вижу я: могучий и грозный, спешивается его светлость
дайме Такэда Шинген у ветхой хижины;  церемонный  поклон  отвешивает  он
оборванной старухе, и вслед за ним  склоняют  головы  к  земле  блещущие
доспехами вельможи его.
   - Совершивший подобное, матушка Мураками, - милостиво говорит  дайме,
- лишь случайно мог быть рожден крестьянином. Пусть же  род  ваш  отныне
посылает под знамена мои не асингару, но достойных меча самураев!..
   Так говорит он и протягивает босоногому мальчишке  тяжелую  катану  в
изукрашенных ножнах - тот самый меч, что чутко дремлет на ковровой стене
в комнате моих встреч с предками.
   ...Дух мой воссоединяется с телом.
   Не вставая с колен, покидаю я прибежище семейной чести, и лишь теперь
начинается мой рабочий день.
   Семь раз отбивают часы.
   Газеты аккуратно разложены на столе и подготовлены к просмотру; рядом
- карандаши для пометок, отточенные ровно и остро. Капрал  Перкинс,  как
всегда,   безукоризненно   пунктуален.   Старика   следует    непременно
поощрить...
   Так, первый в стопке по алфавиту - "Армейские сны".
   Пустяковый, не стоящий  внимания  журнальчик:  немного  воспоминаний,
немного размышлений, кроссворды, как правило,  весьма  непритязательные.
Отложим. Не к спеху.
   Далее. "Башни и башенные устройства". Солидное, более  чем  уважаемое
издание. Крайне  неинтересное  на  досужий  взгляд,  но  неоценимое  для
профессионала.  А  я  -  профессионал  и  потому  продолжаю   выписывать
специальную литературу, хотя кое-кому это и кажется чудачеством...
   О! Какая неожиданность! "Батумский ветеран"!
   Вот это любопытно. Бюллетень выходит,  к  сожалению,  нерегулярно,  у
редактора не хватает средств, но  уж  если  выходит,  то,  как  правило,
содержит интересные данные. Видимо, кто-то спонсировал  выпуск.  Что  ж,
благородно, очень благородно...
   Траурная рамка. Опять кто-то из наших. Кто же?..
   Что?! Я вздрагиваю, словно от  пощечины.  Над  совершенно  незнакомой
брыластой рожей нависают темные глыбы слов:

   СОТРУДНИКИ И БЛИЗКИЕ С ГЛУБОКИМ ПРИСКОРБИЕМ ИЗВЕЩАЮТ, ЧТО  ВЧЕРА,  24
ИЮЛЯ 2215 ГОДА, НА ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТОМ ГОДУ ЖИЗНИ В РЕЗУЛЬТАТЕ СЕРДЕЧНОГО
ПРИСТУПА СКОНЧАЛСЯ ИЗВЕСТНЫЙ БИЗНЕСМЕН И МЕЦЕНАТ АТТИЛИО ЭЛЬ-ШАРАФИ...

   Однако! Только вчера откинулся, а сегодня  уже  и  некролог.  И  где!
Дожили, что и говорить. Проклятые торгаши и сюда ухитрились просочиться.
Позор! Можно подумать,  мало  у  них  прикормленных  газетенок,  готовых
вылизать и обскулить усопшего благодетеля...
   Не терплю этих скунсов. Потому что слишком хорошо знаю,  какой  ценой
оплачены их, будь они прокляты,  контрольные  пакеты  акций.  Я  был  на
Карфаго и многое понял уже там. Но еще я помню Дархай, и кому-кому, а уж
мне точно известно, во что обошелся нам, землянам,  этот  поганый  сизый
камень, трижды будь  он  неладен,  боэций...  и  все  ради  того,  чтобы
какая-нибудь биржевая крыса обзавелась лишним счетом в банке...
   Сердечный приступ? Как же! Не уверен, что у этих шакалов есть сердца.
