голову,   и   хрипло
вскрикивал при очередном ударе. Изредка калека посматривал на  даоченга,
и тот ободряюще кивал.
   Нельзя было вмешиваться; внутренние  дела  есть  внутренние  дела,  в
инструкциях это подчеркивалось не менее десятка раз, и  невозможно  было
не вмешаться - вопреки всяким инструкциям!
   - Даоченг! - отчего-то враз осипшим голосом крикнул Андрей.
   Подросток со сдержанным достоинством повернулся.
   - Даоченг А Ладжок слушает тебя, Далекий Брат Дархая.
   - Что здесь происходит, даоченг?
   А Ладжок скромно пожал плечами.
   - Разве Далекий Брат не видит? Народ гневается. - Заметив, что Ладжок
отвлекся, крестьянин опустил палку и замер в нерешительности. - А ну-ка,
брат борец, скажи-ка, хотел бы ты, чтобы наши женщины  рожали  полосатых
ублюдков? Ни одна истинная дочь Свободного Дархая не  отдаст  себя  этой
мрази живой, ведь это так, а, брат-борец?
   Даоченг тепло улыбнулся Андрею.
   - Видите ли, Далекий Брат, я здесь, собственно, и ни  при  чем.  Воля
народа есть воля  Народа,  а  единство  народа  и  его  армии  священно.
Продолжай, брат борец!
   Калека взметнул палку над лысой головой дхаи.
   - Стой! -  Андрей  перехватил  тонкую  жилистую  руку,  и  крестьянин
пронзительно взвизгнул. - Но, даоченг, ведь это же старик!
   А Ладжок пожал плечами, неспешно приблизился почти вплотную  и  снизу
вверх поглядел в глаза Андрею.
   - Когда Вождь, Любимый и Родной, вручал мне эти нашивки,  он  сказал:
"Народ не любит угнетателей". Именно так он сказал...  Думаю,  тебя  уже
ждут в штабе, Далекий Брат!
   В штабе лейтенанта Аршакуни никто не ждал.
   А у покосившихся  дверей,  на  ступеньке  ветхой  лесенки,  безутешно
рыдала маленькая девочка, чем-то очень похожая на злосчастного  дархаица
в слежавшейся накидке.
   На ломаном дархи Андрей спросил:
   - Я могу тебе помочь?
   Девчушка не подняла головы. Присев, Андрей повторил  вопрос.  Девочка
заплакала навзрыд. Своей сестре в таких случаях  Андрей  давал  конфеты.
Это было самое большее и, пожалуй,  единственное,  что  он  мог  сделать
сейчас. Но конфеты, даже самые завалящие карамельки, остались дома...
   Далекий Брат расстегнул планшет и протянул девочке свой дневной  паек
- две пачки галет и упаковку сушеного ла в  серой  обертке  из  скверной
бумаги,  украшенной  расплывчатыми  профилями  Любимого  и   Родного   и
Тигра-с-Горы.
   Девочка подняла глаза, всхлипнула и спросила:
   - Дядя, а почему ты плачешь?
   Тяжело-тяжело, совсем по-взрослому, вздохнула.
   - У тебя кого-нибудь убили?

***

   ОМГА сообщает:
   ...Обвинения, предъявленные инспектором Рамосом,  отвергнуты  Большим
Жюри как бездоказательные по причине  отсутствия  обещанных  инспектором
уличающих документов. Господин Пак Суп Вон освобожден  из-под  домашнего
ареста.  По  заявлению  его  адвокатов  встречный  иск   Арпаду   Рамосу
предъявлен  не  будет  по  соображениям  гуманного  характера.  "Больных
следует лечить", - заявил господин эль-Шарафи.
   ...В   работе   Конференции   по   проблемам   использования   боэция
(Порт-Робеспьер) объявлен двухнедельный перерыв.
