чик, у нас там не как в  армии  было,  ни  званий,  ни
знаков, и даже на службе  мы  не  числились,  а  продолжали  вроде  бы
трудиться ударно на своих фабриках и заводах, и даже про некоторых  из
нас журналы и газеты  писали:  вот,  мол,  как  по-стахановски  уголек
рубать треба!.. - так вот, Сисой наш Сисоевич услышал про девок  и  аж
затрясся: где? Ну, и пошли мы: не то чтобы  всем  батальоном,  но  кто
побойчей. Только вышла нам полная каррамба страшная, потому  трудности
с переводом. Мы-то об одном  просили  цириков,  а  они  совсем  другое
подумали:

    А там - и погоду сделали в Шамбале. Прилетел собственной  персоной
товарищ

    Агранов, колдуна привез. Пока он там  кощуны  разводил  да  руками
махал, товарищ Агранов последний инструктаж провел. Настоящих  махатм,
сказал он, всего девять, а остальные подменные  -  агенты  английского
империализма.

    Отличать их легче легкого: выстрелить надо.  Если  упадет,  значит
агент. Если живой стоять останется, то брать его под локотки вежливо и
в самолет вести.

    Точка. Потом прочитал стихи-нескладушки про Арджуну  -  это  вроде
древнего

    Чапая был герой. Ну, при Арджуне еще индийский бог Индра  состоял,
наподобие

    Фурманова.  Следил  за  классовой  бдительностью.  Даст  партийную
установку  и  командует:  "Мужайся,  Арджуна!".  За  компанию  и   нам
полагалось мужаться.

    Выдали нам меховые новенькие комбинезоны, еще ни разу не стираные,
и маскхалаты белые,  а  поверх  всего  -  на  толстой  цепи,  чтоб  не
порвалась,   свастики   серебряные.   Под   расписку.   Мы,   конечно,
комсомольцы, возмущаемся все, не хотим с  фашистскими  знаками  в  тыл
английского империализма лететь:

    Но  и  тут  товарищ  Агранов  глаза  нам  раскрыл:  вы,   говорит,
посмотрите, головы бараньи, в какую сторону крючки у нее загнуты! Наша
это свастика, хорошая, светлая. Ее,  говорит,  сам  Ильич  думал  одно
время вместо пятиконечной звезды присобачить, да Троцкий помешал. Мы и
бороды поотвесили:

    Автоматы "томпсон" нам выдали еще осенью, и освоили мы эту машинку
гановую как твою пищаль. Он только  по  виду  мудреный,  "томпсон",  а
когда применишься к нему, так и ничего сложного. Знай дави.  Потом  на
чердак слазишь, сам посмотришь: Вот. А еще по паре гранат, по нагану и
по ножу десантному, а это, брат, такая штука, что дорогого стоит. Ну а
документов, конечно, иметь нам с собой не положено было.

    И вот расселись мы: кто с парашютами -  по  "РД",  кто  так  -  по
планерам. И полетели в страну Памир, в тибетские Гималаи:

    Как это в разных местах? Ах, на карте. Да кто ж тебе  настоящие-то
карты покажет? Это, брат, такое хитрое дело: Только в начале  войны  и
сообразили...

    В общем, долго летели. "РД" - он  же  трое  суток  в  воздухе  мог
держаться. Трое не трое, а добрые сутки  мы  проваландались.  Наконец,
лампочка мигает, и товарищ

    Байдуков сам выходит: готовься, мол, ребята, скоро уже. А чего нам
готовиться,  уже  все  спето.  Поприседали,  руками  помахали,   кровь
разгоняя - а там и дверку нам отворили, и валенком по сраке  наподдали
- на счастье. И  полетели  мы  в  ледяную  муть,  как  небесные  птицы
финисты.

