Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
Мальчик изо всех сил жал дедушке руку, широкая
Этсова ладонь никак не умещалась в его ручонке, однако он старался жать
по-взрослому. По-взрослому же он спросил и о том, когда же дедушка вернется
наконец домой, без дедушки дома скучно, отец запирается в своей комнате,
мама приходит поздно, когда он уже спит, у бабушки без конца в гостях тети,
ни у кого нет для него времени. Так что пускай дедушка скорей поправляется и
приходит домой. В ответ на это мать объяснила Кулдару, что отец был бы рад
поиграть и побыть с ним, но ему совершенно некогда, он заканчивает важную
работу. А она задерживается допоздна потому, что сейчас у нее консультации.
Скоро они кончатся, и тогда она будет приходить домой раньше. И папа скоро
завершит свою большую и важную работу, и тогда они всегда будут вечером
вместе.
Андреас подумал, что с сыном и невесткой Эдуарду повезло, внук тоже,
кажется, растет разумным парнем. Андреас взял с тумбочки свежий номер
"Вопросов философии" и стал читать. Едва успел пробежать две-три страницы,
как услышал:
-- Товарищ дядя, что вы читаете?
-- Журнал, -- ответил Андреас.
-- Какой журнал? Научный? Мой папа читает только научные журналы.
Сказки и художественную литературу он не читает, говорит, что романы
бессодержательные. Я, конечно, читаю романы, сегодня читал "Кентавра",
только что вышел. Ой, да это у вас на русском! И мой папа читает по-русски и
еще по-английски. Дедушка читает по-немецки.
-- Не сердитесь, -- повернулась к Андреасу невестка Эдуарда и упрекнула
сына: -- Не мешай дяде читать.
-- Ничего, -- успокоил Андреас.
Кулдар уставился в упор на Андреаса, радостно улыбнулся и торжествующе
воскликнул:
-- А я знаю дядю!
-- Откуда? -- удивились все.
-- Знаю, -- заверил Кулдар.
-- Он вас с кем-то путает, -- извинилась мать.
-- Не путаю. У тети Каарин есть дядина фотография. Две фотографии. На
одной дядя молодой, совсем молодой, еще моложе папы. А на другой дядя такой
же старый, как сейчас. -- Кулдар подумал и уточнил: -- Нет, моложе немного.
На три года моложе.
Тут вмешался глава семейства Тынупяртов.
-- Кулдар, возможно, прав. Извини, -- обратился он к Андреасу, -- что
не представил тебя. Андреас Яллак, с которым мы выросли на одной улице. Мой
сын Лембит, невестка Сирье и внук Кулдар.
Сын и невестка встали и поклонились. Кулдар пожал ему руку, Андреас
чувствовал, как малыш пытается как можно крепче пожать и его руку.
-- Ты здорово наблюдательный парень, -- похвалил Андреас, -- острый
глаз у тебя. Если увидишь тетю Каарин, передай привет от меня. Не забудешь?
-- Не забуду, -- серьезно, по-взрослому, пообещал самый младший
Тынупярт. -- Я только не знаю, когда снова увижу тетю Каарин. Она редко
бывает у нас, мы всего два раза ходили к тете Каарин. Я и не знал, что есть
тетя Каарин.
-- Когда вы... ходили туда? -- спросил у сына Эдуард Тынупярт.
-- Они ходили с бабушкой, -- ответил сын,
-- Да, мы ходили с бабушкой, -- подтвердил Кулдар и снова обратился к
Андреасу: -- Вы были женихом тети Каарин?
-- Ой, Кулдар, ты опять говоришь глупости, -- попыталась невестка
спасти положение.
-- Воспитанный ребенок так не спрашивает, -- поспешил на помощь жене
отец Кулдара.
-- Если ничего нельзя спросить, то я не хочу быть воспитанным, --
сказал Кулдар, он склонился к уху Андреаса и прошептал: -- Были, да?
-- Любопытный, как старуха, -- сказал теперь и дедушка.
Кулдар как бы испугался.
-- Нет, не был, -- спокойно сказал Андреас. Ему нравился не по летам
смышленый мальчонка. -- Хотел, правда, стать женихом тети Каарин, но тетя
Каарин не захотела.
-- Тетя Каарин захотела дядю Яака?
