осток моего древа. А сверх необходимости -  не
во благо. Это отвлекает от труда.
   Я опять офуел, на этот раз - круче.
   Ну и мальчик, однако, ну и планетка... ну и вождь!  -  вот  этого  я,
конечно, не сказал, но хорошо подумал.
   Когда мы вышли на улицу, он оглянулся на лесенку "Лит-Арта" и  сказал
одно только слово:
   - Гниль!
   Надеюсь, не про меня. Или про меня тоже, но не очень.
   А в Малом Зеркальном нас уже ждали смотреть, и шлепать  дотуда  было,
если кто бывал в Одессе и знает, не так чтобы слишком далеко. Ассистенты
у меня - дай Бог каждому таких, и подготовили все честь по  чести:  зал,
матрасы, циновки и, конечно, вдоль стен  вроде  как  по  делу  толпилось
сильно много посторонних, потому что раз Аркаша  привез,  так  это  таки
вещь. Но Лончик махнул, рукой,  и  все  ушли,  кроме  меня,  конечна.  И
рюкзачок тоже оставили...
   Когда мы остались втроем, он разделся до пояса,  не  торопясь,  очень
красиво, и я понял, что полным  дебютантом  его  назвать  никак  нельзя:
видимо, дома он много и упорно  репетировал,  если  не  выступал  уже  в
аттракционах. А знаете,  что  самое  интересное?  На  груди  у  парнишки
оказалась татуировка! Я видел в жизни  этих  татуировок,  я  сам,  можно
сказать, весь разрисован, как картина  Репина  "Приплыли!",  потому  что
когда-то тоже был молодой и  глупый,  но  такое  встретилось  Топтунову,
пожалуй, впервые. Попробуйте представить: гладкая кожа, выпуклые мышцы -
и поверх всего синее тату, не самого лучшего притом  исполнения:  что-то
вроде бесхвостого кота сидит на каком-то треугольнике. И вся эта радость
блеклая-блеклая, словно кто-то ее вытравливал-вытравливал, да так  и  не
вытравил  и  не  придумал  ничего  лучше,  как  забить  кота   ярко-алым
изображением придурочной птички,  напоминающей  хищную  утку.  Скажу  по
правде,  самый  дурацкий  способ  избавляться  от   татуировок   -   это
зарисовывать их другими, тем паче что менять кота на  утку  вообще  верх
кретинизма. И я спросил:
   - Лончик, а Лончик, а что это у тебя?
   Он посмотрел на меня, сощурился и ответил:
   - Тот, кто породил  меня,  называл  себя  Тигром-с-Горы,  а  оказался
драной кошкой. И огнеперая птица токон растерзала его.
   - Ой! - огорчился я. - Так у тебя нет папы?
   Понимаете, я ведь и сам вырос без отца, мама моя (святая женщина,  не
нам ее судить!) строгала нас, как буратин,  не  очень  интересуясь,  что
будет дальше, и уж я-то знаю, каково это, когда растешь сиротой или  все
равно что сиротой, а мама говорит, что папа полярный летчик...
   Но того, что сказал в ответ мой дебютант, я  никак  не  мог  ожидать;
папы, конечно, бывают разные, и не всегда мы любим вспоминать про них, и
порой даже мечтаем подрасти, найти и набить морду, но в том-то  и  дело,
что мальчишечка злиться не стал, а ответил очень серьезно:
   - Тот, кто меня породил, не  отец  мне.  Мой  отец  -  народ  Единого
Дархая...
   Потом перехватил мой осторожный взгляд, направленный на грудь - туда,
где под самым левым соском бугрились две некрасиво  заросшие  дырки,  на
низ живота, перерезанный почти поперек кривым сизым  шрамом,  и  пояснил
вовсе уж непонятно:
   - Тан Татао.
   Сказал, отвернулся и принялся, уже не обращая на меня вообще никакого
внимания, рассупонивать рюкзачишко. Сначала появились мечи - два прямых,
один изогнутый, потом бумеранг, потом еще что-то, и  вот  -  много-много
мальчиков уже вооружены, готовы и смотрят на меня по одному  из  каждого
зеркала. Кто видел это хоть однажды, тот  не  забудет  никогда,  как  не
забуду этого я, а я, можете поверить,  сколько  мне  осталось  жить,  не
забуду.
   Представляете? Статуэтка;  глаза  прищурены,  лицо  окаменело,  плечи
откинуты. Все напряжено, все не двигается, только мышцы чуть подрагивают
и губы шевелятся.
   - Дай. Дан. Дао. Ду.
   Я, конечно, ничего не понял, но понял, что перебивать не надо.
