йным больным.  Чересчур  даже спокойным, считала Элла. У
врачей  надо  спрашивать,  надо  допытываться,  врачи  люди  неплохие  и  не
халатные, только дел вот у них невпроворот, бывает, забывают просто, хотя ни
один медик,  включая  санитара,  не смеет ничего упускать из  виду. Только и
врач тоже  человек, так что и  с него нельзя спрашивать  больше, чем с себя.
Сейчас, когда врачи бесплатные стали, все, кому не лень,  шастают от доктора
к доктору с пустяками всякими. Клиники и больницы переполнены, хотя и врачей
и больниц теперь намного больше.  Она, Элла, вековая  сиделка, уже сорок лет
проработала в клиниках и госпиталях и хорошо знает, что к чему.  Сестры тоже
замотаны, не  говоря уже о санитарках, у которых и зарплата-то небольшая. Не
всякий польстится на нее. К  тому  же санитарок  мало предусмотрено, главный
врач  клянет вышестоящие инстанции и  прочие  учреждения, которые утверждают
штаты, и ищет способы обходить предписания. Не будь готовых прийти на помощь
больных из тех, что уже не  лежачие, да  не будь близких или родных, которые
помогают, то не знали бы, как и справиться. "Если бы все были такие, как ты,
одинокие, --  говорила  Элла Андреасу,  --  тогда  беда  чистая".  Но тут же
успокоила: не  в  упрек ему говорит, хотя каждый  одинокий мужик  и  достоин
осуждения. Не завязалась жизнь с одной бабой -- бери новую, потому что семья
основа  народа  и человечества,  какая бы там  власть ни  была.  Когда семьи
разваливаются, когда  мужики и бабы  одинокими остаются, это  словно костоед
народ точит, как гниль выедает дерево. В  один  прекрасный день буря повалит
наземь дерево,  переломит истлевший  ствол или вывернет его  с корнем. Тут и
народу  конец. Ей,  Элле, не повезло, в  пятьдесят  втором муж  бросил, одну
оставил  с тремя детьми. Назначили его заведовать  большим магазином, и стал
он  пить,  путаться  с продавщицами.  Но  она все  равно не  жалеет  о своем
замужестве.  Вырастила  двух сыновей и  дочку, у  сыновей  уже свои семьи, и
дочка с женихом отнесли в  загс заявление. Детям она не давала баклуши бить,
сызмала пристрастила  к  работе:  кто во время летних каникул посыльным был,
кто садовнику  помогал, кто  замещал  продавщиц, ушедших  в  отпуск. Среднюю
школу все окончили, старший сын работает и дальше учится, заочно, как теперь
говорят. Через год Политехнический  кончит. Ему  уже сейчас предлагают место
начальника  нового цеха,  но он не  торопится,  говорит, что  сперва  диплом
получит. Так рассказывала о себе Андреасу Элла.
     Вначале Андреас не  обратил  внимания  на  второго посетителя,  заметил
только гостью, но воспринял ее как-то странно, не целиком, а частями. Сперва
руку с длинными, гибкими пальцами.
     То,  что  это  Маргит,  он  понял  сразу, еще  раньше, чем  взгляд  его
остановился   на   ее  лице.   У  Маргит   были   длинные,   гибкие,   будто
наэлектризованные,  пальцы. На указательном -- старинное кольцо  с  рубином,
оно-то  и  запомнилось Андреасу. Он знал, что  и на другой руке  у нее  тоже
кольцо.  Кольца были  ее  слабостью,  в  этом  она ему сама призналась. "Чем
старше становлюсь,  тем  больше люблю их", --  говорила Маргит,  и  при этих
словах у Андреаса появилось даже подозрение, не прикидывается  ли  она. Но и
без сверкающего огнем  рубина он узнал бы руку Маргит, десять дней  назад, в
воскресенье, перед инфарктом, рука эта ласкала его,  нежно  заслоняла глаза,
когда Маргит отдавалась ему. "Не смотри", -- шептала она и наконец прижала к
плечу его голову. Маргит говорила,  что  с такими,  как у нее, пальцами  она
могла бы стать  или  пианисткой, или  скрипачкой,  но ее не влекло сидеть за
роялем или пилить смычком, ее тянуло к технике, к спорту и мальчикам.
     В длинных пальцах Маргит были цветы, ярко-красные гвоздики, она держала
их возле грудей, груди были второй частью тела, на которую наткнулись сонные
глаза Андреаса. От грудей глаза его поднялись выше, к плечам и шее, и только
после этого он полностью охватил Маргит взглядом.
