зделье   это
приходится по нраву. Трудно и обременительно трудиться каждый день, хотя
и похвально. Хорошо с утра до вечера отдыхать, ожидая положенного горшка
с варевом и наслаждаясь умными беседами. В поселке так не поживешь.  Там
необходимо   трудиться.   Но,   оказывается,   трудиться    вовсе    нет
необходимости, если ты приходишь с оружием в руках  на  зов  того,  кому
принадлежит право приказывать всем, даже кайченгам. Когда  увиливает  от
труда один, это скверно. За это следует наказать. Когда же  пребывают  в
праздности многие десятки десятков, а вся работа сделана и  с  остатками
легко управятся оставшиеся  в  поселках  женщины,  праздность  наверняка
непредосудительна. И называть ее надлежит иначе.
   Как? Над этим тоже следует долго думать...
   А на шестой день от начала сбора на той  стороне  ровного  поля,  где
проходит рубеж земель, появляются люди. Их много, хотя, конечно, меньше,
чем людей многолюдной идеи квэхва, и у них тоже есть при себе оружие,  а
многие из них - на уродливых безгорбых  куньпинганах,  и  это  несколько
уравнивает силы, ибо один всадник равен по  силе  примерно  двоим  пешим
людям идеи квэхва, если дело дойдет до рукопашной.
   Они располагаются лагерем на своей стороне поля, и многие из тех, чьи
глаза острее, видят среди них всадника  с  длинными,  развевающимися  на
ветру волосами. Всадницу! Сама Женщина, Которая Повелевает, пришла  сюда
и привела своих людей, судя по многочисленности, всех способных  держать
оружие. Это очень, это очень-очень нехорошо: приходить к чужим рубежам с
таким изобилием вооруженных людей. Это означает,  что  Женщина,  которой
мирные люди идеи квэхва не причинили ровным счетом никакого зла,  вполне
возможно, пожелала напасть на поселки, причинить людям квэхва  множество
незаслуженных бедствий и отнять у них предметы, необходимые  и  хорошие,
без которых жить станет затруднительно.
   Быть может, это и не так. Но  всегда  следует  исходить  из  худшего.
Жизнь на проклятой Земле многому научила смекалистых людей идеи  квэхва.
Нельзя забывать, что здесь не благословенный Дархай.
   Все много десятков десятков единодушно сходятся в  одном  и  том  же:
многократно мудр Двуединый А-Видра. Он прознал о кознях, и предвидел,  и
предупредил...
   С утра же дня седьмого, когда у мелкого  залива  собрались  обитатели
всех поселков, с той стороны поля прискакал гонец.  И  А-Видра  удостоил
его краткой беседы. После чего по стану поползли слухи, и слухи эти были
не лживы, ибо А-Видра их не опровергал.
   Из далеких зазвездных  краев  пришли  демоны,  те  самые,  о  которых
говорится в предании. Лишь им ведомыми чарами пленили они душу  Женщины,
Которая Повелевает, - и вот она здесь, а с нею почти два десятка  и  еще
два десятка десятков ее пеших  людей  и  свыше  пяти  десятков  десятков
верховых. И демоны тоже пришли, и они  требуют  выкупа  за  то,  что  не
тронут землю, возделанную людьми квэхва.  Старший  же  из  демонов,  имя
которому Жанхар, требует встречи с  А-Видра,  и  Двуединый  не  отказал,
назначив гнусному исчадию явиться к полудню.
   Ровно в поддень с той стороны поля выехала группа конных  и  неспешно
потрусила к стану. На самом  рубеже,  у  кривого  дерева,  обозначавшего
пределы земель, чужих встретили, встав из  влажной  после  дождя  травы,
дозоры неприметных людей квэхва и, расспросив, позволили  тому  из  них,
кто назвался Жанхаром,  проехать  дальше,  остальным  же  велели  ждать.