Сейфы у них вместо сердец, и что они знают о настоящих утратах? Дали  бы
этого макаронного урюка мне под начало там, под Кай-Лаоном, и -  клянусь
погонами! - от разрыва сердца он бы точно не сдох...
   Я придвинул ежедневник и сделал пометку синим карандашом,  означающим
первостепенную  важность:  направить  протест  в  редакцию   "Батумского
ветерана"...
   Но зачем же откладывать? Мыслилось легко, пальцы послушно  бегали  по
клавиатуре. К семи тридцати черновой  вариант  письма  был  готов.  Могу
держать пари, редактор подергается, получив его; я, слава Богу, имею вес
в наших кругах, и мое слово пока еще способно испортить репутацию  тому,
кто ею не дорожит. Спонсоры спонсорами, но офицер не вправе  забывать  о
достоинстве.
   Спустя минуту  я  разорвал  набросок.  Бессмысленно!  Такой  некролог
оказался и в "Банзай", и в "Ветеранских ведомостях", и в "Гала-Армс",  и
даже - к тому же еще и на весь разворот! -  в  уважаемом  мною  "Военном
оппозиционере"...
   Странно. Неужели я не прав и это кто-то из наших?  Но  по  какому  же
ведомству, если мне он неизвестен?  Нет,  положительно  не  понимаю.  Не
стоит торопиться в таком случае. Наведем справки, созвонимся с кем надо.
Очень может быть, что и мне  придется  послать  венок  и  соболезнования
осиротевшей семье...
   И все же! Не может быть такое лицо у нашего!
   И пусть мне урежут пенсию, если я ошибаюсь. Тот, кто  водил  людей  в
огонь, умеет разбираться в лицах...
   Вот этот, например, - совсем иное дело.
   "Погиб при исполнении служебных обязанностей".
   Хорошее лицо. Солдатское лицо. Всего лишь  тридцать  восемь.  Юность.
Мог бы еще  жить  да  жить.  Сказать  по  чести,  не  понимаю  некоторых
соратников, относящихся к "Мегаполу" без должного уважения: ни то,  мол,
ни се. Глупый снобизм. Эти парни умеют драться  и  знают,  во  имя  чего
драться стоит. А значит, они достойны сравнения с нами,  и  я  лично  их
чту. Хотя могли бы выбрать и более славную стезю,  нежели  охрана  покоя
всяких гладеньких и сытеньких скунсишек вроде  этой  брыластой  штафирки
Шарафи...
   Под фотографией - статья за подписью Яана Сан-Каро.
   "Алек, каким я его знал". Вот так?  Значит,  знал  лично?  Прекрасно.
Сегодня у нас встреча, и после беседы о важном я, пожалуй, позволю  себе
расспросить всезнайку-журналиста о его  знакомце.  Слишком  уж  хорош  у
этого старшего инспектора послужной список. Я бы, пожалуй,  доверил  ему
"Саламандру".
   Если бы кто-то сегодня доверил "Саламандру" мне.
   - Сэр?
   Перкинс возник неслышно. Значит, уже без полминуты восемь тридцать, и
в столовой меня ждет чашка жасминового чая, а затем, до десяти ноль-ноль
- короткий дополнительный сон.
   В последнее время я не могу обойтись без него.
   По ночам я не высыпаюсь.
   ...Каждую ночь, мешая отдыхать,  мне  снятся  танки.  Их  совершенные
силуэты проходят в неясном бело-розовом тумане бесшумно  и  величаво.  Я
пытаюсь догнать их, но  они  уходят  вдаль,  уплывают  -  и  лишь  башни
разворачиваются одна за другой, словно отдавая мне прощальный салют.
   - Прощайте и вы, друзья! - тихо говорю я вслед.