   И тут же - вы знаете, что такое смерч? - так вот,  мальчик  именно  в
него и превратился. Ой, как же сверкали эти железяки, как они  свистели,
- и их же совсем нельзя было увидеть, ну то есть вообще никак! Никто  не
сунул бы туда палец, и я первый, а ведь я по жизни люблю  риск,  и  даже
когда Ози двадцать лет назад напивалась в  зюзю,  именно  я  вел  ее  до
номера, а остальные, даже  первый  муж,  крутили  пальцами  у  висков  и
прикидывали, сколько будут стоить венки, потому что пьяная  Ози,  она  и
сейчас, говорят, пьяная Ози, а тогда она еще была молодая...
   Потом мечи вдруг оказались снова за спиной, я даже не  видел  как,  и
начались игры с ножичками, но это были совсем не  детские  игры,  можете
мне поверить - я знаю, что такое играть, - и ножички  летали  туда-сюда,
как птички вроде  той,  что  разорвала,  если  верить  ему,  папу  моего
дебютанта.
   Он  немного  попрыгал,  поотжимался,  повертел  алебардой,  а   потом
установил мишень и достал маленький арбалетик со стрелами...
   Полный фурор!
   Мне было так интересно, что даже почти не страшно!
   Двадцать два неописуемых номера, на выбор!!!
   Слушайте сюда: это говорит не кто-нибудь, а Аркаша Топтунов, а Аркаша
Топтунов знает, что говорит...

ГЛАВА 2

   ...Укрепи, Господи, и направь, и благослови тех отважных, кто по мере
слабых сил своих противостоит  козням  диавольским,  не  всегда  и  видя
истинную их суть, но сердцем неошибочно ощущая, где  есть  рубеж  зла  и
добра. И даже в противных высокому милосердию Твоему делах, о,  Господи,
узри же светло горящее пламя правды Своей  и  неложную  доброту  чистоты
Своей, и за это, снизойдя, не впадай во гнев, но прости  им  заблуждения
их...

Рассказывает Аллан ХОЛМС. Старший инспектор (стин) "МЕГАПОЛА". 38 лет.
Гражданин Демократической Конфедерации Галактики

28 июня - 5 июля 2215 года по Галактическому исчислению

   В ту ночь, ближе к рассвету, ко мне снова пришел Рамос.  Явился,  как
всегда, без стука и сел рядом с постелью, тихо, почти не слышно. Это  он
умел - ходить по-кошачьи, так,  что  и  половица  не  скрипнет.  Раньше,
давно, лет пять-шесть тому, я вскакивал в холодном поту, потом привык, а
потом он стал появляться пореже - в конце концов и  у  него,  там,  есть
свои дела и не с руки заходить на огонек каждую ночь. Он присел,  неярко
светясь в переливах  лунных  бликов,  пробивающихся  сквозь  гостиничную
портьеру,  и  маленькая  темная  дырочка,  опаленная  по  краям,   почти
незаметна была на левом, повернутом в мою сторону виске.
   - Привет, - сказал я негромко.  В  самом  деле,  с  какой  стати  мне
следует бояться собственного учителя, пусть даже мертвого, тем паче  что
дело все равно наверняка происходит во сне...
   И он, как обычно, промолчал в ответ. Кивнул, добыл из  кармана  пачку
"Каролинума", любимую свою бензиновую зажигалку, щелкнул, затянулся -  и
сделался полупрозрачен;  лишь  тусклый  огонек  сигареты  то  становился
немножко ярче, то совсем угасал. Покурил.  Встал.  Подошел  к  окну.  Не
раздвигая шторы, полюбовался ночным городом - и растворился  в  мерцании
лунного света.
   Но перед этим - опять, опять, как всегда! - повернулся и посмотрел на
меня. И таким  был  этот  прощальный  взгляд,  что  меня  отшвырнуло  на
подушку, скрутило, перехватив дыхание, и бросило на пол.
   Я дорого дал бы, чтобы научиться не помнить сны.
   А еще лучше - не видеть их вовсе.
   Когда  я  приподнял   голову,   лицо   болело,   нос   всхлипнул   от
прикосновения, и на белой кнопке ночника остался кровавый мазок.
   Да уж. Отпуск на исходе, а нервы ни к черту.
   Теперь уже не заснуть до утра. Впрочем, похоже,  недолго  осталось  и
ждать; за окном, пробивая нежную ткань  портьеры,  брезжил  рассвет.  Из
зеркала на меня глядел некто жалкий, нуждающийся в экстренной помощи,  и
я, оказав таковую, вышел покурить на  балкон,  в  шелковую  предутреннюю
полумглу летней Одессы, в легкий,  йодисто-свежий  бриз,  чуть  пахнущий
свежей  рыбой,  и  в  полную,  нарушаемую  лишь  негромкими  рассветными
звездами тишину.