-- Да, тетя Каарин вышла замуж за дядю Яака. Сколько тебе лет? -- в
свою очередь спросил Андреас, чтобы перевести неловкий разговор на другое.
-- Шесть, -- ответил Кулдар, -- На следующий год пойду в школу. Сразу
во второй класс.
-- С чего это ты взял? -- спросила мать, которую и эти слова, казалось,
приводили в неловкость.
-- Бабушка сказала, -- объяснил Кулдар. -- Бабушка сказала, что в
первом классе мне делать нечего, Я умею читать, писать и решать. У меня вся
таблица умножения в голове.
-- Сколько будет дважды три? -- спросил Андреас,
-- Шесть.
-- Четырежды пять?
-- Двадцать, -- последовал Моментальный ответ.
-- Семью девять? Это спросил уже отец.
-- Шестьдесят три.
-- Это и для меня новость, -- развел руками Лембит Тынупярт.
-- Разве ты не знал, что семью девять шестьдесят три? -- удивился сын.
Мать засмеялась. Улыбнулся и Андреас.
-- Испортите вы парня, -- сказал старый Тынупярт сыну и его жене.
-- Вас зовут Андреас или Атс? -- не отставал от Андреаса Кулдар.
-- Ты же слышал, что Андреас, дедушка сказал, когда знакомил нас, --
быстро произнесла мать, которая чувствовала, что снова может возникнуть
неловкость.
-- На фотографии у тети Каарин написано "Атс", -- защищался Кулдар. --
Я сам читал. Там было написано: "Не забывай. Атс",
-- Извините, -- обратилась к Андреасу невестка Тынупярта.
-- Мое настоящее имя Андреас, -- ответил он малышу.
-- Дядю Андреаса мы звали Атсом. Я, и тетя Каарин, и другие. И дядя Яак
тоже. Когда молодыми были. Еще моложе твоего отца. В твоем возрасте, -- счел
нужным объяснить старший Тынупярт.
-- Так что друзья детства, -- произнес Лембит Тынупярт.
-- Одни юхкентальские парни, -- сказал Тынупярт-старший.
-- В школьные годы действительно друзьями были, -- заметил Андреас.
-- Потом шли разными дорогами, --добавил Эдуард.
-- Что такое юхкентальские парни? -- заинтересовался Кулдар.
-- Юхкенталем называлась часть города вокруг юх-кентальских улиц.
Примерно район между нынешним рынком и улицей Кингисеппа. Ребят, которые там
жили, называли юхкентальскими парнями, -- объяснил Андреас.
-- Папа, своди меня на Юхкентальскую улицу, -- попросил Кулдар отца.
-- Юхкентальских улиц нет больше, -- сказал Лембит Тынупярт.
-- А куда Юхкентальские улицы делись? -- допытывался Кулдар. --
Сгорели? Дедушкин дом сгорел.
-- Улицы остались, но им дали новые названия, -- пояснил старший
Тынупярт,
-- Почему?
-- Старые названия не подошли новому времени. -- В голосе Эдуарда
Тынупярта послышалась ирония.
-- Прежние названия не подходили и старому времени, -- заметил Андреас,
и в его голосе прозвучала ироническая нота. -- Юхкентальские улицы
перекрестили еще во времена покойного президента.
Эдуард Тынупярт кольнул в ответ:
-- Покойный президент был чертовски дальновиден: Большая Юхкентальская
носит имя Кингисеппа.
-- Преобразование и изменение -- закон развития, -- отметил Лембит
Тынупярт. Андреас так до конца и не понял, сказал он это просто по ходу
беседы или знал о чем-то большем и пытался снять возможную напряженность.
Эдуард Тынупярт усмехнулся про себя.
Самый младший Тынупярт потерял интерес к улицам, он взял в руки
философский журнал и стал, запинаясь, читать русские буквы на обложке.
-- Судя по кислородному баллону, и у вас неладно с сердцем, -- У
невестки Тынупярта был мягкий, низкий голос.
-- Инфаркт, как и у меня, -- заметил Эдуард Тынупярт. -- Какие бы
зигзаги не выкидывала с нами жизнь, в конце концов мы оказались рядом, на
больничной койке.
Андреасу показалось странным, что Эдуард заговорил о разных дорогах и
зигзагах. То ли у него что-то на душе, или сына остерегает, или, может,
решил позлословить над ним?