   Во всей Конфедерации больше нет "Саламандр". Да что там - в  пределах
Галактики не нашлось места для  супертанков.  Их  пустили  в  переплавку
почти сразу  после  провала  Дархайской  кампании,  накануне  сокращения
кадров. "Армия - не богадельня", - вот  что  сказал  Президент  в  узком
кругу, и дегенеративная обезьяна старого кретина тут же начала кивать  и
согласно подфыркивать. Правда, на заседание Комитета начальников  штабов
наш, с позволения сказать, главнокомандующий явился все же без мартышки.
И  выразил  свою  мысль   помягче:   "Дархай   доказал   неэффективность
традиционных методов  ведения  войны.  Пора  признать,  что  современный
конфликт великих держав может быть либо глобальным, либо вовсе не быть".
   Смягчение формулировок не изменяло сути.
   Мы молчали, а министры поддакивали.
   Вторично на моей памяти Вооруженным Силам выносили смертный приговор,
на сей раз  решительный  и  обжалованию  не  подлежащий.  Армию  убивали
хладнокровно и вполне  сознательно.  За  что  же?  Да,  идея  "стратегии
локальных конфликтов" себя не оправдала, я согласен. Готов согласиться и
с тем, что наличие Большого Оружия гарантировало  взаимное  ненападение.
Но при чем тут армия? Эти шпаки не могли или  скорее  не  хотели  понять
главного: наша миссия - не убивать, даже не одерживать победы.
   Армия -  единственный  гарант  прочной  стабильности,  и  ради  этого
никакой военный бюджет не слишком дорогая плата. Пока  волнорез  прочен,
волны не смоют берег.
   В те дни наши издания печатали не кроссворды,  а  некрологи.  Полосы,
развороты  некрологов.  Инсульт.  Инфаркт.  Несчастный  случай.   Грипп.
Злокачественная малярия. Рак. Часто некрологи были правдивы, еще чаще  -
нет.   Цензура   старалась   уберечь   нервы    налогоплательщиков    от
действительности, но мы-то знали, что происходит на самом деле.
   Виджайя Сингх и Фернан де Вальехо пустили себе пулю  в  лоб.  Старший
Ярузек, мой добрый приятель-соперник  из  войск  Союза,  забыл  раскрыть
парашют во  время  соревнований;  это  он-то,  мастер-наставник  десанта
первой категории! Да что там!.. И сам я, теперь можно признаться, не раз
был на грани необратимого поступка.  Возможно,  такой  выход  и  был  бы
лучшим, но я был в ответе за Дархайскую Ассоциацию, и не в моих правилах
бросать начатое дело на полпути...
   Нет, это не было настоящей жизнью, скорее - всего лишь имитацией  ее.
И все же мы ощущали себя нужными.  Соревнования,  обсуждение  и  издание
мемуаров, разумеется, для внутреннего  пользования,  совместные  походы,
пикники по праздникам - все  это  помогало  отвлечься  от  омерзительной
реальности. Были дела и посерьезнее. Именно по нашей инициативе возникла
идея сбора средств в помощь партизанам генерала Тан  Татао,  и  не  могу
исключать, что  вы  помните,  насколько  успешны  были  результаты  этой
кампании. Три каравана с продовольствием, медикаментами и еще кое с  чем
отправили мы на Дархай, и сам генерал Тан  в  ответном  письме  искренне
благодарил нашу Ассоциацию от имени дархайского народа,  не  намеренного
склонять голову перед зарвавшимся тираном...
   Он очень постарел, генерал Тан, судя по присланной мне фотокарточке с
теплой дарственной надписью; когда я видел его в последний раз, это  был
высокий, худощавый, очень подтянутый человек лет на десять  моложе  меня
тогдашнего. Теперь же на  меня  глядел  со  снимка  иссохший  сморщенный
старец, и на домотканой крестьянской одежде чужеродным пятном смотрелись
оранжевые овалы погон.  Встретившись,  я,  пожалуй,  не  узнал  бы  его.
Впрочем, тогда, в Барал-Гуре, мы не были так уж коротки;  слишком  много
было в Империи начдивов, и мне недосуг было уделять внимание каждому...
