жон Грибкофф никогда ничего  не  боится.  Он  может  на  мне
жениться в любой момент. -- Нельзя! -- Почему же?
     -- Ты  подумала,  какие у вас будут дети? -- Наверное, такие же смелые,
как мой Джон. -- Но ведь он есть мертвый.
     -- Это для вас он мертвый, а  для  меня  --  совершенно  живой,  --  не
сдавалась девушка.
     -- Это трагедия! Я запрещаю тебе к нему приближаться!
     В  волнении,  охватившем  директрису,  она  даже забыла спросить, каким
образом Вероника познакомилась со знаменитым мертвецом и как он проникает на
остров. Но за нее эту проблему разрешила сама Вероника.
     -- Госпожа Аалтонен, -- попросила она директрису. --  Я  предлагаю  вам
заглянуть  к  нам в дортуар, и там я вас представлю Джону. Думаю, что он вам
понравится, а что вы ему понравитесь -- в этом нет никакого сомнения.
     -- Ах! -- сказала директриса. Она  была  близка  к  обмороку,  ибо  как
опытный  педагог  знала,  что  не имеет права падать в обморок в присутствии
своей подопечной. И как ей ни было страшно, она согласилась  последовать  за
Вероникой в каменный флигель, где располагались девичьи спальни.
     Когда  они пересекли двор замка, начался мелкий холодный дождь -- осень
постепенно вступала в свои права, и вскоре дни  станут  совсем  короткими  и
тоскливыми.  Возобновятся  попытки  побегов с острова, заявятся, отдохнув на
Гавайских островах и в Каннах, группы психологов и физиков, чтобы изучать  и
мучить сироток, с целью разгадать их загадки, даже когда этих загадок нет. И
эта  перспектива  наполняла сердце директрисы печалью, потому что она любила
своих подопечных и переживала вместе с ними то, что  им  приходится  служить
подопытными кроликами.
     Вот  и  сейчас  --  совершенно  очевидно,  что  придется  столкнуться с
какой-то патологией и эта милая Вероника  из  прилежной,  правда,  не  очень
яркой  ученицы  десятого  класса,  превратится в чудище, объект для недобрых
психиатров или духоизгонятелей.
     Они вошли в просторную  комнату,  где  обитали  три  девушки.  Высокое,
частично  забранное  витражом  окно, выходившее на озеро, было приоткрыто --
девочек воспитывали в непритязательной суровой обстановке, зато никто из них
никогда не простужался и не страдал болезнями дыхательных путей.
     Комната была пуста -- подруги Вероники были на занятиях.
     Разумеется, директриса не раз бывала  в  дортуаре  старшей  группы,  но
обычно она интересовалась лишь, соблюдаются ли там чистота и порядок.
     На  этот раз она сразу направилась к кровати Вероники, которая стояла в
отдалении от других кроватей, -- места хватало всем, так что  девушки  могли
создать себе в комнате уголок по вкусу.
     В  глаза директрисе сразу бросился портрет странного молодого человека,
прикрепленный к стене таким образом, что, возлежа на узкой  девичьей  койке.
Вероника могла непрерывно им любоваться.
     Портрет  изображал  почти  обнаженного  мускулистого  молодого человека
ярко-лилового цвета с желтыми полосами, нарисованными  на  животе  и  груди.
Одежда молодого человека состояла из коротких шортов, блестящих черных сапог
и черной маски, скрывавшей верхнюю половину лица.
     -- Это  он?  --  в ужасе воскликнула директриса, которой нравились иные
мужчины.
     -- Да, -- просто ответила Вероника. -- Это и есть Джон  Грибкофф,  и  я
его  безумно  люблю. -- Но его на самом деле нет? -- спросила директриса. --
Но он есть и на самом деле, -- ответила Вероника. -- Где же он живет?
     -- Он  живет  между  миром  живых  и  мертвых,  он  живет  в   туманной
бесконечности, ему там страшно скучно, и он хочет со мной дружить. Разве это
плохо?
     --О,  эй!-- воскликнула директриса. -- Пожалуйста, пускай он живет там,
где он живет, но только я не хочу, чтобы он беспокоил твои хермо.
     -- Что? -- удивилась Вероника. -- Может быть, я вас не точно поняла?
     -- Напомни мне русское слово для это понятия, -- взмолилась директриса.
-- Это то, за что дергают. -- Хер-мо? -- Да, да! Нервы!
