но  больше так,  от нечего  делать. В глубине  души политические проблемы их
глубоко не трогают. Андреас же относится к политике как к неотъемлемой части
своей личной жизни. Он сам  признавался, что принимает дела мира  так, будто
его одолевает  еще переломной  поры мировая скорбь,  что  личные  горести  и
невзгоды не западают в  его сердце так, как беды и судороги  огромного мира.
Порой даже возникает сомнение, уж не встает  ли политика между ним и жизнью,
почему  не  может  он   воспринимать  события  и  людей   просто,   то  есть
безотносительно к  политике.  Он  не  переносит  людей,  которые  говорят  о
социализме только на службе, а возвращаясь домой, оставляют  великие  идеи в
тиши рабочего  кабинета дожидаться  следующего  дня. Коммунизм  должен  быть
содержанием   жизни  говорящего   о   коммунизме  человека,  а  не  казенным
разговором.  К  сожалению,  иногда  бывает  наоборот,  люди  это  понимают и
пропускают мимо ушей служебные речи. Тот раз Андреас говорил еще о  том, что
в его  жизни  общественные  проблемы  доминируют  над  всем  другим, видимо,
потому, что  жизнь  рано  поставила его в такое положение, когда он вынужден
был  в  открытой  борьбе защищать  свои политические  убеждения.  Поэтому-то
политика   для  него  не  служебное   дело,   размышление  на   досуге,   не
времяпрепровождение, а определяющее начало всей жизни.
     Эдуард  более  скрытный,  но и  он привержен  политике. Эдуард  называл
Андреаса человеком, который изменил интересам  эстонского  народа, и заявил,
что он по Андреасу не скорбит.  Это было  весной  сорок третьего года, когда
Эдуард принес Каарин весть о смерти Анд-реаса.  Явно,  что  Эдуард и Андреас
по-прежнему не выносят друг Друга. В тот вечер Яак  и  Каарин много говорили
об  Эдуарде и  Андреасе. Каарин тоже показалось, что ее брат  и Андреас были
какие-то странные.
     -- Оба говорили со мной хорошо. Андреас пошучивал и поддразнивал, как и
раньше, когда-то. Сожалел, что напрасно обвинял нас, -- сказала Каарин и тут
же встревожилась: -- Я видела в кровати Андреаса большой резиновый круг. Что
это значит?
     Яак засмеялся:
     --  Жена врача,  и  даже этого не знаешь. Больным, которые долго лежат,
подкладывают резиновый круг.
     Каарин притворилась обиженной:
     -- Разве я показалась тебе глупой? -- Еще бы.
     --  Представь себе, Андреас  думал, что виноват в  моих преждевременных
родах. Он хороший человек: мы поступили с ним подло.
     -- У  тебя нет причин  в чем-нибудь  упрекать себя, -- не  согласился с
женой Яак. -- Ты верила, что он  погиб. У тебя не было основания сомневаться
в. словах брата. Не истязай себя. Я куда больше виноват, чем ты.
     Каарин грустно усмехнулась:
     -- И ты ни в чем не виноват. Виноват один Эдуард. Яак возразил:
     --  Твой  брат  не   выдумал  смерть  Андреаса,  он  поверил  тем,  кто
рассказывал  о гибели Андреаса.  Бои  были  очень  тяжелыми, погибал  каждый
второй, у него не было основания сомневаться.
     -- Иногда я готова поверить всему о своем брате, -- сказала Каарин.
     -- Ты несправедлива к нему.
     -- Он был такой чужой. Чувствовалось, что он встревожен чем-то.
     -- И  у меня  осталось такое впечатление.  А при болезни сердца  крайне
важно внутреннее спокойствие, душевное равновесие.
     -- Мы не смогли их сблизить.
     -- К сожалению. Наверное, до сих пор не выносят Друг друга.
     -- Это было бы ужасно, -- вздохнула Каарин. -- Может, мы зря опасаемся.
Не забывай, сколько лет прошло с тех пор.
     -- Они оба упрямые. Не отступят от своего.
     -- Эдуард показался мне более нервным, чем Андреас. И Фрида жаловалась,
что не знает уже, как и обходиться с мужем. Что бы она ни делала,  все не по
нему.  Обижал  ее даже  теперь,  при  больных. Я не должна  была  так  долго
сердиться на Эдуарда. Спасибо, что уго-ворил меня пойти в больницу.
     -- Сегодня твой брат и впрямь  был выбит из колеи. Что его взволновало?
Вряд ли то, что Андреас выпал из кровати.
     -- Ты думаешь, они поссорились? -- тревожно спросила Каарин.
