ранство  кладбища  казалось
окутанным ослепительно-белым полутуманом. Пахло  сгоревшими  листьями.
Сторож прошаркал своей метлой рядом с нами, даже не  взглянув  в  нашу
сторону. Росту в  нем  было  примерно  метр  двадцать.  Огромный  горб
свешивался набок. Небо было  странного  цвета:  сиреневое  с  сединой.
Солнце словно растворилось, поэтому мы не отбрасывали теней. В Тинской
церкви зазвонили к обедне, и светящийся туман в такт ударам  колоколов
заколыхался.

    - И где мы должны искать этого старого жулика? - пробормотал фон

    Зеботтендорф.

    - Думаю, он подойдет сам...

    - В конце концов, Николас, это унизительно.

    Я вспомнил прошлогоднюю львовскую встречу и решил воздержаться  от
комментариев.

    - Напрасно вы это все затеяли, Рудольф,- сказал я. - Не отдаст  он
вам ваши буковки. И напрасно вы вечно требуете в посредники меня...  У
меня и своих дел полно. К шаолиньским монахам, например, все никак  не
соберусь...

    - Да, - сказал барон. - Вам это тоже уже надоело. Я  очень  хорошо
понимаю вас.

    Вот  что  бывает,  когда   подлинный   мастер   начинает   ставить
национальные интересы выше интересов братства. Сразу возникает  узость
мышления, сварливость, старческая подозрительность...

    - Можно подумать, что в Туле сидит космополит на космополите.

    - Но вы же осознаете, что все рано или  поздно  должно  влиться  в
предначертанное арийское русло!  Зачем  же  нам  тратить  силы  и  дни
напрасно?

    Я вздохнул - как мог выразительно.

    Полукруглые  надгробия  несли  в  себе  такой  груз  спрессованной
вечности, что, попади мы, выйдя с кладбища, в Прагу времен Карла IV, я
бы не удивился.

    Напротив - удивление вызовет трамвай или белый "мерседес-бенц"...

    По аллее навстречу нам быстро шел. почти  бежал  узкий  человек  в
черном лапсердаке.

    - Господа, господа! - быстро заговорил он. - Я понимаю,  вы  ждете
рабби Бен-

    Бецалеля?

    - Да, - сказал я. - Мы посланники королевы Елизаветы.  Меня  зовут
доктор Ди, а это мой приятель Эдуард Келли...

    Он посмотрел на нас дико, потом рассмеялся.

    - А, вы шутите! Спутник доктора Ди должен быть корноухий! Господин
фон

    Зеботтендорф, господин Гумилев! Рабби просит  у  вас  прощения  за
свое непредвиденное отсутствие.  Сегодня  утром  ему  пришлось  срочно
выехать в

    Иерусалим...

    Даже по моему мнению это выходило за всяческие рамки приличий.

    - Передайте вашему рабби,- барон побелел от ярости,- что этот  его
непредвиденный отъезд обойдется ему в  цену,  которой  он  никогда  не
сможет заплатить.

    Это было одно бесконечно длинное немецкое слово, и оно прозвучало,
как древнее проклятие. Посланник попятился.

    - Пойдемте отсюда, Николас,- барон опять держался за сердце. - Мне
надо сесть...

    Промедление смерти. (Киев, 1921, октябрь)

    В  тот  день  Брюс  был  особо  торжествен,  как   папаша-ветеран,
отправляющий  любимого  младшего  сына  сдавать  экзамен   на   первый
офицерский чин.

    - Дождались! - сказал он взвлнованно  и  широко  перекрестился.  -
Пришло дозволение приобщить вас малых тайн.

    Предыдущего дня бабка Горпина выпроводила нас погулять  по  берегу
Днепра, а сама за это время в одиночку выбелила хатку и навела  в  ней
порядок подлино царскосельский, и даже глиняный пол  вдруг  заблестел,
как паркет. Вечером она же договорилась  с  соседней  русской  семьей,
чтобы те истопили  баню,  и  выдала  нам,  поворчав  для  виду,  кусок
настоящего довоенного дегтярного мыла. В бане

    Яков   Вилимович   подробно   рассказывал   об    истории    своих
многочисленных шрамов и  уязвлений.  "Под  Очаковым  бился  с  туркою,
наносил ему поражение:"

    Нашлись и веники, и мочала. Мы напарились,  переоделись  в  чистое
хрусткое солдатское исподнее, которым широко торговали навынос красные
командиры, кое-как добрели, разморенные, до хатки, сели у  самовара  и
предались неге.

