о хватаются за жесткую  ткань,
рвут ее.
   На миг, всего только на полвздоха становится легче.
   Человек недоуменно глядит на сорванный с груди оберег.
   Красное. Черное. Увесисто-небольшое.
   Знак неясный, непонятный, неведомый.
   На черно-красном - крошечный шарик, оседлавший человеческую ступню  в
странном поршне. И те же немые значки, что и на бересте не  бересте  меж
кожаных створок.
   "Мяч!" - вспыхивает вдруг слово.
   "Челеста!" - откликаются значки.
   ...Человек умирает, корчась  на  жесткой  мертвой  траве,  и  к  нему
возвращается память. Понемногу. Рывками. Урывками.
   Вразброс:
   ...конус космокатера тонет во мгле степной ночи; трава  больно  колет
обнаженную  спину;  звенящее  напряжение  в  каждой  клеточке   тела   и
разметавшаяся на плече  нежность  девичьих  волос,  золотящихся  даже  в
неверном полусвете луны; и срывающийся шепот: "Да, да, еще, Звездный"; и
спустя мгновение: "Но ты возьмешь нас с собой? Всех нас? Ты заберешь нас
к себе?"; вопросы, на которые просто невозможно сейчас, здесь, ночью,  в
траве ответить: "Нет"...
   Это было. С ним? Со мной. Давно? Не очень.
   Врасхлест:
   ...гул  бумерангов,  свист  стрел,  протяжный  шелест  клинков;  люди
кидаются со всех сторон; странные люди: они убивают  его,  но  не  хотят
убивать; и он оставляет их в живых, уложив на землю лицом  вниз;  а  они
ползут  к  его  ногам,  гордые  могучие   люди,   и   молят:   "А-Видра!
Прикажи!!!"...
   Это было. Со мной? Да. Когда? Тогда же.
   Врастяжку:
   ...тягучий  взгляд  грузного  старика,   складчато   колышущегося   в
никелированном кресле; взгляд изучает, давит, сгибает; таким взглядом не
имеет права обладать калека; но это не просто калека, это Высшая Власть,
и нет необходимости  размышлять,  почему  власть  парализована;  "У  вас
отличный послужной список, майор... Думаю, нет нужды  напоминать  вам  о
том, что такое присяга?"; нужды нет, он помнит...
   Удушье.
   Человек не умер еще; он изгибается на сером, пытаясь вобрать в легкие
хоть глоток серого, и никак не может; он очень силен, и  он  борется  со
смертью изо всех сил, но разве под силу кому одолеть всесильную, если уж
закогтила?
   Бейся не бейся - осилит.
   Раскаленные крючья рвут грудь изнутри, расплавленная  смола  заливает
гортань снаружи, разъяренные кошки вопят меж висков; сознание сдается, и
воля меркнет,  могучее  тело  покорно  расслабляется,  подчинившись  уже
свершившемуся, и человек блаженно отдается мутной волне  покоя,  уносясь
вдаль...
   В яркую, ясную, явную, ярую даль...
   В ярую даль...
   В ярь... даль...
   В... Я... Р...Г... Д... А... Л...
   - Въяргда-а-ал! - захлебывается далеко позади, за чертой, безнадежный
зов угасающей жизни, боящейся угасать.
   Смерть.
   Человек открывает глаза.
   Тьма.
   Он наг. Напротив - светлый круг,  выхватывающий  часть  грубоделъного
стола. Густая чернь резко очерчивает грань белизны, не расплываясь серым
на стыке.
   За столом - Старый.
   - Ты вернулся, - говорит он бесстрастно. - Спрашивай, человек!
   Обнаженный не медлит с вопросом;
   - Въяргдал - кто?
   Отвечающий не задумывается:
   - Ты. Был, пока не умер. Теперь он мертв. А ты жив.
   - Кто - я?