   ...Папа Вселенский Сильвестр XVI в  беседе  с  нашим  корреспондентом
категорически опроверг измышления врагов  Единой  Церкви,  утверждающих,
что  на  планете  Авиньон  в  психиатрической  лечебнице  при  монастыре
Блаженнейшего   Абу-Ромуальда   Бар-Харикришна   якобы    томится    Его
Святейшество в бозе почивший папа Бенедикт XXVII.
   ...Массовые братания армии  и  мирного  населения  в  истекшие  сутки
происходили на Дархае  в  районе  населенного  пункта  Кай-Лаон.  Таковы
реальные  плоды  конструктивного  курса  на   национальное   примирение,
предложенного дархайским властям экспертными группами великих держав.

ГЛАВА 6
ГЕДЕОН-2 (СОВМЕСТНОЕ ВЛАДЕНИЕ ЕГС И ДКГ).
ПОРТ-РОБЕСПЬЕР (АДМИНИСТРАТИВНЫЙ СЕКТОР)

24 сентября 2198 года по Галактическому исчислению

   Этот мягкий, прозрачно-пасмурный вечер подарил наконец  уставшему  от
затянувшейся едва ли не на весь сентябрь удушливой духоты городу  первый
из  недолгой  череды  слепых  дождей,  на  всю  Галактику   прославивших
гедеонскую осень.
   Легкие тучи  запутали,  смягчили  беспощадное  солнце,  пронзительное
буйство  красок  сменилось  умиротворенно-пастельными  тонами,   воздух,
напоенный ароматом в мгновение ока распахнувшихся цветов, сделался  свеж
и  звонок,  и  уютные  коттеджики  Административного   сектора,   плотно
заселенные чиновным людом средней руки, оказались  похожи  на  кукольные
домишки, утонувшие почти до крыш в высоко взметнувшейся траве.
   Настежь раскрылись окна, замерли  все  лето  гудевшие  без  остановок
кондиционеры... Наступили  блаженные  несколько  недель,  ради  которых,
собственно, и стоит радоваться тому, что судьба занесла тебя на Гедеон.
   Общепризнано: труд персонала  бесчисленных  местных  контор  важен  и
ответствен. И бесспорно - весьма  престижен...  Ведь  должен  же  кто-то
отвечать  за  проведение  межпланетных  совещаний  и   общегалактических
слетов, без коих никак в блаженные  времена  паритета  и  консенсуса  не
обойтись.  Организовать  встречу,  озаботиться  размещением   гостей   и
питанием, в том числе диетическим, забронировать обратные билеты  да,  в
конце  концов,  и  оттенить  блеск  президиума  элегантным  костюмом   с
безукоризненно   подобранным   галстуком   -   задачи,   вне   сомнений,
заслуживающие всяческого уважения, и, конечно же, решение их  невозможно
доверить людям случайным...
   Все так. Но порой, в  промежутках  между  мероприятиями,  диссонансом
сознанию собственной значительности нет-нет  да  и  вспомнится  отдельно
взятому  среднестатистическому  гедеонцу  недобрая  фразочка   проезжего
остряка:  "Порт-Робеспьер  есть   галактический   музей   несостоявшихся
амбиций",  -  и  захочется  бедолаге  подойти  к  стенке   и   крепенько
приложиться головой о кирпичи. Ибо от себя не  скроешь:  если  уж  попал
сюда, без разницы, с повышением или нет, то как ни затягивай галстук,  а
конец один - персональная  по  выслуге,  с  полным  пенсионом  и  правом
ношения мундира, буде таковой предусмотрен статусом ведомства.
   И потому - сутками на службе. Чтоб не думать, не травить душу. И  без
этого процент сердечников на Гедеоне гораздо выше среднестатистического.
   А в свободную минутку - в садик. С лейкой,  с  тяпкой,  с  пакетиками
рассады. Вымотаешься до ломоты в  суставах,  сядешь  на  собственноручно
сколоченную лавочку у  лично  отрытого  прудика,  забросишь  леску  -  и
поймешь, что живешь не зря, а те, кто смеется над твоей яркой и полезной
для человечества жизнью, так что с них, дурных, взять, в самом-то деле!
