одкрасться к поселку в одиночку. Без пса не  выжить.  Поэтому,  забивая
щенков для котла, надлежит  испросить  прощения  у  него,  лопоухого,  и
воззвать к Великой Суке, к Кесао-Лату, описав ей злого врага, что пришел
и совершил недоброе дело...
   А вокруг поселка - земляной  вал  в  человеческий  рост,  укрепленный
тыном из металла. В прошедшие дни ходили люди квэхва  в  дальние  руины,
собирали необходимое и платили  за  взятое  надлежащую  цену.  Там  стал
Одноруким могучий борец, великий охотник Крампъял, там  лишился  второго
глаза  Вещий.  Зато  вырос  над  валом  густой  частокол,  переплетенный
твердыми колючими веревками, и чужим не  под  силу  одолеть  на  совесть
воздвигнутую преграду. Те, кто пытался, убедились в своем бессилии.  Вон
их головы -  скалятся  костяными  ухмылками  на  остриях,  предупреждают
заносчивых: нет  сюда  ходу;  здесь,  не  обижая  никого,  обитают  люди
добродушной идеи квэхва!
   Чужаки понятливы. Давно уже не набегают на поселок ни злобные  жители
руин, ловко мечущие камни издалека, но бессильно-трусливые в схватке, ни
кожаные бродяги, твердо сидящие на  спинах  уродливо  высоких  безгорбых
куньпинганов...
   Если и бывают изредка, то - с миром, с меной.
   Это хорошо. Так и предписывает миролюбивая идея квэхва.
   Омыты были лица и очищены руки. И  сели  люди  Барал-Лаона  за  общий
стол, уже уставленный блюдами вареных клубней и чашками мясного  отвара,
приготовившись слушать Вещего.
   В торце стола, на том конце, что ближе к входу в длинный дом  борцов,
восседает старец. Он уже подготовил себя к изречению Предания:  синим  и
алым раскрашены щеки, повязкой  укрыт  высокий  мудрый  лоб,  помеченный
крылатым знаком - отметием гордой птицы  токон,  не  живущей  в  неволе.
Птица  распростерла  крылья,  она  хочет  взлететь,  но   сетка   морщин
удерживает ее, и вся страсть, весь  огонь  полета  изливается  в  тихой,
исполненной веры речи Вещего.
   - Слушайте и не забывайте, люди  квэхва!  Было  некогда  так:  создав
твердь небес  и  нежность  земли,  назвал  сотворенное  Дархаем  великий
созидатель Ю Джуга, и означало имя это "Страна, Не Знающая  Злосчастья".
Сказанное, немедля обретало силу каждое слово Ю Джуга, и  было  по  воле
его. Без краев раскинулся вширь и вдаль, без границ распростерся  вглубь
и ввысь счастливый Дархай, и вольно гуляли в вечно цветущих садах  люди,
явившиеся из  мечты  всеблагого  Ю  Джуга.  Он  же,  поразмыслив,  нарек
пришедших из грез Лунгами, и значило прозвище это "Незлобивые". Воистину
незлобивы были сыны и дщери мечтаний всевеликого, ибо не ведали зла,  от
явления на свет стремясь лишь к добру...
   Каждое слово из тех, что лились из  уст  старца,  было  ведомо  детям
мудрой идеи квэхва, плечом к плечу сидящим за  широким  столом.  Ибо  из
вечера в вечер, из луны в луну, год за годом повторялось предание,  дабы
не истерлась в памяти людской истинная правда и подлинная суть.
