подумал, что, пожалуй, лучшего, чем Коломиец,
напарника для зимовок, робинзонад  и  прочих  полетов  на  Марс  найти
сложно. Мы были вместе два месяца в пути и вторую неделю в безнадежной
ситуации, но до сих пор друг другу не осточертели.

    Сегодня по плану нам следовало покопаться в районе "казарм" -  так
мы условились называть эти низкие П-образные строения у самого болота.
За проведенные  здесь  дни  мы  составили  достаточно  подробный  план
храмового комплекса и нашли много интересного -  кроме  следов  ночной
мистерии. Все кануло без следа: Причем не только вещественные тела:  и
атмосфера вдруг  очистилась  от  того  напряжения,  которое  до  этого
неосознанно ощущалось и угнетало,  подобно  печному  угару.  Несколько
дней мы провели  в  состоянии  почти  идиотической  веселости,  ничего
больше не боясь и радуясь, что остались живы.

    Надолго ли - об этом мысль не приходила.

    Впрочем, мы вполне могли и выжить - если не постигнет нас какое-то
неожиданное  несчастье.  Обезьяны  являли  собой  неиссякаемый  мясной
резерв, два хлебных дерева мы уже  обнаружили,  роща  масличных  пальм
росла неподалеку: Угроза могла исходить  разве  что  от  всякого  рода
кровососов, но не зря же нас изнуряли прививками (без  чего  я-то  мог
обойтись, а вот Коломиец - вряд ли).

    Итак, мы вскинули на  плечи  легкие  рюкзачки,  ружья  -  и  бодро
потопали к воротам. Вот колодец, из которого вознесся в  небо  дракон.
Коломиец лазил туда на следующий же день, но  ничего  не  обнаружил  -
только следы когтей на каменных стенах. Вот башня, куда я  поднимался.
Таких башен здесь семь.

    Коломиец побывал на всех. Он продолжает искать что-то свое, притом
вполне понимая, что  его  секреты  в  этих  местах  выглядят  игрой  в
казаки-разбойники.   ГРУ   против   ЦРУ.   Я   спрятал,   ты    нашел.
Раз-два-три-четыре-пять, всем шпионам надо спать.

    А вот то, что мы условно назвали "дворцом" :  Похоже,  что  проход
туда есть, но имея всего лишь пару саперных лопаток, можно  ковыряться
в плотной грязи,  забившей  туннель,  до  морковкина  заговенья.  Даже
толовая шашка в этой грязи способна проделать лишь  небольшую  выемку,
которая затянется через два-три дня. "Некрополь". Название  еще  более
условное. Разбросанные в странном порядке стелы и  полукруглые  плиты,
испещренные совершенно неведомыми и ни на что не похожими  знаками.  Я
потихоньку делал кальки и зарисовки, хотя уже ясно: алфавит  этот  нам
не по зубам. Здешнего же Розеттского камня не нашлось - да и не  могло
найтись. Не было в те времена современных алфавитов:

    Не люди это строили, сказал как-то, поеживаясь, Коломиец,  и  я  с
ним молчаливо согласился. И не для  людей:  "Базар".  Правильные  ряды
очень  маленьких  построек.  Мы  расчистили  одну  и  добыли  на  гора
пригоршню стеклянных шариков, похожих на "богемские слезки", но  очень
прочных. Возможно, мы еще покопаемся здесь.

    И возможно, что эти раскопки нам еще осточертеют:

    - Давай покорим какое-нибудь племя, - предложил я. - Я буду царем,
а ты парторгом. Расчистим здесь все.  Потом  объявим  войну  Мобуте  -
какого дьявола он сгубил нашего Лумумбу?

    - Мобуте,- мечтательно сказал Коломиец.- Сволочь еще  та.  Сколько
он наших кровных долларов спалил! Знешь, как его полное имя?

    - Жозеф Дезире,- сказал я.

    - А вот и ландыш тебе  в  окошко!  -  обрадовался  Коломиец  моему
невежеству. -

    Мобуту Сесе Секо Куку Нгвенду Ва За Банга. Понял?

    - Самое шаманское имя,- сказал я.- И, наверное, неспроста:

    Я хотел что-то сказать, но тут же все забыл, потому что неподалеку
ударил выстрел.

    Коломиец свалил меня на землю, придавил слегка - и направил штуцер
в ту сторону.

    Долго было тихо.

    - Пойдем, Женя, посмотрим, - сказал я. - Мне  кажется,  живых  там
нет.

    Живых действительно не было. Пять разложившихся трупов под  стеной
и один свежий у алюминиевого трапа вертолета.

