еренно, густо. Без снега, без снегопада,
наверно, была бы кромешная тьма.
     Койт  держал  рюкзак Хельмута Валгепеа, а  тот  копался в нем.  Койт не
задумывался над тем, почему Валгепеа именно сейчас полез в свой вещмешок. Но
рюкзак он держал, и держал так, как велел Хельчут. Аккуратно и крепко, чтобы
не свалился в снег.  При этом он смотрел через  плечо в сторону спутников. В
ушах  по-прежнему  гудело  и  шумело, но жажда действий поугасла, он  уже не
пытался возражать Хельмуту: может, еще не отдавал себе в этом отчета, но уже
слушался Хельмута.
     Валгепеа  что-то  выудил  из рюкзака, сунул в карман,  затянул покрепче
горловину  и  попросил Койта,  чтобы тот помог  ему  снова закинуть  ношу на
спину. При этом уже  не было надобности держать друга за руку. Койт никуда и
не  рвался, деловито  поднял  рюкзак  и  потом, когда приладил  его на спине
Хельмута, стряхнул и снег.
     Валгепеа  подошел к  товарищам, которые по-прежнему  сгрудились, вокруг
Сярга. Тот  тупо оглядывал их, Хельмут  не видел  его глаз, снег все  же  не
развеял  темноту. За  слетавшими  вниз хлопьями  казалось,  что  лицо  Сярга
мрачно, он явно еще не остыл.
     Хельмут отстранил друзей, теперь и он стоял  прямо перед Юлиусом и тоже
был ниже его, но такой  же коренастый.  Никто не обмолвился ни словом, будто
все были  немыми. Валгепеа выхватил из  кармана пачку папирос, ту самую, что
достал из рюкзака,  и стал открывать ее. Ногтем большого  пальца он разрезал
по шву крышечку и предложил закурить.
     -- "Ориент"! Настоящий "Ориент"! -- удивился Маркус.
     --  Ляфермовский "Ориент", -- уточнил  Валгепеа. Он сунул пачку под нос
Сяргу: -- Закуривай.
     Сярг взял папиросы. Руки его дрожали.
     -- Хм, "Ориент", ну да.
     Боцман полез в карман за спичками.
     Снег падал на пачку, никто не обращал на это внимания.
     Хельмут словно и пе замечал, что папиросы могуг намокнуть.
     Даже  Койт  курил. После того  как на его  глазах затонул миноносец, он
тоже  сосал  сигарету.  Тогда,  на  борту  ледокола, Валгепеа  подсмеивался,
смотрите, мол, у кота во рту свеча, сейчас он и слова не проронил.
     Дагмар была последней, кому Валгепеа предложил закурить Раньше он этого
не мог сделать.  Дагмар только что подошла. Хорошо, что при стычке женщин не
было. Когда Маркус остановил лошадь, Мария  и Дагмар прошли не задерживаясь,
будто были недовольны остановкой. Вскоре ночь и снегопад скрыли их  из глаз.
Возвращаясь, Мария с Дагмар услышали громкий голос Сярга,  потом сквозь снег
увидели темневшие  фигуры, которые вначале вроде бы маячили каждая отдельно,
а потом вдруг сбились  в кучу. "Что  бы  это значило?"  -- тревожно подумала
Мария. "Что  там случилось!" -- Дагмар вообще перепугалась. Ей померещилось,
будто на  дороге лицом к лицу с Маркусом стоит Бенно. Именно с Маркусом, она
узнала его по ватнику. Правда, и у Валгепеа был ватник, но у того бросался в
глаза горб,  создаваемый  рюкзаком. Почему Дагмар приняла  Юлиуса  Сярга  за
Бенно, этого  она  потом объяснить не  могла.  Причиной тому были, наверное,
ночь  и  снегопад, а  больше  всего она  сама, потому что все время думала о
муже. Ни фигура, ни голос Юлиуса Сярга не имели ничего общего с Бенно. Разве
что рост -- и  Бенно был только  чуточку ниже Яннуса, зато  осанка другая --
стройнее и не сутулился, да и руки не такие длинные. И все же Сярг вдруг так
напомнил  Бенно,  что  дух  захватило. В  следующий миг  Бенно  исчез, среди
мужиков стоял Сярг,  которому  Валгепеа что-то  предлагал. Теперь  Дагмар не
могла  бы  поклясться  даже в том,  что  Бенно стоял лицом к лицу  именно  с
Маркусом,  так как, подойдя ближе, увидела, что Маркус находился дальше всех
от Сярга и разговаривал с Адамом.