   И  чужеродным  вкраплением  в  благостный   мир   ухоженных   бунгало
возвышается над зеленью Административного сектора  высоченный  конус  из
затемненного стекла и бетона, хмурый  и  молчаливый,  потрясающе  чуждый
своим низкорослым соседям...
   Кольцо голого асфальта вокруг. Почти пустая стоянка.
   Дверь, раскрываемая фотоэлементом.
   А за нею - плечистый, колючеглазый, с  перебитым  носом  портье,  при
всей угрюмости - безукоризненно учтивый.
   - Господа?
   Тон предельно корректен, но у двух юношей, стоящих на пороге, по коже
пробегает неприятный морозец.
   - Эл, привет! Нам назначено.
   Приветственный жест остается без внимания.
   - Попрошу документы. Благодарю вас.
   Портье внимательно изучает корочки.
   -  Господин  Сан-Каро?  -  Быстрый  сверяющий  взгляд.  -  Прошу!   -
Гостеприимный взмах в сторону лифта.
   - Господин Холмс? Прошу! Что-то давненько тебя, Алек, не видно  было!
-  После  идентификации  личностей   голос   плечистого   звучит   почти
приветливо.
   - Дела! - пожимает плечами смуглый крепыш. - А как Арпад?
   - Сами увидите, - ворчит портье, и тон его не сулит ничего хорошего.
   На панели лифта мелькают цифры: 3... 7... 15...
   Движение ускоряется.
   27... 49... 78... 100.. 121... 147... 199.
   - Господа?
   Близнец плечистого - разве  что  чуть  моложе  -  истуканом  замер  у
раздвинувшихся створок.
   - Попрошу документы. Благодарю вас.
   И вслед:
   - Привет, Алек! Инспектор будет рад!
   Медицински стерильный коридор. Невнятные гравюры строго через  дверь.
Трудно понять, живет ли здесь кто. Очень тихо  и  безлико.  И  реденькая
вялая зелень у задернутого портьерой окна почему-то кажется серой...
   Последняя по коридору дверь слегка приоткрыта.
   Идущий впереди коротко постучал.
   Никакого ответа.
   Еще раз.
   Ноль.
   - Ну что, Алек? - нетерпеливо спросил второй, нескладный и конопатый,
очень смахивающий на разгильдяя старшеклассника и одетый  соответственно
- в пестрые бермуды и мятую футболку с игривой надписью поперек спины.
   - Хрен его знает! Ладно, пошли...
   Прихожая была  чиста  и  напрочь  лишена  индивидуальности,  присущей
постоянному жилью. Ни пылинки, ни газетки, ни тапочек у вешалки с рядами
пустых крючков и полочек.
   Слева и справа -  темные  проемы  полуоткрытых  застекленных  дверей.
Впереди  -  неяркий,  брезжущий  просверк  то  ли  электросвечи,  то  ли
настольной лампы.
   - Арпад, ты слышишь?!
   - А он дома, Алек? - Конопатый заметно занервничал.
   - А куда он денется? Арпад!
   - Ну? - прозвучало из  комнаты.  -  Иди  сюда,  пацан,  встречать  не
буду...
   Прием никак не годился для учебников этикета, но,  встав  на  пороге,
посетители, не  сговариваясь,  поняли:  нет  резона  пенять  хозяину  за
неучтивость.
   Ибо с первого взгляда было ясно: человек занят.
   Хозяин пил. Пил всерьез и, похоже, достаточно давно.
   Это не было вульгарным запоем, с неизбежно разбросанными  носками,  с
россыпями  окурков,  расхристанной  постелью  и  прочими   классическими
атрибутами горения души. Отнюдь. Комнатка выглядела аккуратно  и  вполне
обустроенно.
   Широкий диван, гладко застланный мохнатым пледом, сияющий  письменный
стол, беззвучно  трудящийся  стереовизор,  подсвечивающий  сумрак,  -  и
ровненько выстроенные от стены к стене шеренги разнокалиберных бутылок.
