увидел мертвых женщин за городом, подумал, что человек
не может этого выдержать. Такое зрелище делает  жизнь  невозможной.  Но  я
чувствую, что ожесточился. Отупел. И вот я думаю, люблю ли я убийство.
     - Ребенком я постоянно подключался к сновидениям. И всегда радовался,
когда хороший человек из мести  убивал  плохого.  Теперь  я  понимаю,  что
действительно учился любить убийство. И, может, поэтому не  остановился  и
убил Люсио. Потому что люблю  убийство,  потому  что  привык  верить,  что
хороший человек может убить плохого без всяких последствий. Но последствия
во мне. Я умираю. И думаю, это со мной сделало общество.  Может,  общество
злое. И если оно злое, я должен уйти от  него.  Я  чувствую  необходимость
бежать, как заключенный хочет бежать из тюрьмы.
     Абрайра посмотрела на меня.
     - Каждый должен верить в собственную доброту, - сказала она. -  Каким
бы отвратительным ни был человек, он всегда найдет что-то в свою пользу  и
скажет: "Я хороший человек". И из-за этой врожденной  веры  в  собственную
доброту  все  повинуются  почти  всем  ограничениям,  наложенным  на   них
обществом. Ты не раскрашиваешь лицо в  цвет  солнца,  не  ешь  попкорн  на
завтрак и не ходишь по  тротуару  навстречу  направлению  движения  просто
потому, что знаешь: общество не одобряет такое поведение.
     - Теперь ты совершил убийство и хочешь обвинить в нем общество, чтобы
сохранить веру в собственную доброту. И, конечно, кое-кто согласится,  что
виновато общество. Наше общество  любит  убийство.  Как  ты  говоришь,  мы
выросли  в  насилии  в  самых  разных  формах  и  считаем  его  прекрасным
развлечением. Но согласно положениям социальной инженерии, всякое общество
кажется злым и безумным, если посмотреть на  него  со  стороны:  социалист
смотрит на нас и считает, что мы жертвы  промывания  мозгов  и  подходящие
объекты для его усилий по достижению всеобщего счастья. Ему наше  общество
кажется отравленным разложением из-за духа коммерции. А когда  мы  смотрим
на социалистов, нас поражает, что их общество не дает  им  те  сберегающие
труд и усилия устройства, которые обожает  наше  общество.  У  социалистов
жизнь трудна. Кто же хуже, социалист или капиталист? В глазах  социального
инженера оба общества равно злы, и извне  мы  можем  видеть  зло  в  любом
обществе, а себя самих как правильных и безупречных. Да, ты живешь в  злом
обществе. Но можно взглянуть в прошлое и убедиться, что существовали сотни
культур, в которых убийство любили больше, чем  в  нашей.  Общество  Кейго
любит  убийство  не  меньше  нашего.  И  как  ты  сказал,  оно   любит   и
самоубийство. Ты говоришь, что чувствуешь необходимость сбежать от  своего
общества. Но разве ты  не  понимаешь:  чтобы  увидеть  зло  в  собственном
обществе, уже нужно до определенной степени уйти из него?
     Абрайра внимательно смотрела на меня.
     - Ты можешь отыскать общество, которое не любит насилия. Но даже если
найдешь его,  снаружи  оно  покажется  тебе  злым  в  каком-нибудь  другом
отношении. Ты слишком индивидуалистичен, чтобы совместиться  с  обществом,
устроенным другими.
     Я какое-то время думал о ее  словах.  Никогда  раньше  не  слышал  от
Абрайры таких слов и мыслей, и мне почему-то они казались  неестественными
в ней.
     - Откуда ты все это узнала? - спросил я.
     - Я изучала социальную инженерию в Чили. В конце концов  нужно  знать
врага, - сказала она, имея в виду аргентинских  идеал-социалистов.  -  Все
знали, что идеалисты развяжут войну. Этого требовала их философия.
     Я надел свой защитный костюм, пошел в наше убежище и лег. Перфекто не
спал, смотрел на меня полузакрытыми глазами. Я ничего не сказал ему.  Если
Абрайра права, я никогда не найду для себя общества лучше  того,  в  каком
уже нахожусь. Но мне казалось, что должно существовать общество,  которому
я мог бы служить без отвращения. Я вспомнил об анархистах с  Тау  Кита,  о
скептиках с Бенитариуса-4, о юстинианах  Марса.  Абрайра  права:  все  эти
культы на самом глубоком уровне вызывали во мне отвращение.