-- Надеюсь, что эти разные дороги и зигзаги не бросают тень на вашу
детскую дружбу, -- сказал Лембит Тынупярт.
-- Горбатого могила исправит. -- Эти слова Эдуарда Тынупярта можно было
снова толковать по-разному.
-- Сознание отдельной личности, конечно, консервативнее общественного
сознания, -- высказал Лембит Тынупярт, -- в этом смысле годятся многие
старые присловья. Но только в известной мере. Я не совсем представляю, отец,
что ты имеешь в виду под разными дорогами, но догадываюсь. Теперь вы идете
одной дорогой, несмотря на горб, который у вас у обоих на спине. Не следует
забывать, что не только от конкретной личности зависит то, какую социальную
роль ему приходится выполнять.
-- Социальная роль, системы стоимости, референтные группы, структура
личности -- придумывание новых терминов не приближает истину. -- Эдуарду
Тынупярту не понравились слова сына.
Андреасу показалось, что Тынупярт и его сын по-разному смотрят на мир.
-- Что такое социальная роль? -- Услышав новое понятие, Кулдар тут же
потребовал объяснить его.
-- Социальная роль -- как бы тебе это объясвить? -- Средний Тынупярт
встал в тупик перед младшим. -- Социальная роль -- это функция человека,
нормативно установленный образ поведения. Я твой отец, моя социальная роль
по отношению к тебе -- быть хорошим отцом.
-- А социальная роль собаки -- лаять? Все засмеялись.
-- Социальная роль есть только у людей, -- сквозь смех объяснил отец.
-- И у меня тоже?
-- Твоя социальная роль -- быть хорошим ребенком.
-- Ясно, -- сказал Кулдар и поскакал к окну... 660
-- Шустрый у тебя внук, -- снова похвалил Кулдара Андреас.
Невестке это было приятно. Она сказала:
-- Моя мама всегда говорит, что Кулдар поразительно напоминает деда.
Андреас вглядывался в Эдуарда и Кулдара, но ничего общего в них не
находил.
Невестка заметила это и, улыбаясь, добавила:
-- Моего отца. Своего другого деда. Кулдар не видел его. И я тоже. Я
родилась после того, как отца мобилизовали. Он погиб на войне.
Кулдар прискакал назад.
-- У меня глаза точно как у другого дедушки. Бабушка из Пелгулинна
сказала. И тетя Сельма говорит.
Кулдар повернулся к Андреасу, чтобы тот увидел его большие голубые
глаза.
-- По фотографиям я тоже могу сказать, что у тебя глаза второго
дедушки, -- заверил Лембит Тынупярт.
Тынупярт-старший перевел разговор на дела домашние:
-- Колодец хорошо дает воду?
-- Мастера сделали свою работу прилично, -- ответил сын.
-- Вода приятного вкуса, -- добавила невестка.
-- Бабушка боялась -- вдруг будет соленая, но получилась не соленая, --
оказался тут как тут и внук.
Андреас продолжал читать начатую статью.
Он не успел еще сколько-нибудь углубиться в нее, как появилась гостья.
Маргит.
В белом халате она выглядела удивительно молодо.
Маргит обратила на себя внимание, Тынупярты прервали разговор, Лембит
поспешил принести Маргит стул. Она приветливым кивком поблагодарила его:
-- Вы очень любезны.
Андреас не представил ее Тынупяртам. Она не поцеловала его.
На этот раз у Маргит была с собой и вазочка. Она снова принесла
гвоздики.
-- Я просто испугалась, когда не нашла тебя в седьмой палате, -- сказал
Маргит.
Андреас усмехнулся:
-- Извини, виноват, конечно. Надеюсь, что не в морге меня искала.
-- Дорогой Андреас, этим не шутят... Ты выглядишь куда лучше.
-- Не обращай внимания на мои слова. От лежания свихнуться можно. Вот
ты действительно хорошо выглядишь. Большое тебе спасибо, что выбралась ко
мне. Читал в газете, что с Кавказа приезжали обмениваться опытом по
внедрению новой техники. Тебя, конечно, тоже в покое не оставили? -- говорил
Андреас, о чем-то он ведь должен был говорить. Приход Маргит его особо не
обрадовал, он даже не мог понять своего отношения к ней.