     -- Не  знаю.  Чутье  подсказывает,  что  им  полезнее  лежать в  разных
палатах.
     -- По-твоему получается, что они виноваты в болезни друг друга.
     -- Вовсе нет. Они встретились впервые через  двадцать пять лет только в
больнице.
     -- Я  спросила  у Андреаса, как они ладят с Эдуардом. Он  ответил,  что
годы сделали свое дело.
     '  -- Завтра кое-что прояснится. Я  позвоню палатному  врачу  и спрошу,
какое у них давление.  Если понизилось,  тогда не  сомневаюсь, что  сегодня,
перед  нашим  приходом,  они  повздорили. По  крайней  мере,  спорили  резче
обычного.
     -- Это было б,ы ужасно.
     --  Наверное, мне  нужно будет поприглядывать за ними  и при надобности
настоять, чтобы их поместили в разные палаты.
     Каарин задумчиво сказала:
     --  Порой  мне кажется, что  это я поссорила их.  Эдуард не  выносил на
одного  парня,  который  пытался ухаживать  за  мной. С  танцев  приходилось
уходить  тайком, чтобы Эдуард не наделал глупостей. Иногда они стерегли меня
вдвоем с  Андреасом. Мы  без конца ссорились из-за этого. Отец смеялся,  что
благодаря  Эдуарду  он  может  быть  за меня  спокоен. Когда  Андреас  начал
нравиться мне, я думала, что теперь-то уж Эдуард оставит меня в покое. Но он
стал кидаться и на Андреаса.
     Яак слушал с интересом, Каарин ему раньше об этом не говорила.
     -- Полностью не исключено, -- сказал Яак, -- но  дело, видимо, все-таки
сложнее. Помню, Эдуард задирал Андреаса,  когда тот занялся боксом. Не из-за
бокса, а потому, что  Андреас ходил на занятия в Рабочий гимнастический зал.
Этс называл  его змеиным гнездом и предупреждал Атса, чтобы  тот  не попался
там в боксерском кружке на удочку красных.
     -- Эдуард высмеивал  и  тех, кто поддерживал  Пятса, и тех, кого считал
красными, -- напомнила Каарин.
     Яак был того же мнения.
     -- В свое время  он  пытался и мне разъяснить, что  эстонский  народ не
должен копировать ни  Россию, ни Германию. Что yrpo-финнам  не  подходят  ни
арийская, ни славянская  доктрины. В  этом смысле твой брат походил на моего
отца, который убежден был, что миропонимание малых и больших народов разное.
     -- Во время финской войны они  уже больше не ладили, -- сказала Каарин.
-- Я помню их споры.
     -- Так что не ты, а политика рассорила их, -- пошутил Яак.
     -- Я никогда не  понимала своего брата до конца, -- призналась  Каарин.
-- В молодости он был себялюбцем и анархистом.
     --  Он человек таких же политических страстей, что в Андреас, -- сказал
Яак.
     Каарин спросила:
     -- А ты не такой?
     --  Я -- наблюдатель,  они -- борцы. Для меня важнее всего --  человек,
для них -- идея.'
     Каарин оживилась:
     -- Я помню и ваши споры. Ты однажды  спросил у Андреаса -- это было как
раз перед  войной, -- мол, что важнее: личность и  ее желания или общество и
нужды государства. Андреас  в  ответ спросил:  почему ты  противопоставляешь
личность и общество...
     -- Да, да,  --  прервал  Яак  жену,  --  припоминаю. Он сказал, что при
капитализме человек  и  общество -- всегда  антиподы, при социализме же  это
противоречие исчезает. Социалистическая революция-де для того и нужна, чтобы
поставить общество на службу человеку. Так ведь было?
     -- Примерно. Андреас был страшно вдохновлен социализмом. Знаешь, как бы
Андреас  отреагировал на то, что тебе  важнее всего человек,  а ему идея? Он
сказал бы, почему ты противопоставляешь  человека и  идею.  Или же что  идея
важна ему ради человека.
     Каарин и Яак улыбнулись друг другу.
     -- Мне кажется, что ты до сих пор влюблена в Андреаса,
     Яак сказал это в шутку. Каарин приняла слова мужа всерьез.
     -- Я и не скрывала  от тебя, Яак, что Андреас  был первой моей любовью,
что никого  я не любила так, как  его.  Я любила только  двух  мужчин, его и
тебя.
     -- Дорогая Каарин, -- опешил Яак, -- я ни в чем не упрекнул тебя.