    И  вышло-таки  мне  счастье  от  валенка:  на  полметра  от   меня
отцепленный планер прошел, еще бы чуть - и заломало  бы  меня  крылом,
раба божьего, ломом подпоясанного: А так - будто по пяткам шоркнуло, и
все. Мужайся, Арджуна!

    Лечу. Качаюсь. Мужаюсь. И вдруг кончается мгла, и открывается  мне
крепость на скалах. Вот такой и показывали ее нам на рисунках, которые
Терих, наш тамошний разведчик, присылал. Ох,  красивые  были  рисунки,
ему бы не в шпионы, а в художники податься, цены бы не было:

    И садятся туда, прямо во двор, гаврики со второй машины. А меня  к
стене сносит. Ну, подобрал стропы, чтоб не убиться, и ухнул в снег.  С
головой. Пока выбрался, пока то-се:

    В общем, картина мне открывается почти вся. Там, где поля, планера
садятся один за одним, и вижу, что двух не хватает, а  где  они,  лишь
пилотам да ангелам ведомо. Самолетики наши гудят высоко, за дымкой  не
видать. А со стен - трассирующие пули:

    Гранатой  их,  думаю:  нет,  высоко,  скатится  -  и  по  мне  же,
многогрешному. Ну, что делать? Лезу вдоль стенки, в снегу то по грудь,
то по шею. И что ты думаешь: натыкаюсь я на решетку. И  замок  на  ней
вот такой, как бычьи яйца, и с той стороны. Тут и пригодилась граната:

    Короче, забрался я внутрь.  Там  стрельба,  кто-то  в  медный  таз
колотит, и  носятся  по  двору  этакие:  бритые,  босые  и  в  красное
завернуты. Но я же помню наставления товарища Агранова:  дал  очередь:
Вроде бы  махатм  нету:  все  лежат.  Я  -  перебежкой  -  дальше.  На
соединение с основными силами. И вот тут- то мне и помстилось впервые:
вроде как  мелькнул  человек  в  нормальной  шинели!  Я  еще  подумал:
англичанин. Потом забыл сразу.

    Короче,  кончился  бой,  не  начавшись.  Красные  кто  лежит,  кто
попрятался.

    Монастырь-то  огромный,  особенно  когда  изнутри  смотришь.   Ну,
открыли мы ворота, мост разводной опустили. Ждем  подкрепления,  чтобы
прочес начать, а сами стены сторожим.  Тут,  слышу,  кричат:  поймали,
мохнатого поймали!

    И правда: идут двое из моего взвода, Гулько и Осокин, и  тащат  за
ноги человека  не  человека,  медведя  не  медведя:  в  общем,  что-то
мохнатое. Хомчик как  увидел  -  да  как  давай  их  материть!  Людей,
говорит, ловить нужно, а не зверье поганое. А я смотрю: ну, не  совсем
зверье. Руки-то у него, как у человека, и елда,

    Степка, Господа моли, чтобы у тебя такая же вымахала.  Горя  знать
не будешь:

    Цирики, как увидели этого мохнатого, за головы взялись  и  в  снег
сели: быть беде. Кричат, бедные: "Йети, йети!". И так и  не  поднялись
потом до самого конца:

    Короче, берем мы прочесом этот монастырь. Красота, но разглядывать
некогда.

    То, что поверху стоит, прошли за час. Пусто. Но подземелья там - я
вам дам! На грузовике кататься можно  и  прятки  устраивать  для  всей
деревни: хрен кого найдешь. Однако  -  ищем.  И  наступает  вечер:  Мы
малость успокоились, костры развели, паек достали...

    Вечером, на самом на закате, немцы нам на голову и свалились.

    Откуда они взялись, мы так и не узнали. Но не с самолетов,  слышно
бы было. А так: увидели и услышали только тогда, когда они нас убивать
начали. Ох, резня была!.. Да еще в темноте. Быстро в горах темнеет.

