аю в верхнем,  пятом  ряду.
Там  была  Галичская  летопись.  Там  был  полный  Плутарх  и   полный
Аристотель. Там была "Проклятая  страсть"  Петрония.  Там  был  список
"Слова о полку Игореве" раза в два больше объемом, чем  общеизвестный.
Там был первый русский роман четырнадцатого  века  "Болярин  Даниил  и
девица Айзиля". Там были мемуары Америго Веспуччи.

    Там был четвертый том "Опытов" Монтеня. Там была  поэма  стольника
Адашева  "Демон"  и  нравоучительное  сочинение  Сильвестра  Медведева
"Душеспасение".

    Была там и воено-патриотическая  пьеса  самого  Ивана  Васильевича
"Побитое поганство, или Посрамленный темник Булгак". Был там и  свиток
желтого шелка с полным жизнеописанием Цинь Шихуанди. И  мерзопакостное
сочинение Павла

    Сирина "Обращение распутной отроковицы Лолитии св.  Гумбертом".  И
еще, и еще, и еще: И, наконец, были там три черные  тетради:  кожаные,
прошнурованные  и  снабженные   печатями:   Георгия   Маслова,   Марии
Десницыной и самого Николая Степановича Гумилева:

    Красный идол на белом камне. (Техас, 1936, июнь)

    "Дорогой Николас!

    Вы, вероято, удивлены, что письмо мое отправлено не  через  нашего
друга

    Натаниеля, а  посредством  совершенно  постороннего  человека.  Но
этому есть серьезные причины, в которые, думаю, не мне Вас посвящать.

    Врачи говорят, что жизни моей остается один последний год. Поэтому
я просто обязан доверить Вам сведения, которые могут представлять  для
Вас определенный интерес. Вы спросите: почему я "обязан",  а  для  Вас
это только "может представлять интерес". Дело в том, что я до сих  пор
не  знаю  по-  настоящему,  насколько  серьезно  Вы   восприняли   мои
откровения. Я чувствую в

    Вас человека, который с одинаковой простотой и легкостью  способен
как верить  истово  и  слепо,  так  и  сомневаться  во  всем,  даже  в
собственном существовании.

    Возможно, все это окажется чрезвычайно важно для Вас и Вашего дела
(которое я уже начинаю считать - слишком поздно, не так  ли?  -  нашим
общим делом), а возможно Вы просто бросите мое письмо  в  ящик  своего
письменного стола, где уже лежит тысяча подобных, и забудете обо  всем
назавтра же. Тем не менее, я - повторюсь -  обязан  свою  часть  долга
исполнить, а уж Ваше дело принимать решение. Суть проблемы в том,  что
один из моих многочисленных кореспондентов, приятный  молодой  человек
по имени Роберт Эрвин Говард, проживающий ныне в городе  Кросс-Плэйнс,
штат Техас, располагает сведениями, которые я после той нашей памятной
беседы счел совершенно секретными, сакральными, а он  со  свойственной
молодости легкомысленностью делает их достоянием гласности.  Не  знаю,
из каких источников он  почерпнул  все  это,  но  то,  что  он  пишет,
совершенно совпадает с тем, что я не пишу. Он выпускает книжки в ярких
обложках, которые никто, кроме нас с вами, не может принимать всерьез,
но некоторые детали, которые Вы мне в  свое  время  собщили  (так  же,
может быть, не подозревая даже о том, что  важность  их  чрезвычайна),
говорят сами за себя. И я очень боюсь, что он уже взят на прицел.

    Я  не  хочу,  чтобы  с  ним  что-то  случилось,  он  весьма  умен,
неравномерно, но  глубоко  образован  и  пользуется  в  своем  городке
заслуженным уважением.

    Может быть, Вам имело бы смысл побеседовать с ним  и  предупредить
его, чтобы не писал лишнего? Боюсь, кроме Вас, сделать это  некому,  а
мое болезненное (и обострившееся за последний год) чутье  подсказывает
мне, что  речь  идет  о  нешуточных  проблемах.  Как  вы  знаете,  мое
представление о сокрытом  мире  сформировалось  из  ночей  кошмаров  и
проведенных в библиотеке дней - и так  всю  жизнь;  мистер  же  Говард
пользуется, как мне кажется, одной только интуицией. Мы оба  чувствуем
опасность, угрожающую всему человечеству, и понимаем, что исходит  она
не от  людей  -  во  всяком  случае,  не  только  от  людей.  Наивными
представлениями о том, что человечеству присущ инстинкт  самоубийства,
нам только затуманивают разум.

