знали,  что  такое  пощада.  И  тогда,  увлеченные   видом
убиваемого врага и не умеющие обуздывать жажду вражеской  крови,  дикари
перестали  слышать  приказы  труб.  Качнувшись  на   месте,   словно   в
нерешительности, они вдруг разом склонили пики и мерным шагом  двинулись
вперед, вслед коннице Коляна, севшей на плечи людям аршакуни. И это было
ошибкой. Но еще не гибелью. Они потеряли бы  немало  своих  и  взяли  бы
немало чужих жизней, но никто не знает, чем кончился бы день,  будь  это
обычный бой.
   Но этот бой не был обычным.
   Сперва об этом не знал никто. Даже люди аршакуни.
   Но лотом мерный шум сотен топочущих ног и звонкий лязг  конной  битвы
внезапно  утонули  в  ровном,  удивительно  громком   треске,   и   ряды
наступающих начали валиться один за другим, словно снопы в пору жатвы.
   А спустя несколько мгновений  люди  аршакуни,  потрясенные  не  менее
врагов, сообразили, что трещавшая смерть не причиняет им никакого вреда.
И тогда многие сопоставили стук и кровавые  брызги  в  затоптавшихся  на
месте  рядах  дикарей  с   теми   неподъемно   тяжелыми   металлическими
штуковинами, за которыми залегли на флангах незадолго до начала сражения
Жанхар и его помощники, младшие Звездные...
   Дикари не побежали сразу. Они  оказались  удивительно  стойкими.  Они
продолжали рваться вперед, затянув протяжные боевые кличи.  Но  едва  ли
они слышали собственные голоса - руки невидимой Смерти нещадно косили их
ряды, раздирая тела на части. Они не прошли и четверти того  расстояния,
которое нужно  было  одолеть,  чтобы  вступить  с  врагом  в  рукопашную
схватку.  Исполосованная   смертоносными   бичами,   растерзанная,   уже
разметалась по полю конница Коляна, исчезнув в дыму, пламени и  пыли.  И
все пешие дикари продолжали, спотыкаясь, утратив строй, бежать вперед...
   И тогда пошел дождь,  словно  сама  Земля  разрыдалась,  не  в  силах
смотреть на происходящее.
   Слезы небес рухнули на поле битвы, пытаясь погасить гибельный огонь в
руках Того, Кому Подчинилась Смерть. Тщетно. Ничто уже не  могло  спасти
дикарей, и в самой  середине  поля  громадный,  невероятно  широкоплечий
воин, задыхаясь и напрягая  мускулы  шеи  и  спины,  пытался  привстать,
опираясь на единственную руку; ноги его были оборваны выше колен,  и  он
протяжным голосом, перекрывающим даже  смертоносный  перестук,  призывал
Фальшивого, умоляя его прийти и спасти.
   Трещала смерть и гремела, торжествуя  легкую  победу,  и  вдали,  под
лебединым стягом, не спасенные расстоянием, разлетались в труху и  щепки
разрисованные доски, и в  рассеченных  струями  дождя  ранних  сумерках,
подсвеченных кривыми извивами молний, мигали и лопались, столкнувшись  с
плевками невидимой Смерти, невнятные сгустки воздуха,  меняющие  цвет  с
черного на белый и наоборот.
   И никому не известно, в какое из мгновений один  из  стучащих  укусов
встретился лицом к лицу с Фальшивым. Но в тот миг, когда это  случилось,
дикари - то, что осталось от дикарей! -  дрогнули  наконец  и  в  панике
побежали. А вслед за ними  рванулась  ведомая  Старшей  Сестрой  конница
людей аршакуни, рубя бегущих или превращая их в живых убитых...
   Вот так это было. Так.
   Здесь. Всего лишь семь дней назад.
   А сейчас Яана и ее спутники медленно обходили так никем и не убранное
поле. Сотни щуплых тел в пятнистых куртках лежали там, где  их  настигла
смерть, и под непрерывным шестидневным дождем  уже  несколько  дней  как
начали разлагаться. Над  иными  уже  успели  потрудиться  набежавшие  из
дальних руин крысы, а в более открытых местах оставались  одни  скелеты,
слегка прикрытые тканью, - мясо склевали не боящиеся ливня вороны. Когда
приближались люди, черные птицы  нехотя  отлетали  в  сторону  и  оттуда
злобно каркали на проходящих.
   Много спустя полудня наконец-то отыскалось то, ради  чего  они  ушли,
опередив караван.
