я по всему, предпочел бы сейчас снова  оказаться
в пылающей печи степей, да подальше. Чтобы не глядеть  в  бешеные  синие
глаза девушки, преградившей ему  путь.  И  товарищи  смущенно  торопятся
отойти, оставляя парня наедине с яростной златовласой всадницей.
   - Я ждала тебя, Андрэ! Я ждала до рассвета! Ни слова в ответ.
   Парень мнется, старательно отводя глаза.
   - Почему, Андрэ?!
   Гнев девы передается ярко-солнечной, в цвет волос наездницы,  кобыле.
Она прядет ушами и, коротко, с ненавистью проржав,  напирает  грудью  на
виновато переминающегося человека. Это боевая лошадь; ей ничего не стоит
смять хрупкую плоть и размесить ее по траве твердыми копытами.
   И хозяйка почти не старается сдержать кобылицу.
   Она очень красива, дева, восседающая на  солнцешерстном  злом  звере.
Так красива, что  даже  ко  всему,  кроме  воды  и  отдыха,  равнодушные
носильщики, отказывая себе в лишних  мгновениях  блаженства,  распахнули
глаза и приоткрыли щербатые рты. Точеное, слегка  скуластое  лицо  цвета
темного меда словно светится изнутри;  пухлые  губы  не  испорчены  даже
гримасой обиды. И тяжелая волна совсем  чуть-чуть  подвыгоревших  волос,
искрясь в лучах солнца, окутывает  всадницу,  плотной  накидкой  защищая
спину от зноя...
   - Почему, Андрэ?!
   По-прежнему - молчание вместо ответа. Парень тяжко  вздыхает,  косясь
на приятелей, уже пустивших по кругу чашу с квасом. По  лицу  видно:  он
жалеет, что когда-то родился. Ему нечего ответить.
   И бешенство в синих озерах сменяется бурей.
   - Она?.. - неожиданно тихо  и  хрипло  сползает  с  девичьих  уст,  и
простое слово похоже на брань, за которую карают носильщиков.
   Юноша понуро молчит.
   - Она! - звонко выкрикивает дева.
   И тонкий хлыст, просвистев в стонущем от зноя воздухе,  крест-накрест
перечеркивает алыми полосами редкобородые щеки. Парень не  отшатывается,
он, похоже, рад каре. Глаза не задеты, но  лучше  лишиться  зрения,  чем
хотя бы раз в жизни столкнуться взглядом с таким  прищуром,  похожим  На
небесный плевок...
   - Йих-хха!
   От удара пяток гулко екают конские бока.
   - Й-ай-их-ха-а! - мечется  в  ополоумевшем  поднебесье  пронзительный
визг.
   Сбивая с ног неосторожных, не успевших отпрыгнуть, златовласая мчится
к центру становища. На скаку сбрасывает себя с конской спины. Не  глядя,
отшвыривает стража, попытавшегося заступить путь, и  влетает  в  большой
шатер -  единственный  на  весь  лагерь  настоящий  шатер,  почти  втрое
превосходящий размерами самую вместительную из палаток.
   Ярость подкрашивает синевой прохладную тень.
   - Я ненавижу тебя, мать!
   Но женщина, раскинувшаяся на ложе,  не  реагирует.  Ей  не  до  того.
Облокотившись на войлочный валик, она полусидит, по пояс укрытая широким
покрывалом. Руки ее расслабленно раскинуты по  сторонам.  Легкий  жилет,
накинутый на голое тело, нисколько не стесняет тяжелые, слегка  обвисшие
груди. Глаза женщины полуприкрыты, губы мучительно изломлены, она  дышит
тяжело и  размеренно,  а  ниже  пояса,  там,  где  покрывало  возносится
холмиком, нечто медленно шевелится.
   - Ненавииижу!
   Вихри разбиваются о скалу. Сидящая запрокидывает голову,  дыхание  ее
становится чаще,  прерывистее,  скулы  затвердевают,  и  серебряно-седая
прядь падает на лоб.
   - А-х-хххх!
   Золотоволосая озирается, уже не сознавая, что происходит.