    Но не рассчитали и они, да и было  их  поменьше  нашего:  неполная
сотня. И вышло в результате, что и под самой горой они, и храм главный
у них, а  мы  вдоль  стен  и  в  монашеских  кельях.  И  в  подземелье
закрепились, хотя какой от этого толк, непонятно.

    В общем, лежим  и  перестреливаемся.  А  мороз  крепчает,  и  небо
звездное- звездное, как и не наше  вовсе:  Раненых  перевязываем,  как
умеем -  санинструкторов  ни  одного  не  осталось,  все  в  пропавших
планерах были.

    А потом: снова медный таз зазвучал, но уже будто из гроба. И трубы
загудели.

    Храм светиться начал, слабо так, но заметно. И  на  верхушке  его,
где у наших церквей кресту быть полагается, красный огонь появился.  И
откуда ни возьмись, вышли десятка полтора мужиков в пестрых халатах  и
страшных масках. Пляшут в  раскачку  и  в  барабанчики  колотят.  "Ом,
мани!" кричат. Да нет, не денег просили.

    Немцы палить сразу прекратили, а мы чуток погодя. Стали мужики эти
мертвецов прибирать в середину двора. Дело святое. Да и  непонятно,  с
кем вперед воевать. И вдруг как бы храп раздался. В подземелье  нашем.
Паренек там стоял, охранял - вылетел, глаза белые  и  сам  белый,  рот
открывает,  а  слов  не  слышно:  онемел.  Сисой   Сисоевич,   смотрю,
нервничает. Озирается. И вдруг мертвецы,  те,  что  в  середине  двора
лежали кучей, зашевелились: и монахи, и немцы, и наши, побитые. И даже
мохнатый тот, гляжу, поднимается. Поднялись:

    Крови нет, глаза закрытые...

    Короче, не помню, как мы бежали, а помню только, что несется рядом
со мной парень на футболиста похожий на знаменитого, на этого:  Франца
Беккенбауэра:  и  повторяет:  "Муттерхен,  муттерхен,  муттерхен:"   И
остановились мы далеко внизу, и аэродром наш несчастный перемахнули, а
дальше просто некуда бежать было, потому что пропасть.

    Остановились, оглянулись, смотрим. Стоит наш монастырь и  светится
- стремно так светится, как гнилушки на болоте. И все сильнее этот его
свет, будто раскаляется он изнутри. Вот  и  стены  красными  разводами
пошли. А из-под земли

    - рев. И нам уже хочется в пропасть  сигать,  потому  что  никакой
мочи нет все это терпеть и ждать, что же еще с нами исделают. Потом  -
будто змеи огненные над монастырем встали. Глазами  смотрят,  медленно
так: выбирают: Мы с немцами сидим чуть не в обнимку, потому  что  всем
страшно. Ни до Сталина, ни до

    Гитлера не докричишься.

    Не помню я больше ужаса такого.  Вот  не  помню,  и  все.  Даже  в
партизанах: а там всякое было. Потом расскажу.

    Но  -  как-то  улеглось  понемногу.  Стены  остыли,  змеи  сгинули
куда-то, рев затих.

    Не то чтобы совсем пропал, но  -  далекий  такой,  как  паровоз  в
морозной степи.

    Слышишь хорошо, а понимаешь, что далекий. И  тогда  мы  с  немцами
стали  друг  на  друга  поглядывать.  Сначала  удивленно,  а  потом  и
нехорошо. И - сыпанули в разные стороны, как из теплушки после долгого
перегона: мальчики направо, девочки налево: Залегли. И  чего-то  ждем.
Первыми стрелять как-то неловко.

    Вот: А потом смотрим: по ничейной полосе идет  кто-то  в  рост.  В
шинели до пят.

    И зеленой веткой машет.  Ну,  откуда  там  зеленая  ветка  взяться
могла? Ничего не понимаем. А он сначала  по-немецки,  потом  по-нашему
кричит: господа, мол, нихт шиссен, командиров прошу ко мне:

    Между числом и словом (Гималаи, 1936, апрель)

    - И как же, господа, вы намерены выбираться отсюда?  -  спросил  я
командиров.

