х  жаждет  не семейного
тепла, а власти и  силы. Прослышав,  что  у Маргит  разладилось  замужество,
Андреас отнес это именно за счет служебной амбициозности.
     Этой весной, после  одного  затянувшегося  семинара  пропагандистов,  в
котором  Андреас  спустя  долгое  время   опять   принимал  участие,  Маргит
неожиданно пригласила его к себе на чашечку  кофе. Пожаловалась,  что  после
таких  длинных  собраний и  заседаний ее  мучит  бессонница,  и  Андреас  из
вежливости  согласился  пойти  к  ней.  Они  проговорили  два  часа.  Маргит
предложила  ему к кофе еще и коньяк. Андреас выпил одну-единст-венную рюмку.
В  тот  вечер ничего большего между ними не произошло, но Маргит с того  дня
стала время от времени просто так позванивать  ему. Пригласила его  также на
"иванов  огонь".  Они  поехали  на  ее  новеньком  "Москвиче"   на  северное
побережье, чуть  дальше  Вал-клы, в Раннакюла, где Маргит купила себе старый
рыбацкий бревенчатый  дом  и привела  его  в  должный  вид. Наверное,  здесь
потрудился и какой-нибудь  "домашний"  архитектор, об этом свидетельствовали
пахнущий сосновой смолой сделанный под старину стол на крестовинах, стильные
скамьи и скамеечки, роскошный камин с кованой решеткой и  кочергами, а также
"спальные  места",  напоминавшие больше нары,  чем кровати  или  диваны.  За
околицей  вокруг "Иванова  огня" танцевали, и они с Маргит тоже покружились,
потом  разожгли  камин. Так  как оба  приложились  к  пиву и  более крепкому
напитку, то о возвращении в город не могло быть и речи. Маргит постелила ему
в  каминной  комнате  и сама пришла  к нему. Вначале она  легла  в  соседней
комнате.  Андреас уже дремал, когда вдруг ощутил ее рядом. Она полулежала на
нем  и целовала его. Сперва  он даже испугался этого, но затем чувство взяло
верх, и он обхватил Маргит.
     После Иванова  дня Андреас уже не считал Маргит равнодушной к мужчинам.
Оказалось, что она была дважды замужем, первый муж погиб при авиакатастрофе.
Со вторым она сама развелась.
     -- Мой второй муж был  человеком  добрым, умным и великодушным, жить  с
ним было легко  и приятно,  но  в постели мы  не подходили друг  другу, -- с
ошеломляющей откровенностью призналась ему Маргит. -- Не будь у меня первого
мужа, я бы так и  думала, что иначе и  не  бывает, что любовь -- это наивная
романтическая выдумка и ничего не  дающая женщине повинность. Но  мой первый
муж умел делать меня счастливой.
     Андреас слушал ее болтовню, и  тут у него впервые  возникло сомнение, а
не играет ли она в наивность, -- у некоторых женщин есть такая привычка.
     Сколько  лет Маргит, Андреас  точно не знал и  не  допытывался. Видимо,
тридцать  пять,  чуть  моложе  или старше, -- в  эти годы трудно  определить
возраст женщины. Совсем молоденькой  казалась  Маргит, когда сидела, тогда и
на тридцать не выглядела. У нее было круглое, немного восточное лицо, всегда
аккуратно уложенные волосы,  стройная  шея, узкие девчоночьи плечи и высокая
грудь.  Когда же она  вставала и  видны были ее  полные бедра  и крутой зад,
иллюзия  исчезала, и  она  сразу  выглядела  взрослее,  по меньшей  мере  на
тридцать пять, а то и  постарше,  когда уставала от дневной суеты. Взгляд ее
серых глаз  порой мог просто  резануть,  в  ее  нежном  женском теле таилась
мужская энергия.  В  своих непосредственных служебных обязанностях -- Маргит
занималась внедрением новой техники -- была человеком весьма основательным.
     Если  бы  она  не пришла к  нему,  тогда  между  ними  ничего  бы и  не
произошло. Неудачная семейная жизнь остудила интерес Андреаса к женщинам, да
и  мужественность  характера Маргит  не  привлекала его. В посте"  ли она не
стеснялась предлагать себя, ни в чем не сдерживалась. Умела и его, Андреаса,
расшевелить. По-женски нежной  Маргит становилась, лишь  когда уставала,  --
тогда она, по мнению Андреаса, играла в наивницу.
     -- Уходя, ты ни на что не жаловался, -- сказала Маргит.