    - А соседи  не  донесут?  -  вдруг  во  мне  проснулись  питерские
(поздновато обретенные) опасения.

    - Донесут? - изумился Яков Вилимович. - На Горпыну? Та вы  шо!  Та
воны

    Горпыны, як бис ладану, лякаются: - и поведал, как в прошлом  году
здешние комсомольцы  вздумали  подшутить  над  Горпиной,  переодевшись
чертями. Тогда

    Горпина смолчала. Зато когда те же комсомольцы  затеялись  строить
маленькую железную дорогу, дабы подвезти новой  власти  дровишек,  она
поворожила над пирожком с  гнидами,  и  шутники-комсомольцы  семь  тех
несчастных верст ползли, согласно фронтовой присказке, как  беременная
вошь по мокрому тулупу - больше трех месяцев.

    Нынешняя осень была не чета  той,  прошлогодней.  Стояла  тихая  и
теплая  прозрачная  погода.  От  желтых  листьев  исходил  свет.  Даже
красноармейцы, в изобилии роившиеся на улицах,  старались  вести  себя
сдержанно.

    К кинематографам, где давали "Кабинет доктора Калигари" и "Девицу

    Монтеррей", стояли очереди, в театры было вообще не пробиться:

    Правда, один раз мы все же попали в балет  на  гастроли  Мариинки.
Поскольку все старые спектакли все еще были запрещены, а новые  только
создавались, театры прибегали к  немыслимым  ухищрениям.  Так,  балет,
который  мы  смотрели,   именовался   "Сон   красноармейца   Иванова".
Красноармеец Иванов стоит на посту. Потом его сменяют.  Он  танцует  в
казарму, снимает шинель и сапоги - и засыпает. Ему снится сон: что  бы
вы думали? Конечно, "Лебединое озеро". В  финале  красноармеец  Иванов
просыпается, надевает шинель и сапоги  и  танцует  на  пост.  Занавес.
:Вошедший был роста невысокого, в монашеском одеянии и с  истертым  до
блеска посохом в руке.  Горпина  засуетилась,  перестала  походить  на
ведьму, пала на колени, приложилась робко к руке. Отставив посох, инок
благословил ее.

    Потом Брюс подтолкнул в спину меня. Оказывается, я стоял  столбом.
На  одеревеневших  почему-то  ногах  я  подошел,   преклонил   колена,
поцеловал иноку руку. Кисть его была восковой,  полупрозрачной.  Белый
поперечный шрам, тонкий, как серебряная нить, выделялся на ней резко.

    - Быть по благу, человече,- сказал инок глухо. Не глазами, а  всем
лицом видел я нездешний свет, исходящий от него. - Встань и иди.

    Я встал и отошел к стене. Давно я не чувствовал себя так странно.

    Будто все переменилось в мире. Будто твердые белые глиняные  стены
хатки - это всего лишь листы папиросной бумаги, которые можно прорвать
одним движением и выйти: куда? Да уж не в Киев осени двадцать первого:
Будто Брюс

    - не Брюс, не сподвижник Петра  Великого,  не  колдун,  а  древний
рыцарь из тех времен и стран, которые в историях и летописях умолчены,
не названы. И будто невысокий инок - могущественный король:

    Потом как-то сразу оказалось, что  инок  смиренно  сидит  в  углу,
надвинув клобук на лицо, Горпина исчезла куда-то, я  внимаю  Брюсу,  а
Брюс стоит надо мной и говорит медленно, негромко, бесстрастно.

    В тысяча двести шестьдесят восьмом  от  Рождества  Христова  году,
году больших и малых бед и русской земли, и Европы, и Турана, и страны
Хин, в пустой степи неподалеку от крымского города Солдайя встретились
трое. Это  была  случайность  -  одна  из  тех  случайностей,  которые
Провидение готовит веками. Инока Софрония ночь застала в  пути,  и  он
привычно  расположился  там,  где  прекратил  свое  дневное   поприще.
Поганский идол давних времен смутил было его, но среди прочих  узоров,
пестривших камень, увидел он крест и успокоился. Вкопан  был  идол  на
краю узкой, но  глубокой  ложбины,  поросшей  колючим  кустарником,  и
стоял,  надо  думать,  последний  год:  весной  талые   воды   подмоют
основание, и скатится кумир на дно, и прикроется  скоро  землею:  Инок
собрал  ветки,  дивным  образом  затеплил  огонь,  протянул  руки  над
смиренным пламенем. Достал котелок. Родник журчал рядом.  Инок  набрал
воды, вынул из котомки  пучок  высушенных  трав,  приготовился  ждать.
Когда вода побелела и забурлила, бросил травы  в  кипение.  Поплыл  по
лощине нездешний аромат. И как бы привлеченный этим ароматом, вышел из
темноты  широкоплечий  человек,  одетый  бедно  и  ведущий  в   поводу
хромающую лошадь. Ступал он мягко и бесшумно. Инок  приглашающе  повел
рукой. Пришедший,  рыцарь-храмовник,  приветствовал  его  по-франкски,
потом по-тюркски и, наконец, на  классической  латыни.  На  латыни  же
отвечал инок. И как бы в ответ прозвучал из темноты третий голос, и  в
освещенный круг вступил сарацин, высокий и  темнолицый,  с  аккуратной
седеющей бородой. Мешок с книгами нес он на плече:

