итаться  с  нами.  Потому  я  так   долго  и  сидел,  поэтому  меня  и  не
реабилитировали.  И ты не жалей меня... От лежания шалеешь, вот и мелю ни  с
того ни с сего.
     Тынупярт закашлялся, он порядком утомил себя. Ан-дреас  подумал, что на
сегодня  с  Эдуарда  довольно. Не завтра  еще  отпустят  домой,  времени  на
выяснения  довольно.  Главное,   что   лед  тронулся.   Появится  у  Эдуарда
надобность, сам заговорит. Но одно он все же хотел сказать:
     -- После того как увидел тебя в двадцать первой, у меня был  разговор о
тебе с  вашим  ротным  политруком. Сказал,  что знаю тебя, что ты  честный и
прямой человек, который рано или поздно найдет правильную дорогу.
     Эти слова  подействовали на Эдуарда странно. Он вдруг словно  бы ушел в
себя, какое-то время и слова не сказал. Весь вечер молчал, смотрел в потолок
или читал газету. Перед сном опять потребовал двойную порцию снотворного.
     Андреас Яллак спал после обеда, в больнице это вошло у него в привычку.
Вначале  врачи старались, чтобы спал он  побольше,  чтобы не волновался и не
беспокоился за себя. Едва ли дрыхнул бы он иначе целыми днями. Элла, правда,
уверяла, что  инфарктники  и  без  снотворных  и  успокоительных  спят после
приступа,  инфаркт  потрясает  человека  до мозга  костей.  Но  Андреас  был
убежден, что это  докторских рук дело. Теперь он дремал только после  обеда,
случалось,  что  и вечером  не приходил  к  нему  сон.  Вечером  обязательно
приносят  снотворное,  темную  горьковатую  жидкость,  которую Элла называет
"стопкой", но бывало, что и "стопка" не помогала.
     Послеобеденный  сон приходил сам собою, без всякой "стопки" и таблеток.
Так после  ранения было и во фронтовом госпитале, и  в  больнице в Калинине.
Больница и послеобеденный сон шли как бы рука об руку. Хотя соней он не был,
ему хватало пяти-шести часов, чтобы выспаться, в  большинстве своем на койку
он и попадал лишь после полуночи. В бытность свою волостным парторгом он был
на  ногах с раннего  утра до  позднего вечера, словно  ему надо было скотину
кормить,  спешить в  поле или на сенокос. На железной дороге часы  его сна и
вовсе перепутались. В политотдельские  свои дни  зачастую спал  в дороге, не
рассиживался в  кабинетах, предпочитал поезда, станции, депо. И на  автобазе
первые два года  были очень беспокойными. Как заведующий  отделом кадров, он
мог бы сидеть в своей шестиметровой каморке возле картотеки и  сейфа и папок
с приказами, но из-за парторгских обязанностей иногда еще  до петухов спешил
на  базу  и  уходил почти  что последним.  Потом,  когда  было  покончено  с
леваками, со спекуляцией запчастями и бензином, когда жуликов разогнали, ему
хватало и восьми  часов. Не руководи  он агитпунктом и политкружком, не будь
нештатным  инструктором райкома и лектором общества  с длинным названием, он
мог бы жить, как порядочный бюргер. Однако  он  добирался  домой лишь поздно
вечером,  дома ждали  его упреки  Наймы, жена  была уверена, что он проводит
время с другими женщинами. Самые спокойные были годы, когда Андреас учился в
республиканской партийной  школе. Ученье трудностей  не  доставляло,  у него
оставалось  время  на спорт и путешествия,  тогда он  обучал сына ездить  на
велосипеде и кататься на коньках, водил детей в  зоопарк  и кукольный театр.
Старался  помогать  жене и больше  быть с  ней вместе, делая  все,  чтобы не
распалась семья. К сожалению, пользы от этого  было мало. Во время работы на
автобазе он снова  стал учиться, на этот раз заочно, что отнимало и вечерние
и даже ночные часы. Найма  ругала  его эгоистом, который заботится  только о
себе и своей карьере,  жена  и  семья  для него ничего  не  значат. Конечно,
работа  заведующего отделом кадров  не  требовала университетского  диплома,
неполного  высшего  образования,  полученного  в  республиканской  партийной
школе,  было  достаточно,  но  он  чувствовал,  что  должен  учиться дальше.