    - Куда ж я смотрел! - казнил себя Коломиец. - Сто раз  мимо  этого
места проходил!

    И я его понимал, потому что принимать маскировочную сеть за свежую
растительность можно было только или с пьяных глаз, или по  преступной
халатности.

    Итак, перед нами был лагерь  еще  одной  экспедиции.  Только  этим
ребятам повезло куда меньше, чем нам. Тех пятерых перекололи  копьями,
а  шестой,  застрелившийся,  умирал  от  гангрены.  Правая  его   нога
напоминала синее бревно.

    Рядом с телом лежал отлетевший  при  выстреле  армейский  кольт  и
зеленоватая бутылка из-под виски "Джонни Уокер".  В  бутылке  виднелся
скрученный лист бумаги.

    - Степаныч,- сказал Коломиец,- ты тут не топчись, ладно? Дай я все
осмотрю.

    Я не стал спорить. Разбил бутылку о камень и углубился в чтение.

    Современный иврит я вообще  знал  плохо,  а  разбирать  написанное
умирающим  было  нечеловечески  трудно.  "Директору  Службы.  Перес  и
Розуотер предатели. Нас использовали, сами ушли.

    Я был ранен, прятался в кустах, все видел сам. Из разговора понял,
что монтаж GJYR всего лишь предлог. Капитан был убит первым и оживлен.
Допрошен и убит повторно. Я не сумасшедший. Мое имя Ицхак  Файбусович,
лейтенант, личный номер 60005873. Мы  высадились  в  пункте  "Мем",  и
американцы приступили к монтажу GJYR. Ночью пришли негры и убили всех,
кроме Переса и

    Розуотера, которые переоделись колдунами. Меня  ранили  в  ногу  и
оглушили, бросили, посчитав мертвым. Началась гангрена. Вчера кончился
морфий.

    Сообщите родителям: Пейсах-Тиква, улица Жаботинского, 9.  Розуотер
где-то бродит  неподалеку.  Я  видел  его  и  слышал  выстрелы.  Здесь
происходит что-то страшное. Перес и Розуотер нас предали, они работают
на кого-то еще. Здесь ужас, ужас. Сюда нужно бомбу, а  не  экспедиции.
Прощайте."

    - Посмотри-ка, Степаныч:

    Коломиец стоял передо мной. В  руке  у  него  блестело  зеркальце.
Маленькое такое зеркальце для бритья.

    Потаенный  первохристианский  крест  был  выгравирован  в  верхнем
правом углу его.

    - Это же получается - неофашистская база:

    Я покачал головой.

    - Нет, Женя. Знак этот  применяется  для  личной  защиты  адептами
оккультных организаций Нового Света:

    Пятый Рим использовал Римский крест. "Гугеноты Свободы" - как  раз
этот,

    Потаенный.

    Посвященным всегда приходилось опасаться зеркал,  но  в  последние
несколько лет эта угроза возросла. Только из  моих  знакомцев  четверо
расстались с жизнью при весьма странных обстоятельствах  -  но  всегда
перед зеркалом. Один, бреясь, нечаянно перерезал себе сонную  артерию,
другой задохнулся, проглотив язык - рассматривал болячку  на  небе:  и
так далее.

    Что-то слишком самостоятельны сделались господа гугеноты. Не  пора
ли сделать им окорот?..

    Так я подумал, а сам спросил:

    - Что еще интересного?

    - Там приборчик бритвенный, - сказал Коломиец. - К дереву  прибит.
Пена совсем свежая. Утром кто-то брился.

    Я посмотрел на лейтенанта Файбусовича. У него была честная  густая
щетина. Да и не мог он в таком состоянии бриться, стоя перед деревом:

    - На еврейских знаках читать можешь? - я показал ему записку.

    - Не-ет:

    - Тогда слушай,- я перевел.- Так что этот Розуотер где-то здесь  и
шляется.

    - GJYR,- повторил медленно Коломиец. - Куда же они ее засунули:  -
Он огляделся. - Так: значит, значит, значит: Степаныч, ты за  мной  не
ходи. Я, кажется, понял кое-что.

    - Я тоже,- сказал я. - Если кого увидишь,  кроме  меня  -  стреляй
первым. Лучше в голову.

    - Учи, учи, - как бы обиделся он. - Не мартыш, понимаю.

    - Я присмотрю за твоей спиной,- сказал я.

    Он усмехнулся.

    - Лучше не надо.  Кроме  шуток,  Степаныч:  тебе  этого  знать  не
положено. Ни что, ни где: А глаз на жопе я себе давно отрастил. Трудно
ко мне подкрасться.