Комплимент понравился Маргит. Она сказала: -- Да, азербайджанцы взяли у
меня три дня. Наверное, поеду с ответным визитом в Баку. Мне кажется, что
там можно кое-чему поучиться. Я познакомилась с твоей дочерью, Андреас.
Приятель твой, товарищ Том-сон, познакомил, он был вместе с Юлле на банкете.
Ты можешь гордиться своей дочерью, девушка серьезная. Андреас постарался
пропустить мимо ушей то, что она сказала. Томсон был вместе с Юлле на
банкете. Таавет или кто другой -- какое это имеет значение? Андреас заставил
себя говорить, говорить без умолку, наконец представил Маргит Тынупяртам,
беседа стала общей, поспорили о технократическом н гуманитарном подходе к
жизни, один только Эдуард Тынупярт не принимал участия в разговоре.
Гости Тынупярта ушли первыми. Кулдар в дверях крикнул Аядреасу, что не
забудет передать тете Каарин привет, потом бегом вернулся назад к дедушке,
уткнулся головой в грудь, поймал его взгляд и поспешил за родителями.
Маргит осталась до конца времени посещения. За все время до вечера
Андреас и Эдуард обменялись лишь двумя-тремя фразами.
-- Не поверил бы, что лежание так изматывает человека, -- пожаловался
Эдуард.
-- Мне стало крепить живот.
Перед сном оба попросили по две таблетки снотворного.
-- Встретив тебя в своем полку, я удивился. Признаюсь, что рад был.
Эти слова принадлежали Андреасу.
Андреас Яллак н Эдуард Тынупярт негромко разговаривали между собой.
Начал разговор на этот раз Эдуард. Посетовал, что можно ошалеть от лежания,
что им не повезло с болезью. Инфаркт пригвождает к постели, ты не смеешь
подняться, хотя и чувствуешь себя здоровым, ты становишься собственным
узником, делаешься противным себе потому, что вдруг видишь себя таким, какой
ты есть, без украшающего тряпья. Чахо-точник может пойти и налакаться в
первом попавшемся кабаке, желудочник тоже -- иди куда хочешь, только диету
соблюдай, ревматикам труднее, ревматизм крючит и корежит человека, но у него
есть все-таки известная свобода передвижения, он не остается собственным
узником. Андреас не возражал, он и не хотел возражать. В словах Эдуарда была
добрая доля истины. Они некоторое время кляли свою болезнь, затем Тынупярт
стал вообще костить жизнь. Сперва поносил шоферский хлеб и погоню за длинным
рублем, потом уже всем был недоволен. Хотел-де жить так, чтобы никогда не
опускать перед собой глаза, и все же оказался обыкновенной тварью.
Сегодня Эдуард был откровенен:
-- Я видел, что ты.. обрадовался. В первую минуту и я ощутил радость.
Но не показал этого.
Андреас сказал:
-- Подумал, что, если уж ты пошел на мобилизационный пункт, значит,
решил для себя. В сорок первом легко было скрыться Почему ты не уклонился?
Бывший друг детства молчал.
-- Не хочешь -- не отвечай, -- сказал Андреас, -- я не настаиваю. Я
считал, что рано или поздно у тебя откроются глаза. Это я в ту ночь сказал и
Каарин. В ту ночь, когда ты назвал меня свиньей. Твоя сестра тогда была для
меня всем. Я не просто крутил с ней.
-- Верю, -- буркнул Эдуард. -- Тогда не верил, а сейчас верю. Я
по-скотски вел себя, когда говорил про сестру плохое. Разве легко мне
признаваться в этом? Я ревновал, ревновал, понимаешь ты? Теперь, спустя
годы, это выглядит идиотством, даже уродством, собственно, такая ревность и
не может быть естественной. Ты, конечно, думал, что политика ослепила меня.