     Мне снилось, что иду по незнакомому  мосту,  под  которым  по  узкому
руслу течет вода. По берегам ручья сидят большие черные  крабы,  дразнящие
женщины, и собирают тростник. Трава на склонах  цвета  гагата,  и  повсюду
сладкий запах Пекаря.
     На расстоянии я вижу человека, седовласого старика, одетого в хороший
серый  костюм.  Держится  старик  с  достоинством  и   грацией.   Украдкой
поглядывает на меня через плечо, потом  уходит  за  изгородь.  Сердце  мое
бьется часто. Я чувствую, что знаю этого человека, и в то же время не могу
узнать его. Если бы только увидеть его лицо! Мне нужно его присутствие.
     А я в грязном потном защитном костюме, словно  тренировался  на  этом
поле. Я бегу за этим человеком, бегу к изгороди и кричу:
     - Сеньор, сеньор! Можно мне поговорить с вами?
     Но когда я добегаю до места, где он был, его там уже нет. Я бегаю  по
сторонам, ищу его и вижу далеко,  он  разговаривает  с  молодой  женщиной,
восхищается цветами сливы: розовые цветы льются со  стволов,  как  вода  в
фонтане. Я зову его, а  он  скрывается  среди  деревьев.  Молодая  женщина
начинает оглядываться, ищет, что встревожило  пожилого  джентльмена,  а  я
бросаюсь за ним.
     За сливами тропа, обрамленная роскошной травой. Человек идет по  этой
тропе к сосновому лесу, он  слишком  далеко  от  меня,  чтобы  я  мог  его
окликнуть. Я иду за ним, но боюсь углубляться в  темный  лес.  Но  все  же
вхожу в лес и вижу тропу, заросшую мхом: по ней почти не ходят. Зову  его,
и мой голос звучит глухо среди сосновых  игл.  Я  спотыкаюсь  о  небольшие
ветви, они ломаются, как кости. Тропа видна плохо,  и  несколько  раз  мне
кажется, что я ее потерял. Но я продолжаю преследование и еще дважды  вижу
на расстоянии серую фигуру.
     Наконец я оказываюсь на небольшой поляне и  вижу  маленький  домик  с
деревьями папайа и орхидеями во дворе. Это мой дом в Панаме, а из-за  него
слышится  свист:  поезд  на  магнитной  подушке  пересекает  озеро  Гатун.
Прекрасный вид, и очень приятно оказаться дома.
     Я иду к своему дому, открываю дверь и вдыхаю знакомый  запах.  Смотрю
на то место на полу,  где  умер  Эйриш:  никаких  кровавых  пятен,  вообще
никаких следов его существования. Но при виде этого места меня  охватывает
сильное беспокойство, огромная пустота. Я слышу  голоса,  девочка  Татьяна
смеется над чем-то, и вижу на верху лестницы Тамару; прямая и  прекрасная,
она сидит за столом и восхищенно смотрит на старика, который тоже сидит за
столом, но спиной ко мне.
     Я кричу:
     - Сеньор! Прошу прощения!
     Тамара с ужасом смотрит, как я поднимаюсь по лестнице, пачкая  перила
своими  грязными  руками.  Татьяна  тоже  сидит  за   этим   столом,   она
откидывается в кресле и хочет убежать. Старик Анжело поворачивается  лицом
ко мне, глаза у него живые и яркие. Он рассержен моим приходом.
     - Убирайся, злая собака! - кричит он. - Почему ты гонишься за мной?
     Я отступаю, пораженный его гневом. Гляжу на потрясенные лица  друзей.
И не знаю, что ответить. Достаю из кармана револьвер и стреляю ему в лицо.


     Когда я проснулся, дождь прекратился и небо  расчистилось.  Воздушные
шары Гарсона  поднялись  высоко.  Мы  отдыхали.  Гарсон  хотел,  чтобы  мы
отдохнули перед встречей с ябадзинами; и столь  же  важно  было  не  очень
удаляться от Кимаи но Джи.  Он  хотел,  чтобы  ябадзины  решили:  мы,  как
стервятники, ждем, пока ябадзины сразятся  с  самураями  Мотоки,  а  потом
нападем на уцелевших. Не  хотел,  чтобы  они  поняли,  что  мы  собираемся
напасть на Хотоке но За. Пусть поймут только тогда, когда  у  них  уже  не
будет горючего для возврата.
     Перфекто все утро следил за мной, бросал на меня сердитые взгляды.  Я
ждал, что он заговорит. Мавро пошел к друзьям, а  Завала  и  Абрайра  ушли
мыться к ручью, оставив нас с Перфекто наедине.