Ограниченность  кругозора ничто не оправдывает  -- ни полученные ранения, ни
верность  революции,  ни   вкалывание   с  утра  до   ночи.  Заочно  окончил
университет, где изучал историю. Ее,  во-первых, можно  было изучать заочно,
во-вторых, она интересовала  его, история казалась ему наукой, которая  дает
необходимую основу  для  понимания, сложных современных  проблем,  заостряет
взгляд для проникновения в  социальные связи.  Преподаватель кафедры истории
партии в  университете, так же,  как Андреас, служивший в Эстонском корпусе,
советовал ему оставить  практическую партийную  работу и  заняться  историей
партии. Стать  преподавателем или исследователем  или  тем и  другим вместе.
Хотя жажда новых знаний и была велика, хотя все свободное время он копался в
книгах, Андреас не хотел ограничивать свою жизнь четырьмя стенами, тем более
погружаться в пыльную тишину архива, научным работником  по призванию он  не
был. Лектором еще возможно,  только  не преподавателем узкой  специальности,
человеком, из года в год читающим один и тот же курс. Его увлекали проблемы,
которые заново вставали каждый день, он любил объяснять,  спорить, решать. В
радостные  минуты,  видя  результаты  своего  труда,  Андреас  считал  своич
призванием именно живую  работу с людьми.  Надобность все время находиться в
гуще людей Андреас Ял-лак  ощутил  особенно остро, когда  вынужден был из-за
болезни отказаться от партийной работы. Возясь с кирпичами, кафелем, глиной,
шиберами,  заслонками и печными  плитами, он все  время чувствовал, что  ему
чего-то не  хватает.  Сперва думал, что это  головная боль  и  недостаточная
сноровка мешают получать полную радость от дела, которым он  занялся. И лишь
после того, как он снова  стал выступать с лекциями, Андреас  понял, чего не
хватало ему.
     Впрочем, Андреас  после обеда не сразу укладывался спать. Да и что  там
было  укладываться,  все  равно  лежал  в  одном  положении,   спал  он  или
бодрствовал. На ночь просил чуть опустить изголовье, утром -- поднять  выше,
другой разницы  между днем  и ночью  не  было. -Большее время  читал.  Чтобы
удержаться от курения  и  сна.  Желание курить ему удалось подавить, сигарет
под  рукой все равно не было, но сон, несмотря  на чтение,  брал верх.  Элла
успокаивала его и говорила, что сон --  это выздоровление, пусть не отгоняет
сон, ведь  спит  он  и  ночью,  хоть и  с  помощью "стопки".  Элла  верила в
"стопку",  верила во все,  что делала самя или советовала  делать больным. И
он, Андреас, верит и сейчас, но уже не вслепую.
     Иногда  Андреасу  казалось,  что  он  потому спит  теперь столько,  что
переутомил себя,  не думал об отдыхе. Человек  должен  отдыхать каждый день,
хотя бы часок, хотя бы полчаса. Он не считался с этим, верил, что достаточно
будет ночных часов. Чем он занимался после официального рабочего дня?. То ли
на собраниях сидел, беседы проводил, то ли к лекциям готовился. Больше всего
свободного  времени   отнимали  лекции.  Андреас  удерживался  от  повторных
переписываний  прежних  текстов. А  если и  впрямь выдавался иногда  вечером
свободный часок, то утыкался в книги. В голове все время вертелись одни и те
же  мысли. Это заметила и Маргит,  которая как-то сказала ему: "Ты обнимаешь
меня, а сам думаешь о другом.  Может, я уже стара  или тебе быстро надоедает
любая женщина?" -- "Дело не в  тебе, -- ответил тогда  Андреас, -- просто не
доделанное  днем  не  дает  покоя  и   вечером",  --  "Вечером  нужно  уметь
переключаться на  другую волну,  иначе мы  быстро  износимся, -- с житейской
умудренностью поучала Маргит. -- Ты все слишком принимаешь к сердцу". Но он,
Андреас, не был хорошим учеником. Или*  Маргит была не в состоянии захватить
его целиком? Или он сам не способен был больше на безоглядное чувство? Найма
обвиняла  его  в том, что хоть  он и  коммунист, но к жене относится  как  к
подстилке. Он жеребец, а не человек. Что такое любовь, этого он  не знает. И
свою  довоенную   девчонку,  по  которой  до  сих   пор  плачет,  не   любил
по-настоящему,  просто не смог взять  Каарин; если бы он завладел ею,  через
несколько месяцев и она надоела бы. Андреас тогда страшно рассердился, о чем
сожалел потом,  так  как  Найма  обнаружила его  слабое  место  и всякий раз
колола, когда у них возникала ссора.
