своем доме, дожидаясь, пока  подействует  инфекция.
После этого  уже  легко  было  восстановить  руки.  Однако  пока  все  это
происходило, мы с Еленой разрешили  матери  ребенка  жить  с  нами.  Елена
бранила меня за это, пилила днем и ночью,  обвиняла  в  том,  что  я  хочу
переспать  с  матерью  ребенка.  Она  была  убеждена,  что  мои   действия
объясняются сексуальной привязанностью к  матери  ребенка.  Я  не  мог  ее
разубедить, и так как считал, что  вернуть  ребенку  здоровье  важнее,  не
обращал внимания на жену. Этот случай в конечном счете и привел к разводу.
     Список таких случаев, когда приходилось делать моральный  выбор,  все
рос. Я много раз бывал в такой  ситуации,  и  тот  Анжело  Осик,  которого
показала мне Тамара, был совсем не таким,  каков  я  на  самом  деле.  Тот
Анжело казался слишком мягким, слишком великодушным, легко отдающим. Я  не
мог понять, почему  Тамара  сообщила  мне  сильное  чувство  вины,  почему
пригрозила:
     - Если ты мне откажешь, я умру.
     Анжело, которым я был раньше, не мог  устоять  перед  такой  угрозой.
Однако я уже не был тем человеком.
     Я вспомнил также еще несколько важных  случаев  морального  выбора  -
случай, который определил мою последующую карьеру. Это  произошло  в  моем
детстве, когда я был свидетелем расстрела Батисто Сангриентос,  семейства,
убивавшего людей ради частей их организмов. Один  из  казненных  мальчиков
был моего возраста, его звали Саломон Батиста. Он  любил  грубые  шутки  и
всегда был главарем среди детей. С ним мы всегда попадали в  неприятности.
У Саломона была огромная энергия и большая физическая сила, и в спорте и в
драках он всегда побеждал. Я пришел в ужас, когда капитан выстроил их всех
в ряд, когда Саломон просил о милости и цеплялся за  отца,  просил,  чтобы
его убили вместе с отцом. Я видел,  как  Саломон  от  страха  обмочился  в
штаны, смотрел, как капитан приказал своим людям прицелиться и стрелять. А
когда расстрел закончился и семья Батисто лежала на  земле,  я  подошел  к
Саломону и посмотрел ему в глаза. Лицо его было окровавлено, словно кто-то
провел по нему кровавой тряпкой, это была кровь его братьев. Я  смотрел  в
глаза Саломона и видел, как они стекленеют. Руки его все еще дергались. Он
умер всего три минуты назад, но глаза уже так остекленели, словно он мертв
несколько часов. В воздухе стоял сильный запах крови. Я смотрел  на  него,
понимая, что у меня на глазах произошло чудо: перестал  существовать  этот
энергичный молодой человек. У меня на глазах дух  оставил  его  тело.  Мне
казалось чудом, что он умер. Но я понял:  гораздо  большее  чудо,  что  он
вообще жил. И вот в этот момент, в возрасте двенадцати  лет,  я  поклялся,
что всю жизнь буду бороться ос смертью.


     Изображения перестали  возникать.  Но  запах  крови  остался.  Тамара
смотрела на меня, сидя скрестив  ноги  на  пыльной  равнине.  Над  головой
вились чайки.
     - Так быстро кончилась лента? - спросила она.
     Гнев охватил меня. Я чувствовал, что насилие затронуло глубины  моего
существа. Я хотел увидеть свою семью,  узнать,  что  с  ней  было  дальше,
увидеть, как обернулась ее жизнь.  Но  она  мне  не  показала  этого.  Она
говорила, что сама утратила сорок процентов памяти,  но  мне  не  показала
даже шестидесяти процентов. Показала лишь  столько,  чтобы  я  понял,  как
много утратил. Мне было больно из-за этой утраты.
     - А как же мой отец, моя сестра? - спросил я. -  Ты  не  вернула  мне
воспоминания о них. Только периферийные воспоминания.
     Тамара фыркнула.
     - Не повезло, старик. Мой мозг поджарили.  Я  понятия  не  имею,  что
сохранила, а что потеряла. Мне это не казалось важным.
     Я не верил ей, не верил, что она  способна  на  такую  черствость.  Я
однажды заметил, что мы всегда пытаемся представить тех, кого хотим убить,
лишенными человеческих качеств. И  подумал:  может,  она  в  глубине  души
ненавидит меня, не считает человеком и потому продолжает  меня  мучить.  И
меня наполнило чувство ужаса и потери. Я хотел вернуться на  Землю,  найти
свою семью. Корабли готовы к возвращению, но на них будет  полно  японцев,
ненавидящих нас за то, что мы  сделали.  В  этих  кораблях  я  никогда  не
доберусь домой  живым.  И  даже  если  доберусь,  смогу  ли  найти  семью?