     Дагмар взяла  папиросу,  боцман Адам, у  которого спички зажигались при
любой  погоде  и любом ветре, чиркнул, и  она глубоко затянулась. Дагмар все
еще  находилась  под   впечатлением   мелькнувшего   перед  ней   видения  и
вглядывалась  попеременно то в Юлиуса Сярга, то в Маркуса,  стараясь понять,
что же это наваждение означало.
     Лошадь фыркнула, словно подавала знак, что пора трогаться.
     -- Вперед! -- скомандовал боцман Адам.
     Дагмар  уселась  на дровни. Мария Тихник сказала, что,  если  ноги хоть
немного позволят, она  пойдет  пешком,  чтобы  согреться.  Одна лишь возчица
вроде  и  не  шевельнулась,  так,  по  крайней мере,  показалось  Дагмар.  В
действительности   Глафира   Феоктистовна,   услышав,  что  мужские   голоса
становятся все  громче и злее, какое-то  время  зыркала  через  плечо, благо
эстонки не  видели этого, и подумала,  что горе  и  муки  ожесточают  людей,
делают  их  недобрыми.  Бывает, что  мужики играючи  схватят  друг дружку за
грудки, не всегда ведь должна  злоба  в душе  сидеть, только  какая теперь у
кого,  радость и потеха?  Сейчас вся Россия  полна боли да  муки, а горя все
подливают, у людей во сто крат должно быть терпения больше  прежнего. К тому
времени, когда Мария и Дагмар подошли к дровням,  Глафира Феоктистовна опять
сидела в прежней  позе, потому что возгласы и крики разом оборвались. Старая
была рада, что не случилось ничего, эстонцы эти и  впрямь народ выдержанный,
как писал Константин. Что вот только стало с внучком?
     Легче  коню  оттого,  что  Мария не села на дровни, не  было. Все равно
пришлось везти трех человек. На дровнях, правда, сидели двое, третий, Яннус,
пристроился  верхом  на санки, которые были привязаны сзади.  До этого санки
отплясывали  налегке,  скользили  то  вправо,  то влево.  Теперь полозья  их
вдавливались в снег, глубже дровней. Там же, где ветер наметал пласты снега,
санки вообще не скользили, а тащились на брюхе, чего, впрочем, ни лошадь, ни
Яннус  не замечали  -- первая  потому, что была  сильным,  тягловым конем, а
второй оттого, что санки по-прежнему  двигались  дальше, на полозьях там или
на брюхе.
     Яннус почему-то и  теперь махал  руками, будто его  конечности не могли
пребывать  в покое. Санки были, конечно, узкими для его внушительной фигуры;
чтобы сохранить равновесие, ему и приходилось прибегать к помощи рук и  ног.
Смотреть  сзади  на  все  это  было  забавно,  даже Мария  Тихник улыбалась.
Валгепеа  и Маркус,  те  вообще закатывались, но  Яннус  на  них внимания не
обращал. Себя и свои ноги он знал лучше других.
