ятия не имею, какой должна быть карта, чтобы  рецен-
зия была позитивной. Еще до недавна я питал уверенность, что  самый  лучший
эффект дает размещение гор на севере, направление стока рек к югу и  впаде-
ние последних в море в форме весьма расстроенной дельты. Но мои иллюзии бы-
ли недавно развеяны негативной рецензией именно на такую  карту;  в  то  же
время появилась положительная рецензия еа карту, где рек  не  было  вообще!
Воистину, дело это окутано тайной.
     Мнение, что наилучшие рецензии получают карты, где Шир  расположен  на
севере, а Мордор на юго-востоке, я считаю демагогичным.
     Но перейдем к практическим занятиям.
     Рисовать карту очень просто. Берем чистый лист бумаги и  представляем,
что этот лист - море. Медленно и достойно  несколько  раз  повторяем  слова
Священного Писания (Бытие, 1.2):
 Земля же была безвидна и пуста, и тьма над

бездною; и Дух Божий носился над водою. Потом говорим слова:
  И  да  явится

суша! (Бытие, 1.9) и с помощью карандаша наносим на  лист  очертания  суши.
Внимательно следим, чтобы это не было квадратом. Дело вовсе не в том, что у
континентов не может быть таких очертаний, но следует быть творческим и не-
банальным - ибо каждый второй континент в книгах фэнтези напоминает квадрат.
     Не следует огорчаться, если с первого раза получится нечто, напоминаю-
щее пятно на простынке в интернате для мальчиков. Это нормально. Чуть  поз-
же все это подкорректируется. Но вот если пятно упрямо  остается  пятном  и
никак не желает становиться континентом, тогда поступаем  так:  вычерчиваем
на листе очертания Нидерландов, провинции Сычуань или Земли  Франца-Иосифа,
а затем поворачиваем листок с целью установления другого "севера" и  меняем
масштаб. Результат - в особенности, если добавить немножечко полуостровов и
фиордов - превосходят все ожидания.
     Имея континент, следует нанести на него горы  и  реки.  Это  нетрудно,
только следует обязательно помнить, что реки всегда текут с гор на низины и
впадают в море, а не наоборот. Следует помнить, что текущие реки всегда вы-
резают в почве долины, имеют притоки и создают водоразделы, что  и  следует
реалистически отразить на карте. Только я не склоняю вас следовать  поведе-
нию  пуристов,  которые  гиперреалистично   создают    гидрографию    своих
Never-Never Land!ов, мочась на принесенные со  двора  кучки  песка.  Это  уж
слишком, тем более, что никто из читателей такого труда не оценит, а крити-
ки еще и засмеют.
     Так, теперь, когда на нашем континенте уже имеются горы и реки  -  все
остальное, только косметика. Здесь я уже не даю никаких указаний, да и  за-
чем - косметика, это штука сугубо интимная, здесь каждый может совать  свой
нос в избранное лично место.
     Понятное дело, что к карте должна прилагаться легенда.  Это  традиция,
которую нарушать не следует. каждое море, каждая речка, каждая горная цепь,
каждое плоскогорье и каждая пустыня должна как-то называться. Общие принци-
пы определения имен мы уже обсуждали в предыдущей главке. Теперь же займем-
ся только топонимикой.
     Самое главное - и в принципе единственное - нравило гласит: никогда не
забывать о читателе, ломающем голову: покупать или не покупать. Так что  не
следует затруднять ему это решение, заставляя подозревать, что нудный  путь
от Замка Белых Башен до Черной Цитадели Зла будет вести через Смолярню, Ве-
ликие Луки, Малые Васюки, Харьков, П„трков и Козью Горку. Сделаем сомневаю-
щемуся читателю объемистый укольчик адреаналина и дадим понюшечку  кокаина:
пускай дорога с Запада на Восток пройдет через Вампирьи Луга, Гнилые  Боло-
та, Пыльные Равнины, Чащобы Стучащих Костей, Туманные Расщелины Смерти, Го-
ры Слез, Холмы Скрежета Зубовного и Овраги Брюшного Тифа.  Пускай  читатель
знает, что его ждет и на какие удовольствия можно рассчитывать, бредя с ге-
роями через Лес Щелкающих Челюстей, Пещеру Шелоба (самца),  Драконью  Пущу,
Змеиные Ямы, Ужасные Дыры и - это уже обязательно! - Рощу Изумительных, Же-
лающих и Лишенных Всяческих Предрассудков Нимф.