Викториано будет уже стариком. Даже Татьяне будет около шестидесяти.  Если
она меня и помнит, то никакой эмоциональной привязанности ко мне у нее  не
будет. Да и Панама не будет той же самой.
     Я не могу вернуться. А Тамаре все равно. Она использовала  меня,  как
тряпку, и выбросила.
     - Шлюха! - закричал я. - Шлюха!
     Зубы мои застучали, и мир покраснел. Я увидел  ее  как  в  тумане.  И
отключился.
     Встал со стула и бросился к ней. Я свободен! Я  свободен!  Она  сняла
запрет, который мешал мне напасть на нее. И я ударил ее по  лицу.  Раз.  И
другой. И третий. Ее инвалидная коляска развернулась. Капли крови брызнули
из носа. Но я хотел убить ее. И не просто убить. Поиск. Я  схватил  ее  за
горло, оно оказалось теплым, мягким и хрупким.  Я  могу  сломать  ей  шею,
сообразил я и начал медленно и целенаправленно сжимать.
     Нужно много времени, чтобы задушить человека.
     Голова ее откинулась, лицо покраснело. Она смотрела на  меня.  Я  был
холоден и отчужден. Одна-единственная слеза выкатилась из угла ее глаза.
     И я вспомнил другую Тамару, ту, что дала мне ощутить свою неумирающую
страсть, ту, что говорила:
     - Научись бегло владеть мягким языком сердца.
     Вспомнил, как она смотрела на меня в симуляторе, смотрела с  жалостью
и сочувствием, словно я изорванная и выброшенная кукла. Она знала,  что  я
убиваю ее, потому что именно она убила меня. И хотела, чтобы я жил, потому
что она украла у  меня  жизнь.  И  плакала  она  потому,  что  знала,  как
уничтожила меня. Я  снова  увидел  в  ее  глазах  боль.  Даже  сейчас  она
манипулирует мной и плачет, потому что снова уничтожает меня.
     Она хотела, чтобы я убил ее. И знала, чего это будет стоить мне.
     Я ахнул и отдернул руки. Она хотела умереть  в  Панаме.  Предпочитала
умереть, чем оказаться в мозговой сумке, но не могла сама  убить  себя.  И
освободила меня, потому что хотела умереть.
     - Кончай! - послышалось из ее микрофона, как только ее  легкие  снова
обрели способность дышать. -  Ты  меня  ненавидишь!  Разве  ты  можешь  не
презирать меня?
     Она права. Я больше не привязан к ней.  Я  чувствовал  себя,  как  на
острие иглы. Прежний Анжело не мог убить ее. Но я изменился с тех пор, как
встретился с Тамарой. Теперь я чувствовал, что способен убить ее. И не был
уверен, что буду испытывать угрызения совести. Но выбор у меня  свободный.
Я отступил, решив навсегда отказаться от оружия.
     - Нет, - сказал я. - Ты знаешь, какие у Гарсона  планы  на  тебя.  Ты
знаешь, в какую тюрьму он тебя поместит...
     - Кончай - немедленно! - кричала Тамара.
     - ...и знаешь, что с Пекаря нам не уйти. И  хочешь,  чтобы  я  казнил
тебя. Милосердное убийство...
     - Убей меня, пока не  будет  слишком  поздно!  Гарсон  заставит  меня
причинять боль другим - их будет бесконечно много!
     - Но я предан жизни! - крикнул я, хотя чувствовал, что это  неправда.
- Ты будешь жить!
     Тамара смотрела на меня, и слезы катились  по  ее  щекам.  Потом  она
рассмеялась - смехом боли и презрения к себе.
     - Ты с ним. С Гарсоном. В Панаме мне был нужен человек, который  спас
бы меня. Большой и сильный. А ты был единственным подходящим куском  мяса.
Когда ты подключился там в последний раз, я на самом  деле  подумала,  что
это Эйриш и что он пытается убить меня.  Поэтому  я  напала  на  тебя.  Ты
потерял сознание. И я увидела, что ты лежишь на полу, а  Эйриш  жив.  -  Я
кивнул, вспоминая, как все это было на самом деле.  -  Я  была  больна.  И
страшно устала. Хотела убежать. Хотела, чтобы Эйриш умер. Ты  не  стал  бы
увозить меня. Не стал бы убивать ради меня. - Она  всхлипнула.  -  Я  была
больна. В лихорадке... я была вне себя. И дала  тебе  глубокую  программу.