Сказано было учтиво, но сопровождающие Жанхара  люди  Женщины  не  стали
выпытывать, от боязни ли идет  приятная  речь  людей  идеи  квэхва.  Они
спешились, сели в  кружок  и  принялись  сосать  из  фляг  свой  вкусный
напиток, который так высоко ценят при  обмене;  они  пили  и  закусывали
сушеными фруктами, даже не думая дружески угостить присматривающих за их
поведением проголодавшихся на посту сдержанных людей идеи квэхва.
   Что до Жанхара, то он без всяких препятствий проследовал к  стану,  и
въехал в стан, и после  короткого  обыска  уединился  в  шатре  А-Видра.
Внешним же обликом своим демон мало отличался от обычных  землян,  да  и
сыны Дархая могли бы сойти ему за братьев, если бы не смуглость их  кожи
и не курчавость волос. Оружия демон при себе не имел, и  руки  его  были
нежны и слабы, словно у ребенка, еще не приступившего к труду.  Конечно,
А-Видра не боится оружия; в его силах одолеть четыре десятка кайченгов и
увернуться от четырех десятков бумерангов, но  осторожность  никогда  не
помешает, в чем твердо уверены многоопытные люди предусмотрительной идеи
квэхва.
   Они беседовали совсем недолго.
   А потом в центре стана взревели трубы, свитые из коры, призывая  тех,
кто пришел на зов А-Видра, к общему построению. Грохот их был  раскатист
и повелителен, и, вторя громоподобным раскатам, гулко рассыпалась  дробь
больших барабанов, сделанных из тщательно обработанной  и  натянутой  на
металлические чаны кожи годовалых подлесков.
   Люди квэхва покидали палатки и строились ровными рядами - десяток  за
десятком, поселок за поселком. Пять десятков десятков в  шеренге  и  две
семерки шеренг в глубину. Над колышущимся,  тихо  гудящим  строем  густо
щетинились  пики,  способные  остановить  верхового  и  тяжелые   камни,
насаженные на древки, с  помощью  которых  при  должной  сноровке  можно
перебить ноги слепо летящему на тебя куньпингану.
   И когда трубы затихли, барабаны  умолкли,  а  торопливые  прислужники
выставили напротив строя  ряд  расписных  досок,  что  привез  с  собою,
вернувшись из  странствия  в  полуночные  края,  Двуединый,  пришел  миг
явления А-Видра.
   Высокий и гибкий, вышел он из  своего  большого  шатра,  оставив  там
презренного Жанхара, взлетел на подведенного оруженосцем  коня,  белого,
словно снег, и неторопливым шагом выехал на ровное место перед  готовыми
слушать и подчиняться людьми свирепой в битве идеи квэхва.
   Придержав светлогривого, Двуединый вскинул руку к небесам.
   - А-Видра! - взорвался воплем строй. И затих.
   Ждали слова вождя.
   А Лебедь медлил. Он тоже ждал.
   Почти  семь  тысяч  вооруженных  мужчин  стояли  перед  ним,  готовые
услышать и выполнить любой приказ. И время отдать этот приказ наступило.
Но внезапно исчезли слова, только что готовые слететь  с  языка,  потому
что в этот бой нельзя было посылать людей,  не  знающих,  ради  чего  им
спустя  недолгое  время  придется  убивать   себе   подобных   и   самим
превращаться в неживое.
   И когда молчание стало затягиваться, а  люди,  замершие  в  шеренгах,
принялись обмениваться недоуменными взглядами и переминаться с  ноги  на
ногу, легкий  шепот,  не  слышный  никому,  кроме  Лебедя,  прилетел  из
серовато-голубой, затянутой с утра предвещающими дождь тучками высоты.
   - Мы уже здесь, милок, - прошепелявила Старая.
   - Мы с тобой, как обещано, - вымолвил Крылатый.
   - Мы тут, тут, тут, - невнятно зашелестели множества.