     Дагмар все еще думала о наваждении. Что бы это значило? Почему ей вдруг
привиделся  в  ночном  снегопаде  муж? Он  словно  явился ей. Дагмар  всегда
считала себя трезвым, рациональным человеком, мистика  была ей чужда. Она не
верила в переселение душ -- ни живых,  ни усопших -- и снам никогда значения
не придавала. Школьницей, правда, пыталась вызвать духов:  сидели  вшестером
за трехногим  столиком, положив цепочкой руки на  край столешницы. Но столик
не сдвинулся, хотя комнату и освещала  большая свеча и все они  со священным
трепетом ждали  чуда.  Потом  подружки  решили,  что виной всему  столик,  в
котором не должно быть ни одного гвоздика  и вообще ничего металлического --
никакого скрытого шурупа или  шипа они  просто  не  обнаружили, или виновата
Дагмар,  которая ни  во что не  верит.  Ни в бога, ни в  черта, ни в  духов.
Дагмар, правда, уверяла, что в тот миг она верила, во всяком случае изо всех
сил старалась, и все равно вина легла на нее, на нее и на столик -- в равной
степени. Духи являются только тем, кто не сомневается, они не дадут провести
себя,  видят притворщиков  насквозь. Дагмар считала спиритизм шарлатанством,
никогда ни к одной гадалке или хиромантке не ходила. В душе ее не было места
мистике,  Бенно  любил по  этому  поводу  поддразнивать  ее. Он  считал, что
женщины должны оставаться  чуточку  суеверными или  набожными, одно из двух,
Они не  смеют  воспринимать  окружающее  по-мужски,  только разумом. Женское
восприятие  обычно тоньше мужского, в  таинственности  скрывается наибольшее
очарование   женщины.   Женщина,   которая   в  своих  действиях   подчинена
исключительно  разуму,  возможно,  и  выскочит  быстрее  замуж,  может  даже
любовника  завести, но мужчины к такого  рода особам  скоро остывают. Дагмар
пыталась  убедить  Бенно,  что не такая уж она  безнадежно рациональная, что
временами вроде бы даже в бога верит.  Конечно,  на девяносто девять целых и
девяносто  девять  сотых  процента  не верит,  но  на  одну  сотую  или одну
тысячную,  может,  все-таки верит.  Бенно  начал  философствовать  о  боге и
материи, говорил, что материалисты назвали своего бога  материей, но разве в
конце концов не  все  равно, во что  верить -- в  абсолютный  дух, то есть в
бога, или  в вечную  и бесконечно развивающуюся материю?  По Библии, господь
бог изрек: да будет свет -- и  свет  возник; признанные  космологи заверяют,
что началом всего послужил  мощный толчок или мощный взрыв; обе стороны -- и
идеалисты и материалисты -- не могут обойтись без начального толчка, так что
между ними, по существу, никакой разницы. Только в словах и терминах, больше
ни в  чем. Бенно любил жонглировать словами, он без конца подчеркивал, что к
любому  делу  и  к любой  теории  следует  подходить  критически,  в  каждой
доктрине,  в  каждой концепции  нужно сомневаться,  над  всяким  явлением  и
учением иметь мужество посмеяться, иначе нельзя встать выше их, иначе  можно
оказаться в  положении  полуграмотной деревенской  бабки,  которая принимает
любые пророчества баптистского проповедника за непререкаемую истину.
     И все ж  она видела Бенно. Маркус и Бенно стояли  лицом к лицу,  на  их
головы  и на  плечи падал снег, по обе  стороны  дороги высились заснеженные
ели. Это продолжалось десятую или даже сотую долю секунды, но убедить себя в
том, что всего  этого не было, Дагмар уже  не могла. Хотя и пыталась, собрав
всю свою  волю. Старалась изо  всех сил, как некогда школьницей ждала, чтобы
сдвинулся  с  места   трехногий  столик.  Правда,  тогда  она  хотела,  чтоб
свершилось что-нибудь сверхъестественное,  теперь же --  избавиться от того,
что уже произошло наяву. Она внушала себе, что ей пригрезилось то,  что она,
сама не  сознавая,  все время,  все  эти  три  месяца  жаждала  увидеть. Это
призрачное видение и возникло  из  ее собственных чувств и  желаний, ночь  и
снегопад способствовали тому.