     -- Вы во многом разные люди, -- продолжала Каарин все серьезнее, -- мое
чувство к вам и не может быть одинаковым.
     -- Ты все еще любишь его, Каарин. Яак тоже стал серьезным.
     -- Нет, Яак, -- сказала Каарин, -- сегодня я поняла, что все  давно уже
прошло.  Он напоминает мне мою молодость, и только.  Что он мог подумать обо
мне? Наверх ное, смотрел как на незнакомую старуху.
     В тот день Андреас и Эдуард между  собой больше не разговаривали. Перед
сном Эдуард все же сказал ему:
     -- Рийсмана расстреляли немцы.
     Андреас уже не верил словам Эдуарда.
     Эдуард Тынупярт не осмеливался оторваться от койки. Он стоял в изножье,
крепко  ухватившись правой рукой за спинку кровати. Вчера врач провел его по
палате, ноги держали вполне сносно,  а позавчера  дрожали, как у  столетнего
беспомощного старца, он бы упал, если бы Рэнгсель не поддержал его. Когда он
поднялся  первый  раз,  голова  закружилась, он  бы  тут  же  -снова сел, но
Рэнтсель   посоветовал    чуточку    переждать,   и   действительно,   скоро
головокружение прошло. Вначале  его приучали сидеть,  с этим организм свыкся
быстро,  Эдуард  с  удовольствием  сидел,  свесив ноги.  Однако  при  первом
вставании в глазах зарябило, колени  дрожали, он бы никогда не  поверил, что
от  лежания   можно  так  лишиться  в  ногах  силы.  Тынупярт   относился  с
пренебрежением к упражнениям конечностей и к массированию ног, принимал  это
за некие предписания, выполнения которых требуют от каждого инфарктника, без
учета  их  индивидуальных  возможностей и  особенностей.  Доктор  Рэнт-сель,
правда, предупреждал, что пусть он не переоценивает  свои  силы, хотя  он  и
крепкого  сложения  человек,  --   во-первых,  ноги  не  выдержат  и   может
закружиться  голова.  Кровообращение не  сразу входит в  норму, при всем при
том,  что  человек остается  самым  приспосабливаемым  существом  на  свете;
Рэнтсель  следил за  тем, как он  вставал,  и помог сделать первые шаги. При
этом  пожилой  доктор сам был в  приподнятом  настроении, будто собиравшаяся
предстать перед алтарем невеста Пол под  ногами  опять заколыхался. Тынупярт
зажмурил глаза, чтобы не видеть хоровода, который  ведут кровати. Первый шаг
он неимоверно растянул,  то есть сделал обычный  шаг,  но он оказался сейчас
для  него  длинным,  мелькнуло  опасение: не придется ли ему  теперь  вообще
семенить  стариковскими  шажочками.  Если бы  Рэнтсель не предвидел все и не
поддерживал его, он бы  брякнулся тут же между кроватями. Все следили за его
усилиями. Даже Андреас, с которым  они в последние дни были как чужие, и тот
приподнялся на локтях, чтобы лучше видеть. Элла стояла у  двери, хотя у этой
болтушки имелись дела  и в других палатах; Тынупярт все  меньше терпел Эллу.
После  первого  шага он  сам  ухватился  за рукав  Рэнтселя  и с  величайшей
осторожностью переставлял  ноги.  К  своей  кровати он  вернулся  усталым  и
вспотевшим,  будто прошел бог весть  сколько.  Позднее  сняли  кардиограмму,
Рэнтсель сам  явился  делать  ее. Элла тараторила после, что он  читает  эти
зигзаги  лучше  всех, только вот  доктор, который  всем сердцем  любит  свою
работу, к  сожалению, скоро оставит их" Кардиограмма подтвердила, что сердце
выдержало нагрузку Рэнтсель остерег, чтобы он не вздумал торопиться и бегать
по коридору, мало ли  что трусца входит в моду,  что  больше  двадцати шагов
зараз проходить  нельзя.  Двадцать  шагов  до  обеда и  двадцать  после,  на
следующий день можно  прибавить. В нужник  ходить самому  раньше  чем  через
неделю и  думать  пусть не смеет, доктор воспользовался обиходным  словом, и
это  понравилось Эдуарду. Он и сам любил энергичные выражения.  На следующий
день  Тынупярта сопровождала сестра, худощавая старая  дева.  Теперь  голова
кружилась совсем немного.
     --  Человек в  жизни  должен  все учиться и учиться,  -- сказала  Элла,
забирая посуду.  -- Ходить-то  научаются  скоро, иной  уже  в  восемь-девять
месяцев  шлепает,  как  он потом  пойдет  по жизни --  это  уже другое дело.