   - Бесконечно долго было так, и не было  иначе.  Творя  и  переделывая
мир, не мог оставаться всегда с возлюбленниками своими  беспредельный  Ю
Джуга, однако и оставить их без надзора и  присмотра  не  желал  знающий
все. Потому плюнул на ладонь себе великомощный, присыпал слюну  щепоткой
пыли предсущности, смял; и так возник под сияющим небом Дархая  яростный
Хото-Арджанг, чьим уделом стало с той поры надзирать за миром  и  покоем
Лунгов. Но пылок был нрав назначенного  бдить,  и  подчас  увлекался  он
охотою на легкоперые облака, оставляя без защиты и охранения  тех,  кого
призван был защищать. Тогда дунул на ладонь  свою  Ю  Джуга,  добавил  в
дуновение толику ясного звона; и так  возникла  среди  вершинных  снегов
Дархая  легкоустая  Кесао-Лату,  чьей  долей   определил   всенеодолимый
услаждать  и  наслаждать  Лунгов  в  те  дни,   когда   отвлекается   от
предначертанного Хото-Арджанг...
   Тихо и внимательно слушали люди. Первый намек на сумерки  уже  явился
дню, подгустив светлые тени, но прозрачность ветра пока  что  не  желала
отступать. Ничто не перебивало речи Вещего, кроме не  замечаемого  никем
псиного подскуливания и подвывания. Да еще шуршали  сандалиями  те,  кто
нынче надзирал за котлами, расставляя на широкой столешнице  необходимое
для трапезы.
   - И пока было так, ничто не могло смутить покой стократ преосвященной
страны Дархай. И за пределами  мира,  далеко  за  сугробами  сизых  туч,
злобствовали демоны, тщась и не умея разрушить то, что создано на  благо
и пребывает вовеки, по воле демоносокрушающего Ю Джуга. Но пришел  день,
когда воспылал Хото-Арджанг греховной страстью к Кесао-Лату и  предложил
ветроголосой взойти на ложе свое. И не  преодолела  зова  не  праведного
лона Дева Небесных Снегов. Впустила она  громоносное  копье  в  алмазную
пещеру, истекла потоком недозволенных  наслаждений  -  и  рухнули  стены
добра, обороняющие Дархай, ибо  в  непорочности  Кесао-Лату  заключалась
тайна незримой преграды, к коей не в силах были подобрать ключ демоны...
   Ни ветер не окреп, ни тучи не затянули спокойное небо,  но  сгустился
вдруг  предвечерний  зной,  уплотнился,  стал   вязким.   Людские   лица
заблестели каплями испарины, и даже псы в  загоне,  прекратив  ненадолго
свою  вечную  возню,  расползлись  по  углам,  тоскливо   поглядывая   в
посмурневшую гущу теней...
   - Явившись из-за  облаков,  окропили  черным  зельем  зла  ясный  лик
сотворенного блага злые демоны, и нашлись у них подручники среди  людей,
ибо многие, уподобившись Хото-Арджангу, возжелали наслаждений для себя и
презрели чаяния иных, нисколько не худших. И нет слов,  чтобы  высказать
горечь полноты бед, сполна испытанных Дархаем. Но!..
   Радостной усмешкой озарился лик сказителя.
   - Проведал о злой беде великий Ю Джуга. И в славе  своей,  и  в  силе
своей явился в сотворенный край, дабы искоренить  зло.  Сперва  приказал
встать пред очи свои достойным презрения подручным. И пришли в  трепете.
И не было им что ответить на гневный упрек, ибо виновны были они.  Тогда
сказал всеисправляющий  жалкому  Хото-Арджангу:  не  будь!  И  не  стало
мнившего себя божеством. Легкой карой было небытие и  по  заслугам,  ибо
всего   лишь   подчинился   желанию    своему    преступивший    приказ.
Гнусно-злонравной  же  Кесао-Лату  повелел  надстоящий  стать  отныне  и
навсегда Великой Сукой, и рождать  псов,  и  выкармливать  их,  и  вновь
оплодотворяться, и не знать перерыва в  родильных  муках,  и  не  ведать
сладости осознанной  любви.  И  было  это  справедливо,  ибо  вожделение
бешенолонной  навлекло  беду  на  возлюбленных  детей  Ю  Джуга...   Миг
наступил. И как всегда, именно на этом месте Однорукий  Крампъял  ударил
бочонкоподобным кулаком по столешнице, заставив  подпрыгнуть  братаны  и
мисы.