   Фотографию  эту  я  вклеил  на  почетное  место   в   свой   памятный
"дархайский" альбом рядом с другой, не менее дорогой мне, - той, где  мы
запечатлены вместе с начальником имперского Генштаба.
   Отчетливо помню: мы убыли на уик-энд в его загородную резиденцию; был
чудесный сентябрьский день, и мы, не скованные неизбежной  субординацией
будней,  расслабились  под  стать   неоперившимся   лейтенантишкам.   Мы
беседовали обо всем понемногу, в первую очередь о  перспективах  осенней
кампании.  Я  полагал,  что  необходимо  учитывать  возможность  падения
столицы;  маршал  же  был  убежден,  что  войска  противника   неизбежно
застрянут в отдаленных предгорьях и рельеф местности не  позволит  врагу
выйти к Барал-Гуру ранее окончания весенней распутицы.
   Он исходил из исторических прецедентов,  стратегических  соображений,
да, наконец, из элементарной логики.
   К сожалению, он ошибся.
   Помню, я позволил себе задать вопрос:
   - Маршал, а если все же?..
   Договаривать не пришлось. Он понял.
   - Видите ли, дорогой мой, - он чуть улыбнулся, и удочка в  его  руках
не дрожала, -  девиз  моего  рода:  "Жизнь  воина  коротка;  путь  воина
бесконечен; преграды для воина нет; победа для воина  -  не  цель".  Вот
так. И не иначе. Что я могу еще сказать?
   Я кивнул. Все было ясно. Такой девиз украсил бы и щит  моего  предка,
сражавшегося после смерти.
   Впрочем, все это уже история.
   И мой предок, и маршал, и Дархай.
   Как бы то ни было, но это был  человек  огромной  воли  и  кристально
чистого  мужества.  Пятнадцать  лет  назад  я,  по  праву   председателя
правления Дархайской Ассоциации, назвал в его честь сына одного из  моих
парней, понюхавших, чем пахнет ад той проклятой планеты.
   Иным имя это казалось излишне  экзотическим,  они  предрекали  малышу
тяжкие комплексы, неизбежные издевательства и драки со сверстниками.
   Глупцы! Где им было понять красоту древнего дархи?..
   Въяргдал - так звали начальника Генштаба, что  означает  "Недремлющий
лебедь". И что это, как не истинная поэзия?
   А драться мальчишкам всегда полезно. Сталь закаляют в огне...
   Мальчуган не подвел ни меня, ни имя. Каждому любителю боевых искусств
известен сегодня Въяргдал Нечитайло, абсолютный чемпион Галактики  среди
юношей по классическому ниндзюцу.
   Но сын Игорька был вторым  моим  крестником  Первому,  сынишке  моего
адъютанта, родившемуся в дни,  когда  отец  его  находился  в  служебной
командировке на Дархае, мы, по общему согласию, отменив уже состоявшиеся
крестины, дали имя Джеймс  Патрик.  И  никого  не  касается,  почему  мы
поступили именно так...
   - Сэр?
   Перкинс, похоже, чем-то недоволен. Ах вот оно что!  Десяти  еще  нет,
всего лишь девять сорок семь, а к телефону просят срочно. Старый  ворчун
не одобряет столь вопиющих нарушений расписания. В принципе не одобряю и
я; как правило, с  восьми  тридцати  до  десяти  ноль-ноль  мой  телефон
отключается. Но сегодня совсем особый случай.
   - Переключите на меня, капрал!
   В трубке - бурчание; затем возникают связные звуки, и, как я и  ждал,
это говорит Яан Сан-Каро.
   - Господин Мураками?
   - Слушаю вас.
   - Прошу прощения. - Он, кажется, несколько возбужден, и  в  этом  нет
ничего хорошего. - Я  хотел  бы  предупредить,  что  вынужден  несколько
запоздать. С вашего разрешения, буду к часу. Понимаете, к часу! Согласно
договоренности.