   Пузатые, стройненькие, из светлого  стекла  и  из  темного,  круглые,
квадратные и граненые, винные, водочные, коньячные, кажется, даже из-под
хорошего одеколона; наклейки, исписанные кириллицей, латиницей, арабской
вязью, угловатыми закорючками иврита, иероглифами - плавными  китайскими
и заостренными японскими; все, как одна, вымытые дочиста...
   Пустые, как безнадега.
   А в кресле напротив входа, у журнального столика, украшенного початой
трехлитровкой "Метаксы", блюдом с ломтиками лимона и буженины вперемешку
и тремя рюмками, - человек.
   Не трезвый, но и не пьяный.
   Нет, скорее все-таки пьяный, но не в стельку.
   Или все же - в стельку, но великолепно владеющий собой.
   Легкая  домашняя  блуза  без  единой  помарки,  тренировочные  брюки,
громадные, не в соответствии  с  ростом  (едва  ли  не  под  пятидесятый
размер), сандалии.
   Лицо - из тех,  что  не  забываются:  смуглое,  сильно  скуластое,  с
твердым, выпяченным подбородком, тяжелыми  дугами  бровей  и  правильным
полукружием черных усов, полностью скрывающих верхнюю губу.
   Гладко-гладко - без намека на щетину - выбритые щеки.
   И темно-карие, цепкие, невзирая на хмельную муть, давящие глаза.
   - Пришел, значит? - Не вопрос - скорее утверждение.
   - Обижаешь, - то ли шутя, то ли всерьез насупился Алек.
   - И не испугался, выходит? Ну, коли так, проходи, садись,  выпьем  за
встречу... А это что за Чиполлино?..
   Конопатый  зашипел  было  и  тотчас  охнул  -  острый  палец   Аллана
беспощадно вонзился ему под ребро.
   - Позвольте представить, господа! - неожиданно  официально  отчеканил
крепыш.  -  Инспектор  Арпад  Рамос,  "Мегапол".  Яан  Сан-Каро,  стажер
Объединенного Межгалактического Агентства, мой друг.
   - Дру-у-у-уг? - Все, что мог сказать Рамос, прозвучало в этом  слове.
- Из этих - и друг?
   Аллан закусил губу.
   - Послушай, Арпад, Яан хочет  написать  обо  всем.  Правду  написать,
понимаешь?
   - Праааавду? - с той же  непередаваемой  интонацией  повторил  Рамос.
Прищурился, покатал слово на языке, словно глоток отменного  коньяка.  -
Правду? Нет, ну тогда нам просто необходимо выпить! Прошу!
   Он легко, по-кошачьи вскочил на ноги, оказавшись неожиданно  большим,
под стать  сандалиям,  и  краткими  точными  движениями,  почти  наугад,
освободил столик от рюмок, заменив  их  солидными,  из  толстого  стекла
литыми стаканами.
   - Если за правду, то только так,  пацаны.  Стоя!  Правда,  это  такая
баба, что за нее сидя никак нельзя...
   Стакан, по край полный пахучей  янтарной  жидкости,  вырос  на  сгибе
локтя левой руки, взмыл к губам - и коньяка не стало.
   - Ну!
   Аллан,  крепко  выдохнув,  опрокинул  стакан  и   закашлялся,   жмуря
слезящиеся глаза.  Конопатенький  Яан  попытался  повторить,  не  сумел,
поперхнулся первым глотком, втянув воздух, и все же дохлебал до дна.
   - От-так! - подтвердил хозяин, закусывая ломтиком лимона. -  За  нее,
за родную, и пусть ей будет хорошо там, где нас нет.
   Выплюнул в пепельницу изжеванную желтую корочку и всем телом,  словно
волк, развернулся к гостям.
   - Спрашивай. Тебя не знаю. Альке - верю. - Зло усмехнулся. - А можешь
и не спрашивать.  Сам  знаю,  что  хочешь  знать.  Все  вы  об  одном  и
талдычите: где документы, да были ли документы, да девять ли папок  было
или больше? Что, не угадал? То-то...