   - А-Видра, и только Он, и кто, кроме Него?!
   Прорычал и хмуро поглядел по сторонам: не возразит ли кто? Но не было
безумца. Ибо лишь лживый язык опровергнет  истину,  и  кроме  того,  кто
осмелится  сказать  против  Крампъяла,  ломающего  в   пальцах   молодую
березку?
   Как каждый  вечер  случалось,  так  случилось  и  ныне.  И  привычным
укоризненным взором невидящих глаз одарил несдержанного Вещий, ибо верно
было сказано, но не в должный срок.
   - Подкравшись сзади,  убили  демоны  могучего  Ю  Джуга,  ибо  крепко
задумался он о том, как избыть горе Дархая. Убив же, рассмеялись,  зная,
что некому отныне встать против них!
   В душной тишине раннего вечера отчетливо и горько всхлипнула женщина.
Вещий же привычно возвысил голос, призывая  не  предаваться  до  времени
отчаянию.
   - Умер телесно Ю Джуга, но не могли убить злобные последний его крик.
По вершинам горным лавиною пронесся стон, вспенился  в  бурунах  морской
волны, в ветрах распахнул крылья, обернувшись ясноперой птицей токон,  -
и встал из огня боли всесотворившего пламенный принц Видрат, и меч мести
ярким сполохом полыхал в его руке, и ряд к  ряду  плотнились  за  спиною
принца  Видрата  могучие  исполины,  чье  светлое  имя  было  Ван-Туаны,
означает же это на благородном дархи "Жаждущие Равенства".  И  неизбежна
была битва, и казалось всему сотворенному,  что  последней  для  злобных
станет она!..
   Восторгом вспыхнули глаза самых младших  из  мелкоты,  что  сидела  в
конце общего стола, но все так же скорбны были  лица  взрослых,  знающих
предание наизусть.
   - Нет, не стала! Всего лишь крик лежал в основе гнева,  и  не  одолел
злобу крик. Пал принц Видрат, но завещал перед гибелью Солнцу и Луне  не
позволить тому, кто придет вслед, ковать меч из крика  багровых  зарниц.
Вслед же за павшим пришел рожденный от брака  крови  Ю  Джуга  и  пашни,
принявшей в себя эту кровь, яростный герой, Железный Вождь А  Ладжок,  и
мощь воли его превосходила всесилие павших Ван-Туанов. В кровь  и  землю
добавил восхищенный ветер отзвуки крика того, кто не мог умереть вполне,
и родились от тройного союза светоносные идеи квэхва. И вновь неизбежною
стала битва, и вновь метилось всему сущему, что  гибельной  для  гнусных
станет она!..
   В заметно сгустившейся предвечерней мгле тонули стиснутые  горестными
гримасами губы Вещего, и казалось, что не шевелит он ими,  но  откуда-то
извне - из туч ли? из отдаленных ли руин? - долетает древний сказ.
   - Нет, не стала! Не сломили в битве отважного А  Ладжока  хитрые,  не
одолели злокозненные. В ужасе осознали они, насколько близка погибель. А
осознав, прикинулись светлыми духами и  втерлись  обманом  в  сердца  не
знавших дотоле  лжи  и  лукавства  людей  Дархая.  Улестили  доверчивых,
сказав, что ведут на помощь Железному  Вождю  А,  и  увели  с  собою  за
облака, бросив  на  мучения  в  гиблых  зазвездных  краях,  имя  которым
Земля!..
   - Земля! Земля! Земля-а-а? - подхватило эхо, И  словно  бы  удивление
звучало в вернувшемся голосе; но не услышали нот сомнения  люди  квэхва,
потому что не хотели услышать. Да и не было им дано...
   - И пал железный вождь А Ладжок, не лицом к лицу сраженный, но подлой
хитростью. С той поры и владеют яснозаревым  Дархаем  демоны  гадостного
зла, и торжествуют они...
   Вещий рывком поднялся и воздел к исчерна-синим небесам длинные  худые
руки, увитые жесткими веревками вспухших жил.
