ванности.   Ему  посоветуют
дополнить работу статистическими выкладками  и  осмыслить  проблему  с новых
жизненных позиций, чего Койт не сделает. Он останется кандидатом философских
наук и доцентом. Но в тот морозный  день ранней  зимы никто  из них не знал,
что будет с ними потом. Валгепеа чертыхался, потому что очередь продвигалась
слишком медленно, а Койт пытался обратить внимание его и Маркуса на озеро  в
конце балки. Но Маркуса занесенное снегом озеро тоже не интересовало.
     В очереди стояли попеременно.  К столовой они пришли вместе, все, кроме
Юлиуса  Сярга,  который остался сторожить вещи.  Через час  сообразили,  что
стоять  можно поочередно. Сами собой образовались  две группы. В  одну вошли
Койт,  Валгепеа и Маркус, в  другую  --" Яннус, Дагмар и Юлиус Сярг.  Боцман
Адам  был чем-то  занят,  а  Марию  Тихник  из-за  больных  ног ох дежурства
освободили.  Дагмар  тоже  предложили посидеть  в  теплой  райисполкомовской
приемной, покуда подойдет время, но Дагмар ответила,  что ей надоело киснуть
в четырех  стенах, и это, по мнению  Яннуса, опять-таки было добрым  знаком.
Дорога  вроде  и впрямь  хорошо влияла на Дагмар, в поведении  ее все больше
сказывался   прежний   характер.   А  прежняя   Дагмар   была   деловитой  и
темпераментной женщиной,  которая быстро осваивалась в любой  обстановке.  У
нее  было много  поклонников, но она держала их  на дистанции.  Не возражала
против мимолетного флирта, даже Яннус пытался в свое время приволокнуться за
ней, но  дальше поцелуя дело не пошло. Правда, подружки  давали понять,  что
Дагмар  вовсе  не такая  святая невинность, но Яннус считал, что все  это от
черной  зависти.  По мнению  Яннуса,  Бенно  -- ее единственное  и  поистине
глубокое  увлечение.  Сам  Яннус  никакой  ревности  к  нему  не  испытывал,
приударял он за Дагмар еще в школьные годы. Хотя тогда, семь-восемь лет тому
назад, он страшно переживал из-за того,  что Дагмар оставила его и бегала на
танцульки с другим парнем. Яннус танцами не занимался.  Он философствовал  и
горел желанием перестроить мир, соперник же его, Мати, слыл паркетным львом,
а  Дагмар,  как всем девчонкам, безумно нравились танцы.  Для самоуспокоения
Яннус назвал  учившуюся в последнем  классе  гимназии Дагмар вертушкой,  дал
себе слово никогда не танцевать.  Клятву эту он сдержал. Через несколько лет
они все же оказались большими друзьями. Яннус стал даже по-своему доверенным
лицом  Дагмар. Поэтому  и пропускал всякие сплетни мимо ушей,  ему казалось,
что он понимает Дагмар куда лучше ее одноклассниц  и подружек. До знакомства
с Бернхардом Юхансоном Дагмар нико-' го по-настоящему  не любила. Влюбляться
она могла, но любить -- нет.
     В  здешнем районном центре все  было  по-другому, чем  в Паша-Перевозе.
Вечером они этого еще не поняли. С отъездом из Перевоза запоздали, секретарю
райкома явно было  нелегко сдержать слово и  раздобыть  машину.  Пришла  она
только  после  обеда.  Дорога  оказалась  извилистой,  со снежными заносами,
быстро ехать не удавалось. Хорошо еще, что полуторка не застряла в сугробах.
Часа два  ехали они по берегу петлявшей речушки, прямого пути почти не было.
Мужчины заспорили о названии, большинство думало, что это Оять, Никто, кроме
Койта, раньше не слышал про  такую речку,  название нашли в переходившем  из
рук  в  руки  карманном атласе Сярга. Только Валгепеа заявил,  что ехать они
могут и  вдоль  Паши.  Койт  возразил, сказал,  что  кружившую меж  холмиков
речушку вообще незачем помечать на карте, туда наносятся лишь крупные водные
магистрали. Маркуса речка нe  слишком занимала,  он  сидел рядом  с Дагмар и
держал ее  руку.  От  Дагмар  исходило тепло, руку свою она не убирала.  Чем
дольше оставалась рука Дагмар в огромных лапищах  Маркуса,  тем  хуже  думал
Койт о самом  Маркусе -- вначале  ему казалось, что тот лишь утешает Дагмар.