    Мы сидели втроем  вокруг  примуса  в  наспех  вздернутой  палатке.
Снаружи доносились характерные звуки: пехота окапывалась. От  главного
неприятеля, от мороза. Снежные ямы позволят дотянуть до утра:

    - Как пришли,- коротко сказал Отто Ран.

    - А вы? - я посмотрел на Хомчика. - Будете ждать самолетов?

    Он не ответил. Вояка он был смелый  и  решительный,  только  война
оказалась не такой,  а  совсем  чужой.  Берег  своих  "красных  магов"
товарищ Агранов, отыгрывался на русских мужиках: авось выкрутятся.

    Самолеты не прилетят, это было ясно. Никто не сможет сесть в таком
тумане.

    - Я думаю, вы уже поняли, господа, что ваше пересечение  здесь  не
было  случайностью,-  сказал   я.-   Рекомендую   информировать   ваше
руководство единообразно, поскольку между собой  они  сношения  имеют.
Проще говоря,  врите  в  лад.  Предлагаю  вариант:  монастырь  пуст  и
давным-давно необитаем. В  самом  начале  боевого  столкновения  сошла
лавина, разделившая ваши подразделения. Все потери списать на  лавину.
Кто  был  вашим  противником,  ни  вы,   ни   вы   не   догадываетесь.
Предположительно, англичане.

    -  Ничего  не  получится,-   тоскливо   сказал   Хомчик.   -   Мои
комсомольцы:- он махнул рукой.

    - Равно как и мои, - сказал Ран. - Хоть и не комсомольцы.

    - В принципе лавина могла прихлопнуть всех,- предложил я.

    - Нет,- покачал головой Хомчик.

    Ран вообще промолчал, глянув презрительно.

    - Дело ваше, - сказал я. - Тогда примите мои поздравления: сегодня
началась новая мировая война. Но ваши имена в историю не войдут.

    Боюсь, что они не поняли и этого.

    - Если вы доложите все как есть,- попытался  я  вразумить  их  еще
раз, - вам просто не поверят. А именно не поверят тому, что махатм  не
захватила  противоборствующая  сторона.  Скажут,  что   отсиделись   в
сторонке и запаниковали.

    Оба вскинулись. Вот это до них дошло моментально.

    - Тогда:- медленно сказал Хомчик. - Тогда придется повторить. Так,
Отто? И поделим старичков. А начальство пусть разбирается, махатмы они
или хрены пустоцветные:

    - Нет там никаких старичков, - сказал я. -  Монастырь  уже  тысячу
лет как пуст.

    Можете сходить посмотреть. Это Шамбала, геноссен. Понимаете? Это

    Шамбала.

    Оглушительно взвизгнул выстрел.

    - Бляди,- сказал Хомчик и, опрокинув примус, выскочил из  палатки.
Отто поставил примус как надо и тоже  выскочил.  Пришлось  выходить  и
мне.

    Горящее облако луны висело над плечом. Туман  светился.  И  сквозь
это свечение шел, проваливаясь в  снег  по  колено,  безголовый  бурый
великан. По нему стреляли со всех сторон, трассирующие пули  впивались
в мохнатое тело, взрывались и гасли. Очередью, выпущенной в упор,  ему
оторвало руку, и рука, мотаясь и суетясь, затрусила рядом с  хозяином,
как болонка.

    - Пропустить! - крикнул я. Меня не услышали, но поняли.

    Чудовище - убитый днем йети - дошагал до  края  пропасти  и  пошел
дальше. Рука замешкалась, как бы оглянулась - но чей-то выстрел снес и
ее в бездну.

    - Вот так-то,- сказал кто-то из парашютистов.

    Мы вернулись в палатку.

    - Да, такому не поверят,- вздохнул Хомчик.

