаково  перегнулись  через   стол,   что-то
высматривая.

    Индейцы Петька и Армен медленно шли на полусогнутых, и в руках  их
посверкивали томагавки.

    На лестнице как спускались, так и замерли Семен и Сашка  -  ребята
из Левкиного "православного воинства", которых Тигран сманил за собой.

    Позы  и  лица  всех  присутствующих   выражали   крайнюю   степень
изумления.

    Тогда Николай Степанович осторожно скосил глаза.

    Две белых собаки танцевали  на  задних  лапах,  обнявшись  и  тихо
прискуливая.

    А  у  самой  стены,  раскинув  руки,  стоял  высокий   человек   в
старомодном расшитом камзоле. Он не мог отойти, потому  что  несколько
томагавков, вонзившись в стену, пригвоздили полы его камзола.  Услышав
Николая Степановича, он осторожно повернул голову.

    Это был Брюс.

    Золотая дверь.. (Конго (Леопольдвиль), 1968, март.)

    Глаза  чудовища  были  круглые  и   отливали   тусклым   серебром.
Морщинистые  веки  медленно  опускались.  Дракон  делал  вид,  что  не
обращает на нас никакого внимания.

    Он поднял лапу, поискал, куда ее поставить. Поставил. С  неуклюжим
изяществом переволок белое брюхо  через  ствол  поваленного  махагона,
преграждавший ему путь.

    Сделал два быстрых шага и приподнял тупую морду.  Я  возблагодарил
Создателя, что дракон не  может  подняться  на  задние  лапы,  подобно
тиранозаурусу рекс: лапы были не длиннее и не мощнее передних. Это был
ползающий  дракон.  Кожа  его  отливала  перламутром.   Чешуйки   были
настолько мелки, что сливались.  Негры  его  называли  за  это  "голым
драконом".

    - Степаныч, я сейчас свалюсь,- предупредил меня Коломиец.

    - Но не з переляку, а з лютой нэнависти, - сказал я.  -  Ты  лучше
хватайся вон за тот сучок.

    Коломиец с сомнением посмотрел на  сучок.  Потом  вниз.  Потом  на
себя. Весил он вдвое больше, чем полагалось старшему лейтенанту,  хотя
бы и ГРУ.

    Так я до сих пор и не знал: то ли Коломийца мне  навязали,  то  ли
предоставили в распоряжение. Связи у Скопина-Шуйского в разведке  были
давние и крепкие.

    Дракон между  тем  дважды  обошел  вокруг  дерева,  где  мы  нашли
убежище, остановился и стал одновременно покачивать хвостом  и  мотать
башкой, словно бы колеблясь: то ли перегрызть ствол, то  ли  околотить
нас, как груши.

    Коломиец крякнул и утвердился на случай второго варианта.

    Дракон  еще  раздумывал,  а  насекомые  уже   вовсю   нас   жрали.
Накомарники не пережили нашего мгновенного взлета.

    - Что-то гудит,- сказал Коломиец с надеждой. - Может, самолет?

    - Да хоть вся Вторая воздушная армия,- сказал я. - Нам  бы  сейчас
как нельзя кстати оказался старый добрый воздушный  шар  с  веревочной
лестницей и благородными жюльверновскими героями.

    - Но что-то определенно гудит!

    - А разве вас не учили по звуку моторов определять тип самолета? -
невинно спросил я.

    - Это где? На историческом-то факультете?  -  картинно  рассмеялся
Коломиец.

    Почти три месяца мы лазили по джунглям, и все три месяца  Коломиец
валял передо мной дурака, хотя - он знал, что я знал, что он знал: - и
так до бесконечности.

    Дракон, кажется, принял решение. Он отошел, коротко  разбежался  и
боднул дерево костяным бугристым лбом.

    - Степаныч, - сказал Коломиец,- ты легче. Ты лезь  наверх.  Я  его
попробую гранатой.

    - Не суетись. Осколками все равно посечет. Не повалит он дерево.

    Дракон считал иначе.

    Гудение усилилось.

    - Не самолет это:- совсем упавшим голосом сказал Коломиец. - У них
тут гнездо.

    Я посмотрел. Над самой головой Коломийца висело что-то вроде серой
бумажной дыни. И огромный полосатый шершень лениво выбирался наружу  -
посмотреть, кто это там внизу охальничает?..

    Барон Мюнхгаузен,  очутившийся  между  львом  и  крокодилом,  имел
больше шансов выкрутиться.

    Шершень, не обратив на нас ни малейшего внимания, скользнул вниз и
описал несколько