     Повидимому, не следует добавлять, что на авторе лежит обязательство  и
соответствия данных названий действительности. Читатель имеет право и  при-
вилегию соглашения с акцией согласно "говорящим названиям", и он весьма  не
любит, чтобы его обманывали. "Вампирьи  Луга"должны  оказаться  охотничьими
территориями целых ватаг Гэри Олдменов, а не центром разведения  шелкопряда
или там стадионом для гонки квадриг. В "Лесу  Щелкающих  Челюстей"  обязано
раздаваться громкое и зловещее щелкание,  кого-нибудь  обязательно  следует
прищелкнуть. Конечно, Горы Слез могли бы стать регионом по разведению лука,
но это вовсе не обязательно! Читатель подобных шуточек терпеть не может. Он
двузначностей не любит.
     И вот потому же абсолютно - повторяю - абсолютно противопоказана двуз-
начность относительно Ужасных Дыр и Изумительных Нимф.

                                            журнал "Nowa Fantastyka" 4/95
                                                 перевод: M.W.


                             Вячеслав РЫБАКОВ

               ФАНТАСТИКА: РЕАЛЬНЫЕ БОИ НА РЕАЛЬНЫХ ФРОНТАХ


     Сейчас, когда, по мнению  одних,  мы  находимся  в  успешном  разгаре
перестройки, а по мнению других, ничего существенного, кроме словесной (да
еще, увы, огнестрельной) трескотни не происходит, многие невольно задаются
закономерным вопросом: насколько в итоге этих усилий, или этих уверток, мы
стали ближе к будущему?
     О будущем вольно или невольно, мрачно или  радужно,  думают  все.  Не
может человек жить и не думать о том, что ждет его завтра, а его  детей  -
послезавтра. Кто может  -  тот  не  человек.  И  сама  постановка  вопроса
некорректна, потому  что  к  будущему  мы  чрезвычайно  близки  всегда.  В
сущности, мы и есть будущее. Но в  различных  людях  созревают  совершенно
различные его варианты.
     Будущее - это сложная сумма  сегодняшних  желаний  и  поступков.  Еще
Энгельс  в  письме  Блоху  писал:  "История  делается  так,  что  конечный
результат всегда получается от столкновения  множества  отдельных  воль...
Имеется бесконечное количество пересекающихся сил и из них... выходит одна
равнодействующая - историческое  событие...  Ведь  то,  чего  хочет  один,
встречает противодействие со  стороны  всякого  другого,  и  в  результате
получается нечто такое, чего никто не хотел."
     Как же добиться того, чтобы результат желаний, стараний  и  жертв  не
оказывался раз за разом неожиданным для всех?
     История демонстрирует лишь два способа  объединения  усилий.  Один  -
принуждение. Воля многих обманом и насилием подчиняется  воле  одного  или
нескольких, причем эта последняя не нуждается  ни  в  разъяснениях,  ни  в
доказательствах - она лишь доводится до общего сведения в  виде  фирманов,
ордонансов или циркуляров. Чем лучше удается наладить  такое  объединение.
тем быстрее накапливаются ошибки (низы врут верхам об успешном исполнении,
поскольку никакая другая информация наверх не проходит, затем верхи отдают
новые приказы, исходящие из того, что прежние успешно исполнены, низы врут
еще пуще и в  итоге  никто  никого  не  способен  скорректировать)  и  тем
быстрее, после кратковременного всплеска могущества и  упоения  иллюзорным
единством,  весь  механизм  распадается.  Другой  -  убеждение.  Множество
индивидуальных воль приблизительно на равных взаимодействуют друг с другом
и  те  из  них,  которые  наиболее  соответствуют  реальной   ситуации   и
оптимальному   пути   ее   развития,   оказывают   решающее   влияние   на
направленность той равнодействующей, о которой писал  Энгельс.  Чем  лучше
удается наладить такое объединение, тем  быстрее  устраняются  возникающие
ошибки и тем динамичнее, после более или менее кратковременного разброда и
преодоления  синдрома  "лебедя,   рака   и   щуки",   совершенствуется   и
гуманизируется весь механизм.