   Фальшивый лежал на взгорке лицом вниз.  Грудь  его  была  изорвана  в
клочья, спина напоминала сплошное месиво; одеяние, почти такое же, как и
у Жанхара, вздулось, туго  стягивая  распухшую  плоть,  и  правая  рука,
крепко сжимающая слегка искривленную катану, валялась невдалеке от тела,
отсеченная прямым попаданием огненного плевка.
   Андрэ,  на  шаг   опередив   приостановившуюся   златовласую,   ногой
перевернул застывший труп. Некоторые из людей аршакуни отшатнулись, и  в
глотках у них хрипело и булькало.
   -  Держи,  Яана!  -  Андрэ  разогнул   спину   и   протянул   девушке
черно-красную металлическую каплю  на  тонкой  цепочке.  Мать  запретила
искать тело и снимать амулет. Она сказала: побывав в  руках  Фальшивого,
знак власти утратил силу. Возможно, она была права, а возможно,  и  нет.
Это решать не ей. Это решать людям аршакуни.
   - Отрежьте ему голову! - приказала Яана.
   Спутники отшатнулись, и ни один из них не поспешил исполнить  приказ.
Даже Андрэ бросило в пот,  несмотря  на  то,  что  вокруг  было  сыро  и
прохладно.
   - Отрежь ему голову,  -  повторила  Яана,  глядя  в  глаза  Андрэ,  и
черно-красный амулет колыхнулся на высокой груди.
   - Яана... - пробормотал юноша.
   Его светло-карие глаза, сощурившись, превратились в  щелочки;  он  не
шелохнулся, хотя более всего ему хотелось выполнить приказ  и  заслужить
прощение златовласой. Он очень хотел ее, с каждым днем  все  сильнее,  а
она не позволяла ему приходить, отсылая к матери. Но чары Старшей Сестры
развеивались, стоило ей  оказаться  не  рядом,  а  Яана,  что  ни  ночь,
являлась ему в горячих, исступленно-бесстыдных снах.
   И он попытался было сделать то, что ему велели,  но  рука  отказалась
повиноваться, словно токи, исходящие от напоенной кровью  земли  сковали
ее непонятной вялостью.
   Яана наконец поняла, что ничего не добьется.  Даже  от  этого  трижды
скверного предателя, к которому так хочется прижаться всем телом. Что ж.
Есть вещи, которые женщине приходится делать собственноручно.
   Вдохнув побольше воздуха, она склонилась над полуразложившимся телом.
Кривым кинжалом быстро сделала надрез вокруг синей распухшей шеи,  затем
резким ударом рассекла шейные позвонки и перерезала сухожилия.
   - Я не хотела тебя, - сказала она  и  посадила  голову  на  услужливо
подставленную Андрэ пику. И тогда совсем рядом послышалось:
   - Прекратите это безобразие!
   Почти вплотную, подойдя совсем незаметно, стояли  окруженные  охраной
те, кого здесь не должно было быть, - Жанхар и Эльмира. На смуглом  лице
Того,   Кому   Подчинилась   Смерть,   отчетливо   читалось   брезгливое
негодование, а Старшая Сестра  не  отрывала  взгляда  от  груди  дочери,
украшенной амулетом, и зрачки ее медленно сужались и расширялись, словно
у разъяренной дикой дворовой кошки.
   Юные  спутники  Яаны  отшатнулись,  пряча  глаза,   словно   детишки,
пойманные на запретном. Выскользнув из руки Андрэ, пика глухо шлепнулась
на туго раздутые тела, и голова, соскочив с острия, подкатилась под ноги
Жанхару.
   И  полковник  политического   надзора,   личный   секретарь   сеньора
пожизненного     Президента     Демократического     Гедеона,     доктор
искусствоведения Джанкарло эль-Шарафи почувствовал, что еще немного, еще
совсем чуть-чуть - и его стошнит.
   Голова майора Нечитайло,  нарушившего  присягу  и  получившего  свое,
лежала у его ног. Вернее, большая часть головы, почти три четверти ее, а
остальное было оторвано прямым попаданием пули, выпушенной  из  тяжелого
стационарного пулемета, и зияющее отверстие истекало  бело-сизой  жижей.
Но и этого обрубка головы вполне хватало, чтобы опознать убитого:  резко
вылепленный подбородок, четкие очертания скул, римский нос под  высоким,
чуть скошенным лбом; как ни странно, тление  почти  не  коснулось  лица,
хотя лежащие вокруг  были  уже  неузнаваемы.  Голова  ухмылялась,  скаля
крупные белоснежные зубы, а веко единственного глаза  чуть  приоткрывало
глазное  яблоко,  отчего  лицо  казалось   лукавым,   словно   бы   даже
подмигивающим.