    - Такому-то как раз поверят,- сказал Отто.- Такое-то они и  сами:-
он замолчал и уставился в огонек примуса.

    Русским он владел неплохо: три года  в  Академии  Дзержинского:  Я
помнил  его  по  фотографиям:  филолог,  писатель,  функционер   Туле,
искатель приключений; много общего у  нас  с  ним  было.  Кроме  цели,
пожалуй. Хотя: темна вода во облацех.  С  приходом  Гитлера  к  власти
Пятый Рим постановил прервать все контакты с Туле. Но продиктовано это
было   скорее    политической    конъюнктурой,    нежели    этическими
соображениями. А следовательно, все могло перемениться.

    - Бойцам давайте попытаемся внушить, что  все  виденное  ими  было
галлюцинацией,  вызванной,  допустим,   боевым   отравляющим   газом,-
предложил я. - Утром можно будет сводить их  на  развалины  монастыря,
пусть убедятся своими глазами.

    - Вместе или порознь? - криво усмехнулся Ран. - Спасибо,  Николас,
но и это не выход. Зачем вы вообще связались с нами? Пустили бы все на
самотек:

    - Людей жалко,- сказал я. - Такое объяснение вас устроит?

    -  Кому  нынче  людей  жалко,-  сказал   Хомчик.   -   Разве   что
попам-грабителям:

    - Чувствую  я,  Николас,  что  намерены  вы  через  нас  протащить
какую-то  дезу,-  сказал  Ран.  Он  меня  тоже,   конечно,   знал   по
ориентировкам.

    - Да,-  сказал  я.-  Но  хочу  напомнить,  что  именно  в  хорошей
полноценной дезе и лежит ваше спасение. И  если  мы  ее  сейчас  здесь
сообща не оформим, то, господа, помните, что  домой  вы  вернетесь  на
верную смерть. Если не хуже: И если вернетесь...

    - Зато семьям пенсия будет, а не лагерь,- сказал Хомчик.

    - И вы в это верите? - я посмотрел на него недоуменно.

    Он задумался.

    И вот так к утру (было под сорок мороза)  мы  родили  умную  дезу.
Которая устроила, как выяснилось впоследствии, и Ежова, и Гиммлера.

    Поэтому Вторая мировая началась тремя годами позже. Правда,  я  не
знаю до сих пор, был ли смысл так тянуть с этим делом: Раньше сядешь -
раньше выйдешь.

    Утром бойцы дружно сбегали на развалины и убедились, что  да,  все
ночное было мороком и кошмаром. Ран увел своих ребят в  подземелье.  Я
сказал ему: осторожнее, Отто - если пройти по этим  ходам  много-много
миль, то можно попасть к пресловутому владыке Агартхи, Царю Мира.  Там
вам откроются все тайны, но дороги назад вы уже не найдете.  Не  знаю,
поверил ли он мне:

    Чкалов посадил машину, ориентируясь по  дымным  кострам.  Ни  один
пилот в мире не решился бы на такое. Остатки десанта, двадцать  восемь
человек, как раз и уместились в одном самолете.

    Они улетели, а я остался.

    - Не боитесь,  Николас,  что  я  распоряжусь  расстрелять  вас?  -
спросил зачем-то

    Ран. Глазки его подозрительно блестели.

    - Нет, - сказал я. -  Во-первых,  я  старше  вас  на  две  ступени
посвящения,  и  такое  нарушение  субординации   не   понравится   фон
Зеботтендорфу. Во-вторых, после драки кулаками не  машут.  А  главное,
без меня вам здесь не разобраться с  направлением  мировых  линий.  Не
хотите же вы попасть в Антарктиду? Там хоть и весна: И вообще -  какую
дрянь вы нюхаете?

    - Кокаин,- слегка растерялся он.

    - Вас обманули. Кокаин белого цвета. Значит, так: передайте фон

    Зеботтендорфу, что русский перевод "Некрономикона" вот-вот  выйдет
из типографии.