     И третий секретарь укома обвинял его примерно в таком же духе. О Каарин
он,  естественно,  не говорил,  но  если  бы  знал их историю, наверняка  не
преминул  бы использовать  ее. Третий  секретарь укома  о  своем  авторитете
весьма заботился и к каждому  возражавшему относился как к человеку, который
подрывает его авторитет. Третий секретарь укома повел речь  вокруг да около,
примерно так: пусть товарищ Яллак не забывает о бдительности, колобродить по
ночам парторгу волости опасно. Даже днем глаза у него должны быть  и на лбу,
и   на  затылке,  бандиты   бродят  повсюду.  А  товарищ  #л.-лак  по  ночам
предпринимает всякие похождения. Пусть товарищ Яллак не забывает и то, что в
Таллине у  него жена.  "Что останется от  авторитета  партии,  если  женатый
парторг носится по волости, как пес во время собачьей свадьбы?"  -- "Жена не
хочет ехать в Руйквере, что же  мне  теперь  делать?" -- вспыхнул тогда  он,
Андреас. Третий  секретарь  в  свою очередь  повысил  голос и  выпалил,  что
настоящий  коммунист  управляет  своими страстями и  желаниями. Он говорил о
бдительности, о классовой  позиции, которую кое-кто из молодых  героев войны
позабыл в  постели  кулацкой дочки.  "А в  постели  бедняцкой  дочери  спать
можно?" -- спросил Андреас, Конечно, он вел себя вызывающе, но он не выносил
ханжества.  Третий секретарь сам любил  пушить хвост. И если бы он, Андреас,
гонялся  по волости, валялся бы  в  постелях с кулацкими дочками.  Он  ходил
только к почтарше, муж которой погиб на мысе Сырве. Почтар-ша сводила  его с
ума, с ней он забывал про все. Про лесных братьев, про незасеянные поля, про
несданные  центнеры  зерна  и невыполненные планы лесозаготовок. Была  ли  у
молодой вдовушки  сила такая, а он еще такой молодой  был, что все остальное
отступало. У  овдовевшей  молодушки имелись  и другие обожатели,  одного, по
крайней  мере, Андреас  знал, но  после знакомства  с ним, с  Андреасом, она
других отшила.  "Выбирайте  слова, не забывайте,  что перед  вами  секретарь
укома,  Я  говорю  с  вами как  мужчина с  мужчиной..." -- продолжал  третий
секретарь. "Нет, вы не говорите со мной как мужчина  с мужчиной, --  прервал
Андреас,  --  вы орете как  начальник  на  подчиненного".  --  "Видимо,  нам
придется  поговорить  с вами на  бюро". -- "Предупредите дня  за два,  чтобы
приехать вовремя". Андреас с  ходу  повернулся и выскочил из кабинета. После
он жалел о том, что вспылил. Наедине с собой пожалел, не на  заседании бюро,
объясняться  на   бюро  укома  его  не  вызывали.   Он  знал   сам  о  своей
вспыльчивости, старался сдерживать  себя,  но, к сожалению,  отпускал иногда
вожжи. Еще отец переживал за его несдержанность. "Будто пшикал-ка, -- не раз
говорил он сыну. -- Далеко не уйдешь так". -- "А  как далеко я должен уйти?"
-- "Достичь того, что наметил себе".  Отец умел остудить его, хоть ни разу и
не крикнул,  что я, мол, отец и поэтому ты обязан слушаться  моего слова.  А
вот он,  Андреас, сыну своему рубанул именно  так. Отец сумел  воспитать его
лучше, чем он, Андреас, воспитал  своего сына,  хотя отец был печником, а он
считает  себя воспитателем и наставником других.  Отец  пил, но печи  свои и
плиты складывал в срок и делал их умело. Без  всякого увещевания отец научил
его  уважать  труд.  "Человек  слаб,  --  философствовал  он спьяну,  --  но
настолько  уж слаб он быть не смеет,  чтобы оставить свою работу несделанной
или сделать  ее небрежно или кое-как". Разве  он, Андреас, делал свою работу
небрежно или кое-как, что не привил сыну трудолюбие?  Андрес -- жена хотела,
чтобы сын, их первенец, носил его, отца, имя,  только на  эстонский, а не на
польский  манер,  и  это  было  самое теплое  воспоминание  их общей  жизни,
--Андрес  говорит  о  работе  так, как говорил  в свое  время  Таавет,  мать
которого, чтобы дать ему образование,  гнулась за  троих в прачечной. Работа
--  забава для дураков.  Эти слова  Таавета Андреас  слышал от сына  не раз.