   А Лебедь, прозванный людьми многое  вынесшей  идеи  квэхва  Двуединым
А-Видра, приподнялся в стременах.
   - Вот вы пришли, и вот вы стоите передо мною с оружием в руках,  дети
мои, - начал он, и слова полились плавно, ясно и чисто, вытекая одно  из
другого. - Вы пришли, и вы не задаете вопросов, но у каждого  из  вас  в
сердце живет вопрос, ответа на который вы жаждете все как один. Зачем он
призвал нас к себе? - так думаете вы и у ночных костров  спрашиваете  об
этом друг друга. Знайте же: пришла пора и настало время узнать,  где  же
лежит благословенный Дархай!
   Мгновение тишины. И - рев, удесятеренный в сравнении с прежним:
   - А-Видра! А-Видра! А-ВИДРА!!!
   - Вам не придется далеко идти, и вам не нужно будет  покидать  места,
привычные вам. Потому что...
   Лебедь набрал побольше воздуха и выкрикнул звонко и страшно:
   - Дархай - здесь!!!
   На сей раз ответом было молчание, бьющее по  ушам  тяжелее  недавнего
вопля.
   Люди квэхва замерли, не смея поверить услышанному.
   Они не  привыкли  сомневаться  в  том,  что  сказано  имеющими  право
отдавать приказы, среди коих А-Видра, и этот, несомненно, был первым  из
наивысших.
   Он сказал - значит, это так.
   И все же!
   Дархай - здесь? Здесь, где крысы и тяжкий труд,  где  зло  обитает  в
воде и хоронится меж деревьев, где женщины  стареют  рано  и  прекращают
быть желанными уже к концу третьего десятка весен,  где  дети  рождаются
редко и умирают часто, - Дархай?
   Предание говорит не так.
   Но, быть может, А-Видра просто испытывает их?
   - Нет пути вспять и нет дороги обратно! - Лебедь кричал изо всех сил,
и  конь,  взбудораженный  криком,  слегка  приплясывал  на  месте.  -  С
зазвездных  высот  приходило  зло,  и  вот  оно  пришло  вновь.   Демоны
вернулись, чтобы забрать с собою душу  нашей  планеты,  чтобы  отнять  у
здешних вод, и земель, и ветров то, без  чего  не  прожить  человеку.  Я
спрашиваю у вас, дети мои: позволим ли мы демонам и  людям,  поддавшимся
на их ложь, обездолить нас и лишить нашего Дархая?!
   Двуединый умолк, ожидая, что ответят люди.
   Но нетрусливым людям квэхва было страшно. Нельзя не верить А-Видра  и
нельзя поверить ему. Зачем, для чего говорит он все это? Если  он  прав,
то ни к чему объяснения, все равно не способные ничего  объяснить.  Если
он ошибается - значит,  ошибка  его  по  грехам  заслужена  людьми  идеи
квэхва. Лгать же А-Видра не может. Не способен  на  ложь  тот,  чей  лик
отражен на обложке Книги  Книг;  не  может  лукавить  носитель  амулета,
соединившего кровь и почву Дархая; нет нужды  кривить  душой  тому,  кто
способен в одиночку одолеть четыре с лишним десятка кайченгов.
   Зачем же Двуединый причиняет  боль  душам  людей  бесхитростной  идеи
квэхва? Если нужно сражаться, пусть пошлет в битву,  и  он  увидит,  как
умеют  умирать  и  убивать  по  воле  отдающего  приказы  отважные  люди
квэхва...
   Так думают стоящие в строю,  но  каждый  из  них  боится  высказаться
вслух. Только  не  страшащийся  ничего  Однорукий  Крампъял  из  поселка
Барал-Лаон, тот самый, что в год Первых  Испытаний  в  одиночку  завалил
Большого Полосатого, сбежавшего из руин Леса Железных Клеток, решительно
выступает вперед.