     - Анжело, - сказал он, - я  видел,  как  ты  вечером  разговаривал  с
Абрайрой. - На лице его отражался едва сдерживаемый  гнев,  и  я  подумал,
может, он сердится из-за того, что я  провожу  время  с  Абрайрой.  Что-то
такое я видел в его взгляде, когда он смотрел, как  Абрайра  помогает  мне
одеваться. Может, у него самого на нее виды? Он продолжал: -  И  несколько
дней назад ты пошел погулять с ней, вместо того чтобы идти со мной в баню.
Поэтому я должен спросит тебя: кто твой ближайший друг?
     Он ревновал к Абрайре. С его обостренным чувством территориализма мне
следовало этого ожидать.
     - Ты мой ближайший друг среди мужчин, -  ответил  я.  -  Абрайра  мой
ближайший друг среди женщин.
     Он смотрел в землю. Понимал, что у него никогда не могут  быть  такие
отношения со мной, как у Абрайры. Я подумал, все ли  привязавшиеся  химеры
так ревнуют. Может, кончится тем, что они будут сражаться друг в другом за
мое внимание? И еще я понял: и Перфекто, и Абрайра ищут моего  внимания  с
тех  пор,  как  я  вышел  из  криотанка.  Оба  стараются  советовать  мне,
предостеречь  меня,   удовлетворить   мои   эмоциональные   и   физические
потребности. Оба пытаются стать моими лучшими друзьями, кому я доверяю.
     - Если ты женишься на Абрайре, - сказал Перфекто,  -  можно,  я  буду
жить рядом? Помогать тебе обрабатывать сад или просто приходить поговорить
и выпить пива?
     - Тебе всегда будут рады в моем доме, - ответил я. -  Ты  мой  лучший
друг.
     Перфекто ненадолго задумался.
     - Хорошо, пока ты помнишь, что я твой лучший амиго
     Через несколько минут вернулась от ручья Абрайра, и Перфекто  крикнул
ей:
     - Абрайра! Я лучший амиго Анжело, а ты его лучшая амиго!


     После встречи с незнакомыми  животными  накануне  вечером  я  не  мог
представить себе, что останусь  на  этой  планете  на  всю  жизнь.  Гарсон
сказал, что даже  если  мы  победим  ябадзинов,  на  Землю  мы  не  сможем
вернуться. Я не мог представить себе этого.  Боялся,  что  забуду,  какова
Земля. Вспомнил, как хорошо было мне во сне в  Панаме,  какое  спокойствие
охватило  меня  дома.  Да,  я  оставил  себя  там.   Утратил   способность
сочувствовать, когда убил Эйриша. И подумал: найду  ли  себя  вновь,  если
вернусь домой, в Панаму? Больше всего мне хотелось создать в мониторе  для
сновидений совершенно новый мир, иллюзию Панамы, какой она была,  когда  я
ее покинул.
     Позже я взял свой монитор и пошел к лагерю Гарсона.  Никаких  опасных
животных не встретил,  хотя  много  раз  слышал  шуршание  в  кустах:  там
существа размером с морскую свинку рылись  в  опавших  листьях.  В  лагере
Гарсона горел большой костер,  вокруг  сидело  сотни  две  наемников.  Они
обменивались шутками. Холод миновал, но все равно у  костра  было  хорошо.
Тамара  сидела  рядом  с  Гарсоном  в  своем  инвалидном  кресле.  На  ней
единственной был полный защитный костюм. Гарсон ни на минуту  не  выпускал
ее из вида. Можно было почти физически увидеть невидимый ремень  длиной  в
пять метров, надетый на шею Тамары; конец ремня держит в  руке  Гарсон.  Я
знал, что Гарсон не позволит мне поговорить  с  нею  наедине.  Однако  он,
казалось, думает о чем-то другом.
     Гарсон рассказывал забавную историю о человеке,  который  еженедельно
после боя быков ходил в ресторан в Мехико и  заказывал  heuvos  fritos  de
guey, бычьи яйца. Так продолжалось несколько недель, и  этот  человек  был
очень доволен, но однажды официант принес ему тарелку, и на  ней  были  не
большие яйца, которые ему так нравились, а маленькие,  размером  в  лесной
орех. Тогда человек спросил официанта:
     - Каждую неделю после  боя  быков  ты  приносил  мне  большие  свежие
вкусные huevos размером с апельсин! Почему же теперь принес мне эти жалкие
маленькие?
    На что официант ответил:
     - Но, сеньор, бык ведь не всегда проигрывает бой!