    Так сошлись вместе инок Софроний, рыцарь Эрар де  Вернуа  и  хаджи
Джалал

    Аль-Гурганджи. Классическая латынь соединила их умы, арабский - их
сердца, а русский - их души:

    И случилось так, что утром они не разошлись каждый в свою сторону,
а направились в город Солдайя, поселились на постоялом  дворе  кривого
Джакопо

    Серпенто и проводили долгие часы  в  совместных  беседах.  В  этих
беседах и родилась идея о необходимости  создать  новый  тайный  союз,
объединящий сакральные знания севера, востока и запада.

    Ибо инок Софроний был одним из немногих  членов  Братства  святого
Георгия,  владевшего  древней  тайной  румов-убежищ.  Рыцарь  Эрар  не
выпускал из  рук  окованной  железом  книги  "Дракономикон",  прочитав
которую, человек приобщался великих тайн. Редкий ум мог постичь их, не
помутившись. Хаджи же

    Джалал, мухтар ордена Гассаров, держал в  медной  лампе  пригоршню
облепленных  воском   буро-красных   шариков,   обладающих   чудесными
свойствами: будучи брошенными в расплавленную медь, они превращали  ее
в серебро, а после того  серебро  -  в  золото.  Будучи  же  принятыми
особенным образом внутрь,  сообщали  телу  необыкновенную  крепость  и
выносливость, уму - ясность, а душе - стойкость и долголетие,  ибо  не
по усталости тела одного подкрадывается  к  человеку  старость,  а  по
усталости души:

    Три главные тайны сплавились в одном тигле.

    Они разошлись только поздней  весной  следующего  года,  расчислив
наперед судьбы мира и определив свое в нем место.

    Поначалу, когда  Орден  был  еще  так  молод,  встречи  фундаторов
происходили каждые пять лет. Затем они стали более редкими, но и более
продолжительными. Как всякое большое дело, Орден становился  похож  на
живую тварь, обладающую собственым нравом и повадкой:

    Вскоре Орден  заключил  конкордат  с  Союзом  Девяти,  который,  в
отличие от множества других соглашений, не нарушается и по  сию  пору.
Как выяснилось, орден Гассаров был  создан  в  давние  времена  именно
Союзом Девяти, дабы распространить свое влияние на мир ислама.

    Многим, если вдуматься, обязан Орден мудрому царю Ашоке:

    Целями нового Ордена, первоначально принявшего  имя  "Мозаичники",
или "Флорентианцы", провозглашались всемерное распространение полезных
заний, пресечение знаний вредных и научение различать одно от другого.
Кроме  того,  была  и  цель  тайная:  постоянное  бдение  в   ожидании
неведомого врага, готовность к последнему сражению и славной гибели во
спасение рода людского:

    В  том,  что  тайный  враг  действительно   существует,   пришлось
убедиться дорогой  ценой:  в  1314  году  во  Франции  грянул  процесс
тамплиеров. Рыцарь Эрар устремился на родину с целью  спасти  то,  что
еще можно было  спасти,  но  его  как  будто  ждали:  в  Марселе  люди
парижского прево схватили его, в оковах доставили в столицу  и  пытали
до  тех  пор,  пока  он  не  согласился  указать  путь  к   сокровищам
тамплиеров. Благородный Эрар завел своих мучителей в тайное подземелье
Тампля и, проскандировав гримуар, обрушил своды. Филипп

    Красивый, который затеял это дело с целью подбодрить  казну  (тем,
кто его навел на эту мысль, он обещал отдать все архивы  храмовников),
не получил ни денег, ни бумаг, сильно  огорчился  и  умер  в  страшных
мучениях. Господь ли его наказал, дьявол ли - знал только  благородный
идальго  дон  Халиль,  крещеный  мавр  из  Толедо,   владелец   галеры
"Мальтийский сокол", вечером того же дня вышедшей из  Марселя  на  юг.
Сотни кожаных непромокаемых мешков составляли ее груз:

    Два месяца спустя галера бросила якорь в гавани Солдайи.