   - Госпожа Минуллина, - официальным тоном  произнес  эль-Шарафи,  чуть
развернувшись к  туземной  королеве,  -  позвольте  заметить,  что  этот
человек являлся офицером  вооруженных  сил  Демократического  Гедеона  и
никакие особые обстоятельства  не  могут  оправдать  глумление  над  его
телом...
   Он был уверен, что поступает правильно.  В  конце  концов,  он  целых
шесть дней размышлял над тем, как поступить с  прахом  дезертира.  Майор
Нечитайло, несомненно, был сумасшедшим, и трибунал скорее всего учел  бы
этот  факт  как  смягчающий  вину.  Он  мертв,  а  мертвых,  тем   более
умалишенных, не карают. И наконец, сбежав к  дикарям,  майор  Нечитайло,
известный в аэромобильных частях под прозвищем Ниндзя, сам  выбрал  свою
судьбу. И вот как дикари отплатили ему...
   Следовательно,  решение  забрать  останки  с  собой  для   достойного
захоронения на родине было вполне обоснованным. Тем паче  негоже  всякой
нечисти издеваться над телами павших землян.
   - Госпожа Минуллина! Я требую...
   Эльмира  не  слышала.  Вернее,  не  слушала.  Впившись  в  точку  над
переносицей  Яаны,  она  пыталась  заставить  дочь  опустить  глаза,  но
безуспешно.
   Сила, никогда не подводившая ее, дала сбой. А  Яана  глядела  в  лицо
матери спокойно и насмешливо.
   - Отдай! - Указательным  пальцем  Эльмира  ткнула  в  амулет.  -  Или
выбрось...
   - Нет! -  негромко  отозвалась  Яана,  и  тон  ее  очень  походил  на
материнский.
   - Отдай!
   - Нет! - повторила Яана и усмехнулась. - А если  тебе  очень  хочется
приказывать возьми меч и докажи свое право.
   - Что ты, доченька!
   Эльмира отшатнулась, закрыв лицо руками.
   А когда мгновение спустя руки опустились, юноши из отряда Яаны, да  и
Звездные замерли: за этот краткий  миг  Старшая  Сестра  превратилась  в
призрак.
   Лицо ее стало сухим, и кожа обтянула его, словно между нею  и  костью
черепа не было ничего живого; чувственные губы истончились, глаза запали
и выцвели.
   Но где-то  там,  в  голубоватой  мути,  где  уже  не  было  ни  капли
серо-синего цвета, полыхал отблеск безумия.
   - Ты сказала. Защищайся!
   Меч, шурша, пополз из заспинных ножен, и Яана, не отступив,  обнажила
ятаган.
   - Ну!
   Железо не скрестилось. Звонкая молнийка мелькнула во влажном  туманце
и, точно угадав по клинку Старшей Сестры, отшибла его с такой силой, что
Эльмира едва не выпустила рукоять.
   - Не трогай Яану, старуха!
   Андрэ стоял  чуть  обочь,  слегка  напружинив  ноги  и  едва  заметно
покачиваясь всем  телом;  в  изготовленной  для  взмаха  ладони  замерла
россыпь металлических звезд, и стражники  Старшей,  рванувшиеся  вперед,
замерли.
   Им нужно было всего три мгновения, но мгновений не было.
   Ничто не может остановить полег сюрикэна...
   - Андрэ! - с восторгом вскрикнула златоволосая.
   Эльмира  старела  на  глазах,  и  полковник  эль-Шарафи,  учтиво,   с
несколько отсутствующим видом смотрящий подчеркнуто в  сторону,  мельком
заметив это, пожалел пожилую женщину.
   - Яан-на!..
   Жестом приказав спутникам возвращаться к вздрагивающим  у  края  поля
лошадям, Яана неторопливо сняла с шеи амулет и протянула матери:
   - Возьми. Тебе он нужнее...
   Скрывая улыбку, с нарочитым недовольством покосилась на Андрэ:
   - Ты тоже уходи. После поговорим...
   И когда окрыленный  юноша  заторопился  вслед  за  товарищами,  голос
златоволосой сделался чуть мягче:
   - Я не знаю, что произошло, мама, но я  уже  не  такая,  какой  была.
Чувствую, но не могу объяснить. И ты тоже - не такая. Я люблю  тебя,  но
больше не верю в твою мечту. Ты учила нас всех - чему?  Мы  думали,  что
может ошибаться любой, кроме тебя. Но пришел  Звездный,  и  ты  поверила
ему. Ты отдала ему и меня, и  даже  знак  власти.  И  где  же  он,  твой
Звездный, мать? Он оказался Фальшивым. Сейчас ты веришь другим,  похожим
на него. А вдруг они тоже Фальшивые? Это демоны,  мама,  -  так  говорят
люди аршакуни! Скажи: разве те, кого мы ждали столько  лет,  сделали  бы
такое?..