     --  Тогда  все  было  в  порядке,  --  заверил  Андреас, С какой  стати
рассказывать ей о той щемящей боли, которую он ощущал, выходя из воды?
     -- Я  уже винила себя, --  призналась Маргит", Андреас так  и не понял,
пошутила она искренне или
     снова играет в наивность. Так как он промолчал, то Маргит спросила:
     -- Как сейчас ты себя чувствуешь?
     --  По всей  видимости, так, как и  должен чувствовать Себя инфарктник.
Первую неделю ни  о чем не думал. В  сознании возникали случайные эпизодики,
лезли, как назойливые мухи. А в общем  -- ничего. Хуже  то, что очень  много
думаю о  себе.  И  чем больше думаю,  тем  грустнее становится. Что  я успел
сделать  в  жизни?  Очень мало, до огорчения  мало.  А какие планы роились в
голове, когда демобилизовался из армии! Мир должен стать светлее, люди лучше
и  счастливее. Исполненный именно  таких высоких мыслей и  пришел я с войны.
Рад был,  что послали меня  к черту на кулички Мир  должен был принять новый
облик, и я считал себя одним из тех, кто будет переделывать мир.
     -- Боже мой, да ведь все и стало другим! Маргит словно утешала его.
     --  Да,  производственные  отношения  теперь  не  капиталистические,  а
социалистические -- промышленное  производство выросло в двадцать пять  раз,
социалистическое  сельское хозяйство стало  набирать силу, образование  всем
доступно, и  так далее и тому подобное... Дорогая  Маргит,  все это я  знаю,
говорил сам об этом на лекциях десятки и сотни раз. Да, изменилось многое...
     Андреас оборвал себя  на полуслове. Заметив, что  Маргит его  слова, по
сути, не интересуют,  он остыл.  Даже не  закончил  фразу,  которая  была на
языке. Полностью она  звучала бы так:  "Да, изменилось  многое, но какова  в
этом моя доля?" Он  собирался сказать, что, несмотря  на  эти изменения, мир
все  еще не  стал достаточно  светлым, многие по-прежнему  слепо топчутся на
месте, не  видя дальше своего носа. Люди научились  превосходно использовать
преимущества социализма  в своих личных интересах, но равнодушны в отношении
общих проблем, и многое другое. Но обо всем этом он не сказал ей ничего.
     -- Я не понимаю тебя, дорогой, тебя, кажется, что-то мучает, -- сказала
Маргит.
     Если бы  Андреас Яллак выпалил  то, что он думал,  Маргит  услышала бы:
"Да, мучает. Я  недоволен собой.  Прежде всего собой".  Но этих  слов она не
услышала. Услышала совсем другое:
     -- Красивые гвоздики.
     --  Отбрось  свои  дурные  мысли,  они от  болезни и лежания. Ты сделал
больше,  чем многие другие, у тебя нет причин упрекать себя. Думаешь, у меня
не бывает  грустных  минут?  Дорогой,  иногда  лучше прокорректировать  свои
представления, чем обвинять жизнь или самого себя.
     -- Красивые гвоздики, -- повторил Андреас.
     -- Один недостаток, по-моему, у тебя все же есть, -- ласково улыбнулась
Маргит. -- Ты не  заботишься о  себе, с этого-то все и начинается. И болезнь
твоя, и настрое-
     ние  твое. Перестрой  после  больницы свою жизнь. Пощади  прежде  всего
себя. Иногда  разумнее  обойти, чем  переть  напролом.  И еще --  ты  должен
добиваться себе  новой квартиры. Комната с печным отоплением не для тебя, ты
должен поберечься хоть какое-то время, Андреас усмехнулся:
     -- Главное, не нужно будет таскать брикет.
     -- У тебя есть  право  получить квартиру, --  продолжала  она, не давая
сбить себя с толку.
     Настроение  у Андреаса еще  больше упало, Маргит  словно жалела  его. К
тому же он презирал слова "право получить"... У коммунистов есть только одно
право:  право  отдавать,  право трудиться, право  напрягаться.  Слова "право
получить" рождены эгоизмом.
     --  Дорогая  Маргит,  -- не удержался он, -- не произноси при  мне, тем
более связывая со мной, такие слова,  как "право получить". По  крайней мере
до тех  пор,  пока  мне  опасно волнение.  Наша  мелкость, ограниченность  и
ничтожность начинаются именно со  слов "право получить". Сперва какие-нибудь
блага, а потом все больше и больше, и наконец.