Запрограммировала тебя, чтобы ты отвез меня в  райский  сад.  И  посмотри,
куда ты привез меня!
     Из ее микрофона послышался презрительный смех.
     Я посмотрел на нее - она в инвалидном  кресле,  в  бесполезном  теле,
неспособная двигаться, совершенно уничтоженная. А еще через несколько дней
- я знал это - Гарсон заключит ее в  кимех,  а  этого  она  боится  больше
всего. Все ее хитрые планы ничего ей не дали. Она сказала:
     - Итак. Ты можешь не убивать меня. Ты уже отомстил.
     Все мои добрые намерения не привели ее ни к чему. Это правда - теперь
она попала в свой худший кошмар.
     - Да, я отомстил, - ответил я. - Ты больная и жалкая женщина. С  того
времени, как мы встретились,  ты  считала,  что  смерть  -  ответ  на  все
проблемы. Какая ограниченность! Какая тупость!
     - Ты не понимаешь, что может сделать со мной  Гарсон.  Не  понимаешь,
что означает для меня киборгизирование! - воскликнула Тамара.
     - Я встречался и раньше с пуристами тела. Твои страхи  не  оправданы.
Тебя поместят в клетку, где ты никому не сможешь вредить, -  ответил  я  и
повернулся, собираясь уходить.
     - Ты ошибаешься! - сказала Тамара. - Я не хотела вредить тебе. Я была
испугана, больна, не знала, что делать. Но клянусь, я  никогда  не  хотела
причинить тебе вред!
     Я вспомнил нашу встречу в симуляторе, когда  она  показала  мне,  что
значит жить. И понял, что она пыталась загладить свою вину. Я остановился.
     Она продолжала:
     -  Тебе  никогда  не  приходилось  испытывать  воспоминания   другого
человека. - Ты никогда не сживался  с  чужими  мыслями.  Считал,  что  все
думают так же, как ты. Но я побывала во многих сознаниях, была  свидетелем
такого образа мыслей, который привел бы тебя в ужас. Я  побывала  в  мозгу
военных киборгов. Военные хирурги удалили часть их гипоталамуса, химически
прекратили выделение определенных гормонов, полностью отрезали их от  мира
эмоций. И так как они не способны чувствовать, не могут сочувствовать, они
утрачивают всякое сходство с человеком.
     Я повернулся к ней. Слишком часто я был близок к социопатии, чтобы ее
слова  не  встревожили  меня.  Я  неожиданно  понял,  почему   перспектива
заключения в кимехе приводит ее в такой  ужас,  почему  она  так  отчаянно
бросилась бежать от Джафари, почему параноидально обвиняла меня в том, что
я киборг.
     - Это правда, - сказала Тамара. - Военные предпочитают такой  способ.
Это позволяет им легче выполнять работу. Когда ты доставил  меня  Гарсону,
он пообещал мне свободу. Пообещал отпустить меня, если я ему помогу. Но ты
видишь, как он держится за меня. Он меня никогда не отпустит. И  постоянно
ворчит из-за  сохранившихся  у  меня  остатков  морали.  Я  слишком  часто
отказывалась от его  предложений.  Если  он  поместит  меня  в  кимех,  то
превратит  в  военную  модель.  И  постепенно  мне   станет   все   равно.
Человеческое сознание, эмоции  людей  для  меня  станут  только  объектами
манипулирования. Я стану бесконечно более злой и сильной, чем кажусь  тебе
сейчас.
     Я обдумал ее слова. Военная тренировка Мотоки  подействовала  на  мою
хрупкую мораль. Всего две недели тренировок, и я понял, что навсегда теряю
способность к сочувствию. А что произойдет,  если  эта  способность  будет
ликвидирована хирургическим  путем?  Сколько  продержится  Тамара?  Вообще
любой человек?
     - Значит, я должен найти способ освободить тебя, - сказал я.
     - Если не сможешь, - ответила Тамара, - я предпочитаю умереть.
     - Понимаю, - сказал я, зная, что в таком случае я должен  буду  убить
ее. - Сколько человек знают о твоей роли в разведке? - Тамара назвала  мне
шесть имен, все ближайшие советники Гарсона. Я направился к выходу. И  тут
мне пришла в голову еще одна мысль. Я понял, кто еще оказался ее  жертвой.
- В обмен ты должна вернуть воспоминания Абрайре Сифуэнтес!