Политика тоже, тогда ты казался мне карьеристом. Таавет был в моих глазах
куда честнее. Я считал тебя жалким приспособленцем, мало ли что ты ругал в
свое время пятсовскую власть. Пягса тогда все ругали. Только вроде отца
моего почитатели порядка держали язык за зубами. Разве я хвалил Пятса! Так
что политика на втором плане была. Или, кто знает, ревность и политика могли
сплестись и в равной мере действовали на меня. О таких делах спустя время
трудно судить, потом все иначе выглядит. Человек видит прошлое и себя в
прошлом так, как он в данный момент понимает это прошлое и насколько он себя
представляет в лучшем свете в тех прошлых событиях. Ты спрашиваешь, почему я
не уклонился от мобилизации? Значит, был трусом, боялся последствий, не был
уверен в себе, неправильно оценивал положение. Отец требовал, чтобы пошел на
мобилизационный пункт. Сказал, что указы властей нужно уважать, даже когда
власть не по тебе. Что власть -- основа порядка, без твердого порядка мир
расползется по швам. Как исконному чиновнику, в его сознании и не
укладывалось, что можно воспротивиться приказам и распоряжениям. Так я
теперь думаю. Тогда, летом сорок первого, я своего отца не понимал до конца.
Раз сказал, что нужно идти, что нужно выполнять и те приказы, с которыми не
согласен, что власть шуток не признает, -- эти его слова для меня,
двадцатилетнего юнца, что-то все же значили. Между прочим, отец отзывался
добром и о царской власти. Говорил, что жизнь при царе была дешевле, что
чиновников, которые из эстонцев, за их аккуратность ценили, они меньше пили
и меньше брали взятки. Если бы в сороковом вместо Сталина у власти оказался
старый Николай, то мой отец тоже ходил бы и кричал, вроде тебя, на митингах
"ура"... Националистом он не был, скорее оставался человеком прорусского
настроя. Из-за его прорусских настроений и его чиновного духа я и дал
мобилизовать себя. Отец явно боялся властей. А у меня не хватило
самостоятельности, побрел с рюкзаком за плечами и камнем на душе на
Певческое поле. Стервец Таавет оказался умнее, укрылся в деревне и вышел
сухим из воды. Андреас перебил его:
-- Таавет во время нашей мобилизации лежал с ангиной. От службы у
немцев он держался в стороне.
Эдуард презрительно скривил губы,
-- Начнись заваруха с янки, чего не будет, это я уже давно понял, так
вот, начнись заваруха с янки, и твой идейный собрат опять окажется в
стороне. Ты-то пойдешь, ты-то непременно скроешь от комиссии свой инфаркт и
отправишься. А он -- нет. Твоего духа человек мне больше по нраву, хотя мы
были и остаемся как огонь и вода. Тааветов я не выношу, но осторожные и
осмотрительные Тааветы всегда оказываются умнее нас. Они инфарктами не
страдают. Если только не обрастут жиром или в необузданном женолюбии не
потеряют меру, искусственно возбуждая свою потенцию...
-- Времена и люди меняются, -- вставил Андреас, которому показалось,
что Эдуард рисует Таавета в слишком черных красках.
-- Времена меняются, а люди нет. Люди только приспосабливаются. А
некоторые так и не приспосабливаются. Я, наверное, принадлежу к таким, --
сказал Эдуард. Андреас точно не понял, с грустью он сказал, с самоиронией
или с вызовом.
-- После поправки и возвращения в дивизию я пытался выяснить, что с
тобой случилось, --объяснил Андреас. -- В плен угодил или погиб? Знали одно
-- что исчез ты. И только после возвращения в Эстонию услышал, что попал в
плен.
Эдуард усмехнулся:
-- Я не попал в плен, я перешел. Да, ты слышал, верно, -- я перешел.
Это означает, что хотел попасть в плен. Если бы я не хотел, то и не поднял
бы руки. Днем воевал, как все, стрелял, когда приказывали -- наобум или
старательно целился,' как придется. Когда ночью выяснилось, что нас
отрезали, я решил, что с меня хватит. С какой стати я должен дать убить
себя? Большинство просто сдались, каждому своя жизнь дорога, мы были
окружены, сопротивление и в самом деле было бессмысленно. После все объявили
себя перешедшими. В Вильяндиском лагере сдавшихся уже не было, все сплошь
возвышенные патриоты и друзья немцев. Блевать хотелось. Нацисты нам не
верили. В газетах, правда, трубили, что целые воинские части эстонских
солдат, насильно мобилизованных в Красную Армию, перешли под Великими Луками
к немцам: по крайней мере, "Ээсти сына"* кричала так, поместила фотографию
выстроившихся солдат, и я среди них, что весьма огорчило моего старика. В
газетах били в колокола, на самом