   Что ни говори, в Великом Договоре немало полезного, и  уж  во  всяком
случае Одесса вполне заслужила звание столицы Планеты-для-Всех.
   Две недели здесь - и можно год не думать о хворобах; если бы  еще  не
Рамос... но, будем справедливы, пенять на Арпада с моей стороны было  бы
грешно. Кто-кто, а уж он-то имеет право и на визиты  за  полночь,  и  на
такой прощающийся взгляд...
   Огонек  почти  начал  подгрызать  фильтр,  когда  зашуршал   телефон.
Ненавижу это  устройство,  но,  к  великому  сожалению,  не  имею  права
отключать его даже на ночь. И  даже  в  отпуске.  Такая  работа.  Скорее
всего,  выйдя  когда-нибудь  на  пенсию,  я  вообще  откажусь  от  услуг
телефонной сети. Но не раньше...
   Впрочем, повременить гудков восемь я себе позволил. Ничего страшного,
даже если звонит шеф. В конце концов, это он на работе. А я в отпуске.
   Звонил же и вправду шеф. И был он, как обычно, деловит и чем-то, судя
по тону, озабочен.
   - Доброе утро, Аллан.
   - Вам также, комиссар.
   - Судя по голосу, вы неплохо отдохнули. Поздравляю. Однако отчего  вы
так долго не брали трубку?
   - По средам я не жду вашего звонка, комиссар...
   Трубка   озадаченно   помолчала.   Шеф   неплохой,   очень   неплохой
администратор, а в прошлом еще и великолепный оперативник,  но  зачастую
бывает тугодумен, и это уже неизлечимо.
   - Это же элементарно, сэр! - позволил себе сострить я. И был не прав.
В трубке крякнуло и зазвучало официально:
   - Стин Холмс! С настоящего момента вы отозваны из отпуска.  Материалы
направлены экспресс-почтой.
   Щелчок. Длинные гудки.
   Вот такой вот разговор. Комиссар начисто лишен чувства юмора,  и  это
печально. С другой стороны, что делать, если ты носишь фамилию Ватсон, а
твой заместитель волею судьбы скромненько  зовется  Холмсом?..  В  любом
случае человек он невредный и в свое время пытался как мог помочь Рамосу
во время позорища с первой попыткой суда над Наставником Паком...
   Думается, еще и поэтому мне многое позволено,  вплоть  до  не  всегда
уместных шуточек. Стариков в конторе уже не так много, все они  так  или
иначе помнят Арпада, и все они, спасибо им, считают  меня  чем-то  вроде
наследника инспектора Рамоса.
   Это очень важно в нашей фирме,  кроме  шуток.  Одного  желания  мало,
чтобы закрепиться  в  "Мегаполе",  -  контора  до  глупости  кастова,  и
кадровые сотрудники предпочитают рисковать жизнью по наследству; так что
мне, стажеру со стороны, тогда, можно считать, повезло.  В  самом  деле,
чем я, щенок, сопляк,  мог  приглянуться  самому  Арпаду  Рамосу,  живой
легенде "Мегапола", сыну почти мифического комиссара  Рамоса  Дьюлы?  Но
ведь никто же не заставлял его брать  меня  в  напарники,  больше  того,
отмазывать от всяческих передряг, тянуть на  ведомственные  посиделки  и
вообще относиться, как к равному...
   Повезло? Может быть, и так.
   А возможно, Арпад просто увидел, до чего мне хочется стать  настоящим
полицейским.
   Мальчик Рамоса - вот как меня называли тогда, даже в глаза.  И  я  не
стыдился. Потому что никогда не подводил его; и  в  самые  горячие  дни,
когда Наставник Пак все-таки  допрыгался  и  терпение  конторы  иссякло,
Арпад выбрал в напарники опять-таки меня!
   Эх, какое же это было веселое дельце! Приятно вспомнить... Вчера  еще
уважаемый и кристально чистый  господин  Пак  Сун  Вон  был  объявлен  в
розыск, он уже не пытался откупиться, и взвод  адвокатов  лишь  разводил
руками; ему оставалось только уходить в схроны на малых планетах, но вот
этого мы как раз и не собирались допускать! Арпад дорвался! Он  вцепился
в след Наставника, как легавая чистых кровей, и  моих  сил  хватало  уже
только на то, чтобы не отстать - и тогда,  когда  мы  пять  дней  ползли
через раскаленную степь, и после, уже у бункера, когда Арпад подставился
под  пулеметную  очередь,  выбрасывая  из-под   нее   меня,   неопытного
мальчишку...