     Единственный не приводящий к трагедиям способ осуществления  желаний,
затрагивающих других людей - это честно рассказать или написать о них так,
чтобы эти другие захотели того же, чего хочешь ты.
     Мы знаем это из личной бытовой практики. Невозможно сколь-либо  долго
манипулировать ближним, заставляя его поступать не в его  интересах,  а  в
интересах манипулирующего -  рано  или  поздно,  но  осуществленное  путем
обмана насилие вскроется, и навсегда наживешь себе врага. Но это же  верно
и в практике социальной. У государств  слишком  велик  соблазн  заставлять
своих подданных хотеть не того, что самим подданным нужно, и объявлять из,
подданных, собственные желания антигосударственными  и,  следовательно,  в
конечном счете  пагубными  для  самих  же  подданных.  Однако  как  раз  в
конечном-то счете все обстоит наоборот. В конечном-то счете обман, если он
был,  и  здесь  вскрывается.  Самые   страшные   исторические   катаклизмы
происходят именно тогда, когда государство ухитряется нажить себе врага  в
лице своего народа.
     Проблема  осложняется,  конечно,  тем,  что  далеко  не  все  желания
подданных  конструктивны.  Они  вполне  могут  быть  и   эгоистичными,   и
нечистоплотными, и даже преступными. Но наказывать по  уголовному  кодексу
преступное желание, пока оно еще не вылилось в преступное  действие,  вряд
ли возможно - хотя бы потому, что не все желания  высказываются  вслух  (и
именно преступные содержатся в тайне чаще всего). Борьба  с  действительно
пагубными  намерениями  может   проводиться   только   путем   воспитания.
Воспитание же, помимо  прочего,  заключается  в  непредвзятой,  искренней,
эмоционально  действенной  демонстрации  последствий,  к   которым   могут
привести те или иные желания и воли, если сумеют реализоваться.
     Из всего этого следует, в частности, то, что в  государстве,  которое
сознательно и всерьез стремится к лучшему будущему своих  граждан  (не  по
принципу "щас я вас облагодетельствую - только не пищать!", а по  принципу
"давайте наконец  будем  жить  по  человечески")  литература,  посвященная
воспитанию способности думать о будущем, должна  быть  одним  из  наиболее
уважаемых видов искусства.
     И действительно, расцветы советской фантастики приходятся как раз  на
периоды "прорывов" в будущее - на 20-е и на 60-е года.
     В это время, как известно, расцветала и  вся  литература.  В  периоды
застоя закисала тоже вся литература. Именно когда  назревает  кризис,  все
валится из рук и никто толком уже не знает, что и зачем делается,  принято
объявлять, что, мол, хватит болтать и пора, наконец, самоотверженно делать
дело. Как говорил, кажется, Киров, "время спорить  прошло,  настало  время
работать". В подобные времена все искусство насильственно ориентируется на
воспевание  простых  -  ломовых  и  гужевых  -  добродетелей.  Всякая   же
непредвзятая попытка рассмотреть последствия претворения этих добродетелей
в  жизнь,  неизбежно  приводящая  к  выводу,  что   результаты   искренней
самоотверженности  и  непоказного  трудолюбия,  как  правило,  валятся   в
какую-то прорву, не давая плодов, не приближая к светлому будущему  никого
-  такая  попытка  рассматривается  как   пораженчество,   очернительство,
подрывная деятельность, надругательство  над  лучшими  качествами  народа.
Фантастика же оказывалась наиболее хрупкой из-за ее  неразрывной  связи  с
будущим, из-за того, что  она  в  принципе  не  могла  укрыться  в  анализ
разрешенных к анализу нынешних и прошлых проблем, а  просто-таки  обречена
была затрагивать проблему грядущего результата, проблему перспективы.
     Такова первая  и  основная,  общелитературная  причина,  обусловившая
периодические кризисы фантастики в нашей стране.
     У  текущего  кризиса  есть  вторая,  специфическая  причина.  Всплеск
фантастики 60-х был связан с НТР. Рукотворные чудеса и  ожидание  даваемых
ими благ во многом определили тон и тематику тогдашней НФ. Когда же  стало
выясняться, что техника чревата не только благами, тематика и  тон  начали
меняться. Пока не хватало элементарной индустрии, фантасты писали, как без
этой индустрии может оказаться плохо и как с нею может  оказаться  хорошо.