   Шаг к ложу.
   - Стоять! - хлестко щелкает окрик.
   Синее пламя никнет, споткнувшись о серо-голубой лед. Веки той, что на
ложе, почти сомкнулись, и тяжелый укол невидимых зрачков, впившись в лоб
златовласой, заставил ее пошатнуться и замереть.
   - Еще, малыш, еще! Аааах-х!
   Напряженные черты полулежащей обмякли.  Глубокий  вздох  освобожденно
вырвался из груди, а из-под  покрывала  вынырнуло  курносенькое,  совсем
юное девичье личико. Спустя миг и вся она, худенькая и нагая,  выбралась
из душной тьмы и свернулась клубочком,  припав  к  плечу  среброволосой,
подставив  под  медлительно-нежные  пальцы  крохотную  тугую  грудку   с
малиновым, похожим на вишню соском.
   - Успокоилась? Теперь говори.
   Голос владетельницы шатра очень походил на  голос  той,  что  посмела
нарушить покой, разве что несколько ниже и бархатистее. Вообще, во всем,
до мелочей походили юная и зрелая одна  на  другую;  их  можно  было  бы
счесть сестрами, если бы кожа старшей не была чуть пошершавее и суше,  а
золото походило на серебро.
   - Я ненавижу тебя! - вновь прозвучали жуткие  слова,  на  сей  раз  -
вполне спокойно. Внятно. Осмысленно.
   - Опять? И за что же на этот раз?  -  Гнев  девы,  кажется,  забавлял
сребровласую. Она не сердилась!
   - Андрэ! - бичом ударил крик.
   - А! Понимаю. Теперь, значит, Андрэ. Ну а почему же ты  снова  решила
ненавидеть меня?
   - Ты лежала с ним. Ты, - еще один крик-щелчок.
   - Лежала. В награду за доблесть.
   - А после? Второй раз, и третий, и вчера? Ведь он вчера был с тобою?
   - Допустим, Яана. Даже наверняка. И что же?
   - А то, что он не пришел ко мне!
   - К возлюбленной Звездного?
   Она явно веселилась, дразня дочь. Легкая улыбка то и дело  появлялась
в уголках губ, а пальцы тем временем мяли и гладили  почти  утонувшую  в
узкой ладони грудь  курносой,  и  девчушка  время  от  времени  тихонько
повизгивала.
   - Мать! - Янтарно-загорелое лицо Яаны потемнело. -  Ты  сама  знаешь,
что это не так. Звездный далеко. Может, его уже и нет. И ты сама  велела
мне пойти с ним!
   - Это верно. А разве тебе было плохо?
   - А? - На миг Яана растерялась. - Нет. Мне  было  хорошо.  Но  он  не
здесь. И я хочу тех, кто близко. Я хочу Андрэ! Зачем он тебе?
   - Во-первых, затем, что его имя Андрэ, - с  неожиданной  серьезностью
ответила седая, и по лицу ее видно было, что это  не  ложь.  -  Впрочем,
тебе не понять. С тебя довольно, что из нас двоих он хочет меня.
   - Лжешь!
   -  Ты  думаешь,  Яана?  Малыш!  -  Среброголовая   приподняла   руку,
освобождая курносую. - Кликни Андрэ, да поживее!..
   И  худышка  мигом  выбежала  прочь,  лишь  входной  полог  колыхнулся
вслед...
   Прежде чем успела ткань успокоиться, вызванный явился.
   И встал на почтительном расстоянии от ложа, стараясь  не  встречаться
взором с Яаной.
   - Ты звала, Старшая Сестра? - Крестообразный рубец мешал ему говорить
внятно.
   - Звала, Андрэ. - Голос среброголовой  был  не  просто  спокоен,  но,
пожалуй, даже и равнодушен. - Яана сердита. Ты избегаешь ее. Неужели моя
дочь тебе противна?
   - Нет! - вскинулся юноша.  Так  неложно,  что  глаза  златовласой  на
частицу мгновения потеплели.