   - Ты говоришь, но не приказываешь, А-Видра, - сипло басит  он.  -  Ты
спрашиваешь, а тебе надлежит повелевать. Отдай приказ, Двуединый,  и  мы
подчинимся...
   И согласные с ним люди идеи квэхва подтверждают  правоту  Однорукого,
гулко ударяя древками пик по рукоятям мечей...
   Они ждут не ответа. Они ждут приказа.
   Но какого?
   Можно приказать  идти  в  бой.  Но  нельзя  повелеть  чужим  стать  в
одночасье своими, нельзя  приказать  ненавидящим  возлюбить,  и  стократ
нельзя отдать мечтающим о Дархае распоряжение встать насмерть на  защиту
обидевшей их и проклятой ими Земли...
   Сидящий на снежногривом коне молчит.
   Больше у него нет слов.
   И тогда раздается крик. В самом конце строя, на  правом  фланге,  где
смыкаются отряды людей Пао-Пао  и  отряды  людей  Барал-Лаона,  упав  на
колени, кричит Вещий. Он пошел в  ставку  А-Видра  вместе  с  мужчинами,
способными биться, ибо не мог и не хотел упустить  случая  хоть  недолго
побыть рядом  с  Двуединым.  Как  и  прочие,  он  слушал  и  не  понимал
услышанного.
   Но он увидел!
   И вот он кричит, ибо невозможно молчать, когда перед незрячими  очами
отчетливо  распахнулась  картина:  поле,  и  берег  мелкого  залива,   и
удаленные, почти неразличимые развалины вдалеке; и над всем этим  высоко
в  небесах  парят  невиданные,  плавно  и  несуетно  витают  над  строем
непостижимые. Он кричит громко и нечленораздельно, потому что  не  может
найти слов. Одно только ясно различимо в долгом, протяжном крике:
   - Ви-и-ижууууууу!
   И  ничего  более.  Не  описать  языком,  понятным  людям  квэхва,  ни
Пернатого Змея, грозно пышущего  огнем  и  дымом  в  сторону  вражеского
лагеря, ни Шестирукого, что уже пристроился к шеренге,  совсем  рядом  с
людьми Пао-Пао, но не замечаемый ими; мягкая улыбка на его устах и шесть
струйчатых клинков выплясывают медленный танец крови; и сонмище  прочих,
чешуйчатых и мохнатых, явственно предстает перед прозревшими сокровенное
слепыми очами. Те, кто рядом, пытаются поднять его,  ибо  негоже  Вещему
преклонять колени, а он бьется в сильных руках, пытаясь - и  не  умея  -
высказать, то, что необходимо понять не  умеющим  увидеть  зрячим  людям
недоверчивой идеи квэхва...
   - Вшшиииж-жу-у-у!
   Нет Лишь слепец способен узреть то, что незримо.
   Зато раскрашенные доски, невесть к чему расставленные напротив шеренг
по  воле  Двуединого,  внезапно  оживают.  Бессмысленные  лица  на   них
становятся живыми образами, и темные глаза  строго  заглядывают  в  души
потрясенных людей идеи квэхва. Ни  слова  не  говорят  нарисованные,  но
слова и ни к чему: все понятно и так; боль, скорбь, и мольба, и вера,  и
надежда, и любовь - все, для чего не имели имен люди квэхва.
   Не имели до этого мгновения.
   Новым взглядом обводят лежащую окрест землю потрясенные люди.
   Вот из недалекой рощицы выглянула древесная дева, поднесла  ладонь  к
нежно-зеленым волосам, поправила прядки, махнула наудачу тем, кто  успел
заметить, - и нет ее.
   Вот из густо-синей воды мелкого залива приподнялась косматая  голова,
зыркнула рыбьими глазами, усмехнулась, вспенив бурунные  усы,  булькнула
что-то - и была такова.