     Директриса подошла  к  портрету.  Она  была  вынуждена  признать,  что,
несмотря   на   дикую   раскраску,   Джон  Грибкофф  производил  впечатление
гармоничного молодого человека.
     -- И как ты с ним познакомилась? -- спросила госпожа Аалтонен. --  Если
это не секрет.
     -- Тут нет никакого секрета, -- ответила Вероника. -- Сначала я увидела
его снимок в журнале, и мне он понравился. Потом мне попалась видеокассета с
его концертом, и я подумала: вот в кого бы мне влюбиться! А потом он стал ко
мне приходить.
     -- Как  так?  -- Директриса, было успокоившаяся, встрепенулась. -- Куда
приходить?
     -- Сначала во сне, -- ответила Вероника. -- Но мне этого было мало. Мне
хотелось до него дотронуться. -- Но ты знала,  что  он  мертвый?  --  Он  не
совсем  мертвый',  --  терпеливо разъяснила девушка. -- Все, кто попадает на
вершину Эвереста, остаются в значительной степени живы.
     -- Хорошо, -- не стала спорить директриса. -- Значит, обнаружилось, что
твой избранник в значительной степени жив и готов тебя трогать?
     -- Вы совершенно правы, госпожа Аалтонен, -- согласилась девушка. --  И
у вас есть... кохтаус?
     -- Простите,  госпожа  директриса.  Я  не  совсем  поняла,  на  что  вы
намекаете, но надеюсь, что вы не имеете в виду ничего неприличного?
     -- О нет! -- Теперь наступила очередь смущаться директрисе. --  Кохтаус
-- это  когда  два  человека  только  видят  друг друга, но ничего больше не
делают.
     -- Так у нас и было, -- согласилась Вероника. --  Но,  .честно  говоря,
мне  хочется,  чтобы  Джон  Грибкофф  сделал со мной что-нибудь еще... более
энергичное. Мне же семнадцать лет, и одного кохтауса мне недостаточно.
     Директриса  почувствовала  облегчение,  потому  что  происшествие,  как
оказалось,  пребывало  в  рамках допустимого. Подобные случаи в Детском доме
уже бывали. Воспитанники и воспитанницы устраивали романы между  собой,  был
даже  случай,  когда  воспитанница соблазнила преподавателя черчения. Что же
касается влюбленности в актеров, спортсменов и телевизионных полицейских, то
подобные случаи происходили довольно часто.
     Директрису смущало только, что возлюбленный Вероники уже умер  и  никто
этому  не удивляется. Надо будет проверить с психиатром, не зарождается ли в
девушке болезнь некрофилия, то есть любовь к мертвецам.
     -- И где же вы делаете... кохтаус? То есть  встречаетесь?  --  спросила
директриса.
     -- К  сожалению,  госпожа  Аалтонен,  я  не  смогу вам ответить на этот
вопрос, -- сказала Вероника. -- Потому что вы мне  наверняка  запретите  наш
кохтаус.
     Вероника  уже  сомневалась  в  том, что под словом "кохтаус" скрывается
всего-навсего "свидание".
     -- Но ведь это шутка, игра! -- воскликнула директриса,  зная  уже,  что
совершает  ошибку. Если ты имеешь дело с человеком, у которого есть мания --
какая угодно: любовная, национальная или идейная, -- надо  с  ним,  если  не
соглашаться, то по крайней мере не спорить.
     -- Для  вас,  может  быть, и шутка, -- спокойно ответила девушка. -- Но
для меня переломный момент в жизни. Может быть, я  убегу  от  вас  вместе  с
Джоном. Он уговаривает меня бросить вашу школу. -- И где же вы будете жить?
     -- У Джона осталось несколько замков и летних домиков. Может быть, мы с
ним побудем на Таити.
     -- Голубушка, -- рассердилась директриса. -- Какой еще Таити? Твой Джон
умер, разбился, ты же сама сказала!
     -- Что-то   разбилось,   а  что-то  для  меня  осталось,  --  загадочно
произнесла  Вероника,  взяла  с   тумбочки   небольшую   фотографию   своего
возлюбленного  и  поцеловала  ее. После этого она протянула ее директрисе со
словами: -- Поглядите.
     Поперек фотографии было написано размашистой рукой:
     "Моей возлюбленной Веронике от верного ей Джона Грибкоффа". И дата:  "6
сентября". Две недели назад.
     -- Ясно,  -- сказала директриса, возвращая фотографию и тяжело вздыхая.