    Надеюсь, что письмо найдет Вас, а Вы найдете  меня  -  разумеется,
после того, как повидаетесь с мистером Говардом. И, если Господь будет
так любезен, мы с

    Вами и с Натаниэлем проведем еще один чудесный день.

    Искренне Ваш: Говард Лавкрафт."

    Мне кажется, он  перечитал  письмо  дважды,  потом  молча  сложил,
засунул в конверт и подал мне. Здоровеный парень, на голову выше  меня
и вдвое шире в плечах. Кремовая рубашка с короткими рукавами  из  того
неровного хлопка, который никогда не знает утюга, застиранные джинсы с
побелевшими швами на широком поясе и низкие  сапожки  из  неокрашенной
кожи. И, разумеется, стетсон.

    Этакий о'генриевский ковбой. Меньше всего похожий  на  писателя  и
мыслителя.

    - Все это  совершенно  непонятно,-  сказал  он.-  Мистер  Лавкрафт
прислал мне еще более взволнованное письмо:  Понимаете,  я  его  очень
уважаю, считаю моим учителем, но:

    - Вы подозреваете, что он сошел с ума?

    - Ну, не то чтобы так прямо, но что-то все-таки в этом роде:  Ведь
я-то  все  придумываю  просто  так,  для  интереса:  и   драконов,   и
людей-змей, и этого здоровенного дубину Конана. Просто чтобы напомнить
мужчинам, что они мужчины. А он, похоже, уверен, что это всерьез:

    - Не только он. Я тоже.

    Он посмотрел на меня с некоторой жалостью.

    - Давайте поговорим об этом чуть позже. Тут очень жарко.

    - Я успел заметить:

    Хотя в помещении вокзала и тянуло сквознячком, жару это  не  могло
перебить.  А  когда  мы  вышли,  то  показалось,  что  навстречу   нам
распахнулась дверца пылающей печи. На площади бил  жидкий  фонтан,  но
капли воды, мне показалось,  испарялись  прямо  в  воздухе.  Все  было
окутано мрачноватым маревом.

    У  автостоянки  молодой  негр  подогнал   машину:   темно-вишневый
"плимут".

    - Пожалуйста, мистер Роберт,- с белозубой улыбкой сказал он.-  Как
вы и просили, держали в тени:

    - Спасибо, Сэм,- Говард бросил ему монету.- Кто выиграл сегодня?

    - "Мышонок" Брюстер.

    - Это просто смешно:

    В машине было еще более жарко, чем под солнцем. Пахло  одеколоном,
кожей и бензином.

    - Сейчас поедем, и  будет  легче,  ветерок  обдует:-  говорил  он,
выруливая на шоссе.- Представляете,  какая-то  сволочь  сегодня  утром
исцарапала машину. И добро бы какое-нибудь ругательство, а то  -  знак
Иджеббала Зага! И откуда они узнали, как он выглядит:

    - Кто узнал?

    - Мальчишки, кто же еще?

    - Никогда не слышал о таком знаке:

    - Разумеется: я ведь сам его придумал. Знак, подчиняющий животных:
- и он указательным пальцем изобразил на стекле замысловатый иероглиф.

    - И вот такую штуку нацарапали мальчишки?..

    - А кому это еще надо? Они вечно крутятся  вокруг  дома,  свистят,
спрашивают, дома ли Конан: правда, машину до сих пор не трогали:  и  я
вообще полагал, что нахожусь как бы под их защитой.

    - М-да. А вам не кажется, что машина - это современное животное?

    - И вполне человекоядное. Тем приятнее его укрощать.

    Мы неслись по прямой голубоватой  ленте  шоссе.  Встречные  машины
пролетали с визгом. По обе стороны тянулись  кукурузные  поля,  где-то
вдалеке,  окруженные  пирамидальными  тополями,   краснели   крыши   и
поднимались силосные башни.

    Наверное, именно здесь снимали советскую кинохронику:

    - Это Техас. Он вам должен понравиться. Вы  знаете,  что  Техас  -
свободная страна? - спросил вдруг Говард.- Если все  пойдет  так,  как
идет, лет через пять мы расторгнем договор со Штатами.

    - Насколько я помню, это не так просто сделать,- сказал я.

    - Штаты не устоят  против  нас:  Нам  даже  воевать  не  придется.
Впрочем, вам это, наверное, не так уж интересно.

    -  Как  сказать.  Все,  что  задевает  интересы  одной   приличной
организации, мне интересно. А  выход  Техаса  из  состава  Штатов  нас
весьма бы озадачил. Это противоречит нашим прогнозам.