    Очень немногое из архивов тамплиеров попало тогда  в  чужие  руки.
Разве что шкатулка с географическими  картами,  которую,  польстившись
инкрустацией, упер хозяин постоялого двора кривой Джакопо. Недаром  же
острые на язык  французы  тогда  уже  придумали  глагол  "сгенуэзить":
Всплыла шкатулка полтора века спустя в  самой  Генуе,  и  приобрел  ее
некий дон Кристобаль Колон:

    Последствия этого Орден ощутил в конце  пятнадцатого  века,  когда
богатства, хлынувшие из Нового Света, обесценили золото по всей Европе
и чуть было не лишили Мозаичников их главного оружия. Спасли положение
русские меха:

    Дон Халиль погиб весной тысяча триста пятнадцатого года в  схватке
с какими-то очень странными пиратами, которые взяли галеру на абордаж,
убили капитана, вынесли все, что могли, из его каюты - и отбыли,  даже
не притронувшись  к  бесценному  грузу  слитков  столетней  хорезмской
стали:

    Весть об этом иноку Софронию принес рабби Лев, гость дона  Халиля,
а вернее - хаджи Джалала, путешествовавший вместе с ним.

    Связи с Каббалой еще только устанавливались:

    Инок  Софроний,  оставшийся   единственным   фундатором,   перенес
резиденцию

    Ордена из Тавриды в небольшой  русский  городок,  затерявшийся  за
Муромскими лесами. И проживи Иван Калита хоть сто лет, не накопить  бы
ему без иноковой помощи средств, достаточных для воздвижения  державы.
"И кто ж то знал, что

    Москве царством быти, и кто ж то ведал,  что  Москве  государством
слыти?" Один

    Софроний и ведал:

    Когда мятежник Мамай шел на север,  чтобы  дань  великую  взять  и
пойти законного царя Тохтамыша воевать,  на  пути  его  встало  войско
Русского улуса  и  подоспевшие  конные  сотни  царя.  В  великой  сече
мятежник был повержен и бежал. Среди тех,  кто  последними  отстал  от
бегущих и поворотил коня, был и

    Софроний, ратник черной сотни:

    Догнать он Мамая не догнал, но пометил, и был с тех пор  Мамай  не
жилец.

    Ордену уже виделась  раскинувшаяся  меж  четырех  океанов  империя
чингизидов, воспрянувшая после  ужасов  гражданской  войны,  мирная  и
могучая, справедливая и веротерпимая, объединившая сто царств и тысячу
языков - новая Лемурия...

    Но враг не дремал. Всего через два года Тохтамыш, проявивший  даже
по восточным меркам чудовищную неблагодарность и внезапное  помрачение
рассудка, сжег Москву. Никто не мог объяснить потом  причин  этого:  И
начался с той поры распад Большой  Орды,  продолжавшийся  неостановимо
сто лет.

    На костях ее вставало Русское царство.

     5.

                                  В нашем мире позвольте мне иметь мир
                                  собственный,  чтобы быть проклятым и
                                  спасенным с ним вместе.
                                                 Готфрид Страсбургский

    - Опасно рядом со мной делается, - сказал  Николай  Степанович,  -
так что уж не обижайся: жить буду в гостинице.

    - Может, он просто так помер? - спросил Коминт задумчиво. - Может,
он сроду сердечник был? У нас вот в труппе:

    - В том-то и дело, что все может быть. Абсолютно все. Поэтому надо
быть готовым к худшему.  Может  быть,  даже  залечь  на  матрацы,  как
говаривал один мой чикагский приятель:

    - Ну, не знаю:- Коминт почесал подбородок.  -  На  каждый  чих  не
наздравствуешься, и вообще так и спятить недолго:

    - Вот именно, - Николай Степанович достал  папиросу,  продул  -  и
весь табак вылетел ему на колени. - Какую дрянь стали делать:  Спятить
очень легко.

    Когда я был зеленым и сопливым, мне мерещилось даже, что  звери  в
зоопарке располагаются в клетках не абы как, а образуют  связную  цепь
символов.  И  понадобилось  очень  много  времени.   чтобы   научиться
понимать, где скрытый смысл наличествует, где - вероятен,  а  где  его
быть не может принципиально.