    Он ушел, а я сам занялся осмотром  мертвого  лагеря.  Даже  не  то
чтобы осмотром: После той ночи и мои способности серьезно ослабли,  но
не иссякли совсем. Я закрыл глаза. Никого  живого  не  было  вокруг  -
кроме, понятно,

    Коломийца. Вот он идет, идет: Я сосредоточился на  том,  что  было
под ногами.

    Как бы из тумана  проступали  фигуры  людей:  немое  старое  кино.
Быстро-  быстро  разбивали   упаковку   и   вололи   куда-то   ажурные
металлические  конструкции   (чем-то   неуловимо   напоминающие   того
человека-змею, которого я видел в мистерии)  и  тяжелые  ящики.  Потом
люди сидели вокруг стола, а  один,  отойдя  и  став  странно  большим,
высыпал в котел  щепоть  светящегося  порошка,  отчего  котел  тут  же
заполыхал. Дальше было сияние, будто в аппарате оборвалась  пленка,  и
уже сквозь это сияние я видел как бы снятые снизу фигуры  великанов  с
копьями, пролетающих надо  мной.  Потом  тела  свалили  под  стену,  и
безголовый великан ушел куда-то и канул в  бездну.  И  опять  снизу  я
видел, как голый человек ходит бесцельно туда и сюда, подходит ко мне,
лежащему и ничего не чувствующему,  берет  за  руку,  задает  какие-то
вопросы:

    Меня вернул к действительности далекий  глухой  взрыв.  Я  тут  же
нащупал

    Коломийца: жив и не напуган. Лучше всего ощущается страх:

    Зеркальце хранило именно страх. Застарелый,  как  табачный  дым  в
курилке. Я  постарался  настроиться  на  хозяина  зеркальца:  странная
пустота. Такое бывает рядом с некоторыми памятниками.

    Коломиец вернулся. Он выглядел очень довольным, как юнкер,  только
что совращенный супругой полковника.

    - Что, еще одного дракона прикончил? - спросил я.

    - Вроде того,  -  сказал  он.-  Очень  вредный  для  дела  мира  и
социализма был дракон.

    - Орден-то хоть дадут? - спросил я.

    - Лучше бы квартиру, - сказал практичный Коломиец.- А еще лучше  и
то, и другое.

    - И очередное звание,- добавил я.

    - Не трави душу, Степаныч,- вздохнул он.

    Рюкзак он снял легко, и только по тому, как взбугрились мускулы на
руке, я понял, что весил груз килограммов шестьдесят.

    - Все в дом, все в дом:- пробормотал он. - Этот: живой  и  бритый:
не объявлялся?

    - Нет его нигде.

    - А следы свежие: Ты в вертолет не лазил?

    - Только заглянул.

    - Это хорошо, это ты правильно. Вдруг там мины или чего похуже:

    С этими словами он скрылся в чреве  "сикорского".  Я  ждал.  Через
некоторое время раздался голос:

    - Здесь порядок. Давай в мотор заглянем:

    И мы заглянули  в  мотор.  Собственно,  я  был  нужен  только  как
подставка.

    - И здесь порядок, - Коломиец легко спрыгнул. - Ну что, полетим?

    - А ты умеешь?

    - Обижаешь, Степаныч:

    - Тогда пойдем, нашу добычу притащим.

    Но сначала мы похоронили мертвых. Правда, девяти иудейских  мужей,
потребных для чтения кадеша, поблизости не было:

    Оказалось, что с похоронами  мы  поторопились.  В  воротах  висел,
вывалив черный язык, голый белый человек.

    - О, елы:- вздохнул Коломиец. - А это-то еще откуда взялось?

    - Видно, одиноко ему стало, - сказал я.

    Коломиец залез на ящик и обрезал веревку.  Тело  тяжело  упало  на
влажную землю.

    Покойник был лет тридцати. Все волосы с его  тела  были  сбриты  -
грубо, с порезами. На плече горела алая  татуировка:  орел,  терзающий
змею. А на животе чем-то  белым,  вроде  зубной  пасты,  был  начертан
древнетуранский знак "сломанная лестница".

    -  Сам  он  -  или  кто  постарался?..  -   пробормотал   Коломиец
неуверенно.

    - Сам, бедняга,- сказал я. - Тяжела доля его:

    - А нарисовано это для чего?

    - Чтобы душа землю не покидала.

    - З-зачем?

    - Страшно, наверное, стало. Видишь ли, в аду есть  как  бы  особое
отделение: карцер, что ли: А так - душа  не  попадет  в  ад  и  здесь,
наверху, потихоньку истлеет.