   Его ли вина, что он, нашпигованный свинцом, был спешно  отправлен  на
базу и я, стажер, салажонок, продолжил преследование в одиночку?..
   Да, это я, а не он взял Наставника, взял лихо, почти голыми руками  и
это я сумел преодолеть соблазн и не расстрелять эту старую суку на месте
- и зря, кстати, потому что на космолете  его  все  равно  шлепнули  при
попытке к бегству; а как же? -  Наставник  чересчур  высоко  порхал,  он
слишком многое знал и со слишком многими знался...
   И это из меня, а не из Рамоса вовсю  лепили  в  те  дни  героя,  даже
сериал сняли (помните? - "Преследование продолжаю", в  двадцати  сериях,
не как-нибудь!), но по сей день только я сам да еще один человек  знаем,
какую роль сыграл во всей этой героической эпопее  и  поныне  мало  кому
известный  скромняга  Аттилио,  доверенное  лицо  Наставника.  Тогдашний
капореджиме Организации очень хотел стать доном; у него имелись обширные
планы, и его крепко волновали  кое-какие  бумаги,  относящиеся  лично  к
нему. Не сразу, но мы нашли общий язык, и мужику,  видимо,  было  весьма
приятно хоть раз в жизни, пусть неформально и совсем недолго, а постоять
на стороне закона...
   Так что в восемнадцатой, кажется, серии, ну, там, где этот, хромой, в
кожанке, вдруг ни с того ни с сего кричит: "Будьте вы все прокляты!" - и
начинает шпарить по своим с  водокачки,  это  как  раз  про  него,  хотя
сходства, разумеется,  никакого;  Аттилио  лично  настоял  на  включении
данного эпизода в фильм и, по слухам, даже финансировал следующую серию.
   Не убежден, что Арпад одобрил бы все  это,  но  переговоры  велись  в
обстановке совершенной секретности... а я по сей день получаю к Пасхе  и
Рождеству шикарные наборы конфет от неизвестного доброжелателя  и  очень
подозреваю, что сей аноним именуется в миру доном Аттилио  эль-Шарафи  -
владельцем  заводов,  газет,   пароходов,   добрым   дедушкой   и,   как
общепризнано, глубоко порядочным человеком.
   М-да. О нашей конторе любят посудачить и болтают невесть  что,  да  и
пресса усердствует  вовсю;  нельзя  сказать,  что  реклама  нам  вредит,
разумеется, нет; во всяком случае благодаря ей  авторитет  у  ведомства,
пожалуй, не ниже, чем у  Контрольной  Службы,  да  и  с  финансированием
проблем не возникает, а это тоже  совсем  не  маловажно,  и  руководство
никогда не отказывается дать  лишнее  интервью  насчет  того,  какие  мы
грозные и так далее. Но всего-то нас, кадровых не  считая  стажеров,  на
всю Галактику менее трех тысяч, из них инспекторов - сотни две, а станов
и того меньше; впрочем, большего Галактике и не нужно...
   Мы справляемся.
   И  у  нас  нет  оснований  стыдиться  нашей  старой   эмблемы:   двух
глянцево-черных настороженных собачьих ноздрей.
   Мы - псы, пусть так. Но наш хозяин - закон.
   Из конторы не уходят, даже уйдя в отставку.
   Шесть лет назад я в последний раз встретился с Арпадом Рамосом в  его
уютной квартирке на окраине Административного  сектора  Порт-Робеспьера.
Она походила на рождественскую бонбоньерку: много тюля и плюша, тульские
самовары с медалями, слоники на полочке над диваном. И старые, с  юности
памятные мне фотографии, перечеркнутые траурными ленточками,  безнадежно
терялись в пучине этого благолепия.
   Арпад подливал домашнюю наливочку и без умолку болтал; он был  вполне
доволен жизнью, толстой и ворчливой женой, делами в лавке, и  он  совсем
не вспоминал былое - словно отрезало прошлое напрочь вместе с  половиной
легкого и левой рукой по локоть. Да, твердый доходик, плюс пенсия,  плюс
неплохая, пускай и с запозданием, семья - что еще нужно человеку?
   И это был вовсе не Арпад Рамос, а кто-то другой,  незнакомый,  и  мне
совсем не о чем было бы говорить с ним, не знай я,  попивая  сладенькое,
что  именно  этот  веселый  инвалид,  мой   друг   и   первый   учитель,
неопровержимо виновен в организации  и  собственноручном  и  филигранном
исполнении десятка чудовищных по зверству убийств - и что  с  того,  что
жертвами были боссы Организации, прихлебалы и наследники Наставника?