   Не глядя, разлил коньяк - себе до краев,  молодым  -  на  полстакана,
строго поровну.
   - Отвечаю: были бумажки. И дискетки были. А теперь - нет  их.  Совсем
нет, ни одной. А сколько их, папок, было, так это уже и  не  важно,  раз
ничего нет.
   Выпил залпом. Присел. Снова встал.
   - Я - сука, Алька, ссучился я, ясно тебе, пацан? Я ж полжизни положил
на эти папки, а меня свои же - вот так, как кутенка.  Давай,  инспектор,
оригиналы, это приказ... и, понимаешь, как назло, пожар в кабинете. Сейф
сгорел, смекаете, вы,  соплячье,  сейф!  А  он  не-сго-ра-емый,  бля!  С
гарантией... И самое хреновое знаете что, пацаны? А то  самое  хреновое,
что никто из начальничков не купленный, ну ни один...
   Глаза Рамоса дико поблескивали во тьме.
   - Если бы их купили, Господи, если бы купили! А им же просто  плевать
на все... Пейте!
   И снова наполнил опустевшую тару.
   - А меня сюда вот, до выяснения, понимаешь. Бери, говорят, отпуск  за
все годы, что не брал, - и в дом отдыха...
   Он пошевелил губами.
   - За все годы, это, выходит, восемь месяцев, так?  А  потом  в  отдел
кадров, переводом. Меня, Рамоса! Ну и  пусть...  Что  мне,  больше  всех
надо, что ли? Сука поганая, зато живой...
   Громадная ладонь молниеносно рванулась вперед и сгребла  оторопевшего
репортера за воротник.
   - Ну да, хочу жить! На те верха, где Пак летает,  мне  не  забраться.
Себе дороже...
   Встряхнул тряпично обвисшего над полом конопатого.
   - Понял? Так и пиши: нет никаких документов, по  злобе  Рамос-де  все
накаркал, сейф  пустой  был  и  сгорел  случайно,  а  господину  Паку  с
адвокатами  его   не   забудь   передать   икср...   пардон,   искреннюю
благодарность, что не погубили, вошли в положение...
   Разжал пальцы.
   - Вот так, салаги.
   Судорожно хватая ртом воздух, Яан растирал  шею,  и  глаза  его  были
круглы, как монеты.  А  губы  Холмса  тряслись,  кривились,  изгибались,
словно у смертельно обиженного, готового заплакать навзрыд ребенка...
   Впрочем, Рамоса это, кажется, мало волновало.
   Пытаясь не шататься, он прошел к противоположной стереовизору  стене,
украшенной рядом старомодных необъемных фотографий в темных рамках.
   - А теперь так. Смотрите сюда, пацаны.
   Толстый палец нежно коснулся первой карточки слева.
   - Рамос Дьюла, комиссар "Мегапола". Двадцать  лет  назад  пропал  без
вести   на   Пандионе.   Расследовал   дело   о    переброске    наркоты
правительственной почтой. Оставил жену и троих сыновей.  Вина  господина
Пак Сун Бона не доказана.
   Оскалился.
   - Понимаете? Нет тела - нет дела...
   Тяжеловесный, еще крупнее Арпада, усач неулыбчиво глядел  со  старого
снимка. Рядом, в такой же рамке - очень похожий на него, только потоньше
в кости, с живыми, немного лукавыми глазами.
   - Рамос Шандор, ревизор Финансового Контроля. Восемь лет назад найден
с пулей в затылке у канала Пинто, Валькирия. Занимался делом о фальшивых
авизо Госбанка. Ребят Пак Сун Бона даже не вызывали на допрос.
   Набирая силу, голос Рамоса становился все чеканнее, и в глазах уже не
было хмельной мути.
   - Рамос Эйген, стажер охранного департамента Контрольной Службы  ДКГ.
Взорвался в космокатере семь лет назад, сопровождая комиссию по проверке
рудничных концессий на Дархае. Как доказано позже, господин Пак Сун  Вон
никакого отношения к Дархаю не имеет. А вот  это...  -  громыхание  меди
стихло почти до шепота, - честь имею, Рамос Арпад, ваш  покорный  слуга!