     Хоть  он  и  узнал  Маргит,  ее  присутствие  здесь  казалось  Андреасу
невозможным,  и  ему подумалось, что на самом деле это не из  плоти  и крови
женщина, а лишь образ ее, что Маргит просто вспоминается  ему,  так же как и
обстоятельства той  воскресной  автобусной поездки или  беседа  в молодежном
лагере. Постепенно он стал  понимать, что Маргит  на самом деле здесь, возле
его кровати. Сознание этого взволновало его. То была  не радость, от которой
кровь  приливает к  лицу, скорее  чувство  неловкости, что видит  его  таким
беспомощным  на больничной койке, где он не  смеет  сам даже сесть. Сразу же
возник  вопрос,  зачем  она  пришла,  --  может, именно это больше  всего  и
взволновало  его. Только вчера вечером, когда  Элла кормила его,  он спросил
себя: а заботилась бы о нем вот так  же  Маргит? -- и не смог ответить себе.
Она искала его близости -- это да, но что  в  действительности он значит для
нее?  Маргит сказала, что третий раз она замуж не пойдет, даже за него, хотя
он, Андреас, и способен осчастливить женщину, а это не каждому мужчине дано.
Казалось, что привязана к нему, но одно дело  спать  с  мужчиной,  другое --
ухаживать за больным  человеком.  Так цинично  подумал  Андреас, когда  Элла
поила его из  кувшинчика  с носиком. А теперь вот тут, у его кровати, стояла
сама Маргит во плоти.
     -- Здравствуй, -- протянула она ему  руку. -- Ты  выглядишь куда лучше,
чем я думала.
     --  Ты на удивление крепкий парень...  -- услышал Андреас  также слова,
произнесенные мужчиной.
     Он  повернул голову и  снова поразился: по другую сторону кровати стоял
Таавет Томсон, которого он знал с  детства. И тотчас  возник новый вопрос: а
что, Маргит и Таавет, они знакомы?
     -- ...так  прихватило -- и такой отличный цвет лица, -- закончил Таавет
свою мысль.
     Андреас поочередно пожал протянутые ему руки.
     -- Вы пришли вместе? -- спросил он. --  Простите,  что я заснул. Дрыхну
дни напролет.
     Таавет ответил первым
     -- Одновременно, но, увы, не вместе.
     -- Разрешите,  я  познакомлю вас,  -- оживился Анд-реас. Он хотел  было
присесть  на постели,  даже приподняться,  но тут же  вспомнил про запреты и
остережения  и снова  опустился на  подушки. -- Маргит, познакомься с другом
моего детства...
     Больше он не успел ничего сказать, Маргит быстро вставила:
     -- Маргит Воореканд, -- и протянула стоявшему по другую сторону кровати
мужчине руку.
     -- Таавет Томсон, -- поклонился тот, пожимая протянутую руку.
     Андреас  догадался,  почему  Маргит  поспешила.  Хотела  облегчить  ему
процедуру  знакомства.  Видимо,  боялась,  что  окажется  в  затруднительном
положении или скажет лишнее.
     -- Рад познакомиться, --  сказал  Таавет  Томсон. -- Я встречал  вас на
совещаниях, но и подумать не мог о своем старом приятеле, что он меня с вами
познакомит.
     -- И мне приятно познакомиться с человеком, о котором так много говорят
в последнее время, -- сказала Маргит.
     Их поведение не понравилось Андреасу. Он съязвил:
     -- Вы, оказывается, и без меня знакомы?
     -- При дворе многое знают друг о друге, -- быстро отреагировал Таавет.
     Маргит не поняла.
     -- Друг моего детства любит острить, -- не без иронии сказал Айдреас.
     -- Извини,  Андреас, -- усмехнулся Таавет,  -- актив,  возможно, звучит
приемлемее.
     Маргит звонко рассмеялась.
     -- Нужно, видимо, внести маленькую ясность, -- шутливо продолжал Таавет
Томсон. --  Признаюсь  вам,  товарищ Воореканд,  что мое  хобби  --  вопросы
управления.  Атс,  то есть наш общий друг Андреас,  это подтвердит. Я изучил
методы руководства начиная с античных времен. Сначала просто так, из чистого
любопытства,  но теперь моя  многолетняя работа  обретает форму диссертации.
