не  беседы
президент Мотоки широко улыбнулся  и  рассказал  неприличный  анекдот.  На
строгих лицах чиновников появились хитрые усмешки, президент отпустил  еще
несколько  шуточек,  и  все  рассмеялись.  Потом  чиновники  встали  и   в
прекрасном настроении вышли, оставив  Мотоки  одного.  Тот  отвернулся  от
стола и посмотрел в камеру. Последний кадр записи - лицо Мотоки, встающего
из-за стола, искажено дьявольской усмешкой.
     Тамара несколько раз снова  пропускала  запись,  сглаживая  некоторые
места, так что в конце концов  невозможно  стало  догадаться,  что  запись
изменена. Я слышал, конечно, что  изображение  можно  изменить  с  помощью
компьютера. Но так, чтобы оно изменялось при помощи  человека,  способного
создавать мир сновидений, менялось прямо из ее воображения, такого  я  еще
не видел. При этом процесс заметно ускорялся.
     Когда Тамара кончила,  я  кивнул  в  сторону  голограммы.  Мысли  мои
мешались. Я закрыл глаза и откинулся в кресле.
     - Зачем это все?
     Тамара ответила:
     - Мы хотим дать правдоподобное объяснение,  почему  Гарсон  застрелил
Мотоки.
     Вторая женщина сказала, не отрывая взгляда от приборов:
     - Мы перехватили разговоры японцев, скрывающихся вокруг  города.  Все
они вне себя от гнева. И если отбросить все  второстепенное,  то  суть  их
разговоров сводится к следующему: Мотоки кормил нас. Мотоки одевал нас.  А
теперь генерал tengu застрелил его, словно он простой eta!
     - И какова же наша причина? - спросил я.
     Кто-то фыркнул.
     - Мотоки грязно шутил по адресу  Гарсона,  осуждал  его  характер,  а
Гарсон услышал и в припадке гнева решил отомстить за свою честь.
     - А почему бы просто не  сказать  им  правду?  Пусть  знают,  что  их
драгоценные корпоративные божества для нас хуже гуано. Пусть знают, что мы
убили его, чтобы предотвратить сопротивление после захвата.
     Работавший за компьютером сказал:
     - Если хочешь узнать тайну жизни, не спрашивай военную разведку.
     Микрофон Тамары произнес:
     - Мы должны им дать версию, которую они могут  понять.  Мы  не  можем
сказать, что не верим, будто Мотоки  супермен.  Всю  жизнь  они  верили  в
превосходство одного класса над другим. И если кто-то рождается  не  очень
умным,  это  всего  лишь  возврат  к  eta,  низшему  классу.  Если  кто-то
выделяется, значит в нем  есть  генетический  материал  высшего  чиновника
корпорации. И все предсказания исполняются. Поэтому мы говорим им то,  что
они хотят услышать. Мы говорим, что  уважаем  их,  восхищаемся  ими,  даже
любим их, но мы  великие  и  гордые  люди,  равные  им  в  их  собственной
культуре, и решили убить Мотоки только потому, что он оскорбил Гарсона.
     Я спросил:
     - Ты думаешь, они это проглотят?
     - Мы не знаем. Все, кто находился в здании  корпорации,  мертвы,  так
что некому будет опровергать нас.  Наша  подлинная  проблема  в  том,  что
Гарсон всего лишь военный руководитель, поэтому  японцы  не  видят  в  нем
равного по статусу чиновникам корпорации. Но мы создаем  имидж  Гарсона  -
даем ему королевское происхождение, делаем его прямым потомком Кортеса;  а
с материнской стороны он происходит  из  семьи  промышленных  баронов.  Мы
также раздуваем изображение доиндустриальной Испании - даем  воинам  мечи,
как у японцев, представляем итальянских художников почтенными испанцами.
     Я фыркнул при этих словах.
     - Я знаю, это звучит глупо, - сказала Тамара, -  и  вся  эта  история
вызывает во мне отвращение.  Но  эти  люди  не  имеют  абсолютно  никакого
представления о том, что происходило на Земле последние  две  тысячи  лет;
они поверят во все, что мы им скажем. Утром начнем передавать эти  записи.
Может, и не подействует, но, бьюсь об заклад, кое-какие огни погасит.
     Работавшие с Тамарой встали и вышли из комнаты, мы остались одни. Она
спросила:
     - Что я могу для тебя сделать?
     - Ты однажды сказала, что можешь создать для меня мир в сновидении. Я
весь день собирал тела погибших. Я хочу  спокойно  поспать.  Хочу...  -  Я
вдруг понял, что не знаю точно, чего хочу. Бегства? Душевного мира? Нет  -
освобождения.