   А вот и влажная трава заколебалась, расступилась на  миг;  крошечный,
полупрозрачный  подпрыгнул  в  воздух,  перекувыркнулся,  нисколько   не
страшась такой толпы смертных, почирикал рассыпчатым смехом - и скрылся.
   - Веди  нас,  Лебедь,  -  говорит  Однорукий  Крампъял,  и  никто  не
удивляется новому имени. - Мы готовы биться. Мы не отступим. За  нами  -
Земля.
   - Земля-а-а! - вырывается из семи  тысяч  глоток.  И  эхо,  убежав  и
промчавшись, возвращается ответным откликом из-под окоема:
   - Я-а-а-а-а! Я-а-а... Я...
   Лебедь смеется.
   Все оказалось так просто...
   ("Запомни: когда слепой увидит...")
   А далеко на севере, среди тяжелых влажных ковылей внезапно  возникает
шевеление. Оно все ближе. Словно гигантская  темная  туча  спустилась  в
степь и сейчас направляется к берегам мелкого залива, полукольцом огибая
раскинувшийся  на  том  конце  поля  лагерь   людей   Женщины,   Которая
Повелевает.
   Туча надвигается. Ее уже можно окинуть взором.
   И это вовсе не тьма небес.
   Это конница.
   Волна всадников движется наметом сквозь травы,  волнуя  море  степной
травы. Их много. Их не менее пяти десятков десятков, а то и сверх  того.
И они надвигаются так,  как  не  умеют  те,  кто  пришел  сюда  по  воле
зазвездных демонов.
   Те мчатся визгливой россыпью, на скаку  выпуская  частые  и  неметкие
стрелы. Те подобны жалящим комарам, досаждающим, но не способным убить.
   Эти - иные. Твердыми плотными десятками, не рассыпающимися на  скаку,
идет конница, держа равнение по раз навсегда установленному ранжиру.  Ни
сокращается, ни увеличивается расстояние между отрядами; влажно  блестит
на всадниках жесткая кожа, защищающая в бою, и лица их  скрыты  кожаными
масками, предназначенными для большой войны.
   Давно, очень давно, с тех  пор,  как  отгремели  кровавые  дни  Йошки
Грозного Бабуа, не доставали люди башен из заветных  ларцов  эти  маски,
означающие готовность погибнуть или победить...
   Конница приближается, завершая полукруг.  Резко,  словно  по  взмаху,
останавливаются выученные кони около  строя  приготовившихся  к  худшему
людей, и те опускают изготовленные было луки, увидев мирно притороченные
к спинам коней мечи.
   Люди башен пришли не с войной.
   Но что нужно здесь им, живущим по своему Закону?
   Всадники молчат, не спешиваясь. Лишь глаза живут  в  прорезях  масок;
черные, синие,  карие,  водянисто-голубые,  даже  не  имеющие  цвета,  с
расширенными во весь раек зрачками глаза опьяненных дурманом терьякчи из
башен Поскота мелькают то и дело в разрезах жесткой кожи...
   Зачем они пришли?
   Тот, кто возглавлял колонну, могучий великан  с  двуручным  мечом  за
спиною, спрыгивает в траву перед копытами белоснежного жеребца.
   Нет на нем  кожаных  доспехов.  По  неписаным  правилам  башен,  лишь
отважнейшие ходят в сражение с обнаженным торсом. По всему видно:  вожак
всадников -  из  таких.  Тяжелые  бугры  мышц  распирают  смуглую  кожу,
расписанную синими знаками доблести. Синева растеклась по всей груди, по
спине, по рукам исполина. Мечи, якоря, черепа, звезды - и  даже  мудрые,
мало кому теперь понятные  письмена  старых  времен,  прославляющие  его
благородную мать.
   Он коротко, на миг, не больше,  преклоняет  колено  перед  Лебедем  и
вновь встает во весь рост, горделиво расправив непомерной ширины плечи.