   Они смеялись нам в лицо, потому что у нас не  было  доказательств.  А
Рамос откуда-то добыл факты, и он уже не  был  связан  присягой.  И  мог
вести собственную войну.
   Покалеченный и отставленный, он все  равно  остался  псом,  даже  еще
более опасным, чем был, ибо рука хозяина уже не удерживала свору. А  это
недопустимо,  и  никакое  понимание  не  может   оправдать   озверевшего
волкодава...
   Все, что я смог сделать для него, - это рассказать обо всем, что было
известно пока еще только мне... и уйти. Когда я уже стоял у  порога,  он
сказал мне: "Алька, скажи ребятам..." - но продолжать не стал  и  только
поглядел мне в  глаза  тем  самым  пронзительным  взглядом,  что  доныне
сбрасывает меня с кровати, сводя глотку ночным криком.
   Никогда не забуду, как выла на церемонии вдова Арпада и как  толстуха
плевала мне в лицо, а комиссар пытался оттащить  ее,  но  никак  не  мог
справиться...
   Вот почему к своим тридцати восьми и верю только себе и закону.  Вера
во все остальное обошлась мне слишком дорого...
   Тут, однако, пневмопочта, причмокнув, выдала опечатанную  капсулу,  и
размышления,  как  равно  и  сантименты,  пришлось  похерить.  В  совсем
тоненькой папке ютился одинокий, напечатанный  через  полтора  интервала
листок машинописи, озаглавленный "ПЛОДЫ ЛА". Судя  по  всему,  в  верхах
дело и впрямь определили как наиважнейшее. Я, например, за двадцать  лет
работы на контору всего лишь второй раз держал в руках вот такой, именно
бумажный и, естественно, в одном экземпляре существующий листочек.  Даже
оперативку по началу  охоты  за  Наставником,  помнится,  сбрасывали  по
внутренней компьютерной сети.
   И в то же время такой режим секретности на первый,  да  и  на  второй
взгляд не подкреплялся ничем. В  самом  деле,  исключая  совсем  немного
третьестепенной  информации,  текст  сообщал  буквально  следующее,   по
пунктам:
   Первое. В обеих великих державах, а  также  и  на  периферии  отмечен
поступательный  рост  числа  инцидентов,  связанных  с   индивидуальными
вспышками социальной агрессивности. Зафиксированы  случаи  сумасшествия,
неспровоцированных актов насилия, а также и самоубийств.
   Второе.  Практически  все  задержанные  и  изолированные   по   факту
непредсказуемой агрессивности, вне зависимости от гражданства  и  других
социально-этнических признаков, являются действительными членами кружков
и секций различных видов рукопашного боя с применением холодного  оружия
и без применения такового.
   Третье. Более девяноста пяти процентов вышеохарактеризованных  лиц  в
то  или  иное  время  посещали  также  и  семинары  по  изучению   основ
современной дархайской философии (так называемых идей квэхва) -  тут,  к
сожалению, пояснений не следовало.
   Четвертое.    Безусловным    фактом    является    то,    что     все
вышеохарактеризованные  лица,  как  правило,  носят  на  шее   украшения
(амулеты?) в виде стилизованных плодов дархайского дерева ла.
   Пятое. Плод ла представляет собой необходимое сырье для  изготовления
ряда тонизирующих напитков, косметических изделий "от  кутюр",  а  также
довольно сильных психотропных препаратов,  не  дающих,  однако,  эффекта
привыкания...
   Опять же, м-да. Пятый пункт меня убил. При чем тут, пардон, плоды ла?
Они, как всем известно, съедобны; больше того - довольно  вкусны,  ну  и
что? Я тут же, на месте, провел следственный эксперимент и  в  очередной
раз убедился, что логика старшего инспектора Холмса безупречна...
   Когда вазочка с ломтиками ла в сахаре опустела, за окном  уже  вполне
рассвело, а некоторые вопросы более или менее сформировались. Ну, не  то
чтобы совсем уж, но - в основном. В целом, как сказал бы шеф.
   Прежде всего: что за напасть?
   Простейший и вполне вероятный ответ: очередная разновидность наркоты.
А учитывая, что большинство фигурантов - поклонники боевых искусств,  да
еще и с сектантским душком, так вполне допустимо, что дело не  обходится
и без целенаправленной промывки мозгов (кстати,  подумал  я,  стоило  бы
в