Она не думала раньше, что Вероника -- такая лгунишка. Самой  подписать  себе
фотографию -- как это пошло!
     В  то  же  время  маленькая  ложь  тщеславной  девушки чем-то успокоила
директрису. Если Вероника идет на такие наивные хитрости, значит,  опасности
для ее жизни и жизни человечества пока нет. Хотя, конечно, девочка требует к
себе повышенного внимания -- такой возраст... что поделаешь!
     -- Вероника, -- сказала директриса, -- я тебя понимаю. Трудно девушке в
таком  возрасте находиться в четырех стенах, даже если это золотые стены. Но
ты знаешь, что с окончанием школы  заканчивается  и  исследование  тебя.  Мы
будем  надеяться,  что  твои родители будут найдены и откроется тайна твоего
происхождения. И ты вернешься в свою семью или,  если  захочешь,  продолжишь
свое образование на Земле.
     -- А вот это никому не известно! -- резко возразила Вероника, и ее щеки
окрасились  ярким  румянцем.  --  Откуда  мне  знать,  что я -- обыкновенный
человек? А вдруг во  мне  таится  чудовище?  Или  страшный  микроб?  Или  по
достижении  совершеннолетия  я  взорвусь,  подняв  в воздух весь ваш любимый
остров?
     -- О нет! -- воскликнула директриса, которая и сама всегда жила в ужасе
от такой возможности. -- Это так на тебя не похоже. Вероника! Ведь ты всегда
была хорошей пейти!
     -- Была, да кончилась, -- сурово ответила Вероника. Она  обратила  свой
воспаленный  взор  к большому портрету лилового красавца и воскликнула: -- О
мой Джон, ты один во всем свете не боишься меня, ты один мне  доверяешь!  О,
как  я устала жить в роли потенциального чудовища, быть чужой среди людей, к
которым я так стремлюсь всем сердцем. Я хочу быть обыкновенной  девушкой,  я
хочу целоваться с простым сельским парнем, но даже здесь судьба смеется надо
мной  --  из  всех  возможных  поклонников  мне  достался лишь один -- труп,
разбившийся вдребезги о вершину Килиманджаро!
     -- Эвереста, -- поправила воспитанницу памятливая директриса.
     -- Ах, какое  мне  дело  до  того,  как  называется  та  гора,  которая
подставила  под  твое  мягкое  тело  свои  острые  скалы!  И ты остался лишь
видением... Но и этого мне не дано! И это у меня отбирают!
     -- Никто не отбирает его у тебя,  --  откликнулась  директриса.  --  Ты
вольна  любить  этого  Джона. Только не принимай так близко к сердцу. Учись,
гуляй, играй в подвижные игры...  никто  не  будет  тебе  мешать.  Ведь  нас
беспокоит лишь твое душевное состояние!
     Но  Вероника  не  слушала  добрую  директрису. Она рухнула на кровать и
залилась горькими слезами.

     Комиссар Милодар внимательно слушал рассказ  директрисы.  Он  поднялся,
подошел к окну и стал вглядываться в озерную даль, затянутую мелким дождем.
     -- И что же заставило вас не поверить девушке? -- спросил он наконец.
     -- Как  вы  догадались,  что  я  не  поверила? -- Иначе зачем вам ночью
бегать по острову? -- Тьетенкин,  --  согласилась  директриса.  --  То  есть
разумно  с  вашей  стороны.  Я  не  до  конца поверила девушке. Потому что я
просила врача усилить наблюдение за этим ребенком... -- Сколько ребенку лет?
     -- Семнадцать по земному счету. Но мы не знаем, сколько по ее счету.
     -- Надо бы раньше выпускать ваших птенчиков на волю! Они застаиваются в
гнездышке.
     -- О, я вас понимаю! Но есть указание ИнтерГпола задерживать пребывание
сирот  на  Детском  острове  до  последней  крайности.  Сироты  должны  быть
идентифицированы.  --  Как? -- удивился комиссар. -- Это есть русское слово!
-- гордо сказала директриса, которой не всегда легко давались очень  длинные
русские слова.
     -- Ну  да,  конечно,  --  согласился комиссар. --А я уж было решил, что
чукотское.
     Директриса не оценила юмора и продолжала свой рассказ.
     -- Рапорт врача  сообщил,  что  душевное  состояние  Вероники  остается
напряженным. Что ей свойственны резкие перепады настроений.
     -- Может  быть,  это  возрастное?  --  спросил комиссар. -- Нет, доктор
полагает, что это связано с активным романом. Что он либо  существует,  либо
почти существует.