Таавет видел, что надрываться,  как мать, далеко  не уйдешь. Таавет же хотел
вырваться  из пригорода, подняться  высоко,  поэтому и  презирал  физический
труд, который никому не давал крыльев. Теперь, когда Таавет  взлетел высоко,
он  стал  хорошим  тружеником  на своем  посту, теперь  он  уже не  стыдится
вкалывать. У Таавета была, По крайней мере, какая-то своя цель, у Андреса же
вообще никакой цели. "Далеко не уйдешь так", -- попытался было  он, Андреас,
воздействовать на сына словами Своего отца. "А как далеко я должен уйти?" --
спросил  Андрес его же,  Андреаса,  собственными  словами, что даже  тронуло
как-то:  "Достичь того,  что ты наметил себе", --  употребил он снова  слова
отца,  на  что  сын  заявил, что  у него  нет. никакой  цели, что  он  хочет
оставаться  самим  собой. "А  что это значит --  оставаться самим собой?" --
спросил Андреас. "Этого  я  не знаю еще, --  упрямо ответил пятнадцатилетний
Андрес. -- Только  тупым  чиновником,  как  мама,  или  слепым  исполнителем
приказов, как ты, я быть не желаю".  Для пятнадцатилетнего парнишки это было
сказано сильно. В  тот раз  Андреас не крикнул,  что он отец и его отцовское
слово  закон.  Тогда  он  старался  убедить  сына, объяснить  ему,  что  тот
ошибается. Найма,  конечно, называла свою работу  тупой и утомительной,  она
работала в пищетресте  бухгалтером, но он, Андреас, никогда  не считал  себя
слепым  исполнителем  приказов.  Сперва  он  подумал,  что  сын,  видно,  от
кого-нибудь  слышал  такое  высказывание.  Чувство   дисциплинированности  и
единства коммунистов иногда пытаются очернить. Но потом вспомнил, что слепой
исполнитель приказов  --  это  слова  Наймы. Еще когда  назначили  парторгом
волости," жена называла его слепым  исполнителем  приказов.  Ясно, что  и за
глаза, при сыне она называла  его так. Найма не  понимала, что, плохо говоря
об отце, она подрубала сук, на котором сама сидела. Ревность словно ослепила
ее. В тот раз  он, Андреас, сказал  сыну, что он  и сам не желает быть тупым
ломовиком или слепым исполнителем указов, что это верный взгляд на жизнь. Но
верно и то,  что  истинное удовлетворение человек обретает в работе, что  ни
одно другое дело не доставляет такого большого и устойчивого удовлетворения,
как работа, которую человек выполняет не тупо, не механически, а с интересом
и горением. Андреас рассказал сыну, что в школе  он мечтал стать художником,
многие удивлялись фигуркам, которые он лепил из глины. На уроках рисования и
труда его всегда  ставили в пример.  .Он мечтал о художественно-промышленном
училище,  но  вмешалась  война. "Хотя вряд ли из меня вышел бы скульптор, --
признался он сыну,  -- в войну и после нее я не вспоминал  про  свое детское
увлечение. С  человеком,  у  которого  подлинное  художественное  призвание,
такого бы не случилось. Меня увлекли  дела, которыми мне пришлось заниматься
после войны. Раньше  я в  селе не жил и на первых порах  казался  крестьянам
слишком хрупким и запальчивым,  они  сторонились меня. Постепенно я научился
быть более  терпеливым,  позднее  количество  моих  сторонников  значительно
увеличилось.  Я не чувствовал себя слепым  исполнителем приказов, я выполнял
свою  работу от всего сердца, чувствовал  себя пионером новой жизни". Еще он
говорил, что внутренний долг  коммуниста в том, чтобы делать то, что от него
требует партия. Важно,  чтобы при распределении  партийных поручений  хорошо
знать людей и всегда учитывать их возможности и желания. Когда  его посылали
парторгом волости, все это приняли во внимание. Он, правда, был горожанином,
но в армии он приобрел  опыт  партийной работы.  Учли и другие его качества.