     Этот анекдот был встречен  с  таким  восторгом,  что  Гарсон  тут  же
принялся рассказывать историю о тайной полиции в Перу. Все  ловили  каждое
его слово. Я воспользовался возможностью и сказал Гарсону на ухо:
     - Генерал, я хочу восстановить  сон  о  Панаме.  Можно  ли  попросить
Тамару помочь?
     Гарсон кивнул и взмахом руки отослал меня, довольный, что избавляется
от помехи.
     Я подошел к коляске Тамары, откатил ее подальше от огня и объяснил:
     - Хочу попросить тебя создать для меня мир: мой дом в Панаме.
     Потом  настроил  монитор  на  взаимодействие,  подключил   Тамару   и
подключился сам.
     Тамара  уже  работала,  создавала  Панаму,  сидя  на   спине   своего
гигантского быка. Она смотрела  пустым  взглядом  на  воду,  и  из  ничего
возникали здания. Я почувствовал прилив  надежды  и  ожидания.  Сработает.
Получится мир. И он сделает меня лучше. Но не такую Панаму я  помнил.  Она
смотрела на озеро Гатун и поместила магнитный рельс поезда, идущего  через
озеро, чуть ли не у меня на заднем дворе. Сам мой  дом  был  воспроизведен
верно, но соседние  дома  казались  незнакомыми.  Однако  Тамара  работала
хорошо, и это давало мне надежду. Она послала быка вперед и въехала ко мне
во двор, помещая небо, землю, насекомых и птиц на свои места;  воздух  она
сделала густым и тяжелым,  полным  запаха  моря,  а  над  головой  поплыли
пушистые белые облака, бросая тени на озеро. Подробности,  которые  заняли
бы у меня целые недели, у нее отняли несколько минут, и я  предоставил  ей
работать дальше, подмечая, что необходимо будет изменить.
     Закончив, она спросила:
     - Что еще?
     Я побрел по двору. Все сделано превосходно, пальмы и ирисы на  месте,
семена папайи лежат на траве, куда  их  ночью  бросили  фруктовые  летучие
мыши. Я вошел в дом и увидел, что ковер у двери изношен точно так,  как  я
помнил, а стерео на кухне по-прежнему  настроено  на  нужный  канал.  Были
небольшие проблемы, кое-что опущено, но, открыв холодильник, я нашел в нем
мое любимое пиво. Открыл банку и попробовал: превосходный вкус.
     Я осмотрел мир сновидения: лучшей работы нельзя ожидать. Недостатки я
легко исправлю сам. Но что-то все же не так. Что-то исправить я не  смогу.
Я по-прежнему ощущал пустоту, как чужак,  не  принадлежащий  этому  месту.
Боль  оставалась  во  мне.  Я  вспомнил  мужчину  из   своего   сна,   его
обвинительные слова. То, что я искал, - это человек, которым был я сам.  Я
вышел на крыльцо, Тамара по-прежнему сидела на своем быке во дворе.
     - Этого недостаточно, - сказал я.
     - Чего еще ты хочешь? - спросила Тамара.
     - Я всегда мечтал жить со страстью. С энергией и пылом.  Но  каким-то
образом я все это утратил. Ты можешь заглянуть ко мне  внутрь.  Ты  делала
то, чего никогда не делал профессиональный создатель  снов:  стимулировала
мой гипоталамус, стимулировала  эмоции,  действовала  прямо,  а  не  через
посредство мира. Ты заставила меня ощущать страсть.
     Тамара кивнула.
     - Обычным создателям снов запрещено это делать.  Слишком  опасно.  Но
мне иногда это нужно в работе.
     - Я хотел получить этот маленький дом, чтобы чувствовать  то,  что  я
чувствовал в Панаме. Я хочу чувствовать - хочу любить мир.
     - Любить жизнь, - поправила она.
     - Да. Я этого хочу. - Желание горело во мне. С того самого  дня,  как
покинул Землю, я тосковал по этому чувству.
     Тамара покачала головой, глаза у нее были мягкие, задумчивые.
     - Я помогла бы тебе, если бы смогла, но четыре  дня  назад  ты  хотел
умереть внутри. Ты сам не знаешь, чего хочешь. - Она права.  Я  чувствовал
себя так, словно балансирую на веревке и не знаю, в какую сторону упаду. -
И даже  если  бы  я  сделала  то,  что  ты  просишь,  с  помощью  монитора
непосредственно стимулировала твои эмоции, тебя это не изменит. Ты  можешь
всю ночь провести, подключившись к монитору, но утром  по-прежнему  будешь
ощущать пустоту и мертвенность внутри. Я  показала  тебе  это  только  для
того, чтобы ты понял, что оставил  за  собой.  Тебе...  тебе  нужно  найти
другой путь.