     Дагмар вспомнились  рассказы  о передаче  мыслей на расстояние, об этом
писали  и ученые-психологи,  а не  какие-нибудь там  спиритические  чудодеи.
Может, Бенно тоже  думал в тот момент о ней? И мысли  его  просто передались
ей. Хотя когда перед ней возник  образ его, мысли ее в ту минуту были совсем
о другом.  О вещи сугубо  прозаической, о снеге, забившемся в ботики,  -- он
попал туда потому, что она нечаянно ступила в глубокий  сугроб, когда вместе
с  Марией ходили в кусты. В подсознании ее Бенно, конечно, всегда был рядом,
но,  возвращаясь к дровням, она особо  ни о чем не думала, скорее  вбирала в
себя  внешние проявления жизни, отмечала то, что регистрировало сознание, --
что снегопад, наверное, не  перестанет до  утра. Что надо  бы снять ботики и
выскрести снег -- мокрые  ноги  могут замерзнуть.  Думала о том, что возчица
сидит как изваяние и что в такую промозглую  погоду в тулупе до  пят никогда
не продрогнешь. Или что мужики заспорили,  и, судя  по голосу, Юлиус Сярг не
на шутку разошелся.  Если бы  в тот миг мысли ее  сосредоточились на  Бенно,
тогда легко было бы объяснить все, но так не было. А если Бенно думал о ней,
думал со  всей силой  своей любви? Почему  бы тогда его мыслям не передаться
ей?
     Усевшись  на дровни, Дагмар подобрала под себя  ноги, прижалась боком к
старухе, спиной  -- к чемоданам. Лошадь шла размеренным шагом, дровни  мягко
скользили, и  Дагмар  могла  спокойно думать. Падавший снег тоже  не  мешал,
может  только вначале,  но теперь она свыклась  с  ним. По  правде  сказать,
Дагмар и не замечала его, она уже думала о Бенно. Не доискивалась, почему он
привиделся или явился ей, думала только о нем самом. Чтобы и ее  мысли дошли
до него, где бы он ни находился, В подполье, скрываясь у какого-нибудь друга
или  томясь  в  концлагере, за  семью запорами  и  решетками,  под  надзором
охранников. Чтобы и Бенно увидел ее с такой же ясностью, как увидела его она
в ночной мгле, за пеленой снега.
     Прости, Бенно, что я  уехала  из Таллина. Я не видела тебя уже двадцать
дней и никакой весточки не  получила. Никто не знал, что с тобой. Ты сказал,
что мы уйдем вместе с фронтом, но  когда  наши войска оставляли Таллин, тебя
не было. Я не хотела уходить. С тобой ушла бы  с радостью,  но тебя не было,
Бен. До сих  пор  не знаю,  верно  я  поступила или нет. Когда однажды после
обеда   пришел  за  мной  Ян,  я  знала  это  еще   меньше.  Была  в  полном
замешательстве.  Твоя  разумная и трезвая  Даг  действовала, как  безмозглая
курица. Чувствовала,  что  должна  остаться и  что  обязана  уехать.  Хотела
поступить так,  как  счел бы  ты правильным. Ян сказал, что  ты мог  уйти  в
Россию через Нарву. Немцы перерезали Эстонию надвое, ты это знаешь. Когда Ян
говорил, все казалось  мне возможным.  Он уверял, что если я не эвакуируюсь,
то предам тебя, тебя и твои идеалы. И заверял, что тебе, Бен, будет в тысячу
раз  легче, если будешь знать, что я  в безопасности.  Я  не хотела  предать
тебя, ни за что  на свете. Теперь я знаю, что через Нарву ты не ушел. Скажи,
правильно я поступила, что послушалась Яна? Ни тебе, ни мне он не мог желать
зла.  Это  наш друг,  твой и мой  друг.  Ян предупреждал: если я  останусь в
Эстонии, мне нечего ждать хорошего. И если ты не  мог выбраться  из  Эстонии
или оказался в тюрьме -- я  ничем, даже самым малым,  не смогу  помочь тебе.