   - Земля уже назвала тебя. Имя тебе... Не звуком  -  образом  приходит
знание...мягкое, душистое, то, в чем жизнь: хлеб...звонкое, сладкое, то,
в чем смысл: победа...темное, тайное, то, в чем суть: судьба.  Вот  оно:
хЛЕБ... поБЕда... суДЬба!
   - Имя тебе - Лебедь.
   И человек согласно склоняет голову.
   - Почему я умер?
   - Потому умирает Земля.
   Снова - сон наяву:
   ...подернутый серым, медленно изгнивает заживо лес,  тот  самый,  где
поют  по  весне  глухари;  косолапый,  пьяно  шатаясь,   бредет   сквозь
кустарник, и поределая  шкура  его  отливает  тусклой  гнилой  серью;  и
Хозяин, понуро сгорбившись на пеньке, закрыл мохнатый лик  четырехпалыми
лапами, ожидая конца...
   ...присыпанное серым, тягучее, иссыхает озеро, то самое, где  рыбачил
на заре; гноящаяся тина заткала некогда прозрачную гладь,  рыбы  вязнут,
пытаясь выпрыгнуть в серый воздух; и Водяной  дед,  бранясь,  рвет  тину
перепончатыми щупальцами, тщась вызволить хвостатых дев, но не может,  и
злится, и  пытается  гнать  бессильную  волну,  осыпаясь  сухой  тусклой
чешуей... Что это?!
   - Для чего я умер?
   - Для того, чтобы прийти и увидеть, - отзывается Старый, и голос  его
скорбен.
   - Увидеть - что?
   - Нас...
   Круг света распахивается вширь.
   Широкий стол перед Лебедем. А за столом - и влево, и вправо,  теряясь
в неизмеримой дали, - нелюди и люди.
   Все они здесь: и Старая, и Крылатый, и лесной Хозяин, и Водяной  дед,
и иные, вовсе незнакомые, к Старому  на  огонек  не  забредавшие  -  это
нелюди. Люди же подальше сидят, отсюда и не разглядеть лиц.
   Все они здесь, и все глядят на него.
   Неотрывно.
   Молча.
   Ожидающе.
   -  Для  чего  я  жив?  -  гулко  спрашивает  Лебедь,  и  эхо  обегает
безмерность, распугивая снующих в высоком тумане крылатых  тварюшек,  то
черных, то белых.
   Это Невидимые. Но сейчас и они зримы.
   Они и откликаются:
   - Для того, чтобы спасти Землю.
   Хор мелодичных голосов слаженно-звонок.
   Нет. Это не хор. И не голоса.
   Это - Голос.
   - Почему - я? - вновь спрашивает Лебедь и сам себя поправляет:
   - Почему я жив?
   Старый распахивает двусветно сияющие глаза.
   - Потому что лишь тебе это под силу. Любовь Земли и  Мощь  ее  вместе
поручились за тебя, человек!
   Двое, покинув стол, приближаются к тому, кто получил имя.
   Женщина молода. Лицо ее прекрасно, хоть и  подернуто  вуалью  тумана.
Короткая юбка не скрывает округлых коленок, и тугая  крепкая  грудь  под
тонкой, ничего не прячущей тканью колышется в такт шагам.
   - Ты справишься, Ярик!
   И память Въяргдала, еще не угасшая до конца, срывается с  уст  Лебедя
детски удивленным вскриком:
   - Тетя Катя!
   Улыбка ее полна нежности. И голос исполнен веры.
   - Скажи людям Земли, что она любит их!
   Мужчина сед. Но движения его тигрино-плавны, два меча изящно  поддеты
под широкий кушак, и  складки  украшенного  драконами  кимоно  почти  не
колеблются, когда он идет сквозь искристый туман.
   - Ты справишься, сэмпай!
   И память Въяргдала,  взбудораженная  изумлением,  вылетает  из  груди
Лебедя юношески ломким баском:
   - Мастер!
   Черты седого неподвижны. И в словах не звучит сомнение.