Бабник такой  --  вскружил голову  наивной  девчонке  Эдит, а  теперь взялся
осаждать  жену своего соратника по  партии. Койт  плохо  думал  и  о Дагмар,
которая  до  этого  представлялась  ему  олицетворением  истинного  чувства,
воплощением верности и преданности.
     На место они прибыли уже в темноте, и,  если бы шофер не  похлопотал, с
ночлегом пришлось  бы туго.  В  исполком, куда они подкатили,  их  не хотели
впускать  и пустили только по настоянию шофера.  Дежурный, очевидно, боялся,
как бы ему утром не устроили разнос за непрошеных гостей. Спали они на полу,
как  и в  Паша-Перевозе,  но  той домашности  и уюта  уже  не ощущали.  Было
холодно, да и дежурный каждые полчаса просовывал  в дверь  голову, проверяя,
чем они  занимаются.  Ничего такого они  не  делали,  ели то, что припасли в
Паша-Перевозе, разговаривали: Валгепеа отыскал  уборную  и говорил всем, где
она находится, Мария Тихник грела возле  тепловатой железной печурки колени,
боцман Адам и Яннус хотели было позвонить секретарю  райкома, но дежурный не
позволил  войти  в кабинет, где  стоял  телефон. Утром дежурный  потребовал,
чтобы они освободили помещение, боцман Адам и Тихник урезони.вали его, Юлиус
Сярг призывал  сохранять  твердость,  да  они  все равно остались  бы тут --
просто не знали, куда еще податься.
     Когда  начальство  явилось  на  работу,  Яннус,  боцман Адам  и  Тихник
отправились  на прием.  Председатель их не  принял, сославшись на неотложные
задания. Секретарь райисполкома, в компетенцию которого входило заботиться о
таких,  как они,  людях, направил  на эвакопункт, там,  мол,  наверняка  все
уладят.
     Яннус  и боцман Адам вернулись  из эвакопункта мрачными.  Ничего, кроме
талонов  в  столовую, которые  надо было  еще  выкупить,  им не  предложили.
Ночлегом  обеспечить  тоже  не  могли;   сказали,  что   все  помещения  для
эвакуированных забиты и чем  скорее они отправятся дальше,  тем будет  лучше
для них  самих.  А с транспортом  и  того хуже, в  распоряжении  эвакопункта
попросту никаких  машин. В Паша-Перевозе могли, мол, себе кое-что позволить,
они в стороне от главной эвакуационной магистрали, а  тут разве справишься с
людской прорвой, которая хлынула через их район.
     Заведующую  эвакопунктом, высокую,  сухопарую  женщину  с  красными  от
недосыпания глазами, ни  Яннус, ни  боцман  Адам  не винили.  Просто они еще
яснее  осознали  предстоящие трудности. Это  и удручало. Все же Яннус и Адам
обещали после завтрака сходить  в райком  партии, хотя и  не  верили, что из
этого будет особый толк.
     Никто и подумать  не  мог, что их ждет возле столовой. Они представляли
ее себе чем-то вроде столовки истребительного батальона в Паша-Перевозе, где
раздатчица, улыбаясь, подавала из продолговатого окна дымящийся гуляш. А тут
вокруг  невысокого  узкого  здания кишмя  кишели  люди; подойдя  ближе,  они
увидели колоссальную очередь. Дагмар и Койт хотели сразу повернуть назад, но
боцман уговорил остаться. Кто знает, что их ждет  завтра; если они ничего не
добудут, то сала и шоколада, которыми запаслись в Перевозе, хватит  всего на
несколько  дней.  Как уже говорилось, сперва  они все  встали в  очередь,  а
спустя час догадались  сменяться. Яннус с  Адамом решили  попытать счастья в
райкоме. Мария Тихник с ними не пошла, сказала, что ей никаких привилегий не
нужно, да  и невезучая она, Яннус и Адам ни к кому  из секретарей не попали,
зато  снова  угодили  на  председателя  райисполкома,   который,  позевывая,
дожидался начала какого-то совещания. Долгого разговора не получилось, добро
хоть,  что  разрешили  и  предстоящую  ночь провести в  приемной  исполкома,
председатель обещал уладить этот вопрос.
     Валгепеа  стал подбивать Юлиуса  Сярга,  чтобы  тот  воззвал к  совести
здешних  коллег, --  мол,  у  всемогущих блюстителей  порядка наверняка есть
какой-нибудь  транспорт.  Сярг ответил,  что  в  милиции  считаются только с
документами, а у  него, кроме эвакуационной справки, ничего нет. Этого мало.
Да и возможности районной милиции ограниченны. Если бы он был в форме и имел
при себе удостоверение, тогда стоило, попробовать.