Ныне милостью господина Пака нахожусь на излечении.
   Неузнаваемо юный, худенький и почти безусый, инспектор застыл на фото
с катаной в руках, в боевой  стойке  -
колено выдвинуто вперед, локти приподняты; он  явно  атакует,  и  парень
постарше,  плосколицый  и  раскосый,  с  неожиданно  белокурым   ежиком,
наползающим на лоб, откинулся почти под прямым углом, с видимым  усилием
парируя удар.
   - А это мы все еще живые.
   Последняя  карточка  -  крупнее  остальных  -  групповая:   вислоусый
здоровяк, улыбаясь, сгреб в охапку трех мальчишек, мал мала  меньше;  он
подмигивает фотографу, а на лице миниатюрной женщины, положившей руки на
широченные плечи усача, играет счастливая улыбка...
   - Алька, налей!
   Холмс медлил, морщась с  нескрываемым  презрением.  Но  Яан,  что-то,
видимо сообразивший, проворно метнулся  к  столику  и  торопливо  поднес
хозяину на две трети полный стакан, и Аллан, проследив за тем, как Рамос
медленно, глоток за глотком пьет, внезапно впился зубами в кулак, совсем
по-детски, а брезгливая гримаса исчезла, словно и не было ее.
   - А ты, пацан, ничего... - Арпад аккуратно отставил стакан на полочку
и подмигнул. - Сечешь!
   И продолжил, словно по писаному:
   - Был у меня в юности приятель, можно сказать, друг,  вернее,  Эйгена
дружок, но и  мой  тоже.  Так  вот,  Улингер  меня  учил:  когда  нельзя
наступать, побеждай, отступая. Смекаете, пацаны?..
   Фыркнул, пряча в усах кривую полуухмылку.
   - Так что ты, писатель, пиши, всю  правду  пиши,  пусть  люди  знают:
сгорели оригиналы! Понимаешь, сго-ре-ли!!! Или, еще лучше, вовсе  их  не
было! А Рамос спивается, бля! Усек?..
   Пошатнулся. Шагнул к креслу и почти упал. И Аллан Холмс проводил  его
счастливым, обожающим взглядом.
   Теперь хозяин был действительно пьян, и что удивляться,  если  бутыль
"Метаксы" стояла на полу почти пустая?
   -  Все,  салаги,  идите...  спать  буду.  Ты,  Алька,  потом  ко  мне
загляни... разговор есть... И запомни!
   Уже полузакрыв глаза, он внушительно приподнял указательный  палец  и
еле слышно, сквозь зевок, прошептал:
   - Всех их не перебьешь, вот в чем штука... Наставника мы сделаем, бля
буду... ты его не бойся... ты Аттилио бойся...  Атти  -  мужик...  сука,
конечно, но - мужик... с ним работать можно...
   Всхрапнул.
   - ...свяжись с ним, ежели со мной что случится...
   Голова Рамоса безвольно упала на плечо.
   - Алек, я пойду?
   - Тссс...
   Стараясь не шуметь, юноши выбрались в коридор. Встали у  окна,  жадно
затягиваясь крепкими, без фильтра, сигаретами (крик моды в этом сезоне).
   - Ну?
   - Дааа... Только, знаешь, Алек... - Яан помолчал, подыскивая слова. -
Я не буду об этом писать.
   - Ты  что?  -  Ноздри  Холмса  напряглись.  -  Арпад  велел,  значит,
напишешь...
   - Нет. - Яан покачал головой; сейчас он  выглядел  гораздо  взрослее,
хотя бермуды оставались бермудами, а веснушек нисколько не убавилось.  -
Об этом все пишут. А я не хочу. Потом когда-нибудь,  когда  можно  будет
правду.
   - Праааавду? - копируя Рамоса, протянул Аллан. И кивнул:
   - Ладно. Может, так и лучше.  Пошли  пров