   - Скажи людям Земли, что она просит зашиты!
   - Ты справишься, милок! - шепелявит Старая издалека.
   - Ты справишься! - подтверждает Крылатый.
   - Справишься! - шипит Пернатый Змей.
   - Справишься! - подпевает ему  Шестирукий.  И  эхо  многих  множеств,
людских и нелюдских, кружится и рокочет вдали и ввыси:
   - Справишься! Справишься! Справишься!
   - А мы будем рядом с тобой! - заключает Старый.
   И все смолкает.
   Нет больше Обители.
   На серой траве умирающего мира, у  ворот  с  покосившимися  фигурными
створками, ржут кони, плотно навьюченные тюками. Из плохо  зашнурованных
мешков торчат края расписных досок.
   Двое стоят друг против друга.
   На одном  -  потная,  запыленная  военная  форма,  тяжелые  десантные
ботинки, кепи с кокардой в виде кленового листа.
   Второй не имеет обличья. Лишь глаза живут и  сияют,  не  струясь,  не
истекая, не изменяясь ежемгновенно. Все сказано. И все же:
   - Земля отдала тебе что могла и сверх того. Дело за  тобой.  Запомни:
когда слепой увидит, а глухой услышит, тогда сердца подскажут людям, как
быть. И ты поведешь их.
   - Но...
   Тот, что в ботинках, хочет сказать. И не может.
   Как передать то, для чего не найдено слов?
   Как ему, умершему и возродившемуся, обойтись там, далеко,  без  этого
леса, где поют глухари...
   (...где этот лес?..)
   ...без озера, звенящего надсадной комариной тоской...
   (...где это озеро?..)
   ...без скрипучего снега,  испятнанного  в  просинце  петлями  заячьих
следов?
   Можно ли без этого жить? И зачем? И стоит ли?..
   Нет слов. Поэтому не имеющий облика понимает.
   И огненные очи наливаются мягким теплом.
   Уже исходя маревом, растекаясь  в  наплывах  еле  слышного  перезвона
бубенцов, он откликается:
   - Не бойся. Хочешь или нет, а они останутся с тобой...
   Кося глазом,  испуганно  шарахаются  кони  от  бесшумной  черно-белой
вспышки. Гулко отдается в ушах долетевший из  нездешних  далей  громовой
раскат.
   Кончилось время вопросов.
   Тот, кто пришел сюда майором десантных войск Демократического Гедеона
Въяргдалом Нечитайло, потуже подтягивает подпругу.
   Пришел час отвечать.
   Тот, кто стал Лебедем, легко, лишь чуть коснувшись  носком  стремени,
взмывает в седло.
   Караван, ведомый всадником, растворяется  в  пыли,  навечно  повисшей
среди перевитых серыми лианами развалин.
   Их путь лежит на юг. Туда, где еще не все мертво.
   ...Из окошка Обители глядит вслед уходящим в пыль сухой и  сморщенный
старичок. Лицо его, обычно улыбчивое, сейчас печально. Белая, без всяких
украшений  долгополая  риза  ниспадает   до   пола,   чуть   приоткрывая
щегольские, расшитые жемчугом туфельки. На  одной,  левой  -  крест.  На
другой - полумесяц.
   Два призрака стоят рядом. Два морока. Две тени.
   - Он сможет, я знаю, - нежным голосом  говорит  одна.  -  Он  хороший
мальчик. Мать гордилась бы им...
   - Он сделает, - бесстрастно подтверждает вторая. - Он  видит  знамена
княжества Такэда. Огонь! Железо! Ветер! Земля!..
   - В том-то и дело, что Земля... - кивает старичок.
   И меленько хихикает:
   - Только, простите, при чем тут княжество Такэда?

ГЛАВА 6
"ЕСЛИ ВЫ ЗАБЫЛИ, ЧТО ТАКОЕ ПРИСЯГА..."