     Снова Андреас оборвал себя на полуслове,
     Да,  Таавет Томсон любил называть  его идеалистом, правда в большинстве
поддразнивая, но ведь  в каждой  шутке есть доля истины. В первый раз Таавет
наделил  его титулом  идеалиста и  впрямь всерьез. Случилось  это лет десять
тому назад.
     Правда,  Таавет  был  тогда  уже  порядком  пьян.  Сперва  придирался к
серебряным рюмкам, которые являют-ся-де наследием выскочек и  старых русских
купцов, вместе взятых, -- люди тонкого вкуса пьют водку только из прозрачных
рюмок.  Он,  Андреас, не стал объяснять  ему, что серебряные стопки вместе с
подносом  получил  как  приз, выиграв забег по кроссу, который  проводился в
автохозяйстве.  Когда  на старт вышел заведующий отделом кадров и  секретарь
партбюро,   у  многих   глаза  на  лоб   полезли   --   обычно  руководители
ограничивались только призывами.  Еще больше удивило шоферов то, что Андреас
занял  первое место. Обо всем  этом он  умолчал,  пусть Таавет думает  о его
вкусах  и жизненных идеалах что угодно.  Сказал только, что других рюмок  он
ставить не будет, пускай  пьет из  этих или тянет  из горлышка  -- его дело.
По-настоящему  же  Андреаса  разозлило  то,  что  Таавет  уселся  на   стол.
Восседавший среди  бутылок  и  рюмок  Таавет показался  ему  просто-напросто
зазнавшимся   бурсаком.  Но  тот  и   не  собирался  слезать,  он  отодвигал
селедочницу, тарелку с колбасой и банку с кильками все дальше, чтобы отвести
для  своего  зада  побольше   места.  Сидел  и  болтал  высокомерно  ногами.
Вызывающее поведение  Таавета  в  конце  концов  вывело из себя Андреаса, он
одним  махом сдернул его со  стола  и посоветовал  испариться. Когда Андреас
злился, на язык ему приходили словечки из лексикона юхкентальских парней. Не
приди Таавет  вместе с Яаком, он тут же, не откупорив бутылки, сделал бы ему
от  ворот  поворот.  Во-первых',  Андреаса  редко  тянуло  к  вину. Сосед по
квартире, капитан  запаса пограничных войск, милый и радушный человек, родом
из Рязани,  неоднократно  зазывал  его  к  себе,  приглашая посидеть, выпить
вместе.  Андреас  большей  частью отказывался, ссылаясь на  неотложные дела,
например  на  составление  срочных  справок  или   на  подготовку  материала
начальству  для  выступления,  важность  чего Александр  Васильевич понимал.
Он-де и сам раньше сочинял речи своему непосредственному начальнику, умному,
но  исключительно практичному  полковнику,  и прекрасно  понимает,  что  это
значит.  Во-вторых, у Андреаса был на счету  тогда  каждый свободный час, он
одновременно писал курсовую работу и готовился к докладу на отчетно-выборном
собрании. Именно последнее отнимало много времени.
     Не  потому,  что   составление  речей  требовало  от  него  такого   уж
непомерного труда. Нет, у него был  достаточный опыт, он  вполне  мог,  если
понадобится, выйти на трибуну и без специальной подготовки. По  разработкам,
которыми снабжали  пропагандистов и  докладчиков, выступать он не мог.  Иной
раз пытался зачитывать  их, но отказался  от такой практики: чувствовал, что
не возникает контакта с аудиторией. К отчетному докладу он  потому готовился
долго, что у самого было кое-что, о чем он хотел сказать и мимо чего не смел
пройти.
     Людей  интересовало  тогда то,  что  говорилось  на Двадцатом съезде  о
Сталине. Об этом его спрашивали и с глазу на  глаз, и на собрании в автобазе
Он отвечал словами, которые сам  слышал на семинаре пропагандистов, и понял,
что  люди  ждут более  обстоятельного объяснения. Собирался  сделать  это на
отчетном собрании, но скоро увидел,  что ставит себе непосильную задачу. Что
же касается критики в адрес Сталина, то  она потрясла его. Андреас отчетливо
помнил  те свои  тогдашние терзания  и  те  десятки и  десятки  вопросов, на
которые он не находил ответа. Речи Сталина во время войны произвели  на него
сильнейшее  впечатление.  Сталин  поистине  воплощал  в  его глазах  волю  и
мудрость   партии.  Ему  не   легко  было   отказаться  от   своих   прошлых
представлений. К тому же чувствовал себя  совиновным в отдельных перегибах и
думал, что  коммунисты его поколения  --  в  партию он  вступил  в Эстонском
корпусе осенью сорок второго года, накануне сражения под Великими Луками, --
должны  сделать все от них зависящее, чтобы  исправить  ошибки прошлого, И в
тот вечер он  ломал голову над всем этим,  как раз  перечел заново "Письмо к
съезду"  и другие ленинские работы, которые появились сперва в "Коммунисте",
а потом вышли брошюрой на эстонском  языке. За брошюрой и застали его друзья
детства,  уже изрядно подвыпившие, с бутылкой "Столичной" у Яака за пазухой.