   - Зря торжествуют и тщетно! Не  угасла  воля  к  воскрешению  светлой
правды добра, нет смерти великому Ю Джуга. Сказано им, и  ведомо  людям,
очнувшимся от лукавых чар: придет  час  и  настанет  миг,  и  явится  из
далеких стран возродившийся из бесплотия Ю Джуга. Не богом вернется  он,
но  человеком,  подобным  божеству.  Пламенный  дух   Огненного   Принца
унаследует он и совокупит его  с  твердой  стойкостью  Железного  Вождя;
двуединый, придет он из безвестности, и будет имя его..
   - А-Видра! - взревели мужи.
   - А-Видра! - тонкими голосами поддержали женщины.
   - А-Видра! - завизжала мелкота.
   Обессиленный, рухнул на скамью вещун, но не закончено было  пока  еще
предначертание, и надтреснутый голос зазвенел вновь.
   - Не поверит сначала людям квэхва, что раскаялись, двуединый герой  и
не назовется. Но без ошибки узнают его прозревшие,  ибо  будет  лик  его
горд и резок и знаком им по отпечатку своему, сохраненному Книгой  Книг;
ликом Огненному Принцу будет подобен он, и не ошибутся люди.  Ибо  будет
это...
   - А-Видра!
   - И  грудь  его  украсит  дивный  амулет,  знак  крови  и  земли,  не
подвластный никому, кроме Железного Вождя. Чернью и багрянцем  расцветет
он, и не станет заблуждений. Ибо будет это...
   - А-Видра!
   Хлестнул ветер, предвещая грозу, и редкие тяжелые  капли  рухнули  на
столешницу, звонко рассыпаясь в мельчайшую водяную пыль. Рывком  исчезла
духота. И в мгновенно посвежевшем голосе старца звонко рассыпались трели
задорной юности.
   - И тогда, узнав, испытают его люди квэхва. Сорок  лучших  из  лучших
борцов поднимут мечи на пришедшего, и  спустят  с  тетивы  быстролетящие
стрелы, и метнут в него хитробьющие бумеранги, но тщетно!  Отобьется,  и
уклонится, и увернется пришелец, и так узнают люди наверняка,  кто  есть
он. А узнав, преклонят колени и поклянутся исполнять  любой  приказ  без
сомнений, и сжалится он, и укажет, где же Дархай, и  снизойдет  отдавать
приказы, потому что будет это...
   - А-Видра, и только Он, и кто, кроме Него?!
   Громовой раскат ошеломил сидящих за общим  столом,  и  в  первый  миг
показалось, что это тучи рассыпали наконец свои каменные бубенцы. Но  не
рассекла верхнюю темень кривая  змея  огня,  зато  у  распахнутых  ворот
возвышалась темная в сумерках фигура, почти на голову  превышавшая  рост
Однорукого Крампъяла, и на непомерной  ширины  плечах  совсем  крохотной
казалась туша громадной свиньи.
   Вернулся Кайченг.
   Сбросив ношу на руки  подбежавшим  женщинам,  он  прислонил  к  столу
широкий, слегка изогнутый меч, освободил плечо от  ремня,  удерживающего
лучный чехол, и присел на положенное место. И капли  дождя  замедлились,
поредели еще более, а спустя миг вовсе исчезли, словно знали,  что  идеи
квэхва повелевают пришедшему в час трапезы вкусить пищу за общим столом.
   Четыреста  глаз,  не  считая  Вещего,  вонзились  в  Кайченга,   немо
вопрошая. Всем ведомо было, для  чего  покидал  исполин  поселок,  и  не
нашлось бы ни одного, кто не  жаждал  бы  услышать,  чем  же  завершился
поход.
   Но устои воспрещают начинать с главного.
   Поэтому Кайченг заговорил не ранее, чем преломил лепешку и вкусил ее,
окунув прежде в отвар псины:
   - Вот, убил свинью. - Голос его гремел и подавлял, даже и уменьшенный
вполовину. - Видел следы выводка. Стоит выйти. Свинья слаще, чем пес.