    - А какова роль во всем этом мистера Лавкрафта?

    - Он вычислил нашего противника:

    Говард внимательно посмотрел на меня, покачал головой, потом вновь
вернулся к созерцанию дороги. Поза его была напряженная.

    - Николас, старайтесь не принимать меня слишком  всерьез,-  сказал
он чуть погодя.- Я недавно похоронил мать, и пока что:

    - Извините, Роберт.

    - Вы-то здесь при чем:

    Минут десять мы  ехали  молча.  Справа  промелькнул  поселочек  из
пяти-шести  домиков  и  открытой  закусочной  под  полосатым  навесом.
Рекламные щиты предлагали нам пить  только  "кока-колу",  заправляться
только у "Шелла" и мыться только мылом "Спейс". И еще был плакат: "Это
Техас! Люби его, понял?". Дорога впереди начинала  полого  спускаться,
уходя в тень аллеи из могучих серебристых тополей.  А  еще  дальше  на
вершине плавного холма виднелись крыши городка:

    - А ваша мать жива, Ник?

    - Да. Но я давно не видел ее:

    - Это вы зря. Так  вот  живешь,  живешь,  а  потом:  А  главное  -
непонятно почему:

    Как интересно,- сказал Говард, оглядываясь.-  Тот  "фордик"  может
выжать сорок миль, только падая с отвесной скалы. Тем не менее от  нас
он не отстает.

    Ганстеры или полиция.

    - С вашей полицией я дела  еще  не  имел,-  сказал  я,  -  а  один
знакомый гангстер у меня уже есть.

    - Не люблю ни тех, ни других,- сказал Говард и  уселся  поплотнее.
Мотор взревел.

    Воздух, горячий и плотный, ударил в щеку, затрепетал -  как  будто
бы над ухом развевалось маленькое знамя.- Говорите прямо, Ник, что  вы
хотите от бедного сочинителя?

    - Вы в одиночку занялись очень  опасным  делом,  Роберт!  -  из-за
ветра я почти кричал.- Я приехал, чтобы прикрыть вашу спину!

    - От тех парней, что сзади?

    - Может быть! А может быть, от тех, которые впереди! Еще не знаю!

    - Здесь не Чикаго! Этим парням придется иметь  дело  не  только  с
нами!

    - Может быть, да, может быть, нет! Даже техасцы предпочитают иметь
дело с теми врагами, в которых верят!

    - Ничего не понимаю!

    - Вы докопались до какой-то тайны! И на вас обратили внимание!

    - Ник, закройте окно! Ни черта не слышно!

    Я поднял стекло. Оглянулся. "Фордик" приотстал, но упрямо держался
в кильватере.

    - Наверное, это души Бонни и  Клайда  все  никак  не  успокоятся:-
Говард усмехнулся одними губами. - Ладно, Ник,  про  опасные  дела  мы
поговорим в более спокойной обстановке:

    Он поднял стекло со своей стороны и еще вдавил педаль.

    Мы влетели в аллею, как в ущелье меж белых,  будто  старая  кость,
стволов.

    Солнце замелькало. Чуть зеленоватая листва давала призрачную тень.
Мне остро вспомнилось вдруг детство - Тифлис? Поповка? - и я бегу мимо
штакетника и стучу палкой по доскам, и запах полыни, и летящий жук:

    Огромный жук, сверкнув в последний миг золотом, пулей  врезался  в
стекло машины и размазался, на миг став похожим  на  страшную  зеленую
пятерню.

    Говард издал густой горловой звук. Мне показалось,  что  лицо  его
превратилось  в  меловую  маску.  Потом  меня  бросило  на   него,   и
моментально замерзшим взглядом я долго видел летящий на нас тополинный
ствол с ярко-красным по затеси знаком Иджеббала Зага:

     9.

                           Нужно идти, надев на голову терновый венок,
                           чтобы сказать, о чем думает колодец.
                                                        Атуа Мата Рири

    - Николай, нам нужно объясниться:- Николай Степанович прошелся  по
номеру, глядя под ноги. - Николай, нам нужно:

    - Что это ты  сам  с  собой  разговариваешь?  -  тревожно  спросил
Коминт.

    - У Анны Андреевны присказка такая  была:  помню,  как  ни  придет
кто-то из нас поздно: "Николай, нам нужно объясниться." Теперь  -  как
шрам на память.

    - И чего вам не жилось:- вздохнул Коминт. - Вон мы с Ашхен - сорок
лет скоро:

    - Время было другое. Принято было практиковать свободную любовь. А
закалка старая. Вот и мучились:

    - Теперь зато не мучаются:  Какая  твердая  койка.  Не  мог  ты  в
приличной гостинице номер снять?