   - Мы пришли, - гудит из-под маски, и бесстрастность голоса под  стать
неподвижному равнодушию личины. - Это  не  наша  разборка,  и  масть  не
хотела вписываться в нее, но духи нар  сказали  нам:  не  оставайтесь  в
стороне. Свои базары вы решите потом, сказали они, а сейчас пришло время
масок и железа!
   Рывком он срывает с себя поддельное лицо. И люди, стоящие в  строю  -
немногие, те, кому довелось повидать мир, - удивленно округляют рты.
   Это не кто иной, как сам Колян Глухой, владетель семи башен,  берущий
долю на общак с половины Поскота; даже паханы  центра  прислушиваются  к
слову его, а на толковищах нет такого, кто  посмел  бы  сказать  против.
Раньше были. Теперь нет. Прозвище же Глухой получено им  еще  в  юности,
ибо и тогда уже был он глух к мольбам о пощаде.
   - Бля буду! - тяжелым кулаком бьет себя в грудь Колян, и в глазах его
клубится дым терьяка, выкуренного паханом перед битвой. - Бля буду!
   Жуткая клятва хаз, выше которой нет ничего  для  людей,  обитающих  в
башнях, впервые звучит здесь,  под  вольным  небом  степей  и  развалин.
Впервые со дней дальних походов непобедимой кодлы Грозного Йошки.
   - Приказывай, начальник!  Братва  порвет  пасть  всякому,  кто  встал
против зоны. Потому что катят не по делу и потому что это наша земля!
   - Земля-а-а! Земля-а! Я-а-а!.. - возвращается эхо.
   - Раздели конницу поровну и встаньте на флангах! -  спокойно  говорит
Лебедь, и в глазах его вспыхивает торжество.
   Все оказалось проще простого.
   ("Когда слепой увидит, а глухой услышит...")
   - Ждите! - говорит Лебедь людям Земли, пешим и конным.
   И, спешившись, идет в шатер  под  знаменем  с  белокрылой  взмывающей
ввысь птицей. Где уже заждался его тот, кого  земляне  прозвали  демоном
Жанхаром.
   И тот, одетый  в  комбинезон  космолетчика  гражданского  флота,  без
знаков различий, обращает к нему близорукий, немного беспомощный взгляд,
многократно  увеличенный  большими  очками  в  тоненькой   металлической
оправе.
   - Уходите, Джанкарло! - говорит Лебедь гостю не зло, но  категорично.
- Уходите. Разговора не будет!
   - Помилуйте, Въяргдал Игоревич, - восклицает демон в  комбинезоне,  и
лицо Лебедя передергивает короткая судорога - не воспоминаний,  нет,  но
намек на  них.  -  Да  как  же  так  можно!  Я  вам  заявляю  совершенно
ответственно, если угодно, как искусствовед  со  стажем:  без  собранных
здешними  аборигенами  экспонатов  коллекция   утрачивает   полноту.   А
следовательно, и смысл!
   - Мне плевать на коллекцию, - коротко отвечает Лебедь.
   Его тяготит ненужное присутствие этого человека. И он  повторяет  уже
гораздо жестче, чем в первый раз:
   - Уходите!
   Очки на крупном носу возмущенно вздрагивают.
   - Нет уж, позвольте! Я готов пойти и на  компромисс...  Давайте  так,
Въяргдал Игоревич!..
   Он раскрывает пухлый блокнот и вчитывается в него, напряженно  шевеля
губами.
   - Ну-с, в принципе можно ведь и поладить. Не знаю, что уж вы там себе
задумали, да и не хочу знать; возможно, вы просто сошли с ума,  но  дело
не в том. А дело в том, что, на счастье, основные фонды  уже  собраны  и
отсортированы. Поэтому предлагаю...
   Пухлый палец поднимается вверх.
   - Вы: прекращаете устраивать диверсии и  даете  возможность  спокойно
заниматься  погру