   - К тринадцати ноль-ноль, - машинально  поправляю  я.  -  Вас  понял.
Возражений не имею.
   Он отключает связь. Я вешаю трубку.
   Все-таки этот профессиональный говорун не  глуп  и  не  болтлив.  Как
только я намекнул позавчера, что не очень доверяю  своему  аппарату,  он
тут же перешел на безличные, внешне совершенно невинные выражения.
   Итак,  не  в  полдень.  Встреча  перенесена  на  два  часа.  Согласно
договоренности - это значит, что к новому сроку нужно прибавить  час.  В
сущности, особой разницы нет. И все же досадно. Не могу  поручиться,  но
мне отчего-то кажется, что  сейчас  любая  отсрочка  -  непозволительная
роскошь. Хотелось бы ошибаться, но не исключено,  что  в  данном  случае
многое могут решить даже минуты...
   В столовой десятикратно бьют часы. Сейчас должен позвонить Огюст.
   - Сэр? -  На  лице  Перкинса  довольная  улыбка.  -  Вас  просит  его
высокопревосходительство господин Ришар!
   О,  капрал  высоко  чтит  Огюста.  Да  и  я  тоже,   признаюсь,   еще
какой-нибудь месяц назад, даже меньше, был бы рад этому  звонку.  Но  не
теперь...
   - Переключайте на меня!
   Больше всего не хотелось, чтобы  Огюст  заговорил  тем  тоном,  какой
месяц тому сам бы собою разумелся. Он, будто прочитав мои мысли, был сух
и подчеркнуто официален.
   - Вы не передумали, адмирал?
   Вот как - уже на "вы", и даже без приветствия! Ясно...
   - Даже не собирался...
   - Вы отдаете себе отчет в возможных последствиях?
   - Полностью и безусловно, господин генерал-аншеф.
   Голос в трубке сорвался.
   - У вас еще есть шанс, адмирал! Вы, возможно,  не  понимаете...  День
"Икс" настал!
   Кажется, старый друг решил меня немножечко пугать. Видимо, напряжение
последних недель помутило нечто в его  обычно  очень  и  очень  толковой
голове.
   - Послушай, Огюст... - Я постарался придать своему голосу  как  можно
больше неподдельной сердечности. - Ты что, первый день меня знаешь?..
   Хмыкнул и добавил вполне по-курсантски:
   - Тебя послать или сам пойдешь?
   Мембрана заверещала серией возмущенных гудков.
   Вот так. Значит, сегодня-завтра все кончится. Началось же, по крайней
мере для меня, почти месяц, а если быть точным, то  двадцать  один  день
назад.
   Огюст Ришар заявился ко мне почти в полночь, когда я,  вернувшись  из
спортзала Ассоциации, уже прочно готовился ко сну. Впрочем, в моем  доме
он был желанным гостем  в  любое  время  суток  и  прекрасно  знал  это.
Недоступный  Перкинс  при  виде  обожаемого   господина   генерал-аншефа
захлопотал почище наседки, я, вздохнув, отложил пижаму,  а  Огюст,  чего
никак не ожидалось, подошел и повертел ручки приемника, настраиваясь  на
программу политических новостей.
   - Бардак! - констатировал он, выслушав и нисколько не сомневаясь, что
я пойму и поддержу.
   - Бардак, - согласился я.
   - Надо бы с этим кончать... - то ли вопрос, то ли утверждение.
   - Да уж не худо бы... - в тон вопросу поддакнул я.
   Огюст  забавно  прищурился.  Он  всегда  был  весельчаком  и   подчас
откалывал штучки, за которые любой, кроме него, шута  горохового,  мигом
распростился бы с парой кленовых листьев. Скажем, во  время  высадки  на
Карфаго он вдруг начал петь непристойные  куплеты,  забыв,  что  ударные
взводы уже включили рации в шлемофонах. Скандал  был  неординарный!  Под
разухабистый припев "Ну-ка, где твой штык, капрал?" хохочущая  десантура
вмиг прорвала заслоны, и к вечеру мы рапортовали Центру о восстановлении
демократии на планете.  Что  касается  Огюста,  то  подполковник  Ришар,
естественно, сохранил погоны, заявив, что хотел всего-навсего подбодрить
ребят...