    - Эту просто в случае чего не жалко: Все это чушь, Коминт. Все это
чушь. Ну-ка, давай разъясним себе нашу собственную  диспозицию.  Итак,
вот они мы. Врага мы вроде бы знаем в лицо, но  не  представляем,  где
его искать. И мы знаем, что наш враг тоже имеет врага:

    - Что значит - где искать?- перебил Коминт. - Каин и эта Дайна:

    - Это форпосты. А я говорю об основных силах. Где они, сколько их.
Артиллерия, авиация:

    - Понял тебя. Все равно: работать придется именно этих.

    - Боюсь, что так.

    - И тогда, если Каин прячется - то остается одно:

    - Вот именно.

    -  Но  баба  должна  быть  крутая.   Там,   наверное,   охранников
понапихано: и вообще неожиданно уже не получится: Будет веселее, чем в
Будапеште, нет?

    - Да. Придется размять кости:

     10.

                          Микилл: Тогда расскажи мне сперва о том, что
                             происходило в Илионе.  Так все  это было,
                             как повествует Гомер?
                          Петух: Откуда же он мог знать, Микилл, когда
                             во время этих событий Гомер был верблюдом
                             в Бактрии?
                                                               Лукиан.

    Фамилия гавриловского брата,  репортера  из  "Морды  буден",  была
Бортовой.  С  ним,  опухшим  от  дешевой  водки,  Николай   Степанович
столкнулся утром нос к носу в буфете гостиницы.

    - Пристроил я  ваше  интервью  в  "Плейбой",  -  сказал  Бортовой,
брюзгливо морщась; видимо, казалось ему, что с  Николаем  Степановичем
они расстались вчера. - Не фирма. Платят гроши:

    - Здравствуй, Миша, - сказал Николай Степанович.

    - Ах, да,  не  виделись  же  сегодня:  Ну,  тогда  за  встречу?  -
предложил он, но денег не вынул.

    - Знаешь, Миша, - сказал Николай Степанович, -  вчера  я  молился,
чтобы нужный мне человек вышел из-за угла:

    Он взял  бутылку  "Смирновской",  две  пиццы,  пиццу  нагрузил  на
Бортового, а сам с бутылкой в руке пошел к выходу. В номере  они  сели
на койку, поставили тумбочку  посередине,  Николай  Степанович  разлил
водку в пластиковые стаканчики: себе поменьше, Бортовому побольше:

    - Ой, хорошо, - простонал Бортовой,  вытирая  выступивший  пот.  -
Будто Фредди

    Крюгер босичком по душе пробежался...

    У Миши было чудесное свойство: пробыв в Москве неделю, узнать  все
о жизни всех столиц. Кто замочил двух солнцевских, какую новую картину
нарисовали

    Комар и Меламид, где можно купить  видеокассеты  всего  по  восемь
штук,  с  кем  дружит  Моисеев,  какое  отступное  требуют   от   Вики
Городецкой, почему так странно хоронили Жискара д'Эстена, почем  грамм
плутония в Кельне, куда делась партия термометров  с  красной  ртутью,
зачем  президенту  Ельцину  две   абсолютно   одинаковые   лазуритовые
пепельницы, кто мерил Стрип и кого бил

    Клинтон, и кто же, в конце концов, подставил на самом деле кролика
Роджера:

    Знал он, разумеется, и самое  главное:  меню  всех  предстоящих  в
обозримом периоде презентаций. Это был его хлеб: и в прямом и в  самом
прямом смысле.

    Одного   он   не   знал:   сколько   заплатила    QTV    сибирским
телевизионщикам, хотя и  сказал,  что  теперь  наконец  ребята  смогли
заказать хороший итальянский передатчик.

    - А в эфир это, значит, не попало? - спросил Николай Степанович. -
Как-то не по- хозяйски получается, не по-западному.

    - Пока нет.  Кьюшники  говорят,  что  делают  большой  блокбастер,
готовят будто бы к выборам президента:

    - При чем тут выборы? - Николай Степанович повернулся  к  стене  и
стал рассматривать гравюру, изображавшую восход  солнца  в  таймырской
тундре.  Эта  гравюра,  принадлежащая  резцу  знакомого  художника,  с
пугающим постоянством преследовала его во всех гостиницах страны:

    - А то вы не понимаете:-  Бортовой  хитро  прищурился  и  погрозил
пальчиком.