Если личности,  определяющие  жизненные  позиции,  задерживаются надолго  на
своих служебных местах, или,  если хотите, постах,  это способствует дурному
менталитету.  Подчиненные начинают  подсознательно  понимать, что  не только
способности  определяют карьеру, но что весьма  существенно  отношение к ним
официального лидера.  Отсюда приспособленчество, лицемерие,  лесть, интриги,
сплетни  и  так  далее.  Явление,  которое  в  свое  время  процветало   при
императорах,  князьях,  эмирах  и  шахах.  К  сожалению,  мы  встречаемся  с
рудиментами подобного рода и в своей служебной сфере.
     Маргит  Воореканд  с  интересом  слушала заместителя  министра  Таавета
Томсона.
     Андреас подумал,  что Таавет  остается верен себе:  сразу, с первого же
мига, ошеломить нового знакомого.
     --  Узнал от  Юлле, что  тебя отправили в больницу, выкроил  времечко и
приехал. Насколько я знаю, ты  никогда не жаловался на сердце. --  Удерживая
нить разговора, Таавет  Томсон  перенес  теперь  внимание  на  больного.  --
Головные боли  тебя  мучили, а  сердце нет. Мой мотор временами сдает, обмен
веществ нарушается, твоему же здоровью я всегда завидовал.
     -- Даже после сотрясения мозга?  --  попытался и Андреас подстроиться к
веселому настроению своих гостей.
     -- Ох-ох-хо! -- засмеялся Таавет и вдруг обрел серьезность.
     -- Сотрясение мозга? -- не поняла Маргит.
     -- Таавет думает,  что  я бы уже  давно был по крайней  мере секретарем
горкома, а  то и ЦК, если  бы  мозги мои  не  тряхнуло  в автокатастрофе, --
шутливо  продолжал  Андреас.  --  Между  прочим,   товарищ  Томсон   всерьез
подозревает, что я лишен чувства реальности.
     --  Рад  видеть,  что  инфаркт  ничуть  не  убавил  у  тебя  юмора,  --
невозмутимо парировал Таавет Томсон.
     -- Спасибо, что пришли, -- посерьезнел Андреас.
     --  Я оставлю вас  на минутку,  --  преодолев первое смущение, деловито
сказала Маргит. -- Попытаюсь найти вазочку или какую-нибудь посудинку.
     --  Позвольте это сделать мне,  --  не замедлил  предложить свои услуги
Таавет.
     --  Цветы  --  дело  женское,  --  отказалась  Маргит  и быстрым  шагом
направилась к двери,
     --  Юлле очень волнуется за тебя, -- заметил Таавет, когда Маргит вышла
из  палаты. --  Я  успокоил  ее,  сказал,  что  сейчас  уже научились лечить
инфаркт,  У нашего  министра  их было целых пять, но он  и не  собирается  в
отставку. Честное  слово, пять:  три микроинфаркта и  две солидные встряски.
Последняя была три года назад, и все министерство ждало нового хозяина, а он
и поныне властвует.
     --  Как дела у  Юлле?  --  спросил Андреас, на этот  раз не  только  из
вежливости.
     --  О дочке не беспокойся.  Схватывает  все на  лету,  пунктуальна, как
старой школы канцеляристка, Первоклассный  русский язык, он поднял ее  вес в
глазах нашего  старикана. Удивляюсь  ее английскому,  она свободно переводит
англоязычную  информацию,  только  отдельные   термины  представляют  подчас
трудность. Я иногда ее консультирую. Ты  должен бы помнить, что в английском
я наиболее силен, С  работой Юлле справляется. Всегда может  рассчитывать на
помощь  мою, на  поддержку. Я ей это все  сказал, К сожалению, она в тебя --
пытается сама со всем справиться.
     -- Ты ее...  не  слишком опекай. Испортишь. Андреас  произнес это очень
серьезно.
     -- Послушай,  Атс,  дружище  ты  мой  старый,  такая,  как  твоя  дочь,
заслуживает поддержки.  Я не  из-за тебя делаю все, хотя и не  нахожу ничего
странного. Не  беспокойся,  о  кумовстве и  речи нет.  Считаю  своим  долгом
поддерживать молодых, которые ответственно  относятся к своим  обязанностям,
не пытаются прожить жизнь легко. Твоя дочь именно такой человек.
     Андреас слушал Таавета с  противоречивым чувством. С одной стороны, был
доволен, что  о дочери отзываются  хорошо, с другой -- не  мог принять слова
Таавета  за чистую монету.  Не иначе как  просто хочет ему сделать приятное.