     Я взглянул ей в глаза и понял удивительную вещь:  она  лжет.  Говоря,
что я должен найти свой путь, она солгала.
     - Ты лжешь мне! Ты знаешь больше,  чем  говоришь!  Ты  считаешь,  что
можешь мне помочь, но не хочешь признавать это. О чем ты думаешь?
     Тамара задумчиво смотрела на землю.
     - Нет. Я не могу помочь тебе, - наконец сказала она. -  Забирай  свой
монитор и постарайся помочь себе сам.


     Днем я отнес монитор в лес, сел спиной к стволу дерева и  подключился
к  созданному  Тамарой  миру.  Многие  мелкие  подробности   нуждаются   в
корректировке.
     Начал я с дома, простого белого дома. Поместил трещины в штукатурке у
основания фундамента,  отколол  несколько  кусочков  красной  черепицы  на
крыше. Начал все воссоздавать  буквально  таким,  каким  помнил,  создавал
совершенную запись, чтобы уже никогда не забыть. Дома соседей, вой обезьян
на южном берегу озера, виды, запахи, звуки ярмарки - все это я создавал  в
последующие несколько дней. И когда закончил, получил мир, в  котором  мог
провести целый день в своем киоске на  ярмарке,  продавая  лекарства.  Все
было так, как в действительности.
     Я остро сознавал, что все это по-прежнему было бы моим, если бы я  не
убил Эйриша. Тамара могла  передать  свои  тайны  гверильям;  было  чистым
безумием убивать Эйриша.
     Я украшал камин в своей берлоге, воссоздавал вазы и салфетки, которые
унаследовал от матери, когда ко мне подключился Перфекто.
     Он посмотрел на меня.
     - Я беспокоился о тебе. Ты кажешься таким... озабоченным,  печальным.
Может, боишься предстоящего сражения?
     - Не  очень.  На  открытом  месте  у  ябадзинов  нет  шансов.  Мы  их
уничтожим. Хотоке но За взять будет потруднее. Не знаю, как мы справимся с
управляемой на расстоянии защитой.
     Перфекто кивнул. Немного погодя он сказал:
     - Должно быть, это твой дом. Красивый.
     Я показал ему дом и двор, объяснил свои  планы.  Показал  место,  где
сделал ярмарку. Он кивнул, печально улыбаясь, и сказал:
     - Вероятно, все правильно. Не очень безумно.
     - О чем ты? - спросил я.
     - Ты уверен, что не собираешься сбежать в прошлое, как иногда  делают
старики? Могу себе представить, как ты будешь проводить целые дни  в  этом
сонном мире, а тем временем твое тело придет в негодность.
     - Нет! Клянусь тебе, я не собираюсь этого делать! - крикнул я,  придя
в ужас от нарисованной им картины.
     Перфекто облизал губы, положил руку мне на плечо и отключился.
     Я  снова  принялся  рассматривать  комнаты,  пытался  припомнить  все
подробности, упивался ими. Потом позволил иллюзии рухнуть и отключился.  А
монитор оставил в лесу.


     На следующий день рано утром дирижабли Гарсона, полные  инструментов,
улетели на север, подальше от предстоящей битвы; наш космический  шаттл  с
людьми и кибертанками улетел  к  Хотоке  но  За;  а  мы  в  своих  машинах
двинулись по реке тоже в сторону Хотоке  но  За  навстречу  приближающимся
ябадзинам. По реке, как по широкой дороге, машины могли двигаться по сотне
в ряд. Шли на полной скорости и за  час  преодолели  горы,  которые  иначе
потребовали  бы  нескольких  недель.  Сосновые  леса  сменились  обширными
саваннами, поросшими туземной травой с синими плодами,  похожими  на  яйца
малиновки. На песчаных отмелях в реке грелись  на  солнце  речные  драконы
тридцати метров длиной; при нашем приближении они,  как  змеи,  уходили  в
воду.
     Ребенок может видеть животное или растение, но  не  воспринимать  его
существование.  Только  несколько  лет  опыта  дают  возможность  отличить
маргаритку от одуванчика. И я был как ребенок в своем восприятии. Когда  я
говорю, что видел поле, поросшее травой, с листьями, как перья, я описываю
только то, что увидел на поверхности. Упрощаю для описания, но  упрощенное
описание неточно. Потому что были  и  другие  растения:  какие-то  длинные
ультрафиолетовые  ленты,  травы,  похожие  на  крошечные  сосны,  лианы  с
невероятно толстыми пузыристыми корнями. Но сознание не  в