Потому что и меня сразу бы взяли, ведь я столько писала о советской власти и
столько  выступала  против  фашизма. К  точу же  еще  жена  известного  всем
коммуниста. Я не смогла бы тебя  укрыть И помочь  не  сумела бы, только тебе
было бы тяжелее. А сама по себе я 436
     могла  и в  Таллине остаться. Нет у  меня  без тебя  жизни. Если  же ты
почему-либо думаешь, что я все же должна была остаться, чтобы разделить твою
судьбу,  ты  вправе судить  меня. Тогда,  в  конце  августа, я была в  таком
смятении, не  могла трезво  все  взвесить. Мой  рассудок,  мое мужское рацио
покинуло меня. Не такая уж я  безнадежно  неженственная, зря ты подсмеивался
надо мной!
     Сегодня,  Бен,  я  видела  тебя.  В  снегопаде,  посреди  дороги.   Это
продолжалось всего мгновение, потом ты исчез,  и на дороге стояли уже совсем
другие люди.  Moil спутники,  с которыми я  сейчас иду.  Среди них  и Ян, мы
часто говорим о тебе, он  утешает меня.  Нет,  нет, нет, он не ухаживает  за
мной,  твой  друг остается  моим надежным поверенным,  без  него я  бы давно
потеряла голову. Он думает только о своих профсоюзах, страстно служит своему
делу, как истинный апостол господу богу. Тут есть еще один человек, которого
ты знаешь, -- твой товарищ по  борьбе  Маркус Кангаспуу, ему удалось перейти
фронт  и попасть в Ленинград. Из  его слов я так и  не поняла, что разлучило
вас, -- видимо, он не хочет рассказывать  мне плохого. Здесь так же, как и в
Эстонии, только снега побольше. А может,  и в Эстонии в этом году рано выпал
снег? Сказать точно,  где мы сейчас находимся,  я не  смогла  бы. Где-то  на
другом берегу  Ладоги, севернее самой  северной железной дороги, что ведет в
Сибирь. К  ней мы  должны  выйти. Для этого придется одолеть  несколько  сот
километров.  Ты,   Бен,  можешь  быть  совершенно   спокоен,   я   в  полной
безопасности.
     Ты ведь жив, Бен? Ну конечно, жив и думаешь обо  мне. Если бы  тебя  не
было и ты не  думал обо мне, то сегодня я не увидела бы тебя. (Дагмар  так и
не узнала,  думал ли о  ней в эту ночь Бенно или нет.) Мне хочется, чтобы ты
иногда тоже видел меня и знал, что со мной  ничего плохого не случилось. Ох,
как же я хочу явиться  тебе... "Суур Тылль"  без  происшествий  довез нас  в
Ленинград.  Утонуло много  пароходов, и  ты, может,  думаешь, что я  была на
одном из них? Нет, твоей Даг  выпало  счастье. Выпало ли оно тебе? Думай обо
мне, думай так, чтобы твои мысли дошли до меня и я узнала, что с тобой. Я бы
не хотела, Бен, чтобы ты сейчас мучился в концлагере.
     Если ты все же угодил к ним, то и тогда нельзя терять надежды. Война не
вечна,  Бен. Ты сказал мне,  чтобы я не слишком  горевала, когда-нибудь  все
кончится хорошо. Когда на глаза мои наворачиваются слезы, я всегда вспоминаю
эти слова, и  они придают мне смелость. Я верю,  что все будет хорошо. Верю,
подобно  старой баптистке, верю  и  хочу верить. И ты тоже верь,  даже  если
оказался  их  жертвой.  А вдруг ты ранен? Я тебя  никогда  не  оставлю, Бен,
никогда, что бы с тобой ни случилось.