    - Значит, с его характеристикой  и  в  ад  не  возьмут?-  Коломиец
посмотрел на удавленника.- З-зараза: возись с тобой:

    Он  поплевал  на  ладони  и  взялся  за  лопату.  И  мы   упокоили
предполагаемого

    Розуотера по-людски.

    Ящик, на который он поднимался, чтобы сделать последний  шаг,  был
из нашего лагеря.

    -  Кто  у  тебя  в  этой  коробке  возится?  -  спросил  Коломиец,
встряхивая перевязанный проволокой стерилизатор.

    - Зверя поймал, - сказал я.

    - Не сдохнет?

    - Раз до сих пор не сдох: Ты лучше скажи, зачем ты сахар погрузил?

    - А чего добру пропадать? Ребята в Браззавиле бражку поставят:

    Он плавно двинул сектор газа, и разговаривать стало трудно.

    Промедление смерти (Москва, 1953, март)

    Генерал-полковник медицинской службы Семен Павлович Великий  то  и
дело засыпал, роняя голову на стол. Весь день к нему в госпиталь везли
раздавленных и покалеченных на Трубной, и весь день он провел на ногах
за операционным столом, подбодряя себя единственно спиртом.

    - Я, сударики мои, - сказал он, в очередной раз придя  в  себя,  -
скольких уж царей перехоронил, а такого бардака никогда не было. Народ
к смерти спокойно относился, и всякий мужик твердо знал, что  никакому
государю от курносой не отвертеться. Помер - ну и царствие небесное. А
тут  -  словно  взаправду  отца  родного  хоронят.  Хера  ли  на  него
любоваться? Взбесился народ... Да и то сказать - Эрлика без  жертв  не
погрести.

    Мы сидели в просторной горнице небольшого домика в Марьиной  Роще.
За  окнами  стояла  мертвая  тишина,  словно  весь  город  притих   от
невыносимого ужаса. Эхо неслыханной мощи инкантаментума, прогремевшего
наизвестно из каких сфер в ночь на третье марта, все  еще  витало  над
Москвой, вызывая кровавые закаты и кружение  облаков.  И  бандитам,  и
чекистам, и милиционерам было страшно выходить из дому в эту ночь.

    Посреди стола возвышался объемистый хрустальный графин, свет свечи
играл на его гранях.

    - Разлей, сыне, - приказал мне инок Софроний.  -  Помянем  невинно
убиенных в сей скорбный день.

    Меня нисколько не смущала и не унижала роль  кравчего  -  в  конце
концов я был здесь самым  младшим.  И  на  капитуле  Пятого  Рима  мог
присутствовать лишь с правом совещательного голоса, как принято  нынче
выражаться, да и то лишь, когда позовут. Я все еще  оставался  в  чине
малого таинника, и на звание таинника великого мог претендовать  самое
малое лет через пятьдесят после первого посвящения - стало быть,  лишь
в тысяча девятьсот семьдесят первом году. В Пятом Риме продвижение  по
службе шло медленно.

    Мы выслушали заупокойную молитву, встали, перекрестились и осушили
по простой граненой стопке.

    - А теперь, дети мои, к делу, - сказал инок Софроний, отерев уста.
- Итак, кто из  вас,  аспиды  и  василиски,  помог  вождю  российскому
покинуть обитель слез и юдоль скорби?

    Он обвел всех сидящих в  горнице  пронзительными  черными  глазами
так, что поежились даже самые бесстрашные.

    Конспирация в Пятом Риме всегда была но высоте, но замаскироваться
так, как

    Софроний, не удалось никому. Глава самого могущественного  тайного
ордена в мире жил в коммунальной квартире на Сивцевом Вражке,  и  даже
там своей комнаты не имел, а ютился на  антресолях,  именуемых  иногда
полатями. Но и этого бывало недостаточно злонравным соседям, прав  был
покойный Михаил

    Афанасьевич. Они то и дело пытались выпихнуть живучего старичка  в
дом престарелых. Для пресечения подобных попыток в коммуналку прибывал
обычно

    Семен Павлович, а то и сам воевода Фархад.  Однажды  за  недосугом
послали  и  меня,  и  тогда  я  понял,  что  куда  легче   утихомирить
взбесившегося  элементала,  нежели   смертного,   возжелавшего   чужих
полатей. Несколько месяцев охранительные  чары  действовали,  а  потом
начиналось все сначала. В конце концов я догадался хорошенько угостить
и  щедро  вознаградить  тамошнего  участкового  и  даже  положил   ему
небольшое жалованье - тут все и прекратилось...