     --  Ну  вот,  бумага  -- и сильнее  человека, -- подначил Валгепеа лишь
затем, чтобы скоротать время.
     -- А  бумага и должна  быть сильнее. Человека любой сопляк  сотворит, а
документ может выдать только ответственное лицо, у  которого в руках бланк и
печать. Запомни это до скончания века.
     Валгепеа  признательно  свистнул,  он  не  ожидал  от   Юлиуса   такого
остроумного ответа.
     --  Власть  должна опираться  на людей,  а не на  бумагу,  -- больше по
инерции продолжал Хельмут.
     -- А первоосновой власти и является печать с бланком.
     --  Да, с  точки зрения милиционера  это чертовски здорово сказано,  --
пробормотал Валгепеа.
     -- После войны я больше в милицию не пойду, --_ неожиданно заявил Юлиус
Сярг.
     -- Это почему же?
     Валгепеа и в самом деле был удивлен.
     -- Работы слишком много. Нет тебе покоя ни днем ни ночью.  Все время на
ногах. Тут крадут,  там  жульничают, где-то подделывают документы. Обман  на
обмане.
     -- Я давно приметил, что ты смотришь на мир сквозь темные очки.
     -- Я смотрю на него открытыми глазами.
     -- Мир такой, каким его хотят видеть.
     Так они спорили, острили, -- убивали время. По обыкновению,  Юлиус Сярг
дошел до анекдотов. На этот раз он рассказал про Гитлера.
     -- Значит, так:  мазилка Шикльгрубер  не  был еще ни канцлером и вообще
никем,  нацисты только рвались к  власти. У Шикльгрубера --  Гитлера  имелся
дом, и квартировал там еврей. Засорился у него  однажды унитаз. Он, понятно,
к Гитлеру: дескать, господин  хозяин, требуется  ремонт.  Гитлер и  в ус  не
дует,  ясное дело  почему,  в беде-то ведь еврей. А  того  уже  совсем  беда
одолела, он снова к  Гитлеру, и опять ничего. Как-то еврей  видит  на улице,
что некоторые встречные при виде Гитлера вскидывают руку -- сперва  вверх, а
потом  вперед.  Гитлеру такая гимнастика  вроде  бы нравится. При первом  же
случае, увидев Гитлера, еврей тоже тянет вверх руку -- у Гитлера рот даже до
ушей растянулся.  Рад,  что и евреи стали его почитать, и велел прочистить в
уборной у горемыки канализационную  трубу. После этого любопытный и кичливый
Гитлер  спрашивает  у еврея:  с  чего  это  он  приветствует  его по  обычаю
национал-социалистов, евреи этого вообще-то не делают.  "А когда  я вас  так
приветствовал?" -- спрашивает удивленный еврей.  "Позавчера, на  улице",  --
объясняет будущий фюреришка. Еврей в ответ: "Нет, господин хороший, я вас не
приветствовал, я показывал рукой, какая уже куча выросла".
     Валгепеа,  смеясь,  сказал,  что эту историю он слышал и раньше, только
вместо  Гитлера  там  фигурировал  мызник,   вместо  еврея  батрак,   а  вот
канализационной трубы  и вскидывания  рук не было. Сярг рассмеялся  и хмыкал
еще какое-то время.
     Мария Тихник сидела в приемной райисполкома, прислонясь коленями к  еще
не  раскалившейся  печке,  хотя  топили  ее  с  самого   утра.   Собственно,
раскаленная печка и не хорошо, умеренное тепло для суставов лучше. Об этрм и
врач  говорил. Излишний жар  может принести вред,  суставы  от него  немеют.
Мария сидела и думала о том, какие человеку на этом свете приходится терпеть
беды, он бы должен быть куда выносливей. Чтобы ни жара, ни холод, ни сырость
и  ни сушь  не  влияли. И  устали  он  мог  бы не знать, и  еды  не  столько
требовать. Чтобы и пуля его не брала  и  бомба не разрывала. А перевелись бы
войны, если бы орудия смерти не могли уничтожать людей?
     И тут Мария увидела газету,  которая лежала на столе. Раньше она ее  не
замечала, и другим газета не попалась  на  глаза, не то бы переходила уже из
рук в  руки. Мария поднялась и взяла со стола забытую там "Правду", отыскала
очки  в  сумочке и,  приткнувшись коленями  к  полутеплой  печке,  принялась
читать.  Чем она дольше читала, тем печальнее становилась. Немцы по-прежнему
наступали, хотя и пришла зима. Мария надеялась, что  холод и снега остановят
фашистов.  Если  уж ничто  другое  не  поможет. Тому,  что  немцы подойдут к
Ленинграду  и к Москве, Мария никогда бы  не поверила. А теперь они уже там.