Бывает, что и не постигает эту науку.
     --  Вы,  санитарка,  любите говорить с заковырками,  --  сказал  Эдуард
Тынупярт,  который обычно  пропускал слова Эллы мимо ушей. Сейчас он был рад
как ребенок, что с ходьбой пошло гладко. --  Если мужика держат ноги, то  уж
он будет знать, куда ему идти.
     И весело рассмеялся.
     -- Мужики меньше всего знают об  этом, --  не  отступилась  Элла. Таким
приветливым этого сердитообразного -бородача она еще не  видела.  Избавление
от "коечного" заточения делает всех инфарктников проще и приятней, видать, и
на него это  действует. -- Без конца шатаются по улицам, без конца слоняются
по, кабакам и пивнушкам.
     Какой-то пожилой, страдавший от  легочной  и  сердечной недостаточности
товаровед сказал:
     --  В молодые годы,  известное дело,  творят глупости. Даже  за  бабами
таскаются.
     Постоянное удушье сделало его желчным, он любил поддевать.
     --  За бабами мужики и должны таскаться, --  усмехнулась Элла, успевшая
уже собрать на поднос тарелки -- Пока мужики  плелись за бабами, дела были в
порядке. Это теперь, когда  бабы стали бегать за мужиками, все уже спуталось
и смешалось.
     -- Женское  умение  ходить ты  хаешь больше, чем  мужское,  --  пошутил
Андреас.  Он внимательно следил за первыми самостоятельными шагами Эдуарда и
чувствовал теперь облегчение, будто сам учился ходить между кроватями.
     --  К  сожалению, разницы тут между  мужиками и бабами нет. И  мужики и
бабы одинаково идут на дно, -- согласилась  Элла. -- Тем, что волочатся друг
за дружкой,  и  прочим  всяким сводят на  нет  свои  жизни. У  кого  хватает
терпения раскинуть умом, куда идти, знай- прутся. Прутся очертя голову, пока
к нам не угодят.
     Андреас засмеялся:
     -- Ты,  Элла, сама носишься как угорелая, колобком  катишься то  в одну
палату, то из другой палаты, а нас призываешь умом раскидывать.
     -- Я не попусту  мельтешусь. Если вовремя не принесу вашему брату судно
-- напустите в постель, опоздаю с  обедом -- начнете скулить, как поросята в
загородке. Мне и положено перекатываться. Человек должен работать так, чтобы
пар  шел  от него.  А в теперешнее время стараются все  легко  получить.  Не
терпится  на  одном  месте усидеть  столько,  чтобы  стала работа нравиться.
Попробовал месяц-другой, самое  большее  три-четыре  месяца -- и подавай бог
ноги,  бегут на другое место. Так же и с бабами.  Скачут от  одной к другой,
все похорошей да получше ищут. Только хорошей да лучшей и не находится, если
не узнают  как следует друг дружку и  не  станут уважать. Раньше, бывало, не
спеша приглядывались, а в постель ложились, когда не только плоть, но и душа
того требовала. Теперь же начинают с постели, есть там любовь или нет. Жизнь
всю превратили в лотерею, все гоняются за главным выигрышем.
     -- За  главным выигрышем и  нужно гоняться,  -- сказал  Эдуард уже, как
обычно, сухо, даже мрачновато. --  Без погони  эа ним  и жить не  стоило бы.
Жизнь -- не прозябание. А большинство прозябает
     Андреасу  показалось,  что Элла  обиделась. Он попытался смягчить слова
Тынудярта, не ради него, а ради Эллы.
     -- Мы с тобой, коллега по  инфаркту,  -- сказал он  шутливым тоном,  --
чтобы жить -- должны, наверное, немного назад податься.
     --  Если  нод  жизнью разуметь  то, чтобы тащить  откуда только  можно,
думать  лишь  о  себе, а  других  топтать,  то  я лучше  прозябать буду,  --
заключила  Элла.  -- А  теперь убирайте ноги,  я отнесу  посуду и приду  пол
протру.
     Вскоре Элла вернулась. И тогда  было слышно  лишь, как по полу шваркала
мокрая тряпка.  Обычно Элла во время работы тараторила, но  сейчас  молчала.
Ручка половой  щетки проворно  скользила в ее  ладонях,  щетка  не  касалась
кроватных  ножек,  и  все  же Элла протирала всюду,  не  оставляла ни клочка
непротертого. По мнению Андреаса, Элла ничего не делала наспех или абы как.