     Я молила бога, чтобы ты был на свободе. Береги себя, Бен, смотри, чтобы
они  не  схватили   тебя.  Отрасти  себе  бороду  и  носи  очки,  укройся  в
какой-нибудь глуши,  где тебя не знают. В  кадриоргскую квартиру не  смей  и
ногой ступить, жильцы сразу же выдадут тебя, жильцы или  родственники судьи.
И к моей матери не ходи, ' за ней могут следить. А может, ее уже арестовали,
ужасно,  если она  пострадает  из-за меня. Я сознаю,  Бен,  что  мои  советы
лишние, ты  сам  лучше знаешь,  что делать.  Но женщины,  они  такие,  любят
наставлять.
     Я не сомневаюсь, Бен, что ты жив, Если бы я хоть чуточку была в этом не
уверена, я  не смогла бы думать так, как сейчас. И все же сомневаюсь, говорю
без утайки. Готовилась к  самому худшему, боялась, что от  меня скрывают то,
что случилось с тобой. Думала как о погибшем -- это было ужасно, Бен. Я себя
напрасно мучаю, правда ведь?
     Маркус, с  которым ты был в  одном отряде, рассказывал,  как  вы ловили
диверсантов и отправились в тыл врага. Наверное, вы плохо зналя  друг друга,
он так мало говорит о тебе. Сперва я боялась, что он не отваживается сказать
мне правду, что ты погиб. И сейчас еще порой на меня нападает  страх: может,
он  утаивает что-то. Он,  наверное,  и  не  смеет рассказать о том,  чем  вы
занимались,  какие   задания  выполняли?   И  ты  об  этом  не  говорил,  Ян
предполагает,  что  вы  создавали  партизанские   базы   снабжения   и  сами
партизанили.  Бен, тебя оставили в подполье? Я  глупая, Бен,  Только сейчас,
когда я так далеко от тебя, я поняла, что ты для меня значишь. Я люблю тебя,
Бен, и всегда буду, любить,  сколько  бы  война ни продолжалась.  Сегодня же
поговорю с Маркусом, чтобы не оставалось и малейшего сомнения.
     Знаешь, Бен, я увидела тебя  на  дороге, вместе с  Маркусом.  Вы стояли
лицом к лицу. Что бы это значило?..
     Чем  дольше  Дагмар  разговаривала мысленно  с  Бен-но, тем  больше  ее
охватывали сомнения. Теперь ей  казалось, что именно разговор с Маркусом был
причиной всего. Они, правда, и словом не обмолвились о Бенно, и все же разве
они оба не думали о нем? Не только она, но и Маркус? Этот странный человек с
сильными  руками, прикосновение которых так необычно, человек, который любит
поболтать  и пошутить. Но стоит ему оказаться  с ней  наедине, он становится
косноязычным.
     Дагмар до сих пор чувствовала его руку на своем  плече, хотя привлек он
ее к себе  лишь на секунду. В тот раз Эдит смеясь говорила, что руки Маркуса
обладают  силой  отгонять  самолеты  и  останавливать  бомбы.  Почему Маркус
задержал ее руку  в своей огромной ладони и почему она не отняла ее? А вдруг
Бенно именно потому и явился ей? Словно остерегал ее. Остерегал и обвинял.
     Эти мысли привели Дагмар в замешательство.
     Нет, нет, нет!  Все  это  чепуха.  Ничего  странного  з руках  Маркуса,
обычные  мужские руки. Просто Маркус последний, кто видел Бенно. Из-за этого
она и не отняла своей руки. Чтобы Маркус доверился ей и все рассказал.
     Дагмар уже не могла успокоиться. Когда  Мария Тихник уселась на дровни,
Дагмар сказала, что  ей  стало холодно, и слезла.  Снега  на дороге было еще
больше, ноги  проваливались глубже. И опять снег набился в ботики, но Дагмар
внимания  на это не обратила.  От сидения  нога чуточку оне