   Никто не оспорил очевидного.
   - Что было здесь?
   Однорукий Крампъял отвечал  толково  и  кратко,  а  Кайченг  жевал  и
слушал, изредка задавая вопросы.
   На большой тропе видели людей башен? И? Ах, разъехались мирно! Что ж,
значит, помнят урок.
   Приходили люди Старшей Сестры? Что принесли? Соль? Доброе  дело.  Что
взяли взамен? О! Поди ты...
   Крыса-людоед? Скверно. Завтра  выйду,  накажу.  Уже?  Добрее  доброго
дело. Кто покарал? Хвалю. Останешься сегодня с  бабушкой  Дхяо.  Нет,  с
Конопатой. Бабушка Дхяо опытна, но Мью слаще,  я  знаю.  Подвиг  достоин
того.
   И наконец опустевшая миска со скрипом отъехала к краю общего стола.
   - Я был там, -  пророкотал  Кайченг.  -  Все  были  там:  кайченг  из
Пао-Пао, и плешивый из Дзхъю, и остальные, всего числом четыре десятка и
десяток без двух. Все смотрели Ему в лицо, а потом поглядели на меня.  И
я показал. И все поняли, что это - Он...
   Бережно достав из-за пазухи Книгу Книг, великан почтительно  приложил
ее ко лбу и передал, как должно, в затрепетавшие ладони Вещего. Цены  не
было истрепанному томику, прочитать хоть строку из коего не в силах  был
ни один из людей идеи квэхва. Ибо на взлохмаченном  переплете  явственно
просматривался потертый временем, но  нетленный  лик  Огненного  Принца.
Величайшим достоянием Барал-Лаона по праву  слыла  единственная  на  все
поселки Книга Книг, и пуще зеницы ока надлежало ее беречь.
   Резкое, надменное лицо.
   Видрат, порожденный вскриком боли Ю Джуга...
   - На груди же его покоился амулет,  смешавший  цвет  крови  с  цветом
вспаханной земли, - тот, о котором вещают предания.  И  все  поняли  еще
раз:  это  Он.  Но  сам  Он  отрицал,  не  желая  признаваться,  как   и
предупреждают мудрые. И тогда мы напали на него, все  четыре  десятка  и
десяток без двоих...
   Оборвав речь, Кайченг поднял ладони к  лицу,  всмотрелся  в  короткие
чудовищно толстые пальцы, и в свете  зажженных  мелкотой  факелов  видно
было, что он не в силах поверить в  случившееся  даже  сейчас,  два  дня
после того...
   - Он бросил меня на землю! - Бесконечное изумление звенело в грозовых
раскатах. - Он опрокинул меня, как щенка, и я уже не смог встать.  Я!  А
потом он бросал наземь остальных, всех, кто подходил  спереди  и  прыгал
сзади. Одного за другим и всех сразу. Даже Большого Джаргджа из Тун-Кая.
И ни один бумеранг  не  ударил  его,  и  стрелы  летели  мимо.  Пока  мы
нападали, Он отражал и разил, но был незрим, словно ветер. А после снова
явился во плоти, привел нас в чувство и спросил: почему?
   Молчание слушающих было  подобно  безмолвию  полнолунной  ночи.  Даже
неугомонная  мелкота  притихла,  никак  не  смея  поверить   в   чудесно
сбывающуюся сказку.
   Лишь много ударов сердца спустя Вещий нарушил тишину.
   - И что же?
   Кайченг шумно, по-кунпинганьи вздохнул.
   - Мы не стали отвечать. К чему? Он знает все  и  так.  Мы  преклонили
колени - все, кто был там, даже те, кто пришел ради того,  чтобы  ничему
не поверить. Он отказывался открыться, но наша мольба была искренней,  и
покорность раскаявшихся не отвергли.
   - Открыл ли Он, где Дархай? - тихо вопросил слепец.
   - Отдал ли Он приказ? - хрипло прорычал Однорукий Крампъял, бывший до
увечья кайченгом поселка.