    - Не понимаю, - честно сказал Николай Степанович.

    - Ай, бросьте. Все понимают.

    -  Ну,  может  быть:  Отстал  я  от  столичной  жизни,  безнадежно
отстал... Ты их директрису знаешь?

    - Дайну-то? А как же. Мерзкая баба. Ничего не пьет.  При  ней  все
время Люська, баба-визажистка. Любовница, наверное. И еще у нее то  ли
зоб, то ли кадык. А что, может, и мужик она бывший...  У  них  же  это
быстро и безболезненно. -

    Бортовой задумался. - Даже "мисс Европа" восемьдесят девятого года
- и то мужик... Ой, далеко нам до Европы, Николай Степанович,  деревня
мы все-таки темная...

    - Ты хочешь быстро и безболезненно сменить пол?

    - Да нет, важен сам принцип - захотел и смог. Как  символ  свободы
выбора. А так нет - на тряпки разоришься.

    - Ладно, - сказал Николай Степанович. - Где  ее  встретить  можно?
Где она живет?

    -  Трахнуть  ее  собираетесь?  -  изумился  Бортовой.  -  Такую-то
страшную?

    - Допустим, у меня извращенный вкус...

    -  Тогда  в  офисе,  конечно,  -  Бортовой  посмотрел  на  него  с
уважением.

    - Отпадает, - сказал Николай Степанович. - Люблю интим. А  то  еще
запищит телефон в самый ответственный момент...

    - Она купила бывшую  дачу  Федина.  В  Переделкине.  Эх,  обнищала
литература!

    - Она не обнищала. Она просто дешево продавалась... Хорошо,  Миша.
Ездит она на чем?

    - Ездит она на четырехсотом черном "мерсе". Номер не  помню.  Могу
узнать. Да этот "мерс" и без номера узнать легко: значок QTV  на  всех
стеклах, а на заднем еще и наклейка с черепашками-ниндзя.

    - Знак QTV на груди у него, больше не  знают  о  нем  ничего...  -
Николай Степанович задумался. - Значит, говоришь, презентация...

    - Да, - Бортовой посмотрел на часы, встряхнул,  поднес  к  уху.  -
Успеем. Не даст она вам, Николай Степанович,  чует  мое  сердце  -  не
даст. Не того вы масштаба фигура.

    - Как попросить, - подмигнул Николай Степанович. - Вот, помню, лет
пять назад, когда еще голодно было, попал я на  презентацию  "Нью-Йорк
Таймс" на русском языке в пресс-центре МИДа...

    - Дерьмовые там презентации, - сказал Бортовой. -  Вот  "Какобанк"
устраивал - это да!

    - Продолжаю. Собрался весь бомонд. Цвет и сливки.  Сидят,  слушают
американскую брехню, а сами часы встряхивают - время торопят. Вот  как
ты сейчас. Закончились разговоры. И рванул весь этот  бомонд,  цвет  и
сливки, в довольно убогий буфетик. Все закончилось минут в пять. Одной
рукой бокал держат, другой - мешочек полиэтиленовый, а  провизия,  как
те гоголевские галушки, сама туда скачет. И стоит посреди всего  этого
безобразия молодая и грустная женщина в черном. Хакамада. Только мы  с
нею и не предались  общему  разврату.  Отобрал  я  у  кого-то  бутылку
шампанского, бокал, налил ей...

    - Ох, Николай Степанович, вы и ходок! -  Бортовой  опять  погрозил
пальчиком.

    - Отнюдь, - строго  сказал  Николай  Степанович.  -  Налил  бокал,
поцеловал ручку и растворился во мраке ночи.

    - Это вы прокурору расскажете, -  хихикая,  Бортовой  налил  себе,
опрокинул и вздрогнул.  -  Надо  идти.  Будут  яйца-пашотт,  расстегаи
по-кутузовски и куриные печенки в вине...

    Он удалился, прихватив ненароком бутылку.

    За день план операции был решен. Приметный "мерс" стоял  там,  где
ему был положено  стоять,  шофер  и  охранник  без  присмотра  его  не
оставляли, дорога до дачи Федина была спокойная, сама дача под обычной
охраной. Объехав все и во все  ненароком  вникнув,  Коминт  и  Николай
Степанович вернулись в гостиницу.

    Позже пришел Гусар, рыскавший по  Москве  своим  ходом  в  поисках
Каина. На вопрос, нашел ли, пес промолчал и улегся у батареи.  Он  был
чем-то расстроен.

    - Дачу взять просто, - сказал Коминт. - Я там присмотрел...

    - У меня есть другая идея