Немалое войско  потребуется,  чтобы  отбросить фашистскую  орду.  Много  сил
придется копить. Ей  казалось  добрым предзнаменованием,  что столько  людей
уходят  на  восток.  Значит, не  ослабел в народе  дух  сопротивления,  хотя
фашисты  и захватили  огромные  территории  в  европейской  части Советского
Союза. Не говоря уже  о Прибалтике, под их сапогом Белоруссия и пол-Украины.
И такие исконно русские города, как Новгород и Смоленск. Что бы сделали одни
коммунисты, если бы народ опустил руки? Мужики ругают  очередь, в которой не
меньше тысячи ртов, -- хуже,  если бы там никого не было. В предыдущем месте
у  нее оттого  и  заныло сердце, что районный центр казался вымершим. Она не
стала говорить об этом  своим товарищам,  не хотелось портить им настроение.
Все радовались как малые дети и допытывались, отчего это она грустная, ей  и
пришлось соврать,  что  не дают  покоя больные  колени. Только  напрасно она
тревожилась,  людской поток  не иссяк, просто  они отклонились в  сторону от
общего русла. Найди Мария Тихник в газете хотя бы одно сообщение,  хоть одну
строчку, которые говорили бы о приближении поворота, она бы чувствовала себя
сегодня  совсем  хорошо.  Несмотря  даже   на  ломоту  в   костях,   которая
усиливалась.  Только  ниоткуда  ничего подобного  она  вычитать  не  смогла.
Писалось об ожесточенных боях отдельных частей и соединений, были фотографии
героев, но это сообщалось и тогда, когда один за другим пали Брест,  Каунас,
Вильнюс,  Минск  и  другие  города,  которые  находились далеко  и  были  ей
неведомы.
     Раздумья  Марии, прервал Койт, который явился сказать, что пора идти  в
столовую.
     -- Через десять минут наши будут в дверях. Сярг, тот ухитрился пролезть
без очереди, сейчас придет. Не опаздывайте, я бегу назад.
     В действительности Альберт Койт был недоволен товарищами.  Тем, что они
добыли у какого-то спекулянта дополнительные талоны. Тот же спекулянт провел
Юлиуса  Сярга в столовую через черный  ход. Не  знал Койт лишь того, сколько
Сярг заплатил.
     -- Чем угодно могу поклясться, что мы идем не туда!-- кричал Юлиус Сярг
-- от возбуждения голос его потерял обычную басовитость.
     В  снегопаде  лицо  Юлиуса  было  цвета  вареной  свеклы --  сейчас оно
казалось лиловым. Причину его раздражения было трудно понять, простой спор о
дороге  не мог  так вывести  его из  равновесия, -- видимо, перелилась через
край скопившаяся желчь.
     -- Меня не проведешь, я воробей стреляный!
     Он задыхался от злости н мог в любой момент потерять самообладание.
     Боцман Адам пытался внести спокойствие:
     --  Утром выяснится,  куда пришли. Тогда и поговорим. А сейчас придется
идти дальше.  Я верю старухе  и ее  коню. Старая при такой погоде  еще может
оплошать, а животина -- ни за что.
     Но Юлиус Сярг не успокаивался.
     --  Я спрашиваю:  где  машины?  Почему они  нас не  обгоняют и  не едут
навстречу! Вы все  время верили,  как сосунки! Что вам  предоставят спальные
вагоны!  Что вас  перевезут  через фронт на самолетах!  Что за  Ладогой ждут
молочные реки и  кисельные берега! Ждали-дожидались и к чему пришли! Я  не о
себе говорю,  я  могу  идти.  У меня, если  хотите знать,  ноги  выносливые.
Пробьюсь и по грудь в снегу. Но водить себя за нос не позволю.
     Маркусу казалось, что другого выхода нет, как идти дальше. Не станут же
они  разбивать  лагерь посреди  медвежьих  угодий.  Еще глупее  поворачивать
оглобли.  И  почему  вообще  не доверять  старухе  и  ее  коню?  Он  пытался
образумить Сярга:
     -- Никто тебя за нос водить и не собирается. И у  меня  ходули крепкие.
Думаю,  что  и у Валгепеа они  не хуже. Боцман хоть  и морская душа,  а прет
словно  танк  по суше. Не жалуется и Койт на свои ноги, вроде бы служат  ему
верой-правдой,  Яннус  тоже  справится.  Жен-шин  везет  лошадь.  О  ком  ты
печешься? Кому нужно водить тебя за нос?