     Тамара удивленно мигнула, но больше никак  не  показала,  что  поняла
меня. Я подумал, что она отрицает, будто что-то отбирала  у  Абрайры.  Она
спросила:
     - А зачем?
     Я крикнул:
     - Какое право ты имеешь отбирать ее прошлое?
     - Я убрала только болезненные воспоминания, воспоминания о насилии, -
защищаясь, сказала Тамара. - Сняла боль! Если у тебя пациент с  раком,  ты
вырезаешь опухоль. Эти воспоминания пожирали ее, как рак. Никто не  должен
страдать так, как страдала она!
     - Ты и Гарсон - вы не отличаетесь друг от  друга!  Ты  хочешь  играть
роль Бога!
     Тамара мягко ответила:
     - Тогда позволь мне быть добрым Богом. Подумай,  о  чем  ты  просишь!
Хочешь, чтобы я вернула  ей  боль?  Хочешь,  чтобы  это  было  ценой  моей
свободы? Тогда освобождай меня! Давай! Но тебе придется увидеть,  как  она
умирает внутренне!
     Я вышел из помещения и пошел по улицам Хотоке но За. Права ли Тамара?
Надо ли возвращать Абрайре воспоминания, которые убьют ее? Я не знал.  Это
будет жестоко. Даже трудно представить себе, насколько жестоко.
     Небо потемнело, затянутое красными  облаками  пыли.  Мне  нужен  план
освобождения Тамара. И нужна уверенность, что этот план  сработает.  Самое
простое решение - убить Гарсона и техников, знающих о способностях Тамары.
На моих руках и так много крови. А я предан жизни. Потребовалось несколько
часов размышлений, пока страх Гарсона перед  Тамарой  не  подсказал  более
трудное, но морально более правильное решение. Я видел, что может  сделать
его страх перед Тамарой, и  подумал:  "Почему  не  лишить  Гарсона  и  его
советников способности передвигаться и не дать Тамаре  возможности  убрать
из их сознания все воспоминания  о  ней?"  Тогда  никого  не  нужно  будет
убивать, никто не пострадает.
     Я взглянул на часы. Тамара работала  со  мной  быстро.  Вся  операция
займет у нее всего несколько часов. Может, даже  меньше.  И  тогда  Тамара
сможет жить на Пекаре, как все остальные.
     Я вернулся в больницу, позвонил на "Харон" и запросил все медицинские
данные о Тамаре. Как я и думал, они загадочно исчезли незадолго до  нашего
прибытия на Пекарь. Но сохранился ее генотип и индекс клеточных  структур.
Я  пошел  в  отдел  генетической  инженерии  больницы,   ввел   данные   в
генетический синтезатор и начал создание клона. Если  хочу,  чтобы  к  ней
вернулась способность ходить, нужно ввести новые клетки в мозг,  взятые  у
клона, понадобится стимулятор роста нервных клеток. Все это займет  время,
вероятно, несколько недель.
     Я запросил данные о тех, кто  знает  о  роли  Тамары  в  разведке,  и
постарался запомнить  их  лица.  Изготовил  партию  слабого  нейротоксина,
который парализует человека, попадая ему в кровь. Их шестеро,  и  я  знал,
что мне потребуется помощь. Я принялся обдумывать свои возможности.  Нужны
такие, кто не станет задавать вопросов. И  очень  сильные.  Четверо  химер
привязались ко мне. Мигель жив; он побывал в больнице с  большой  раной  и
целый день, лежа на кровати, не отрывал от меня взгляда.  Об  остальных  я
ничего не знал. Но по вечерам на холме у костров сидят люди.  А  я  теперь
знаю, как привязывать к себе химер. Мысль эта вызывала во мне  отвращение,
но я знал теперь, как получить помощь.
     В этот вечер я отправился к лагерным кострам. Как обычно, вокруг  них
собралась тысяча наемников. Они сидели  вокруг  костров,  разговаривали  о
сражениях, рассказывали анекдоты и пели песни. Я встретил Мавро и  немного
посидел с ним. Он был угнетен и печален. Сказал:
     - Мне так и не удалось стать офицером, а теперь война кончена. Что же
мне делать?
     У меня не было ответа на это.
     Появился Гарсон, вместе в ним везли в  коляске  Тамару.  Гарсон  тоже
знал, что нужно сесть так, чтобы в  темноте  сзади  освещались  его  седые
волосы. Он хотел, чтобы как можно больше  химер  привязалось  к  нему.  Он
казался очень спокойным, расслабленным.  Я  старался  не  смотреть  в  его
сторону.