     Меня тошнило от этих тел. Я чувствовал себя выпачканным этим  грязным
делом с Люсио. Мне нужна сила духа, чтобы бесстрастно  смотреть  на  такие
вещи.
     Я затаил дыхание и решил сделать шаг в темноту.
     - Однажды ты непосредственно стимулировала мои эмоции.  Я  знаю,  что
такая   технология   существует.   Ты   можешь    сделать    это    снова,
запрограммировать компьютер, соединенный с  монитором.  Я  хочу  впасть  в
тупость, бесчувственность, в такое эмоциональное состояние,  чтобы  суметь
убивать без угрызений совести.
     На экране снова появилось изображение встречи Мотоки  с  чиновниками.
Тамара несколько секунд не шевелилась.
     - Улицы полны людьми, которые могут это делать,  -  печально  сказала
Тамара. - Почему ты хочешь быть одним из них?
     - Если у меня нет их возможностей, я в их власти.
     Тамара обдумала мой ответ.
     - Я не стану это делать.
     Было уже поздно, я устал. У меня не было сил спорить. Я приставил  ей
к носу лазерное ружье. Она взглянула на ствол.
     - Ты удивишься, узнав, как близко я теперь к такой  бесчувственности,
- прошептал я.  -  Может,  мне  и  не  нужна  твоя  помощь.  Просто  нужно
подождать. Может,  даже  сейчас  я  могу  нажать  на  курок  и  ничего  не
почувствую. Проверим?
     На лбу ее выступил пот. Она испуганно смотрела мне в  глаза.  Боялась
собственной беспомощности. Сказала:
     - Ты упражнялся в насилии. Я сказала тебе, что  нужно  упражняться  в
сочувствии.
     - Когда? Когда ты мне говорила это?
     - В симуляторе. Когда велела тебе бегло овладеть языком сердца. Но ты
продолжал тренироваться в насилии.
     Я не понял ее слов, у меня вообще не было времени  думать.  Возможно,
из-за своей медицинской подготовки  я  предрасположен  видеть  в  человеке
просто сложную систему биохимических реакций. Обычно о людях думают, как о
реагирующих на ситуации лишь на основе генетической программы.  Но  Тамара
велела мне упражняться в сочувствии, как упражняются в ударах по мячу, и я
не понимал этого. Я был предрасположен не воспринимать такой  совет.  И  я
видел, что она боится, потому что занятия насилием и выработка  сочувствия
взаимоисключают  друг  друга.  Если  увеличиваешь  способность  к  одному,
уменьшаешь к другому. Она испугалась, что я на самом деле нажму на  курок.
И я подкрепил ее страх словами:
     - Ты права. Я лишен чувств. Я думаю, что нажму на курок.
     Тамара рассмеялась спокойным ровным смехом. Он звучал странно  из  ее
микрофона.
     - Ты лжешь. Если бы ты был лишен чувств, ты  не  просил  бы  о  снах,
которые сделают тебя злым. Я знаю это. Когда я впервые пришла  к  тебе,  я
сказала, что умру, если ты откажешься от меня. Я  угрожала  тебе  чувством
вины. И говорю тебе снова, старик: если причинишь мне боль - вина!
     Она смотрела на ружье.
     Я хотел нажать на курок. Хотел ударить ее. Держал ствол у ее  носа  и
ничего не делал.
     - Я создам тебе мир, старик, какой захочу.  Включи  меня,  -  сказала
она. Я подключил ее к компьютеру, потом подключился сам. Ей  потребовалось
тридцать секунд, чтобы создать мир.
     - Спасибо, - сказал я, думая, какой же мир она создаст. Оставил ее  и
вышел на  улицу,  где  человек  сорок  моих  компадрес,  включая  капитана
Эстевеса и мою собственную боевую группу,  устроились  лагерем  за  грудой
грязи. Тут я подключился  к  монитору  и  вначале  был  успокоен  волнами,
которые плескали в борта крошечного парусника, плывущего  по  бесконечному
морю. Прекрасное место,  где  можно  расслабиться.  Я  настроил  маленький
монитор сновидений на автоматическую работу. Хотел жить  этим  сном,  жить
только в нем. Но во время сна мир сновидения Тамары изменился. Я оставался
в лодке, но оказался в мире, полном кошмаров. И в этом мире я  любил  всех
людей. Я плыл в лодке и знал, что на горизонте тонут люди.