Даже то, что метко стрелял  и  в случае опасности  не  терял  голову. "Моего
предшественника, прежнего  парторга, бандиты застрелили и подожгли  дом, где
заживо сгорели жена его и трехлетняя дочь. И в меня стреляли несколько  раз,
моего  отца,  как  ты знаешь, застрелили.  Каждый раз,  когда меня  пытались
убить, я все  яснее понимал, что должен  оставаться в Руйквере, что я  нужен
здесь". Может,  он и смог бы  что-нибудь объяснить сыну -- Андрес слушал его
внимательно, но появившаяся в дверях Найма свела  на нет все его усилия. "Не
лесные братья,  а  потаскуха с  почты держала тебя  в Руйквере", --  поддела
Найма, и сын, ухмыляясь, исчез в соседней комнате.
     В тот  раз Андреас готов  был ударить жену, уже и руку  занес, но сумел
овладеть  собой.  У третьего  секретаря  не  сдержался.'Если бы  не от всего
сердца работал, не вспылил бы в его кабинете. Душа Андреаса не  выдерживала,
когда он  ощущал  в разговоре с вышестоящими работниками начальственный тон,
слышал покрикивания  и  угрозы. Чем выше пост человек  занимает, тем большим
кругозором  и  более глубокими знаниями марксиста он  должен обладать. Любая
дисциплина должна опираться на  сознательность и убеждение,  а не на команду
"запрещаю  --   приказываю-".  На   уездной  партийной  конференции  Андреас
критиковал посланного из  Таллина уполномоченного,  который пытался угрозами
заставить крестьян подписаться на заем. "Уполномоченные приезжают и уезжают,
--  говорил Андреас  на  конференции,  -- а  мы, местные  коммунисты, должны
работать  дальше,  должны  привлекать  на  свою  сторону  крестьян.   Угрозы
отталкивают  людей,  устрашение --  это вода на  мельницу бандитов,  которые
запугивают людей: подождите, мол, рано или поздно всех вас сошлют в Сибирь".
Третий  секретарь  был  в глазах Андреаса  именно  подобным  уполномоченным.
Андреас прекрасно сознавал, что за каждым шагом  парторга следят, он боролся
с  собой, но вдовушка  с  почты неудержимо влекла  к себе.  Порой парторга и
впрямь  видели на зорьке в деревне. Не  будь он  в другом  тверд,  не наведи
порядка на коннопрокатном пункте, заведующий которым привык брать за лошадей
взятки, и на маслобойне, где произвольно определяли процент жирности молока,
если бы  он  не  требовал  справедливости при  установлении  норм  хлебо-  и
лесозаготовок, то его песенка в Руйквере  скоро была бы спета. Может, больше
всего  авторитет  Андреаса поднялся  после того, как  он  обуздал  бандитов.
Вместе с уполномоченными милиции организовали вооруженный  отряд,  прочесали
как следует леса,  пока  не  захватили  спящими  в  бункере  четырех  пьяных
лесо-виков,  которые,  как  выяснилось  на  следствии,  ограбили  магазин  в
Тээристи и убили в совхозе кассиршу, мать пятерых  детей. После того как был
схвачен  Мызаский Сассь,  в  лесных  деревнях вздохнули  с облегчением.  Сын
владельца Руйквереской мызы, Мызаский Сассь, дезертировал  в начале войны из
Ягалаского лагеря, при немцах руководил в полицейском батальоне карательными
операциями,  два  года он  люто терроризировал округу, о  его  делах  ходили
всякие ужасные  слухи. Андреас упрямо сносил упреки  укома и не  торопился с
инициативной  группой  по  созданию  колхозов.  Тем,  кто  обвинял  его,  он
советовал  вчитаться в статьи Сталина  "Головокружение от успехов" и  "Ответ
товарищам    колхозникам",    в   которых   звучало    предостережение    от
администратианого давления  и подчеркивалось, что при  организации  колхозов
нельзя нарушать  ленинский  принцип добровольности. Третий  секретарь  укома
нашел  подходящий  момент,  чтобы свести счеты с Андреасом. Он назвал Яллака
демагогом, который  не  понял  диалектики в  произведениях Сталина.  Если бы
первый секретарь укома, бывший полковой парторг, не защитил его, то Андреаса
сняли  бы   с   работы.  В  марте   сорок  девятого  Андреас  сумел  уберечь
Пыллумяэского Яску от высылки. В следующем  году -- тогда Андреас уже учился
в Таллине, в  партийной  школе, -- его на партийном  уездном активе за глаза
обвинили в пособничестве кулакам, и  Андреасу  пришлось давать объяснения на