Земля. Месяц усталого зноя. Лебедянь
30 сентября 2233 года по Галактическому исчислению

   Приказ А-Видра не  допускал  кривотолков:  всем  людям  идеи  квэхва,
способным держать в  руках  оружие  и  жаждущим  обрести  благословенный
Дархай, не позднее предпоследнего дня месяца  усталого  зноя  явиться  в
ставку Двуединого, лежащую близ мелких заливов, промедлившие  же  да  не
увидят светлого лика животворящего Ю Джуга.
   Это был не очень понятный приказ. Каждому известно, что  люди  квэхва
отважны и умелы в бою. Но  всякий  знает  и  то,  что  им  не  по  нраву
сражаться иначе, как защищая свои поселки от незваных гостей.  Лихие  же
гости давно, очень и очень давно поняли, что налеты  на  поселки  мирных
людей квэхва - дело глупое и опасное. Поэтому никто не угрожал  покою  и
упорному труду тех, кому не было дела до чужих свар.
   Однако возможно ли смертному, не рожденному из соития почвы и  ветра,
понять всю глубину замыслов А-Видра? Ведь и первый приказ его - собирать
безделицы, захороненные в руинах, тоже не могли  постичь  разумные  люди
идеи квэхва. Они просто подчинились, не задавая себе ненужных  вопросов,
на которые все равно не могли бы ответить даже умудренные годами  Вещие.
Они приняли приказ к исполнению, и малые отряды день за днем  уходили  в
развалины, исполняя точный приказ.
   Они задыхались в  непривычной,  горькой  пыли  омерзительных  мертвых
камней,  они  теряли  родичей  -  по  счастью,  очень   немногих   -   в
бессмысленных  стычках  с  гнусными  земными  людьми,   выползающими   в
сумерках, а подчас и среди дня из глубоких  подземных  нор.  В  крысиные
шкуры были одеты эти земляне, а что может быть отвратительнее для  людей
идеи квэхва, ненавидящих этих тварей?  Да  и  сами  подземные  повадками
походили на крыс. Они боялись  открытой  схватки,  предпочитая  нападать
внезапно, по двое, по  трое  на  одного.  Тогда  люди  квэхва  перестали
бродить в  руинах  по  одному,  они  трудились  группками  в  пять-шесть
человек, и подземные угомонились, резонно испугавшись грозной силы.
   А возможно, они просто поняли, что людям идеи квэхва вовсе  не  нужны
ни их норы, ни их руины,  ни  их  крысы,  без  которых  жизнь  подземных
прекратилась бы.  Люди  квэхва  приходили,  брали  нужное  -  и  уходили
восвояси. Нужное  же  им  было  совсем  не  надобно  подземным.  Правда,
случалось и так,  что  какой-либо  пустяковины,  указанной  А-Видра,  не
обнаруживалось на должном месте. Тогда упорные люди квэхва  подходили  к
ближайшей норе и  громко  просили  поискать  и  отдать.  Если  подземные
откликались и выносили сами, люди учтивой идеи квэхва благодарили  их  и
уходили в поселок. Если же нет, они просили еще раз,  а  потом  начинали
настаивать.
   Нет, они не лезли в подземные жилища, куда их не приглашали. Ведь это
верх невежливости! А к тому же  под  землей  бесполезны  и  смелость,  и
выучка. Догадливые люди квэхва просто затыкали  все  близлежащие  выходы
пучками особых трав, смоченных в гадко пахнущей жидкости, поджигали их и
тихо стояли, наблюдая, как с воплями выскакивают из нор очумевшие  крысы
и вперемешку с ними нечистоплотные подземные жители.
   А  потом  вдвойне  учтиво  благодарили  оставшегося  в  живых   после
обстоятельных расспросов подземного, указавшего, где скрыта вещь, нужная
А-Видра, брали ее и покидали руины. Поэтому обитатели  нор  очень  скоро
пришли к разумному выводу о пагубности нанесения обиды людям щедрой идеи
квэхва и по первому же требованию вытаскивали на  поверхность  все,  что
было необходимо уважительно пришедшим просителям.