Андреас был дома один, Найма с детьми отдыхала в деревне у матери.
     Да,  он  одним  рывком  стащил  Таавета  со  стола  и  посоветовал  ему
испариться, но тот не ушел. Таавет сумел успокоить его.
     Вся эта история  произошла после того, как Тааает наконец перебрался из
провинции снова в столицу, то  ли в  пятьдесят шестом или пятьдесят  седьмом
году, во всяком случае после Двадцатого съезда. Таавет Томсон привел с собой
Яака  Ноотма. И  Яак  Ноотма  был  с  Юхкенталя,  все  трое  примерно одного
возраста.  Таавет на  год старше его и Яака. Вспоминали былые времена,  даже
растрогались  и  пришли  к  грустному  выводу,  что война их,  юхкентальских
парней, потрепала крепко, Кто погиб на фронте, кто сгинул в концлагере, кого
перекрестные ветры  унесли за моря-океаны. Поговорили и об Эт-се  Тынупярте,
его  вспомнил  Яак.  И Андреас не  забыл  Этса. Даже очень хорошо помнил, но
добрым  словом  не  поминал.  И  на этот  раз Андреас не  смог промолчать --
выпалил, что для него Этс больше не  существует, все  равно ему,  вернись он
сейчас,  в эти дни  великого  прощения,  назад из Сибири или загнись  там  в
какой-нибудь угольной или свинцовой копи. Яак возразил,  сказал," что  столь
сурово ни к кому нельзя относиться; хотя Этс никакой не ангел, его смерти он
не жаждет. Таавет заметил, что стойкость характера и сила воли Этса вызывают
уважение,  но,  увы,  Этс не сумел  оценить обстановку, и теперь  его  секут
собственные розги. Андреас рубанул, что их прежняя дружба ничего  не значит,
с переметнувшимся к врагу  нужно обходиться как с врагом. Андреас сказал это
таким тоном,  что Таавет посчитал за  лучшее  перевести разговор  на другое.
Будто они те  же десятилетние мальчишки, когда слово Андреаса много значило.
Смелость  Атса Яллака, резкость и увесистые  кулаки сделали его мальчишечьим
вожаком, с которым считался даже Этс Тынупярт, такой  же отчаянный, крутой и
сильный сорванец.
     Трезвый Яак вряд ли переступил бы порог его дома, они держались друг от
дружки подальше  из-за  Ка-арин. Из-за нее они поссорились, из-за  нее  Яак,
наверно, еще и сейчас  чувствовал  за  собой вину. Среди  них он  был  самым
ранимым, причем  до щепетильности честным  парнем. По  мнению  Андреаса, Яак
напрасно терзал себя, он не виноват был в том, что Каарин предпочла его. Да,
сразу после войны, когда Андреас по возвращении в  Таллин узнал, что  Каарин
не  сдержала  клятвы  и не  дождалась  его,  он  действительно  винил  Яака.