Таавет  человек  обходительный,   со  всеми  находит  общий  язык.  С   виду
жизнерадостный, открытый, на самом же деле  тщательно взвешивает каждое свое
слово. Таавет следит даже за движениями своими и  осанкой. Мышцы лица у него
всегда напряжены, хотя  уголки  рта  и  норовят опуститься, но он начеку, не
допускает этого. В президиумах совещаний заместитель министра  Томсон всегда
сидит прямо, голова чуть запрокинута, -- словно  подчеркивает каждой мелочью
свою  энергичность, деловитость,  энергичным  и  деловитым он н является.  И
внешность во всем импозантная: роста выше среднего, широкоплечий, с  резкими
чертами лица. Говорят, для того чтобы быть в форме, он стал  по утрам бегать
трусцой, зимой катается на лыжах, летом играет  в теннис. Переехав в Таллин,
развелся  с первой  женой,  женился  на другой,  с  которой тоже  успел  уже
развестись. Обе жены были намного моложе его. Детей у него не было.
     Маргит  вернулась с керамической  вазочкой, опустила гвоздики  в воду и
поставила вазу на тумбочку.
     Таавет подвинул ей стул, а сам по-свойски уселся на кровать Андреаса.
     --  Чтобы  не забыть-- сказала Маргит,  --  Сиримит  из горкома  просил
передать привет* Он тебя очень ценит.
     -- Спасибо, -- отозвался Андреас.
     -- Сиримита, видимо, переведут к Куресоо, -- заметил Томсон.
     Таавет  Томсон  был   всегда   хорошо   информирован.  О  перемещениях,
перестановках и  передвижениях, как правило, знал раньше  других. У него был
широкий  круг  знакомств.  Сам ходил ко  многим  в  гости  и  у  себя  любил
принимать. На  вечера  бриджа приглашал  "иногда Андреаса, в последнее время
делал это все реже.
     До войны оба  жили в одном районе, один -- на Малой, другой  на Большой
Юхкентальской  улице. Юхкен-тальские  парни  водили тогда  компанию. Андреас
очень  хорошо помнил мать Таавета, маленькую,  сухонькую, проворную  прачку,
которая трудилась денно и  нощно, чтобы только дать сыну образование. Таавет
учился не в  городской  школе,  а  в  частной  гимназии  Вестхольма,  и  все
удивлялись,  откуда  у прачки на  это деньги. Отец  Таавета умер  рано, одни
говорили,  что  замерз спьяну, другие -- что его пырнули  ножом в  Посадском
парке.  У  Таавета была светлая  голова, учился он хорошо, свойственное  ему
умение находить с каждым общий язык помогало ему и в школе для имущих детей,
-- во всяком случае, он не давал и там  припереть  себя к  стенке и не терял
самоуверенности. Тогда  о  Таавете говорили  как о башковитом парне, который
заглядывает далеко вперед. Закончив гимназию, Таавет поступил в университет,
на какое-то время Андреас потерял  его из виду. Позднее выяснилось, что ни в
Красной,  ни  в  немецкой армии он  не служил.  После  войны встречались они
редко.  Таавет работал  тогда в Валга, в Тырва и  Мярьямаа.  Из Тырва или из
Мярьямаа его перевели в Таллин.

     Много  лет  назад,  когда Андреас  случайно повстречался с ним в Тырва,
Таавет говорил ему так:
     --  Благодари судьбу,  что  живешь  в  столице.  Не  знаешь,  что такое
провинция.  Когда попадаешь изредка в какой-нибудь  маленький городок, может
показаться, что там уютно, тихо и спокойно. Конечно, покой и тишина есть, да
и зелень  тоже, и свежий воздух, и птичий щебет.  Но стоит  застрять в таком
захолустье  чуть  подольше --  и  поймешь,  что такое  глубинка.  Во-первых,
заплесневеешь. Во-вторых, все тебя знают, и шагу ступить не можешь без того,
чтобы не  следили  за тобой, чтоб  не перемывали твои  косточки. Приходишь в
магазин -- бабы  косят  сбоку  глазом. Покупаешь рыбные котлеты  -- говорят:
нищенская  еда, жадюга, не иначе как на машину  копит  или заимел любовницу.
Попросишь взвесить тебе  чего-нибудь повкуснее или бутылку коньяка возьмешь,
сразу идет слух: вот-де живет,  кутит и мотает, известное дело, каким  путем
добывает такие денежки.
     Таавет рвался  в  Таллин, куда его  и  перевели  лет десять  назад. Его
считают человеком способным, поговаривают даже как о будущем министре.