   Как бы то ни было, приказ А-Видра был хоть и непонятен, но мудр.  Чем
больше  скапливалось  в  поселках  каменных  и  металлических  изваяний,
раскрашенных холстов, натянутых на излишне  вычурные  рамы,  бесполезных
для кухни вазочек из тяжелых, украшенных разноцветными твердыми  каплями
сплавов, тем меньше досадных случайностей происходило с людьми  надежной
идеи квэхва. Урожай  в  это  лето  выдался  превосходящий  самые  смелые
надежды, крысы вовсе не появлялись в  виду  сторожевых,  случайная  стая
диких дворовых котов обошла стороной один поселок, и другой, и третий  и
канула где-то в каменных завалах, даже не подумав нападать. И суки  этим
летом щенились одна за другой, принося невиданное количество  потомства,
причем очень немногие щенки умирали...
   Разумно рассудив, иные, самые проницательные из рассудительных  людей
идеи квэхва, стали воздавать хвалу штабелям аккуратно упакованных вещей,
необходимых  А-Видра.  Собравшись  подле  прочных  навесов,   защищавших
принесенное в поселки от дождей, они садились на корточки и  долго  пели
благодарения  заботливым  вещам,  столь  тонко   знающим   нужды   людей
несуеверной идеи квэхва.
   Если же этот приказ был непонятен, но мудр, то стоило ли предполагать
отсутствие смысла в следующем?
   Тем более что А-Видра. отдавая указание, не забыл и о жатве. Сбор был
назначен  как  раз  на  то  время,  когда  урожай  будет  убран,  уборка
отпразднована  и,  не  стесненные  ничем,  люди  идеи   квэхва   получат
возможность без ненужных размышлений подчиниться велению Двуединого.
   Вот почему стоило красному  бумерангу,  везомому  запыленным  гонцом,
облететь поселки, все мужчины, уже познавшие сладость того, чем обладают
женщины, не мешкая, собрались в путь. Женщины,  снаряжая  их  в  дорогу,
шушукались и перешептывались. Они опасались, что А-Видра  уведет  мужчин
на Дархай, бросив  их,  беззащитных,  на  проклятой  Земле.  Насмешливые
мужчины  поддразнивали  длинноязыких,  доводя  их  до   слез   шутливыми
угрозами, сами же, собравшись кружком, толковали  о  том,  что  там,  на
Дархае, женщины, конечно же, есть и они, нет сомнения,  краше  и  слаще,
нежели здешние, а также и о том, что, как ни крути,  а  путь  на  Дархай
долог и труден, и стоит ли обременять себя такой обузой,  как  сварливые
долгокосые балаболки. Однако же, посудачив,  сходились  во  мнении,  что
женщины женщинами, а зовут все же не для этого...
   Ведь ежели б было так, то А-Видра велел бы мужчинам брать с  собою  и
детей. Без детей нельзя. Там, на Дархае, люди, разумеется, тоже стареют,
хотя и не так быстро,  а  в  старости  без  подросших  детей,  способных
позаботиться об отце, очень и очень трудно. Это понятно всякому.  А  то,
что понимает каждый из людей чадолюбивой идеи  квэхва,  то,  без  всяких
сомнений, стократ ясно демонопугающему Двуединому А-Видра.
   Красный бумеранг позвал - и вот они идут к мелким заливам,  уважающие
приказ люди идеи квэхва.
   Они  идут  из  Барал-Лаона,  известного  множеством  вражьих   голов,
насаженных на частокол в науку обидчикам; идут из Пао-Пао, люди которого
раньше славились как рыболовы, но потом злые демоны  распутали  рыбу,  и
хотя люди поселка отравили всех демонов в заливе, но рыба все  равно  не
вернулась; идут из Дзъхью, где много еще не рожавших женщин, и просят за
них не так дорого, как в иных местах, причем если упорно  поторговатъся,
то цену можно сбить вдвое;  идут  из  Туи-Кая,  где  кайченг  год  тому,
дружески состязаясь  в  борьбе,  случайно  свернул  шею  тому,  кто  был
кайченгом до него...