    - Говори, воевода! - потребовал старец.

    Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, он же Фархад,  был  мрачен.  Два
дня назад он послал особого курьера к маршалу Жукову, и если курьер не
вернулся до полуночи, то не вернется уже никогда.  Курьером  этим  мог
стать и я...

    - Ты меня, отче, знаешь, - сказал Фархад. - Никогда не  действовал
я ни заговором, ни ядом - ведаешь ведь, что меня самого Васька Шуйский
ладился отравить. Ну а уж подушкой спящего старика душить -  обижаешь,
отче.

    И развел руками. Ладони у него были такие широкие и  крепкие,  что
никакой подушки и не понадобилось бы.

    - А ты, лекарь, смерти помощник? - воззрился старец  на  Великого.
Семен

    Павлович молча  поглядел  на  него,  потом  налил  стопку,  выпил,
зажевал парниковым огурцом и только тогда сказал:

    - Клятву Иппократову даже и по твоему, отче,  приказу  не  нарушил
бы.

    - Да? - сказал  Софроний.  -  А  кто  на  правительственных  дачах
озорничал, живоходящего покойника сотворил? С юнца, - он  поглядел  на
меня, которому исполниться должно было через  месяц  пятьдесят  девять
годочков, - с юнца спрос невелик, ибо сущеглуп и зелен еси...

    - Сказал же - нет! - чуть не сорвался на крик  Семен  Павлович.  -
Хоть я и выблядок, а все же царский сын,  и  неприлично  мне  врать...
("Выблядков  отдавать  в  художники"  -  вспомнился  мне  указ   Петра
Великого).

    - Добро, - махнул рукой  Софроний.  -  Еще  неизвестно,  чей  твой
батюшка-то сын был... Верю. А ты что скажешь, ляше гордоустый?

    Пан Ежи Твардовский в пиджачной паре и вышитой по  вороту  рубашке
выглядел как  подгулявший  председатель  колхоза  из  фильма  "Богатая
невеста". Вот у него-то было множество  оснований  прикончить  Усатого
Батьку.

    Пан Ежи был единственным уцелевшим из небольшого польского филиала

    Пятого Рима и вообще  единственным  уцелевшим  после  расстрела  в
Катыни.

    Перед казнью пожилой вахмистр  Войска  Польского  успел  раскусить
ампулу с ударной дозой ксериона, да и палач попался  неопытный.  После
нескольких дней, проведенных в подземном аду на трупах соратников,  он
кое-как оклемался и сумел выкопаться с помощью  то  ли  ложки,  то  ли
пряжки.  Но  с  этого  часа  он  навсегда  утратил  обычную   польскую
"йовяльность". Он признался мне, что даже когда пережил  посажение  на
кол в Бахчисарае, то уже через месяц вполне мог  пировать  с  татарами
(правда, крещеными). Теперь же:

    - То бздура, пане Софронию, - сказал он. - Кабы Сталин был немец -
а то ведь ни то ни се.

    Помимо всего остального, пребывание на Капитулах доставляло мне  и
чисто лингвистическое удовольствие, поскольку многоживущие изъяснялись
на такой поразительной смеси всех временных и  географических  пластов
русского и прочих языков Европы и  Азии,  что  от  нее  у  Бодуэна  де
Куртенэ случился бы приступ ипохондрии,  а  у  Фердинанда  де  Соссюра
просто вышибло бы днище.  А  ведь  здесь  еще  не  было  Брюса  с  его
петровскими пассажами:

    - Софрон Иванович,- подал голос из  угла,  где  тихо  и  незаметно
сидел все это время, сухой костистый человек с лицом индусского  йога:
Трофим Денисович

    Лысенко. - Не будет ли логичнее предположить, что мы имеем дело не
с изменой внутри нашего блока, а с хорошо спланированной и проведенной
диверсией внешнего врага? А  то  наша  встреча  начинает  походить  на
партийную чистку.

    - Или на сессию ВАСХНИЛ,- буркнул Великий.

    - Я попрошу! - вспыхнул Лысенко.

    Подвиг академина Лысенко.

    Судьба этого человека была трагична. Единственному  из  всех,  ему
пришлось пожертвовать не только близкими, творчеством, в конце концов,
жизнью - это я еще мог принять,- но и добрым именем.

    Союз Девяти все еще продолжал свою  деятельность,  хотя  уже  было
ясно,  что  всяческие  железки,  колесики,   проводочки   и   лампочки
отделились от человека и начали самостоятельное существование.  Машина
для производства машин для производства машин для производства  машин:
Царь Ашока напо