Рациональное управление индустрией подразумевалось. Когда мощная индустрия
возникла, но некомпетентное и безответственное управление ею  стало  одним
из самых больных вопросов, фантасты не могли не начать писать о  том,  как
плохо будет, если с прогрессом технологии будет прогрессировать не умение,
а неумение ею пользоваться. Но тут-то они  и  оказались  костью  в  горле.
Создание звездолетов, машин времени и прочей мало реальной дребедени  было
прерогативой ученых и инженеров, вторгаться в  компетенцию  которых  -  то
есть придумывать их правоту и неправоту, порядочность и  непорядочность  -
считалось раз  плюнуть.  Последствия  же  создания,  то  есть  применение,
приобретение  новых  моральных   навыков   управления,   адекватных   мощи
развязанных  природных  сил,  было  отдано  исключительно  в   компетенцию
директивных органов. Набирала силу тенденция:  управление  есть  священная
функция особого круга лиц, куда непосвященным с их  убогими  соображениями
соваться было безнравственно и просто аполитично.  Особенно  кощунственным
стало восприниматься "пустое фантазирование" на эту тему.  Описать  ошибку
академика, трижды Нобелевского лауреата, создавшего искусственное солнце и
не сумевшего понять, что с ним делать -  это  пожалуйста.  Описать  ошибку
члена Всепланетного Совета, который из-за плохого знания географии повесил
свежесозданное  солнце  над  Сахарой  -  ни  в   коем   случае.   Это   же
закамуфлированные нападки на партию, товарищи! Если  уж  кто  плохо  знает
географию - так это ученый академик, потому что он  физик,  а  специалист,
как известно, подобен флюсу, надо с ним  и  обращаться  соответственно;  а
член Совета, не специалист ни в чем,  следовательно,  во  всем,  академика
мягко и мудро поправляет.
     Кому на руку такие клише, вколачивавшиеся в НФ десятилетиями?  Только
управленцам вроде тех, что отдали колыбель трех революций, которую  Гитлер
бил-бил не разбил, Сталин бил-бил  не  разбил,  на  съедение  сине-зеленым
водорослям  -  уж  водоросли-то  и  бактерии-мутанты  с  честью   выполнят
поставленную задачу, они не вермахт паршивый...
     Так  возникло  дополнительное,  уже  не  против  всей  литературы,  а
специально  против  фантастики  направленное   противодействие.   Они   не
искореняло данный тип литературы вообще -  раз  уж  какая-то  деятельность
возникла, и сложился круг кормящихся от нее и карьерствующих на ней людей,
она  будет  существовать  -  но  выхолащивало  его,  напрочь  отрывало  от
реальности, лишало его  возможности  заниматься  основным  своим  делом  -
эмоционально воздействующим моделированием.
     Чем больше неполадок обнаруживалось в  обществе,  чем  менее  склонны
были  читатели  на  слово  верить  в  незатруднительный  приход   светлого
будущего, чем менее писатели были склонны высасывать из  пальца  конфликты
фотонного лучшего с антигравитационным еще более лучшим - тем  настойчивее
требовались издательствами жизнеутверждающие, беспроблемные утопии.  Легко
понять, кто и как выполнял подобные социальные заказы.
     Еще в статье "Мир, каким мы хотим его видеть" ("Вторжение в  Персей",
Лениздат, 1968) известные литературоведы Е.Брандис и В.Дмитревский писали:
"Представления о будущем, о жизни в коммунистическом обществе складываются
у миллионов  советских  людей  в  значительной  степени  под  воздействием
прочитанных научно-фантастических книг..." Действительно, если  мы  видим,
что люди как бы светлого будущего глупы или скучны,  если  их  поступки  и
отношения друг с другом вызывают у читателей насмешку или недоумение, если
трудности   надуманны,   такая   утопия   выполняет   как   раз    функцию
дискредитирующей будущее, рисующей его в  мрачных  тонах  антиутопии:  да,
товарищи,  при  коммунизме  плохо,  живут   там   велеречивые   напыщенные
разгильдяи, и делать им, при всех их ракетах, в сущности, нечего.