   Они идут из десяти поселков, и  еще  из  десяти,  и  еще  из  двойной
десятки поселков, и из десятки без двух.  На  плечах  у  них  узелки  со
взятой впрок снедью и разнообразной мелочью, необходимой на  чужбине.  В
руках у них - копья, тяжелые, ударные и легкие, метательные. На  шеях  -
пращные шнуры. За поясами  -  изогнутые  полированные  бумеранги,  самое
страшное из орудий, которое способно защитить владельца от угрозы, если,
разумеется, рука владельца опытна и тверда.
   Люди быстрой идеи квэхва выходят из поселков небольшими группами,  но
единый  путь  сводит  различные  поселки  вместе,  и  отряды  вырастают,
разбухая с каждым днем. А на берегу мелкого залива, вблизи  рубежа,  где
земли людей квэхва смыкаются с землями,  подвластными  Женщине,  Которая
Повелевает, их уже ждут. Уже готовы палатки, и на всех  хватает  варева,
вкусного  отвара  мяса  и  душистого  отвара  рыбы.  А-Видра   милостиво
приветствует приходящих, и число палаток быстро растет.
   Вчера еще их было не более пяти десятков, а сегодня уже более  шести,
и день еще только начинается. Одна палатка - четыре палки, сплетенный из
прутьев навес, травяные циновки  вместо  стен.  Вполне  достаточно:  еще
очень тепло, но уже не жарко. А от  ветра  и  дождей  укрывают  отменно.
Каждая - ровно десять людей неприхотливой идеи квэхва.
   Больше шести десятков палаток. И в каждой - по  одному  десятку  тех,
кто пришел на зов.
   Люди идеи квэхва поражены собственной многочисленностью.
   Они думают и  обсуждают.  Они  приходят  к  выводу:  счастливы  люди,
живущие на землях Женщины, Которая  Повелевает,  и  счастливы  надменные
люди из башен, что вблизи, и из башен, что вдали, на той стороне залива,
счастливы все  живущие  в  обитаемом  мире,  что  нет  на  свете  никого
миролюбивее их, людей ласковой идеи квэхва. Если бы было иначе, никто не
смог бы устоять перед  подобным  многолюдьем.  Никто-никто.  И  тогда  в
поселках появилось бы много прекрасных, полезных и нужных вещей, наличие
которых возвышает мужчину и украшает женщину. Конечно, люди идеи  квэхва
проживут и так, но, может быть, лучше все-таки было  бы,  имейся  они  в
поселках? Трудно сказать. Следует долго думать.
   А быть может, задумываются некоторые, для того А-Видра и  созвал  их,
не  знавших  о  своем  изобилии?  Ведь  он  умудрен,   и   замыслы   его
неисповедимы. Если так, то, конечно, к прежней жизни возврата нет. И те,
кто посмеет противиться воле А-Видра, решившего  вознаградить  преданных
ему людей квэхва множеством замечательных предметов, будут  наказаны  за
наглую скупость, столь неприятную людям  подельчивой  идеи  квэхва.  Так
говорят умные, а остальные согласно кивают, прихлебывая варево.  А  если
А-Видра призвал их для этого, то так и будет, к чему  спорить?  Конечно,
преданием заповедано  вмешиваться  в  дела  людей  проклятой  Земли,  но
А-Видра виднее. А предметы, полезные и красивые,  которые  несправедливо
есть у других и не  по  праву  отсутствуют  у  достойных  людей  квэхва,
безусловно, неплохо бы иметь...
   Такие разговоры  и  другие  разговоры  ползают  по  стану,  скрашивая
безделье,  непривычное  людям  квэхва.  Впрочем,  многим  бе