   - Тогда она - твоя. До возвращения Звездного.  Разве  могу  я  хотеть
дурного дочери? Но... - лежащая откинула покрывало и удивительно  гибким
движением скрестила ноги, - дорогу сюда забудь. Людям  аршакуни  следует
помнить о целомудрии...
   Андрэ замер. Лицо его побагровело, и рубцы вспухли мелкими капельками
крови. А потом он упал на колени. Чего никогда не делают люди аршакуни.
   - Старшая Сестра! - почти прорыдал юнец. - Не гони меня. Не гони.  Не
гони меня, Старшая Сестра!..
   И вот теперь-то улыбка лежащей стала  явной.  А  голос  -  грудным  и
тягучим.
   - Разве я гоню тебя, маленький? Ну-ка, назови  меня  так,  как  можно
тебе...
   - Не гони меня, Эльмира! - Юноша почти плакал.
   - Эльмира? Разве так нужно? Скажи, как ночью, я разрешаю...
   - Лемурка, не гони меня... - уже со слезами.
   - Я не гоню тебя,  Андрюша.  Мой  Андрюша...  -  Голос  среброволосой
сделался зовущим, и смысл слов перестал быть важен. - Иди ко мне, ну иди
же скорее...
   Тело ее напряглось, каждая часть его заиграла, зажила; ноги  медленно
раздвинулись, чуть согнувшись в коленях, и слабый,  сладковато-приторный
запах ударил в ноздри, бросив рыдающего юнца на ковер, и ползком поволок
его к ложу, словно невидимый аркан...
   Глаза Яаны остекленели.
   - Стой! - Эльмира натянула покрывало  до  плеч.  -  Придешь  вечером.
Можешь идти.
   Поглядела вслед. Пожала плечами:
   - Вот так, дочь. Что скажешь?
   - Я скажу... - тихо, нараспев и оттого вдвойне страшно выдавила Яана.
- Ты всегда унижала меня. Всегда. Ты отбираешь  тех,  кого  хочу  я.  Ты
отдала меня Звездному, которого я не хотела. И еще ты  отдала  Звездному
знак власти, который обещала мне. Ты поганая сука, и  я  не  прошу  тебе
ничего, Старшая Сестра...
   - Молчать!
   Жесткая сила приказа не допускала и намека на тень ослушания.  Легко,
резвее курносенькой худышки, Эльмира взвилась  с  ложа,  единым  прыжком
встав лицом к лицу с дочерью.
   - Девчонка! Вот сейчас ты и впрямь  ненавидишь.  Ох  как  ненавидишь!
Будь я на твоем месте, я сказала бы: возьмем мечи и выйдем в степь.  Ну,
пошли?!
   Неуловимо быстрое движение; невесть откуда взявшийся короткий меч лег
в руку Старшей Сестры, и ярость во взоре златовласой испарилась, начисто
вымытая ужасом.
   - Что ты, мама?!
   Дева рванулась к выходу - и не успела. Резкий  рывок  изящных,  почти
стальных пальцев, и вот она уже отброшена на влажное материнское ложе.
   - Ты назвала меня сукой, дрянь! Меня! Что ты понимаешь? Что ты вообще
можешь понять?! Ты, рыжая стерва,  неспособная  отбить  мужика  у  меня,
старухи! И знаешь почему? Потому что тебе просто хочется, и ты даешь,  а
я делаю из мальчишек мужчин, и они чувствуют это!..
   Зарывшись в войлочные подушки,  Яана  дрожала  всем  телом,  и  никто
сейчас не назвал бы ее красивой.
   - Ты боишься! От тебя завоняло, как от  падали,  едва  речь  зашла  о
мече! А я уже не могу без меча, тебе ясно?!  Почти  двадцать  лет  я  не
женщина, я даже не человек! Я - Старшая Сестра, хочу того или  нет...  И
чтобы хоть ненадолго забыть об этом, я кидаю под себя мальчишек  и  имею
их, как хочу, но все равно наступает утро, и я опять - Старшая Сестра!..