     Мне  довелось  в  свое  время  присутствовать   на   дневном   сеансе
пресловутого фильма о будущем "Семь стихий". О будущем глубоко гуманном  и
чрезвычайно светлом. Вокруг сидели ребята лет по шестнадцать-двадцать,  то
есть те, для кого предназначена работа редакции НФ  издательства  "Молодая
гвардия", где увидел свет давший основу фильма роман. Первые четверть часа
ребята хохотали и язвили, а потом даже язвить устали, и я  услышал  голоса
серьезные и куда более взрослые, чем голоса героев фильма: "Ну как они  не
понимают, что это глупо? Ну что, на студии не видят, что это нелепо?"
     С  другой   стороны,   очень   легко   объявлялись   пессимистами   и
человеконенавистниками те, кто хотел  привлечь  внимание  к  нежелательным
вариантам развития с тем, чтобы вовремя осознать их и  не  допустить,  или
хотя бы к тому факту, что совесть несовместима с некомпетентностью и часто
входит в противоречие  с  дисциплиной.  Именно  их  официальная  идеология
рассматривала как очернителей будущего - и била наотмашь.
     Вот  типичная  ситуация  последних  полутора  десятилетий.   Приходит
писатель к  редактору,  и  редактор  говорит:  "Ну-с,  давайте  помечтаем.
Например,  о  преодолении  нашими   космонавтами   метеорных   потоков   в
созвездии... придумайте  сами.  Только  обратите  внимание  на  то,  чтобы
метеорные потоки не напоминали читателю очереди  в  продуктовые  магазины.
Намеки  на  еще  встречающиеся  мелкие  недостатки  недопустимы.  Нам  ли,
мечтателям, копаться в бытовых мелочах! Или вот -  помечтаем  о  том,  как
гуманный  галактический  разум  помогает  хорошему  землянину   уничтожить
ракетные базы наших потенциальных противников. Свои мы, разумеется,  потом
сами уничтожим, но это уже не вашего ума дело, так что пишите  так,  будто
их вообще нет. Формулируйте примерно так:  "С  кем  ты  там  секретничала,
шалунья, - спросил жених мягким  баритоном.  Таких  замечаешь  в  толпе  с
первого взгляда. Талия выгнута, как по лекалу, плеч разворот  богатырский,
поступь - как по струне переходит бездну, глаза - ясные-ясные, с  напором,
с дерзинкой; такому скажи: через час на  полгода  в  Гималаи  или  в  мрак
Тускароры,  -  не  задумываясь,  согласится,  как   на   крыльях   помчит"
(Ю.Медведев, "Колесница времени", 1983). Кто скажет и с какой  целью,  это
вас не касается. Найдутся люди, скажут. А он - помчит. И крайне важно, что
- не задумываясь, вы, пожалуйста, акцентируйте этот момент. И не  забудьте
про толпу. Понятие толпы при коммунизме обязательно сохранится.  Какое  же
справедливое общество  без  толпы?..  Помечтайте  о  том,  как  все  стали
широкоплечими, высокими и русыми (это так  заманчиво)  роботами  (это  так
необходимо). В общем, помечтайте  о  том,  как  вы  подчиняетесь  мне."  -
"Знаете,  -  отвечает  писатель,  -  простите,  я  мечтаю   о   пресечении
тоталитарных тенденций в развитии человечества, об экологической  частоте,
и гласности... о нормальном русском языке, кстати... до метеорных  потоков
мне, как и большинству людей, пока нет  дела..."  -  "Мечтаете  о  чистоте
среды - значит, у нас среда грязная, что ли? О гласности мечтаете -  а  мы
что, немые? Это же не  мечты,  а  замаскированная  клевета  на  окружающую
действительность, статья УК такая-то! Позвольте вам выйти  вон.  И  молите
боге, чтобы редакция не дала делу ход".
     В реальности все это отнюдь не так забавно. В  рецензии  на  один  из
первых моих рассказов "Все  так  сложно",  опубликованном  впоследствии  в
ленинградском сборнике "Синяя дорога" (традиционнейший сюжет с космосом  и
пришельцами), говорилось, например, что  автор  -  ни  много  ни  мало!  -
подрывает ленинское  учение  о  войнах  справедливых  и  несправедливых  и
издевается над бессмертным подвигом Александра  Матросова.  Легко  понять,
что во времена несколько более крутые, чем 1981 год, после  такого  отзыва
27-летний начинающий автор просто исчез бы - и не только из лит