    - Но это же:- он изменился в лице.

    - Вы совершенно правы.

     2.

                    У царя альбанского Тархетия, кровожадного деспота,
                  случилось во дворце чудо: из средины  очага поднялся
                  мужской член и оставался так несколько дней.
                                                               Плутарх

    Ведьма жила бедно. Домик ее, черный и приземистый снаружи, изнутри
был нелеп и тесен.  И  лишь  огромный  серый  ковер,  спускающийся  от
потолка, застилающий пол и  подвернутый  до  середины  противоположной
стены, говорил о прежнем достатке.

    Воздух внутри стоял смрадный и  плотный,  как  протухший  студень.
Здесь и жить- то было тошно, а уж умирать - тем более.

    Кроме ковра, в  доме  ничего  не  было.  Старуха  лежала,  укрытая
пестрым  тряпьем,  на  топчане,  ножками  которому  служили  кирпичные
столбики. В углу у печки навалена была куча угля. Кошка - естественно,
черная - бросилась к гостям в надежде выпросить еды.

    - Соседка иногда помогает, - объяснила Светлана.

    Гусар оглядел комнату, ничего подозрительного не обнаружил, как-то
по- хорошему разобрался с кошкой и сел у порога.

    - Собаку: убери:- прохрипела бабка, не открывая глаз.

    - Это не совсем собака,  -  сказал  Николай  Степанович.  -  Пусть
сидит. Я ему доверяю.

    - Ну, смотри:

    - Зачем звала, старая?

    - Сам больно молодой, - отозвалась бабка.

    - Уж какой есть.

    - Прощения попросить хочу.

    - Прощаю. Дальше что?

    - Не от сердца прощаешь, от ума.

    - Как могу. Сердцу, сама знаешь, не прикажешь.

    - Ох, знаю:- бабка надолго замолчала.

    - Бабуль, - позвала Светлана. - Говори уж все.

    - Скажу, скажу: Скажу тебе,  Николай.  А  ты,  Светка,  выйди,  не
подслушивай.

    Рано тебе такое знать.

    Светлана фыркнула и пошла прочь.

    - Люб ты ей, однако: не спорть девке жизнь, а  то  не  будет  тебе
удачи: Так о чем я? Да, знать ты хотел, что приключилось:

    - Хотел.

    - А не боишься?

    - Устал бояться.

    - Смотри: еще не поздно:

    - Поздно. Не оставят они меня в покое.

    - Попросишь, поклонишься - оставят.

    - Не поклонюсь.

    - Это да. Такие не кланяются: вот все  и  вышли.  Осталось:  всего
ничего. Раз так, слушай. Есть на земле племя. Все, как у людей, а - не
сродны они людям. И живут не русским обычаем и не цыганским,  а  вроде
как подпольщики. Многое могут.

    - Это я заметил.

    - Пристали они к цыганам, как клещ к собаке. Сосут  кровь,  сосут,
на насосались еще. Через них нет нам  никакой  жизни:  Ай,  да  что  я
жалуюсь, ты же дельного чего ждешь:

    - Да. Если знаешь.

    - Буду говорить, а ты на ус мотай. А  отчего  и  почему,  поймешь,
может, и сам. Вот почему  зеркала  в  доме  с  покойником  завешивают?
Потому что кто-то из них обязательно наведается в такой дом. Горе наше
им очень полезно. А зеркал они не любят. Ой,  не  любят:  Он,  если  в
зеркало глянет, сам себя заворожить может:

    - Так. Еще что?

    - Живут они очень долго. Очень долго. Тот, который меня: он еще то
время помнит, когда у цыган цари были.

    - Понял. Завораживать они могут, порчу насылать могут: что еще?

    - Из медных колец золотые делать.

    - Не хитрая наука.

    - Знают они, когда о них думают. И кто