   За шевелящимся пологом мягко шлепнуло тяжелым о твердое:  рухнул  без
чувств страж, услышавший крик всегда спокойной  Старшей  Сестры.  И  она
взяла себя в руки.
   - Пойми: в одной руке - ты, бесхвостая лягушка, в  другой  -  меч,  а
вокруг - только смерть. А я обязана была выжить, потому что у меня  была
ты, и еще потому, что люди смотрели на  меня  и  надеялись.  Тебе  ясно?
Надеялись! И я выжила и заставила выжить других, и знаешь почему? Потому
что у других была только надежда, а у меня была мечта. Мечта, Яана!..
   Захлебнувшись, Эльмира умолкла. Сбросила безрукавку, оставшись совсем
обнаженной. Провела ладонью по лицу.
   - Ты ведь никогда еще не  убивала,  разве  нет?  Ты  даже  не  хотела
смотреть, как это делают другие! Еще  бы!  Принцесса  боялась  запачкать
ручки. А я не боялась. Мне нельзя было бояться. И я рубила головы!..
   Среброволосая резко выкинула вперед ладони, едва не задев Яану, и  та
отшатнулась, вжавшись в войлок.
   - Я рубила головы этими самыми руками! Людям, которые  верили  мне  и
любили меня! Ты можешь понять, что это  такое?..  Я  убивала  их  не  за
измену, не за подлость, а потому, что им было не под силу  мечтать!..  И
остальные учились, если хотели жить! Ты этого не помнишь, ты росла уже с
мечтой. С моей мечтой, которая единственно верна!..
   Яана шевельнулась, отодвигаясь подальше, и вдруг шмыгнула носом.
   - Прости меня, мама... Я больше не буду...
   Какое-то время Эльмира молча глядела на дочь,  глядела  сверху  вниз,
раздувая ноздри. А потом опустилась на  краешек  ложа  и  крепко  обняла
смуглые плечи беззвучно плачущей золотоволосой красавицы.
   - Маленькая, глупая девочка, разве мама может  хотеть  тебе  зла?  Мы
живем в мертвом мире, в мире, где можно выжить, но  нельзя  жить.  Земля
умерла уже давно, когда еще все было не так.  Ты  не  помнишь,  но  я-то
помню. Здесь не жили; сюда приезжали отдыхать, и отдых быстро  надоедал.
Посмотри: люди аршакуни уже и не помнят почти, как было когда-то. А ведь
многие должны помнить! Не так уж много прошло лет. Мертвая Земля  крадет
память о живом мире. И я мечтала о том дне, когда за  нами  прилетят  со
звезд братья и заберут отсюда всех, кто еще жив. Разве мечта не сбылась?
Пришел Звездный, и значит, я не зря ждала столько лет. И  я  не  хочу  -
понимаешь, Яанка, я не хочу - и не буду думать, для чего мы собираем всю
эту дребедень. Звездному виднее, Я знаю только одно: это просьба,  а  не
плата за билет...
   - Билет? Что это? - Синие глаза округлились совсем по-детски.
   - Не важно. Важно, что братья не забыли нас. Мы  улетим  отсюда,  все
вместе. Улетим, чтобы наконец-то не быть людьми аршакуни, а просто жить.
Ты ведь даже не знаешь, роднуська, как живут там, где нас пока нет!..
   Мать подмигнула дочери  и  указала  пальцем  вверх,  в  белый  кружок
жаркого неба,  ровно  обведенный  краями  дымового  отверстия;  щелкнула
блаженно зажмурившуюся девушку по кончику носа - совсем не больно, любя.
   - Мечта моя сбылась, и я разбила передатчик. К чему он, если Звездный
уже здесь? И я отдала ему  знак  власти.  Амулет  не  нужен.  Меня  люди
аршакуни чтят и без него, а тебе - зачем? У тебя не будет власти. Зато у
тебя будет семья. Настоящая семья. Тебе этого пока  что  не  понять.  Но
поймешь. Поэтому я и велела тебе лечь со Звездным. Подумала: а вдруг? Но
нет так нет. Если хочешь, лежи с Андрэ,  у  него  многое,  полезное  для
женщины, получается неплохо. Но запомни: я не хочу, чтобы ты привыкала к
кому-либо из людей аршакуни. Не хочу и не позволю. И только  ради  того,
чтобы так не случилось, я отнимаю у тебя твоих сопляков. Когда-нибудь ты
поймешь  и  это.  Когда  встретишь  там,  в  настоящей   жизни,   своего
единственного. Когда выйдешь замуж...