Ослепленный  ревностью,  отнесся  к  нему  как к последнему негодяю, который
использовал  обстоятельства,  уведшие  его, Андреаса,  за  тысячи  верст  от
Таллина,  и прельстил  Каарин. Ничьих  доводов о том, что Каарин считала его
мертвым  -- все говорили,  что Андреас  погиб под Великими Луками, --  он  и
слышать не желал. Тогда Андреас убежден был, что никто иной, кроме Эдуарда и
Яака, не  мог  пустить такой  слух, он сказал об  этом самому Яаку и поэтому
возненавидел его. Презирал и  Эдуарда, но Эдуард к тому времени исчез, с ним
он  не мог обойтись по-мужски.  Зато  обошелся с Яаком. В  порыве  гнева  он
набросился  на  своего  друга  детства  и  жестоко избил его,  юхкентальские
замашки и на этот раз прорвались в нем. Яак не отбивался, только отводил его
кулаки и старался уберечь лицо, это Андреас понял только потом. В пылу драки
Яак показался ему трусом,  который  пробует  обойтись  малой  кровью.  Хотел
ударить как можно крепче, просто озверел от  жажды мщения. Сильнее  Яака он,
правда, не  был, но еще  мальчишкой оставался куда  бойчее и  ловче. Хотя  в
школьные годы Яак был пошире в кости, Андреасу приходилось иногда вступаться
и за него, тот словно бы не  желал прибегать к кулакам. От нападавших Яак не
удирал, но  и сдачи не  давал, старался  лишь отпихнуть задиру, поэтому  ему
запросто  разбивали нос или ставили синяк под глазом.  Позже Андреас увлекся
легкой атлетикой, футболом и баскетболом, занимался также борьбой  и ходил в
секцию бокса, он умел вложить в удар и силу и тяжесть своего  тела, у  него,
как говорят  боксеры, был резкий удар.  Среди развалин  на Селедочной улице,
там, где  теперь  Центральный  рынок, Андреас дважды  сбил Яака с  ног; упав
второй раз,  Яак  потерял  сознание, и только  тогда  Андреас  унялся. Он не
оставил Яака в развалинах  -- и в том, что вызвал его туда, стал в безлюдном
месте  выговаривать  и  дал наконец  волю  рукам,  тоже  сказались посадские
замашки.  Андреас  привел Яака в  чувство  и отвел домой.  Через  неделю Яак
отыскал  его и  пожелал помириться,  но Андреас послал  своего бывшего друга
подальше. И Каарин тоже приходила к  нему  и  объясняла, что Яак ни в чем не
виноват, а  если и виноват кто,  то только она, Каарин. Сказала,  что  любит
его, Андреаса, по-прежнему, даже  больше прежнего, но не может бросить Яака,
у  них  скоро  будет   ребенок.  Каарин  попросила   Андреаса  как   следует
приглядеться  к ней,  она распахнула пальто, чтобы Андреас  видел, какой она
стала. Унижение Каарин было противно Андре-асу. Спросил,  когда они  с Яаком
поженились. Каарин ответила, что  в сорок четвертом. "Могла бы еще подождать
немного, до конца  войны было рукой  подать". -- "Я  считала  тебя  мертвым,
Андреас,  окончание войны ничего не меняло". -- "Если бы  я  хоть что-нибудь
для тебя значил, то дожидалась  бы, многие ждали, и те, до кого дошел слух о
смерти своих  мужей или любимых". Тут Каарин  разрыдалась, и Андреас грубыми
словами выпроводил  ее.  От тогдашней  встречи  с  Яаком и Каарин  у него  и
осталось Бпечатление, что оба они чувствуют себя перед ним виноватыми.
     Что  было, то было, в одном Андреас был уверен -- с трезвой головой Яак
не пошел бы к нему в гости. Даже Таавет не смог бы уговорить его зайти.
     Тогда  Таавет  не  занимал  нынешнего  положения, и  друзей у него было
меньше.   Видимо,   Таавет  считал   его,  Андреаса,  человеком   с  большой
перспективой. Согласно имевшейся  у Таавета  информации, Андреас должен  был
стать по крайней мере секретарем райкома.
     Но секретаря из Андреаса  не вышло.  Не  из-за кого другого,  кроме как
собственной жены. Как  выяснилось позже, Найма посылала на него  жалобы  и в
Таллин и в  Москву. Если бы  на бюро рассматривалось его  персональное дело,
Андреас смог бы объяснить все. После Руйквере он ни разу не изменил Найме, а
то, что  было десять  лет  назад,  не должно бы  стать  решающим. Но  его не
вызвали на бюро, ни  в  чем не  упрекнули,  а послали "укреплять руководящие
кадры автобазы". Конечно,  руководство автобазы нужно было укреплять, погоду
делали там не директор и не главный инженер, а теплая компашка диспетчеров и
снабженцев,  искусно  втиравших  очки  начальству.  Однако  по  отношению  к
Андреасу "укрепление  кадров"  было чистым предлогом. Со временем все это он
постепенно выяснил.
     Тогда,  десять лет тому назад, Таавет  вел себя  непринужденно, Яак  же
держался вначале скованно. Только после, когда он, Андреас, сказал Яаку, что
не держит больше на него зла, что смотрит теперь на прошлое куда  спокойнее,
что ни Каарин, ни Яак ни  в  чем перед ним  не виноваты, Яак оживился. После
того как распили бутылку, Яак принес  из дежурной аптеки спирту. Сказал, что
может выписать рецепт и что  он  знаком  с провизорами  и, что в любое время
может раздобыть  спирт, прямо-таки  по-тааветовски  хвастался Яак. Обычно он
был скр