     -- Что  говорят  воспитанницы?  --  Они буквально заворожены тем, что у
Вероники происходит роман с самым настоящим таинственным мертвецом. -- Они в
это верят? -- Все без исключения! -- И не шокированы этим?
     -- Наоборот, комиссар. У нас особенный контингент сирот. Они  чувствуют
себя мизерабль. -- Это по-фински?
     -- Нет, это название романа французского писателя Виктора Гюго.
     -- Вы  хотите  сказать,  что  они  верят  Веронике  назло  вам, госпожа
Аалтонен?
     -- Нет, не мне, -- твердо возразила  директриса.  --  А  вам,  господин
комиссар.  Всей  бесчеловечной системе, которая заточила на острове детей, и
без того лишенных родительской ласки.
     Директриса смахнула случайную слезинку. Комиссару стало неловко,  будто
это  он  придумал  такую жуткую долю для детишек. -- Продолжайте, -- отрезал
он. Директриса пожала плечами, и комиссар понял, что душой она  остается  на
стороне  сироток  и потому ее пора менять: при таком эмоциональном состоянии
руководителя колонии недолго и до беды. Под грубой, массивной, широкоскулой,
белоглазой оболочкой директрисы  трепетало  слишком  чувствительное  сердце.
Если  та же Вероника окажется опасной, директриса может закрыть на это глаза
из жалости к девушке. К сожалению, жалость  --  это  личное  чувство,  а  на
директрисе лежит ответственность за судьбы детей и Земли в целом.
     Сделав   мысленно  зарубку  в  памяти--  приговор  директрисе,  Милодар
дослушал рассказ.
     Оказывается, вчера ночью дежурная по дортуарам старших  групп  сообщила
ей,  что Вероника только что покинула свою спальню и пробирается к выходу из
замка. Старшие группы знали все секреты  замка  и  отлично  знали,  что  его
неприступность  и древность -- лишь кажущиеся. На самом деле опытный человек
может выбраться из замка и незаметно возвратиться в него в любой момент.
     Пока Вероника спускалась на кухню, чтобы оттуда через  склад  подземным
ходом  выбраться  за  ворота,  директриса,  не поднимая лишнего шума, надела
серый плащ и последовала за  Вероникой.  Директриса  понимала,  что  девушка
задумала нечто запретное, но не знала еще, насколько запретное.
     Вероника,  несмотря на ужасную погоду, одетая лишь в пеньюар, сбежала к
причалу, и там, как оказалось, в  сторожке  возле  причалов  ее  ждал  некий
молодой  человек,  показавшийся  директрисе  весьма  темнокожим.  И  хоть  в
последующих событиях директриса не имела возможности  тщательно  рассмотреть
охальника,  она  могла бы поклясться, что молодой человек как две капли воды
похож на покойника, чей большой портрет висит над кроватью  Вероники.  Более
того, директриса могла поклясться, что роман Вероники с покойником зашел так
далеко,  что  если  бы  не  своевременное  вмешательство  госпожи  Аалтонен,
Вероника наверняка лишилась бы девичьей чести, которую она  охраняла  совсем
не так тщательно, как положено это делать девицам семнадцати лет.
     Но вот дальнейшие события директрисе были непонятны и ее пугали.
     Насколько  она  смогла  увидеть,  моторка,  на которой пытался скрыться
покойник, перевернулась и фиолетовый любовник скрылся  в  волнах  Ладожского
озера. Утонул ли он в ледяной воде или смог выбраться, оставалось тайной. По
крайней  мере,  после того как директриса утащила в замок плачущую Веронику,
она подняла по тревоге спасательные службы озера. Но ни остатков  лодки,  ни
тела покойника отыскать не удалось. Если Джон Грибкофф погиб вторично, то на
этот раз бесследно.
     Вся  эта  история  и  заставила  директрису  в тот же день связаться по
инструкции с ИнтерГполом и лично с комиссаром Милодаром.
     Комиссар Милодар внимательно  выслушал  сообщение  директрисы,  которая
очень боялась, что комиссар поднимет ее на смех.
     Ничего  подобного.  Милодар  бросил все свои дела и немедленно прибыл в
детский дом.
     -- Да, -- сказал он, когда директриса завершила рассказ. -- И что же вы
думаете?