    Он достал, наконец, пригодную папиросу и закурил. Доносился грохот
костяшек по столам: доминошники открывали сезон козлиной охоты.

    Снег уже сошел весь, и кое-где обозначилась  живая  трава.  Солнце
грело по- весеннему. И, как всегда весной,  было  немыслимо  грязно  и
мусорно во дворе:

    - И что же  теперь  будем  делать?  -  Коминт  прищурился  и  стал
смотреть куда-то мимо всего.

    - У нас две мишени: Каин  и  Дайна  Сор.  Надо  подумать,  с  кого
начать.

    - По логике вещей - с бабы, конечно. Бить надо в голову.

    - Я очень сомневаюсь, что она - голова.  Скорее,  что-то  не  выше
пояса. Жаль,  не  догадался  спросить,  сколько  голов  может  быть  у
мангаса. Тогда бы хоть звание знали: сержант она или полковник. Но  не
генерал, это я чую. И потом: случай с

    Вовчиком меня беспокоит. Вдруг это у них свойство  такое,  у  этих
мангасов:

    - Никак не могу поверить, - сказал растерянно Коминт. - Вот слышу,
понимаю, а поверить все равно не могу.

    -  Хорошо  у  них  пропаганда  поставлена,  -  согласился  Николай
Степанович. - По- настоящему. Чтобы - знать, понимать, видеть, осязать
всей шкурой - и все равно не верить. Куда там Орвеллу.

    - Кому?

    - Орвеллу. Писатель был такой английский.

    - А-а: Тоже насчет ящеров писал?

    - Нет, насчет пропаганды.

    - Ясно. Значит, начать придется с Каина. А  Ильи  нет.  Гусар,  ты
сможешь без

    Илюхи Каина узнать?

    Гусар закрыл  и  снова  открыл  глаза.  Он  лежал  на  солнцепеке,
пристроив морду на скрещенные лапы.

    - Можешь:- Коминт вздохнул. - Полдела сделано, осталось уговорить

    Рокфеллера. В смысле: найти этого гада. Как думаешь, Степаныч,  он
тоже из ящеров?

    - Нет.  Думаю,  он  при  них  что-то  вроде  полицая  из  местного
населения. Заодно и свой интерес блюдет. И даже, пожалуй, больше свой,
чем ящеровский. Как, собственно, и подобает полицаям.

    - Н-да: Начать искать, очевидно, надо с того  места,  где  мы  его
потеряли?

    -  Искать,  не  искать:  Однако  побывать  там,  под  землей,  нам
придется. Вряд ли это что-то практическое даст, но и  оставлять  такое
белое пятно в тылу не годится.

    - Тогда, может, сейчас и пойдем?

    - Лучше вечером. А то и ночью. Днем такие места обычно пустуют,  а
к темноте туда могут сползтись всякие твари. Нас  же,  сам  понимаешь,
именно твари и интересуют более всего:

    Гусар встал.

    - Ашхен идет, - сказал Коминт.

    Торопилась Ашхен. Издали она казалась совсем молоденькой.

    - Хо! Николай Степанович! - крикнула она, подходя. - А почему этот
изверг держит вас на скамейке, а не ведет в дом?

    -  Не  вздумай  про  гостиницу  сказать,  -  не   раскрывая   рта,
предупредил Коминт. -

    Убьет.

    - Не дурак, - тем же манером ответил Николай Степанович и встал.

    - Здравствуй, Ашхен, - он приложился к ручке.  -  Как  ты  чудесно
выглядишь: Я забежал на десять минут, у нас  симпозиум  в  Пушкинском,
нельзя опаздывать. На обратном пути обязательно загляну.

    - А правда, что у вас динозавра  милиция  арестовала?  -  спросила
Ашхен. - А за что? Продержат долго? Потом можно будет  его  для  цирка
забрать? Такой номер получится, о! - она поцеловала кончики пальцев. -
А у нас тут тоже случай был,

    Надька рассказывала: пришли вкладчики с прокурором кассу ломать  в
каком-то фонде, выбили дверь - а там  вместо  бухгалтерши  крокодилица
сидит. Хотела убежать, да затоптали ее: Или вот  на  концерте  у  Маши
Распутиной:

    - Хвост показался? - обрадовался Коминт. - У Маши?

    - Да не у Маши хвост, а на концерте у Маши: Ай, ну вас, все  равно
не верите, по глазам вижу.

    - Я убегаю, Ашхен, - сказал Николай Степанович, - но, может  быть.
вече