     Оживление,  которое  только  что царило  в палате,  улеглось.  Больные,
казалось, ушли  в себя. Кроме  нею и Эдуарда, все другие сменились.  Молодой
человек, обожавший слушать транзистор, ушел последним,  всего лишь накануне.
Ворчун товаровед прибыл  позавчера, двух  других привезли чуть пораньше. Все
были чужими, палата еще не  стала единой  семьей. Товаровед раза два пытался
было завести с Эдуардом разговор, но односложные ответы  Тынупярта  охладили
пыл  страдавшего  одышкой  старика.  Будь  он,  Андреас, пословоохотливее  с
Эдуардом, возможно, и другие были  бы разговорчивее, их молчание действовало
на остальных. Однако ни он, ни Эдуард быть сейчас заводилой  в разговоре  не
могли.  Отношения их стали куда прохладнее, чем были вначале Тогда они  хоть
разговаривали, а  теперь  в  основном лежали безмолвно. Обоюдное  презрение,
видимо, остается столь велико, что они уже не находят пути друг к другу.  Да
и пытался ли он, Андреас,  искать  его? Как видно, людям, которые  не в силу
обстоятельств,  а  в  силу  убеждений  своих сражались  на  разных  сторонах
баррикады, невозможно  понять Друг  друга. Прошлое шагает по пятам за ними и
не дает примириться. Что же это, думал Андреас, почему  он плохо относится к
другу  своего  детства, а с  чужими, с теми,  кто  даже в гитлеровской армии
служил, может обходиться вполне сносно? На партийном  собрании в  конторе он
защищал некогда служившего  у немцев опытного строителя от тех,  кого пугала
его  анкета "Не надо забывать, --  говорил он  на собраний, --  что  фашисты
насильно мобилизовали  в немецкую армию несколько  тысяч  эстонцев. Дивизию,
куда их  согнали, назвали дивизией  СС. Гитлеровцы  действовали  так с явным
умыслом. Во-первых, служившие там  солдаты  должны  были упорнее  драться, в
случае  плена  пощады им не будет, слухи такие распространялись.  Во-вторых,
служившего в эстонской части человека навечно клеймили Каиновым знаком. Если
людям, которые сейчас честно и харошо работают, отказывать в доверии потому,
что их  когда-то  в  молодости  загнали в  эстонский легион, то мы  поступим
именно так, как и  утверждали нацисты, мы оттолкнем  от себя десятки и сотни
людей, вместо того чтобы привлечь их на свою сторону". Разве он лицемерил на
собрании, думал одно, а  говорил  другое?  Нет,  он  говорил именно  то, что
думал: заведующий отделом, бывший обершютц, был мобилизован насильно, Эдуард
же  перебежал  к немцам,  Этс  сделал  это, как сам  заверяет,  по  твердому
убеждению,  и  сейчас  не*  жалеет о  совершенном  некогда поступке. Хорошо,
Эдуард предал, но ведь советская власть простила многих  таких людей, к тому
же  Эдуард прекрасный  работник, почему  же он,  Андреас,  хочет быть больше
католиком, чем папа римский! Не примешивается ли сюда личное, то, что Эдуард
не хотел и слышать об их дружбе с Каарин, что  он сообщил своей сестре о его
смерти?  Просто  личная злоба. Не убеждение, что  Этс человек, который вчера
был  врагом и  остается  им и сегодня.  В конце  концов, кто  он,  Тынупярт,
теперь? Эдуард не хочет понять его, но разве сам он, Андреас, который до сих
пор мечтает сделать мир светлее, не должен попытаться понять Эдуарда? Именно
он  должен  освободиться  от предубеждений и сблизиться  с ним. Хотя  бы для
того, чтобы уяснить себе, что происходит на самом деле в душе Этса.
     Недавняя   откровенность   Тынупярта  уже  не   оставляла  у   Андреаса
впечатления, будто зашедший в тупик Эдуард сводит с собой счеты, а выглядела
цинизмом, который питается злобой и бессилием, что  грызут его  душу.  Слова
Эдуарда: "Благодари судьбу, что не угодил в плен"-- снова оттолкнули от него
Андреаса. В  этих  словах Тынупярта  сквозила  неприкрытая  злоба.  Так,  по
крайней  мере,  казалось  Андреасу.  Хотя  Эдуард  и  сказал,  что  Рийсмана
расстреляли немцы, Андреас не освободился от подозрения, что Тынупярт все же
что-то скрывает. Рийсман только внешне выглядел хрупким, на самом же деле он
отличался большой силой духа, должно было что-то случиться, если он позволил
пленить себя.
     Андреа