     Альберт Койт колебался. С одной стороны, Сярг вроде бы прав -- ни одной
машины. Шоссе, по которому на восток уходят тысячи и десятки тысяч людей, не
должно быть  таким  пустым  и заброшенным.  Что-то здесь  не  так. В этом он
согласен  с  Сяргом,  Но у Сярга  нет права обвинять товарищей и называть их
сосунками. Да,  они верили, но  ведь им говорили: потерпите, как только  Мга
начнет  вновь  принимать  поезда,  вам  подадут  вагоны. Но  Мга  не  смогла
пропускать составы, немцы перерезала железную дорогу. Верили они и в то, что
их переправят  по  воздуху,  чуточку  уже и сомневались,  но все же  верили.
Вывезли же  на самолетах из Ленинграда несколько десятков эстонцев,  на всех
не хватило. Молочные  реки и кисельные берега  Сярг придумал. Кто  все время
возвещал  о райских кущ'ах Ташкента! Он же сам! Боцман проронил слово-другое
о Сибири, что там, может, будет  попривольнее  с хлебом, только и всего. Так
что самым верующим в этом деле остается Юлиус Сярг. И вера его -- Ташкент, а
за Ташкентом -- Индия.
     И Койт разразился:
     -- Если уж кто верил по-ребячьи, так это ты. У тебя ташкентская вера.
     В душе Койта кипело еще и другое, однако  он совладал с собой. Собрался
сказать, что  не  они прилепились  к нему, а он пристал к их  табору.  Слова
вертелись на  языке, но что-то удержало его. Не хотелось выглядеть мелочным.
Однажды он уже сорвался, а потом жалел. В Сясьстрое он резко возражал против
того, чтобы Юлиус Сярг шел с ними. Назвал  его паникером, единственная мечта
которого улепетнуть через  Ташкент в Индию,  обозвал  лицемерным попутчиком,
пробравшимся  в  партию ради  карьеры, для кого революция и социализм  гроша
ломаного не  стоят. Человек, для которого коммунизм что-то значит, не станет
распространяться о гниющей  с головы  рыбе,  не будет видеть во  всем только
плохое.  Обо  всем  этом Койт поведал Яннусу и  Валгепеа  -- Яннус уже  было
согласился,  но Валгепеа сказал,  что пустопорожний карьеристишка не стал бы
эвакуироваться. Хельмута не убедили доводы Койта, что Сярг служил  в милиции
и уже поэтому вынужден был бежать из Эстонии.  Валгепеа рассмеялся и сказал,
что Койт крепко  пересаливает, бывает, что больше всего мужик клянет бабу, в
которую  втюрился.  Слепая   любовь  ненамного  лучше   такого-   отношения.
Мелочность ни  к чему, все одинаково без родины.  Последнее утверждение Койт
тут же опроверг,  сказав, что без родины никто из ннх не остался.  Советский
Союз для них не вторая, а  такая же первая  родина, что  границы теперешнего
отечества простерлись до Тихого океана, -- но все  равно что-то  грызло его.
Ведь  мелочность порождается эгоизмом, а быть выше эгоизма Койт стремился во
что бы то ни стало. Поэтому он и' не выложил сейчас всего, что  вертелось на
языке. Чем дольше Койт жил на свете, тем яснее  было ему, что легче говорить
о пережитках капитализма, чем побороть их в себе.
     --  Мальчишка! -- орал  Сярг. -- Сопляк! Он окончательно вышел из себя.
Валгепеа оттащил Койта в сторону!
     -- Помоги снять рюкзак.
     Он ухватил Койта за рукав  и  не отпускал его; а тому было вовсе  не до
рюкзака, в  ушах гудело  и шумело -- пиликали скрипки и громыхали  барабаны.
Койт  пытался  высвободить руку, чувствовал только  одно, что должен  что-то
сделать, смазать  Сярга по физиономии сейчас, не медля, не теряя ни секунды.
Никогда раньше ничего подобного он не испытал. Но Валгепеа не отпускал его.
     Маркус  придвинулся  к Юлиусу Сяргу. Он был чуточку ниже, но  такой  же
плечистый,  что особенно  бросалось в  глаза, когда они стояли  друг  против
друга.
     -- Чего орешь? -- процедил сквозь зубы. И у него в ушах загудело.
     -- Прочь!
     Голос Сярга напряжен до предела. Теперь его  обступили Яннус  и боцман.
Сярг почувствовал, что его берут в тиски
     -- Что вам от меня надо?
     -- Ничего. Приди в себя. Это сказал Яннус.
     Маркус в свою очередь отрезал:
     -- Катись куда хочешь. Один'
     А снег все падал  и падал. Разм