   Тряхнув слипшимися кудрями, девушка обвела рукой  промозглое  мертвое
поле.
   - Неужели же там, куда зовет нас твоя мечта, тоже так?!
   Голос  сорвался.   Горько   усмехнувшись,   синеглазая   дева   резко
развернулась и пошла  к  тракту,  скользя,  балансируя  и  спотыкаясь  о
вздувшиеся трупы. Потемневшие от влаги волосы уродливыми комьями свисали
до самого пояса.
   Она не оглянулась. Ни разу.
   И седая женщина, прижимающая к груди твердый  кулак  с  черно-красной
железякой на тоненькой цепке, ссутулившись, бесцветными глазами  глядела
ей вслед...

ГЛАВА 8
"ИСХОДЯ ИЗ ЭЛЕМЕНТАРНЫХ ПРИНЦИПОВ ДЕМОКРАТИИ..."

Дархай. Обновленная Империя. Барал-Гур
3-й день 12-го месяца 17-го года Новой Оранжевой Эры. 10 октября 2233 года по Галактическому исчислению

   Несильный, намекающе  прохладный  ветер  гнал  по  столице  выцветшие
обрывки  рекламных  плакатов,  взвихриваясь   высокими   смерчиками   на
перекрестках. Он был  юношески  неутомим,  этот  ветерок;  обежав  парки
дворцовых комплексов, он вволю попетлял по узеньким, кривоватым  улочкам
Старого  Города,  потрепал   не   снятые   еще   транспаранты,   висящие
высоко-высоко над домами, постучал ставнями окон в коттеджах  престижных
районов, поскребся в особняки и упорхнул в кварталы новостроек,  бродить
и блуждать среди  плотно  прижавшихся  друг  к  дружке,  неотличимых  на
неопытный взгляд многоквартирных домов-многоэтажек.
   Ветер подхватывал из  сметенных  в  подворотнях  куч  сора  листовки,
тасовал их, перебирал и забрасывал на балконы,  в  лоджии,  в  парадные;
ветер мурлыкал,  урчал,  фыркал  и  вскрикивал,  как  диктор  ежедневной
стереопрограммы, заклинающий избирателей не забывать, что есть еще время
исполнить свой гражданский долг.
   Ветер шалил. И люди, ценя юмор, не обижались.
   Выборы закончились неделю назад.
   Закончились  примерно  так,  как  предполагали  аналитики,  месяц  не
слезавшие с экранов стерео; конечно, не без сенсаций, но мелких,  вполне
предсказуемых и ничего, в сущности, по большому счету не меняющих.
   Большинство проголосовало за стабильность.
   Единственной неожиданностью, не  предвиденной  прогнозами,  оказалось
то, что  пятипроцентный  барьер  сумела-таки  преодолеть  небольшая,  но
крайне шумная партийка "Возвращение к Величию", основным  пунктом  своей
программы  декларировавшая  необходимость  вернуть   императору   статус
Бессмертного Владыки и  дать  Его  Величеству  возможность  показываться
народу и обращаться к оному в любой  миг,  когда  упомянутое  Величество
возжелает,  а  не  только  трижды  в  год  по   случаю   государственных
праздников.  Впрочем,  на  следующий   же   день   после   опубликования
результатов  лидер  ВКВ  предстал  на  пресс-конференции,  к   удивлению
журналистов, не в традиционном оранжевом одеянии опереточного ван-туана,
а, напротив, в весьма ладно скроенном цивильном костюме  при  бабочке  и
вполне цивилизованным тоном, коего от него никто не ожидал, сообщил, что
мандат  народного  доверия  обязывает  его  партию  и  лично  его,   как
единственного ее представителя в парламенте Империи,  пересмотреть  свой
имидж и уточнить основные программные документы. После  чего,  отхлебнув
глоток минеральной воды,  изящно  промокнул  губы  и  подытожил  брифинг
заявлением,  что  возглавляемая  им  фракция  ВКВ   готова   рассмотреть
предложения о вхождении ее представителя в коалиционное правительство...
   Это  было  одним  из   последних   отзвуков   трехмесячных   баталий,
исполненных рискованных, изумительно  красивых  тактических  комбинаций,
изобилующих жертвами, разменами и проходами  вчерашних  пешек  в  ферзи,
трагикомических  разоблачений,  не  повлекших  за  собою  оргвыводов,  и
драматических, трескуче поданных независимой прессой, но, по сути  дела,
ничего не решавших отставок.