   Помолчала,  словно  прислушиваясь  к   чьему-то   зову,   долетевшему
издалека. Улыбнулась незнакомой Яане  улыбкой.  Подула  в  смуглое  юное
лицо, настороженно-доверчиво глядящее снизу  вверх,  взъерошив  ласковым
дуновением пушистые прядки золотых нитей.
   И вымолвила - тихо, с глубоко скрытой болью:
   - За того, кто будет похож на твоих отцов. На первого из  аршакуни...
или хотя бы на того, чье имя ты носишь...
   Встала.
   Прошлась по шатру, подбирая разбросанную одежду.
   Накинула  безрукавку.  Натянула  шорты.  Туго  зашнуровала  сандалии.
Перестегнула плечо перевязью короткого заспинного  меча.  Пристегнула  к
плетеному поясу ножны с длинным немного изогнутым концом.
   С каждым движением вновь становясь Старшей Сестрой.
   - Мне нужно идти. А ты оставайся здесь. И спи!
   Колющий свет в прищуре серых глаз.
   Девушка роняет голову. Она не хочет спать. Но веки  смыкаются  помимо
воли. Приказ четок, и ослушаться нельзя.  Никто  из  людей  аршакуни  не
решится на подобное. Никогда.
   Мыслимое ли дело - не чтить Старшую Сестру?
   Белоголовая воительница выходит в жар и сушь лагеря.
   Подзывает стража.
   - Она спит. Не впускать никого...
   Криво усмехается.
   - Кроме Андрэ. Если она захочет.
   А утоптанная  площадка  перед  шатром  не  пуста.  Пятеро  всадников,
придерживая поводья,  караулят  группку  угрюмых  оборванцев,  связанных
одной на всех веревкой, от шеи к шее. Кони запаленно  пыхтят,  наездники
покачиваются в седлах, и кожа их серее раннего рассвета, но  белые  зубы
весело блестят меж обметанных темной коркой губ. Они довольны! И каждый,
кто справедлив, признает, что  есть  причина,  и  редкий  не  позавидует
удачникам!
   Еще бы! Восемь голов подвальных людей пригнали они в  лагерь.  Восемь
живых голов, снабженных широкими спинами, способными принимать  тюки,  и
крепкими  ногами,  умеющими  перемещать  ношу.  Редкая   удача!   Успех,
выпадающий не всякому! В лагере не хватает рук, работы  непочатый  край:
даже половина мест, указанных  Звездным,  пока  еще  не  обследована,  и
многие из тех, что  найдены,  лежат  далеко  -  в  трех,  в  пяти  часах
нелегкого пути по жаре,  даже  и  в  девяти,  если  дорога  лежит  через
развалины...
   Наездники похваляются молча.  Добыча  говорит  сама  за  себя.  Людям
аршакуни не к лицу бахвальство. Друзья оценят и без  слов,  а  врагов  в
лагере нет.
   Нелегко обнаружить подвального.  Стократ  труднее  изловить  его,  на
ощупь знающего тайные тропинки подземных переходов.  И  горе  тому,  кто
сунется  под  землю,  если  ловкий  подвальный,  ускользнув  от  аркана,
предупредит ватагу. Их следует брать немедля, врасплох, но мало кому под
силу подкрасться незаметно к обитателям  подземелий:  они  не  отползают
далеко от своих нор, а  слух  их  и  обоняние  изощрены  тысячекратно  в
сравнении с обычными людьми. Хорошо еще, что многие из них подслеповаты!