     Таавет продолжал нахваливать Сиримита:
     -- У него и фундаментальность есть, и охват. По-моему, это типичный для
нашего  времени  партработник:  хорошее  специальное  образование,  он  ведь
инженер-химик, широкий диапазон интересов; между прочим, его частенько можно
видеть на  симфонических концертах;  принципиальность, -- не надо  забывать,
это его заслуга, что отправили на пенсию Лауримяэ, умеет ладить с людьми.
     -- Он правда деловой, -- согласилась Маргит, И тут же Таавет поднялся.
     --  К сожалению, должен удалиться. Заскочу в министерство -- и бегом на
аэродром. Послезавтра рассматривается наш протест. Старик потребовал,  чтобы
я  поехал, в себя у него нет веры.  Трудно  придется, но  все же  надеюсь по
крайней мере  на  семьдесят  пять  процентов отстоять  наши  интересы.  Если
Григорий  Михайлович  на  месте,  то,  может  быть, вообще  не  тронут  наши
предложения.
     Андреас знал,  что Таавет не треплется, он  умел вести дела и в центре.
До  Томсона отношения со всесоюзным министерством были  весьма  прохладными,
своими поездками в Москву Таавет наладил их,

     -- Все еще продолжаете политику пришивания пиджака к пуговице.
     Андреас не удержался, чтобы не сказать этого.
     -- Эстония и в царское время была индустриально
     наиболее развитой губернией  в России:  по-моему, и теперь, н в будущем
она также  должна быть  промышлен-но  самой развитой союзной республикой, --
снисходительно улыбнулся Таавет.
     -- В царское время Эстония и по образованию тоже была наиболее развитым
краем, но к сохранению культурного уровня мы проявляем куда меньше интереса,
-- сказал Андреас.
     Таавет Томсон засмеялся!
     -- Ты неисправим, Андреас сказал:
     -- Спасибо, что пришел,
     Как то,  ько  дверь  за  ним закрылась,  Маргит нагнулась и  поцеловала
Андреаса, нисколько не обращая  внимания  на  больного  на  соседней  койке.
Видимо,   она  догадалась,  что  Моряк   с  одутловатым  лицом  не  понимает
по-эстонски и не причастен к кругу ее знакомых.
     -- Прости, что  не решилась поцеловать раньше. Что поделаешь, я женщина
одинокая, а одинокая женщина должна думать о своей  репутации, -- попыталась
при этом пошутить Маргит.
     Андреас почувствовал себя неловко. Капитан был человеком серьезным.
     С тех пор  как  их знакомство перешло в  интимную  близость,  Андреас и
раньше  в  присутствии  Маргит  ощущал  неловкость.  Ему  не  по  душе  было
скрытничать.  Возвращаясь из приморской деревни, он решил порвать их ставшие
неожиданно интимными отношения. Познакомился Андреас с Маргит Воореканд, еще
когда она  работала  в  совнархозе.  Их включили  в  одну  бригаду,  которую
направили проверять работу  швейной фабрики  "Авангард", фабрика  эта долгое
время не  выполняла план.  Тот самый Куресоо, о котором  только что  говорил
Таавет,  --  Куресоо  работал тогда еще в горкоме,  -- представил ему Маргит
Воореканд   как   очень   способного,    высококвалифицированного   молодого
специалиста" инженера-текстильщика и молодого коммуниста, чей партийный стаж
хоть  и невелик,  но  принципиальность достойна  всяческой похвалы.  Товарищ
Воореканд и впрямь оказалась толковым и  дельным инженером, своими вопросами
и доводами она  приперла к  стене  директора фабрики  и  аргументы  главного
инженера сумела отвести.  Позднее  Андреас,  выполняя  партийные  поручения,
неоднократно  встречался  с  Маргит,  и  когда  еще  работал  в  райкоме,  и
впоследствии, когда его перевели в горком. Только когда головные боли выбили
его  из колеи и вынудили  сменить работу,  он  не  встречался  с  Маргит. Их
знакомство оставалось шапочным вплоть до нынешней весны.  До  этого  времени
Андреас считал  Маргит  Воореканд  этакой  деятельницей, крайне энергичной и
наступательной,  при  этом  сверхпедантичной,  которая  хоть и  продвигается
постепенно по служебной лестнице, но беспрестанно обуреваема подхлестывающей
ее   амбицией.  У   которой   много   типичных   черт,   присущих   хорошему
администратору,  но которая все же обделена весьма существенным человеческим
качеством,  а именно --  женской душевной нежностью и  домовитостью, у таких
женщин для дома попросту не остается времени. Душа  и