     Подошла Абрайра, принесла мясного  бульона  и  села  рядом  со  мной.
Говорила мало. Я слушал пение. Абрайра вымыла  волосы,  и  от  них  хорошо
пахло.
     - Я тебя теперь редко вижу, - сказала она.
     - Я работал в генетической лаборатории, делал клон Перфекто.
     - Весь день? Ты собираешься создать целую армию? Сколько  копий  тебе
нужно?
     Я рассмеялся.
     - Просто следил, как растут зиготы, хотел  убедиться,  что  все  идет
нормально. Вероятно, две. Я сделаю близнецов.
     - Ты знаешь, в больнице есть целое крыло с  инкубационными  камерами.
Оно запечатано уже восемьдесят лет, но оборудование действует.
     - Знаю, - ответил я.
     - Если тебе понадобится помощь  в  выращивании  детей,  я  готова,  -
сказала она. Она сидела очень близко, вступила на мою телесную территорию.
Я понимал, каково химере вступать в такую близость. Взял ее за руку, и она
сжала ее.


     Этим же вечером я встретился с Мигелем и еще двумя привязавшимися  ко
мне химерами, но не  говорил  о  своих  планах  относительно  Гарсона.  Мы
говорили о прошлом и еще больше подружились.
     Мне не нравилось то, что я делаю, планируя освобождение Тамары. Я был
смущен. Не понимал до конца,  почему  пытался  спасти  женщину  ябадзинку,
почему вообще заботился обо всех  них.  Если  я  делал  это  только  из-за
программы Тамары, тогда моя мораль ничего не стоит. Убивая Эйриша, я делал
это из-за Флако. Когда я убил Хуана  Карлоса,  то  сделал  это  ради  себя
самого. А когда спасал женщину, то думал, что делаю это  потому,  что  она
человек. Это совсем не связано с программой Тамары. Лишь однажды я пытался
убить из-за женщины - это случай с Люсио. И  я  понял,  что  нечто  другое
подействовало на  мою  решимость  убивать:  радикальная  программа  Тамары
убедила меня, что до некоторого предела  мы  программируем  себя  сами.  В
течение жизни мы вырабатываем образ мыслей. И не потому ли я  убивал,  что
тренировался в насилии, как  сказала  она?  И  прекратил  тренироваться  в
насилии, когда понял, как оно действует на меня.
     Я поклялся упражняться  в  сочувствии,  создать  глубокую  программу,
которая изменит всю мою жизнь; так слабак в пятьдесят килограммов начинает
наращивать мышцы, чтобы стать самым сильным человеком в мире.  На  примере
Абрайры я видел, что эта способность к сочувствию  не  обязательно  должна
быть врожденной. Ее можно выработать. Я чувствовал себя так,  словно  стою
на вершине холма, от него вперед уходит золотая дорога, и я  вижу  на  ней
человека, каким когда-нибудь стану.
     Наше  общество  в  Панаме  прославляло  противоречивого  человека   -
человека из стали и бархата. Я знавал людей, которые пытались быть  тем  и
другим. И насколько мне известно, это никому не удавалось. Я видел  также,
что тренировки в симуляторе, тренировки в насилии заставили меня  потерять
способность сочувствовать. Я знал, что если продолжил бы  тренироваться  с
самураями, вообще потерял  бы  такую  способность.  Образ  жизни  воина  -
смерть. Я стал бы таким же опустошенным, как рефуджиадос, как  Мавро,  как
сами самураи. И если я сохранил какое-то подобие  человечности,  то  из-за
того, что мне повезло, а не по  своему  выбору.  Мне  повезло,  что  после
мятежа меня поместили в криотанк, повезло, что у  меня  оказались  друзья,
которые помогли  мне  стать  лучше.  Тамара  считала,  что  я  действую  в
соответствии с ее программой, и до некоторой степени она права.  Но  такой
ответ слишком упрощен и не объясняет всего.
     Я провел день, размышляя над этими проблемами  и  приводя  в  порядок
свои воспоминания о семье. Записывал их, чтобы больше никогда  не  забыть.
Связался с кораблями на орбите и убедился, что могу получить место в жилых
помещениях экипажа "Харона", тем  самым  риск  встречи  с  японцами  будет
невелик.
     Я решил навсегда оставить Пекарь.
     Я думал о Викториано и Татьяне, о своем отце и о возможности  встречи
с другими членами семьи, и меня тянуло к ним. Я не  мог  вынести  мысли  о
том,  что  мне  придет