     Два часа спустя  меня  разбудили  крики  и  свист  стрел.  Я  услышал
сообщения о нападении самураев в разных частях города.  Я  очень  устал  и
хотел уснуть снова. Но осмотрелся и увидел, что все мои компадрес не спят,
все напряжены и негромко разговаривают друг с другом. И я не смог  уснуть.
Не мог предать своих друзей и спать, когда они в опасности. И потому  стер
программу, которую Тамара дала мне для монитора.
     Через некоторое время капитан Эстевес сказал:
     - Мы только что потеряли сорок  амигос  у  храма.  Самураи  выскочили
из-за  стены  с  лазерными  ружьями.  Там  теперь  наши  люди  выравнивают
положение. Очевидно, город  прорезан  сетью  подземных  ходов.  Невозможно
сказать, сколько врагов там скрывается и сколько из них вооружены. Поэтому
держите глаза открытыми. Каковы наши потери?
     - Всего около шестисот человек, - сказал сержант.
     Эстевес вздохнул.
     -  Huy!  Таких  потерь  мы  не  выдержим.  Не  можем  позволить  даже
соотношение один к десяти. Город слишком разбросан: чтобы удерживать  его,
нам нужно не меньше четырех тысяч человек. Гарсону  следовало  бы  собрать
всех в северной части города. И японцы это знают.  Если  наша  численность
станет ниже критического  уровня,  они  быстро  проделают  бреши  в  нашей
защите. А что если из фермерских поселков явятся  другие  самураи?  Мы  не
можем сражаться с ними и одновременно удерживать в повиновении горожан.
     Кто-то рядом со мной заговорил,  не  включая  микрофон  шлема.  Голос
показался мне знакомым.
     - Не понимаю. Почему они не сдаются? Можно было подумать,  что  после
такого количества жертв они затаятся и будут выжидать, пока мы не уйдем.
     Рядом другой человек печально сказал:
     - Они все спятили. Знаете, когда два патруля встречаются  в  пустыне,
их командиры снимают с себя все  вооружение  и  дерутся  на  мечах,  чтобы
утвердить свое право на  выполнение  задания.  Победитель  продолжает  его
выполнять, а проигравшие возвращаются домой. Друг мне рассказывал, что  по
вечерам тут прокручивали записи этих схваток и показывали  их  в  вечерних
новостях. Их воины стали невероятно быстры и грациозны, как  танцоры.  Они
называют это "прекрасным стилем" войны. Вот какие они сумасшедшие. Думают,
что война прекрасна.
     - Нет, они не поэтому  отказываются  сдаваться,  -  сказал  я.  Хотел
понять и потому ухватился за соломинку. - Дело в президенте  Мотоки.  Если
бы Гарсон не убил Мотоки, все вышло бы  хорошо.  Они  оставили  бы  нас  в
покое. Я видел их лица, когда они смотрели на убийство. Они спятили, когда
Гарсон убил Мотоки. Не знаю, почему.
     Вмешался Завала.
     - Потому что на этой планете у всех долг чести перед Мотоки: у  тебя,
у меня, у них. Он наш наниматель. Долг  слуги  перед  хозяином.  И  теперь
единственная возможность отплатить этот долг - убить Гарсона и всех нас.
     Я знал, что его догадка верна.  Он  дал  ответ,  который  я  не  смог
сформулировать. Завала с его культурным сдвигом.
     - Ты веришь, что у нас тоже долг чести? - спросил я.
     Шлем Завалы повернулся.
     - Не знаю. Если бы знал точно, убил  бы  Гарсона  и  всех  остальных,
чтобы отплатить этот долг.
     - Я думаю, Гарсон считал, что убивает только политического соперника,
- сказал я, надеясь успокоить Завалу. - У меня есть друг  в  разведке.  Он
практически признал это. Теперь там разрабатывается версия, которая  может
убедить японцев. Это был несчастный случай.
     - Никакой случайности, - возразил  Перфекто.  -  Гарсон  знает  своих
врагов.
     - В Гватемале был некогда генерал,  который  сказал,  что  все  войны
происходят случайно, - сказала Абрайра. - Он говорил, что люди не  созданы
для войны, что у них территориализм проявляется, как у  стадных  животных,
схватки должны быть только ритуальными поединками.
     - Как овцы или  быки,  когда  они  сталкиваются  головами?  -  Мигель
рассмеялся.