   - Слушай, Улли, - сказал он, - есть разговор.
   И мы поговорили.
   Все, что сказал мне  в  тот  вечер  Огюст,  не  вызывало  возражений.
Действительно, вокруг творился бардак, и предел происходящему должен был
быть положен. У себя в Ассоциации мы не  раз  беседовали  на  эту  тему.
Скорее мечтали: выступление, изоляция политиканов, расстрел  пары-тройки
ворюг,   строгая   власть,   абсолютный   порядок   и    безукоризненная
справедливость.  В  теории  все  было  прекрасно,  но   где   же   взять
исполнителей?..
   - А если исполнители найдутся?
   За полвека, что я знаю Огюста, балаболка  ни  разу  еще  не  был  так
серьезен.
   - То есть? - Я уже не хотел спать. - Кто?
   - Кретины. Фанатики. Но оружием владеют и абсолютно послушны.  Считай
сам: нас на Земле...
   И, уловив мой вопросительный взгляд, пояснил:
   - Другие планеты - не наша забота. Мы (Огюст уже говорил "мы")  имеем
тысяч десять, верно? Да этих ишаков тысяч  с  полсотни,  может,  больше.
Разве не хватит?
   Я спросил напрямик: не сошел ли ночной гость с ума?  Какое  оружие  у
названных им кретинов? И неужели он забыл о  спецподразделениях?  И  как
насчет арсеналов Службы Охраны?
   Вот тогда-то он, подмигнув, и сообщил о скором подписании Договора. И
ликвидации оружия. Всего. Кроме холодного...
   Это в корне меняло ситуацию! Я подпрыгнул, как мальчишка, и мы  долго
тискали друг друга за плечи.
   На следующий день я приступил к инспекции контингента.
   Москва, Рим, Дели, Бамако, Шанхай... полпланеты за полторы недели,  с
ума   можно   сойти.   Результаты   обнадеживали:    тупые,    полностью
подконтрольные,  двинутые  на  собственном  праве  учинять   насилие   -
идеальный материал, вот  только  в  грядущем  мироустроении  места  этим
нелюдям не было.
   - И не  будет,  -  твердо  сказал  Огюст,  и  я  ему  снова  поверил.
Действительно, даже одна моя Ассоциация, - сорок семь возрастняков и два
десятка подростков - легко справится и  с  тысячью  этих  идиотов  после
того, как они выполнят свою миссию. А  ведь  мой  друг  Ришар  наверняка
привлек и "Буйволов с Карфаго", и "Пятнистых парней", да и мало ли  кого
еще - задавать вопросы на этот счет было бы верхом бестактности.
   А вот один вопрос у меня все же оставался.
   Ровно неделю назад я его и  задал,  совершенно  не  предполагая,  что
спустя несколько минут все, чем и для чего я жил последние дни,  полетит
в тартарары.
   - Слушай, Огюст, -  я  был  спокоен  в  тот  миг,  и  креветки  имели
удивительный вкус, - ну ладно, Земля  это  Земля,  тут  нас,  отставных,
достаточно. А как с другими планетами?..
   В вопросе не было никакого подвоха. И Огюст ответил - мимоходом, даже
не особенно задумываясь.  И  тотчас  вскинулся,  осознав  непоправимость
ошибки. С кем угодно бы это прошло, но не со мной. Потому что я пропахал
Дархайскую кампанию от начала и до конца и слишком хорошо  понимал,  что
означает его ответ.
   - Это безумие, Огюст, - тихо сказал я, не надеясь ни на  что,  -  они
вас перережут.
   - Руки коротки, - хихикнул он, но в улыбке