   Подвальные опаснее крыс, чьим мясом питаются.  Из  чьих  шкурок  шьют
одежду, неснимаемую, пока не расползется по швам от грязи  и  пота.  Чьи
клыки превращают в страшные  метательные  иглы,  густо  смазанные  ядом,
добытым из протухших серых и бурых тушек. Поэтому люди аршакуни  никогда
раньше не связывались с обитающими под  землей.  Не  было  нужды.  Вести
обмен подвальные не научены, новостей не знают, на выползающие  в  степь
окраины развалин не суются.
   Нечего доселе было брать с бесполезных.
   Теперь - есть: они сами.
   Почему - они, если можно взять выкуп  покорными  лохами  у  тех,  кто
сидит в башнях? Это непонятно. Но  пусть  излишне  любопытный  пойдет  и
спросит у Старшей Сестры...
   Среброволосая приблизилась, и всадники спешились,  прекратив  наконец
заслуженное, но сверх меры затянувшееся выставление себя на  завистливый
показ.
   Старшой дозора выдвинулся вперед, готовый дать отчет.
   Ни к чему. Нужно ли знать - как? Главное, среди  людей  аршакуни  нет
убитых. И задетых отравленными иглами, что еще хуже быстрой смерти, тоже
нет. Сломанная при падении ключица и пробитая камнем из пращи  голова  -
пустяки. Зарастут...
   Зато! Вот стоит восьмерка сильных  и  смелых  мужчин,  превыше  всего
ценящих  свободу.  Они  невероятно  грязны,  они   вшивы,   повадки   их
отвратительны, но тем не менее они заслуживают уважения. Ибо  в  подвалы
идет лишь  тот,  кому  невыносимо  рабство.  Как  нестерпимо  оно  людям
аршакуни, не живущим в неволе...
   Косматые, свалявшиеся бороды.  Въевшаяся  в  поры  грязь.  Неизводимо
витающий  над  телами  запах  нечистот  и  гнилой  влаги   заплесневелых
подземных стен.
   Но! Лучше так, чем идти к башням, и  есть  вполсыта  каждый  день,  и
видеть  солнце,  расплачиваясь   за   это   вылизыванием   кроссовок   и
пресмыканием  перед  кожаными  куртками.  Недаром  люди  башен,  изловив
подвального,  поджаривают  его  на  медленном   ленивом   огне,   согнав
полюбоваться зрелищем толпу послушных лохов из ближайших поселков.
   Почему подвальные не идут к людям аршакуни?
   Их приняли бы, и умыли, и обеспечили едой, и каждый пришедший стал бы
равен остальным. Потому что  все,  знающие  цену  свободе,  -  братья...
Братья, заплутавшие во мгле подвалов.
   Как к заблудшим братьям и обращается к пленникам Старшая Сестра:
   - Вольные люди! Не было между нами раздоров доныне. Мы жили, как жили
мы, вы жили, как жили вы.  Не  лежала  кровь  между  людьми  подвалов  и
окраин. Но теперь все не так...
   Отточен, краток и даже подвальному понятен призыв.
   Скоро придут братья из-за звезд;  предвестник  их  уже  явился  людям
аршакуни, и уже  спешат  высокие  корабли,  чтобы  забрать  достойных  в
пространство, лежащее за небесами. Туда не возьмут тех,  кто  в  башнях,
ибо они унижают и гнетут подобных себе; туда не захватят и  тех,  кто  в
поселках под башнями, ибо они жалкие, недостойны полета к новой жизни. И
тем, кто обитает у лиманов, не взойти по сходням -  они  чужие  братьям,
спешащим из-за звезд. Счастливая участь уготована лишь  людям  аршакуни,
по вере и мечте их. Люди же аршакуни, всей душой любящие вольных братьев
своих из-под земли, готовы взять подвальных людей  с  собою,  не  сделав
различия  между  теми,  кто  вырос  под  солнцем,  и  теми,  чьи  глаза,
открывшись впервые, столкнулись с тьмой. И пусть не таят  обиды  дорогие
младшие братья из подвалов, что привели их  в  лагерь  вот  так,  связав
попарно за шеи. Приглашали и добром. Звали у нор. Не скрывали ничего. Но
никт