     - Вот именно,  -  сказала  Абрайра.  -  На  протяжении  всей  истории
человечества  сражения  становились   церемониалом:   в   древней   Греции
схватывались два бойца, а армии смотрели.  В  Африке  победителя  в  войне
устанавливали в соревновании по метанию копья. Это человеческий эквивалент
сталкивающихся лбов. Кто-то побеждает, и никто не ранен. Похоже, японцы, с
их "прекрасным стилем войны", вернулись к такому методу. Вместо того чтобы
всем сражаться на смерть, выставляют борцов с каждой стороны. Однако  этот
генерал не пользовался  историческими  свидетельствами,  чтобы  обосновать
свое мнение. Он подчеркивал, что лучшим аргументом является то,  что  люди
эмоционально  не  вооружены  для  убийства  друг  друга.  Если   бы   было
по-другому,  лучшим  способом  разрешения  территориальных  споров  всегда
служил бы геноцид.
     Я обнаружил, что слушаю с интересом. И подумал: странно, что генерал,
военный, пришел к такому гуманному выводу.
     - Я думаю, этот генерал был глуп, - сказал Мавро.  -  Я  не  возражаю
против убийства людей.
     Я вдруг понял, что должен бы  знать  этого  гватемальского  генерала,
этого кабальеро.
     - О каком генерале ты говоришь? - спросил я.
     - Он из твоей страны...  -  ответил  Перфекто.  -  Генерал  Гонзальво
Квинтанилла.
     У меня перехватило дыхание и закружилась голова.
     - Ты лжешь! - закричал я. - Гонзальво Квинтанилла - убийца и  деспот!
Он не мог сказать такое. Человек, пытавшийся захватить собственную страну!
     - Ты ошибаешься, Осик, - еле сдерживаемым голос сказала Абрайра.  Она
впервые заговорила  со  мной  сегодня.  -  Ты  смешал  генерала  Гонзальво
Квинтаниллу с генералом Гонзальво "El  Puerco"  [боров  (исп.)]  Квинотом.
Квинот пытался захватить Гватемалу.
     - Я знаю историю своей  страны!  -  крикнул  я.  -  Люди  Квинтаниллы
изнасиловали и убили мою мать! Я охотился за этими "putos" [проститутками,
(исп.)] месяцами! Не говорите мне о Квинтанилле!
     Перфекто коснулся руки Абрайры, сделал ей знак не расстраивать  меня,
и я рассердился еще больше. Абрайра насмешливо сказала:
     - Прости меня, дон Анжело. Я не хотела сердить тебя. Должно  быть,  я
спутала. Я забыла, что ты так стар, что сам жил во времена Квинтаниллы.
     Мне показались ее слова странными. Когда мы  впервые  встретились,  я
выглядел на все шестьдесят. Я отошел от группы и стал смотреть  на  улицу,
ведущую к реке. Меня пугало, что все не согласились  с  моим  рассказом  о
Квинтанилле, так пугало, что я боялся вообще заговорить об этом,  не  смел
даже думать. Постепенно глаза у меня отяжелели, и я уснул.


     Через несколько минут меня разбудили звуки выстрелов. Меньший спутник
Пекаря, Шинджу, жемчужина,  взошел  и  висел  в  небе  жемчужным  шариком.
Продолжали гореть дома, в которых изжарились люди. Только что  закончилось
нападение пятидесяти самураев.
     Они  так  неслышно  появились  из  потайного  хода,  что  это   могло
показаться сном. Как щиты они  использовали  белые  керамические  плиты  и
пластины, снятые с машин. Оружие - дубины и ножи. Мы  ответили,  отстрелив
им ноги.
     Это было самоубийственное нападение. Мало кто из самураев добрался до
наших линий, произошла короткая схватка.
     С десяток наших  людей  остался  лежать  в  разбитом  вооружении.  Мы
бросились к ним и обнаружили, что четверо мертвы, а у шести сломаны кости,
ушибы и ножевые ранения. Эстевес приставил  охрану  к  подземному  ходу  и
отправил сообщение.
     Всех нас протрезвил этот  инцидент.  Самураи  имели  всего  несколько
секунд, но принесли большой ущерб.
     Когда ушли врачи, сорок наших рассыпались  среди  ближайших  домов  и
начали стрелять из лазерных и плазменных ружей, дома загорелись.
     Эстевес приказал сжечь по десять домов за каждого  нашего  погибшего,
чтобы заставить японцев покориться, но я знал, что ничего хорошего это  не
даст. Мы не можем заставить обитателей Мотоки сдаться. В нашем обществе мы
восхищаемся стальными людьми. Почитаем  наших  диктаторов,  тем  легче  им
захватить власть. Но японцы не примут нес,  не  сдадутся  Гарсону.  Хозяин
Кейго давно говорил нам: "На Пекаре не сдаются".