     -- Ничего уже не думаю, -- призналась госпожа  Аалтонен.  --  Я  видела
черт  знает  что,  я  слышала черт знает что, и мне хочется поскорее уйти на
пенсию, уехать на острова Зеленого Мыса и открыть там  школы  для  одаренных
детей-акварелистов.
     Милодар посмотрел на директрису в изумлении, но промолчал, потому что и
сам ловил себя в последнее время на желании бросить все к чертовой бабушке и
заняться поисками подводных сокровищ, утерянных испанскими галионами по пути
из Панамы к Барселоне.
     -- Тогда,  -- произнес комиссар Милодар, -- нам ничего не остается, как
побеседовать с потерпевшей.
     Директриса понимала, что комиссар прав, и, тяжело вздохнув, повела  его
через   двор   во   флигель,   примыкавший  к  восточной  стене  замка,  где
располагались спальни воспитанников.

     Вероника, пробыв два часа в лазарете, где выяснилось, что ничто  в  ней
не  повреждено,  возвратилась  к  себе в комнату. Где и улеглась на постель,
потому что была на тот день освобождена от занятий.
     Она лежала на постели, закрыв глаза и отказываясь принимать пищу,  даже
компот из ананасов без сахара, к которому она была весьма неравнодушна.
     На  соседней  кровати  сидела  девушка  по  имени  Ко,  читавшая  книгу
Достоевского "Идиот", что  говорило  о  хорошей  постановке  образования  на
Детском острове.
     Девушка  Ко  произвела  на  комиссара двойственное впечатление. С одной
стороны, она была робкой, --  даже  встав,  чтобы  поклониться  комиссару  и
госпоже  Аалтонен,  она  не  посмела  поднять взор. Но когда через несколько
минут он перехватил ее взгляд, тот удивил его  смелостью  и  даже  некоторой
наглостью.
     Несмотря  на  то что девушка Ко и Вероника, занимавшие соседние койки в
дортуаре, были совершенно различны, опытный взгляд комиссара Милодара уловил
близкое между ними сходство. Ко была голубоглазой  блондинкой.--  ее  пышные
пшеничные  тяжелые  волосы  никогда  не  знали еще краски или парикмахерских
щипцов.  Вероника  же,  лежавшая  на  кровати  с  закрытыми  глазами,   была
пышноволосой  брюнеткой,  и  цвет  ее  глаз  был  неизвестен.  Но размером и
фигурами девушки были удивительно схожи.
     -- Простите, -- сказал комиссар  Милодар,  --  простите  за  вторжение,
однако нас привело к вам чувство долга.
     -- Ой,  конечно  же, садитесь, -- сказала Ко, откладывая Достоевского в
сторону. -- И вы, госпожа Аалто-нен, присаживайтесь. Мы вас ждали.
     Говоря так, Ко сквозь опущенные ресницы разглядывала комиссара.
     Комиссар Милодар был невелик ростом, отчего многим людям казался схожим
с небольшой хищной птицей, допустим, соколом. Этому способствовало и то, что
его крупный, крепкий нос чуть загибался к концу, создавая впечатление клюва.
Небольшую голову комиссара венчала копна черных с проседью курчавых  жестких
волос.  Женщины,  которые  любили  комиссара  Милодара,  а его любили многие
женщины, более всего стремились запустить пальцы в его жесткую шевелюру.  На
смуглом  лице комиссара горели светло-карие, почти желтые, кошачьи, а может,
тоже птичьи глаза, которые, казалось, пронзали собеседника и утверждали:  "Я
вижу  тебя  насквозь, негодница!" Ко невольно насторожилась. Но тут комиссар
засмеялся, и лицо его, такое жесткое и даже  суровое,  удивительным  образом
преобразилось. Тонкие лучики побежали от уголков глаз, по-клоунски загнулись
углы  тонких губ, даже нос потянулся кончиком кверху -- милее и добрее Ко не
приходилось видеть человека.
     Осторожнее, приказала себе Ко, которая,  несмотря  на  малый  жизненный
опыт, отличалась наблюдательностью и недоверчивостью ко взрослым. Сверстники
могли  быть  друзьями,  взрослые, почти без исключения, относились к сиротам
настороженно, опасливо и неискренне. Даже если при этом мило улыбались.
     -- Вероника! -- воскликнул комиссар, подходя к ее кровати. -- Я  пришел
помочь  тебе.  Лежи,  лежи не поднимайся, у тебя нервный срыв. Мой долг тебе
помочь.
     Вероника открыла синие глаза -- они оказались у нее такими  же,  как  у
Ко. Только у Ко они б