   - Да, - чуть встряхнул лохматыми кудрями гигант. - Он приказал идти в
руины и собирать бесполезное.  Это  странный  приказ.  Простым  умом  не
постичь, для чего. Но Он сказал, что знает, где Дархай. И тогда мы - три
десятка, и еще полдесятка, и трое - дали клятву на верность Ему.  Именем
Ю Джуга присягнули мы, от себя и от наших поселков.
   - Во благо поступили вы! -  торжественно  одобрил  Вещий.  -  Не  нам
задавать вопросы Ему. Ибо Он есть...
   И не досказал. Не сумел. Не смог. Слабый  голос  его  утонул  в  рыке
Однорукого:
   - А-Видра, и только Он, и кто, кроме Него?!

ГЛАВА 4
"И ТРИЖДЫ МЕРТВ НЕ ИМЕЮЩИЙ МЕЧТЫ!.."

Земля. Месяц звонкой травы. Люди аршакуни
19 июня 2233 года по Галактическому исчислению

   Травы звенели. Иссыхающая в нещадном жару,  степь  мечтала  о  влаге.
Мечтала без надежды. Пролетела быстрая вода и сгинула,  и  еще  неблизко
было  до  освежающих  ливней  месяца   усталого   зноя.   Когда   солнце
докарабкалось до зенита, все живое, все  шуршащее,  снующее  и  ползучее
зарылось в землю, пережидая ярь.
   Кроме людей. Колонна носильщиков, согбенных  под  тяжестью  неудобных
угловатых тюков, медленно и упорно ползла  по  ломким,  скрежещущим  под
босыми ногами травам, стремясь добраться до лагеря. Там тень. Там  вода.
Там накормят  и  позволят  отлежаться  под  навесами,  блаженно  вытянув
истоптанные, гудящие от усталости ноги...
   Иные из бредущих,  самые  смелые,  бормотали  сквозь  зубы  невнятные
проклятия. Но - тихо. Так,  чтобы  не  услышали  сопровождающие  колонну
всадники.  Нельзя  браниться.  Тех,  кто  бранится,  бьют  хлыстом.   Не
сдержавшихся повторно - лишают  воды.  Провинившихся  трижды  -  карают.
Носильщики видели уже, как умеют карать всадники, и потому не роптали  в
голос.
   Разъедая почти ослепшие глаза, капли пота скатывались по лбам  из-под
ременных повязок, удерживающих тюки; ошпаренные солнцем  спины  взбухали
мгновенно лопающимися волдырями, и все труднее становилось идти.
   Но лагерь был близок. Сто шагов. Передышка в пять  вздохов.  Еще  сто
шагов. Опять передышка... и вот уже  первые  палатки.  Ну!  Еще!  И  еще
шажок! Немного  осталось!  Немного...  и  вот  уже  тюки  опускаются  на
вытоптанную траву, осторожно, чтобы не повредить  содержимого,  а  люди,
понурившись, не имея сил даже и  радоваться  завершению  мук,  бредут  к
навесам, где ждут их уже лохани, полные горячей,  прогорклой,  но  такой
желанной воды... а чуть позже туда будут принесены  и  чаны  с  варевом.
Все! До завтра всадники никуда не прикажут идти. Отдых заслужен,  и  уже
никто не шипит вполголоса ставшие ненужными слова обиды и гнева...
   Спешившиеся сторожа  тоже  рады.  На  глазах  у  носильщиков  они  не
позволяют себе слабости. Бросив поводья подбежавшим лагерным, они чинно,
перекидываясь нарочито веселыми шутками, расходятся по палаткам. Их труд
на сегодня не окончен. После трех часов  дремоты  придется  заступать  в
охранение. Им нельзя отдыхать. Они не  носильщики.  Они  -  полноправные
люди аршакуни, и поэтому их ноша должна быть тяжелее  ноши  иных,  не  в
пример слабым, чей удел - лямка и ноша на спине.
   Лишь один из них, суд