     Мы оставили свое укрытие и пошли выполнять  приказ.  Почти  в  каждом
доме кто-то выбегал из двери или пытался разорвать бумажные стены.  Женщин
и детей мы оставляли  в  живых,  но  всех  мужчин  старше  двенадцати  лет
поджаривали. Мозг и руки  у  меня  отупели.  Я  отключил  свой  внутренний
микрофон, отрезав себя от мира. Следил за тем, что мы делаем, с  какого-то
расстояния. В своем защитном вооружении  не  чувствовал  никаких  запахов,
ничего не мог коснуться непосредственно. Доносились  только  слабые  крики
японцев, и все происходило  словно  в  замедленной  съемке.  После  первых
нескольких случаев убийства совершались  почти  автоматически.  Как  будто
наши защитные костюмы двигались по своей воле,  пустые  изнутри.  Я  хотел
поджарить их всех. Представлял себе, как мы закончим эту работу, опустошим
весь город. Пропаганда Тамары никогда не подействует на японцев. Мы зажаты
в смертоносном объятии, и ни мы,  ни  они  не  спасемся,  никто  не  может
позволить другому остаться в живых.
     Мы все еще жгли дома, ревело пламя,  его  языки  вздымались  к  небу,
когда взошло солнце. Я стоял на холме, подо мной расстилалась южная  часть
города, на западе виднелся океан. Мы подошли к  очередному  дому  и  стали
сжигать его. Оттуда выбежал молодой человек, лет четырнадцати, с  длинными
ногами, но еще детским  лицом.  Я  выстрелил  в  него  из  лазера,  провел
платиновый луч в его промежности, он с криком упал  на  траву,  и  в  этот
момент земля вздрогнула от взрыва. В километре от нас в старом  городе  на
воздух взлетело целое крыло промышленного  здания,  крыша  его  изогнулась
так, словно здание лопнуло изнутри. Раскололся огромный хрустальный  купол
над старым городом. Большие и  мелкие  куски  голубоватого  хрусталя,  как
дождь, обрушились на землю  вслед  за  другим  взрывом,  уничтожившим  три
верхних  этажа  гордого  здания  корпорации  Мотоки.  И  хоть  этот  взрыв
произошел в полукилометре от нас, мне пришлось укрыться от обломков.
     Вначале  я  решил,  что  это  наша  работа,  возможно,  часть  плана,
направленного  на  дальнейшую  деморализацию   японцев,   уничтожение   их
корпоративного духа. Но тут  кто-то  показал  на  взорванное  промышленное
здание и крикнул:
     - Здесь размещался их ИР. Теперь вся наша внешняя защита уничтожена.
     Я посмотрел на здание корпорации  и  вспомнил,  что  всего  несколько
часов назад Тамара находилась в нем  на  верхнем  этаже.  Внизу  в  долине
послышались крики и выстрелы: в разных местах  города  из  потайных  ходов
вышло несколько сотен самураев в зеленых боевых костюмах - из-под большого
камня в парке, из-за фальшивой стены  магазина,  из  старого  заброшенного
склада.  Наши  наемники  стреляли  в  них   из   лазеров,   заставляя   их
останавливаться и вертеться, а в это  время  стрелы  разрывали  их  броню.
Повсюду виднелись  серебристые  полосы:  это  лазеры  перегревали  воздух.
Кто-то рядом со мной выпустил стрелу, и я стал лихорадочно оглядываться  в
поисках цели - выбежавшей из дома старухи в дубиной в  руках.  И  повсюду,
повсюду из  домов  выбегали  японцы.  В  общей  сумятице  я  заметил,  что
несколько человек указывают на юг. Четыре больших скоростных дирижабля шли
низко над поверхностью на скорости в  400  километров  в  час  со  стороны
поселков Шукаку и  Цуметаи  Ока.  Теперь,  когда  ИР  города  мертв,  наши
нейтронные пушки и кибертанки бесполезны. А все  остальные  автоматические
средства  стреляют  в  цели  только  на  поверхности.  Примерно   половина
населения  Мотоки  живет  в  южных  поселках.  На  этих  дирижаблях  полно
самураев.
     Весь мир, казалось, сузился до одной точки. Я, не отрываясь,  смотрел
на дирижабли. В Гватемале я учился управлять  на  расстоянии  кибертанком.
"Боже мой, - подумал я, - если бы я знал код, я  смог  бы  подключиться  к
одному из та