   Выборы стали историей.
   А жизнь осталась жизнью. И следовало жить.
   Тем более что итоги  выборов,  даже  если  отбросить  в  сторону  всю
пропагандистскую шелуху, делали эту  избранную  на  ближайшие  пять  лет
жизнь не только предсказуемой, но  и  сулящей  определенные  перспективы
каждому из граждан Дархая.
   И люди спешили жить.
   Они торопливо шагали по улицам столицы, каждый  по  своим  неотложным
делам, и никто из них не обращал особого внимания  на  тучного  старика,
гуляющего за ажурной решеткой парка правительственной резиденции, грузно
опирающегося на трость и часто присаживающегося на скамейку.
   Дон Мигель был возмущен до глубины души.
   Уже десятый день официального визита подходит к концу, а премьер  все
еще не может найти  время  для  аудиенции.  Ссылки  на  недомогание,  на
заседания по поводу формирования  кабинета,  на  сложность  политической
ситуации, наконец,  могли  обмануть  кого  угодно,  кроме  него,  собаку
съевшего на подобных отговорках. Безусловно, премьер  -  не  юноша.  Нет
спора, ситуация достаточно  сложна.  Но  ведь  и  пожизненный  Президент
Демократического Гедеона тоже не мальчик. И, черт побери, верх  свинства
забывать, что господин премьер немалым обязан лично  ему,  Мигелю  Хуану
Гарсия дель Сантакрус, и так далее, и так далее, и так далее!
   На  языке  политики,  хорошо  знакомом  высокому  гостю   Обновленной
Империи,  подобный  прием  означал  щелчок  по  носу,  впрочем,   весьма
пристойно оформленный. И поскольку старость имеет  право  на  самолюбие,
дон Мигель даже себе самому не признавался в понимании  истинных  причин
проволочек с аудиенцией, предпочитая ворчливо бранить аппарат канцелярии
премьера, погрязший в рутине и бюрократизме.
   И  все  же  нельзя  было  не  признать:  повод  для  снисходительного
похлопывания по плечу у Дархая  был.  И  не  один.  Прогулка  по  улицам
столицы повергла пожизненного Президента в завистливый  шок.  Полыхающий
неоновым заревом центр, усеянный уличными кафе и престижными магазинами,
томная нега богемных кварталов, раскинувшихся на месте  вырубленных  два
десятилетия  назад,  еще  до  Реставрации,  Священных  Садов,  мещанское
благополучие  "спальных"  новостроек,  обитатели   которых   даром   что
поругивали правительство, а все-таки отдали свои голоса  именно  ему,  -
все это не могло не произвести впечатления...
   Порой дону Мигелю казалось, что жизнь забросила  его  в  исторический
роман, на страницах  которого  оживает  недавнее  и,  увы,  невозвратимо
далекое прошлое Галактики, старые добрые времена паритета, когда  тон  в
большой политике задавали те, кому это и полагалось по чину, а нахальные
выскочки вроде Дархая  ограничивались  подгавкиванием  на  ассамблеях  и
поставками всякой мелочи вроде плодов ла, которые, к слову сказать,  еще
в бытность свою дипломатом очень жаловал  господин  будущий  пожизненный
Президент.
   Увы, литература,  она  и  есть  литература.  Не  больше  того.  Среди
пакетов, свертков, упаковок, бонбоньерок и коробов, наполненных тем, что
пожелал  приобрести  и  с  наилучшими  пожеланиями  получил  в  дар   от
правительства высокий гость, нет ни одной, где не красовалась  бы  яркая
этикетка  с  птицей  токон  на  оранжевом  многоугольнике  и  угловатыми
многохвостыми письменами: "Р'гья-н'г дьян'г-га Дархай".
   "Изготовлено на Дархае".
   Дон Мигель сперва распорядился было удалить эту безвкусицу,  а  потом
передумал: все равно бирки были впечатаны в каждое изделие, а рвать их с
упаковок просто ради раздраженного стариковского каприза показалось  ему
недостойным...
   Итак, дон Мигель тихо негодовал.
   Единственное, что несколько примиряло  его  с  хамством  и  наглостью
объективной реальности, было восхитительное ощущение собственного  тела,
способного самостоятельно передвигаться и даже позволять себе  некоторые
излишества, не рекомендованные лечащими врачами, но вполне простительные
человеку после восьми лет полной неподвижности.
   За прошедшие месяцы острота впечатлений несколько пригасла, но всякий
раз, парясь в раскаленной печи сауны или входя в  тренажерный  зал,  дон
Мигель  с  полупрезрительной  ж