Анатолий Вержбицкий
   Творчество Рембрандта

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Анатолий Вержбицкий
     From: sgreen(a)kayak.ru
     Date: 22 Jul 2004
---------------------------------------------------------------

     Этот  текст является основой серии озвученных монтажей  (первый вариант
был  создан  в  1969-ом  году),  изначально  созданных  для незрячих  людей,
слушателей  "Говорящей книги", объединенных общей  темой -  Рембрандт. Серия
эта  является  результатом многолетнего исследования репродукций  с всемирно
известных  картин  и  рисунков  художника  и  относящихся  к  этим  картинам
нескольких тысяч фрагментов из опубликованных тогда в Советском Союзе трудов
советских и  зарубежных искусствоведов и писателей.  В серию  включено более
ста пятидесяти описаний драгоценнейших картин и рисунков Рембрандта, бережно
хранящихся  в  музеях  России,  зарубежной  Европы,   Америки.  Сверх  того,
рассказывается о более чем  двадцати  картинах  других великих художников, в
том числе Леонардо да Винчи, Рафаэля, Рубенса.
     Текст посвящен рассказу о жизни и  творчестве художника, чьи картины  и
рисунки  известны   каждому   культурному   человеку  любой   страны   мира.
Особенностью текста является подробное описание картин (важное для незрячих,
но  не всегда сопровождающее работы  для  читателей, обладающих колоссальным
зрительным  опытом).  Сюжетную  канву  рулонов  о  Рембрандте   представляет
небольшой очерк Эмиля Верхарна, опубликованный  в книге "Искусство  книг для
чтения" под редакцией Михаила Владимировича Алпатова.

     Анатолий Вержбицкий
     Заслуженный работник культуры России



ТВОРЧЕСТВО РЕМБРАНДТА

     Слово французскому поэту Гийому Аполлинеру.
     Мы хотим исследовать край необъятный и полный загадок,
     Где цветущая тайна откроется тем, кто захочет ею владеть.
     Там сверкание новых огней и невиданных красок,
     И мираж ускользающий
     Ждет, чтобы плоть ему дали, и дали названье;
     Мы стремимся постичь этот мир доброты,
     Погруженный в молчанье.
     Это время, которое можно стереть или снова вернуть.
     Снисхождение к нам! Мы ведем постоянно сраженье
     На границах грядущего и беспредельного.

     Среди  корифеев  мирового искусства  есть  особенно  любимые, священные
имена.  Мы называем  их  вечными спутниками.  В  России это,  прежде  всего,
Пушкин,  в Германии -  Бетховен, в Австрии - Моцарт, в Англии - Шекспир,  во
Франции - Вольтер, в Италии - Микеланджело, в Испании - Сервантес,  в Польше
- Шопен, в Голландии -  Рембрандт ван Рейн. Великие  национальные художники,
они сродни друг другу мятежностью своего  гения, поражающей мощью интеллекта
и тою великостью сердца, которую Ромен Роллан справедливо считал необходимой
приметой настоящего человека, художника, героя.
     Один  художник  рассказывал, что  когда он в первый раз вошел в римскую
церковь Сан-Пьетро  ин  Винколи,  где  над  неоконченной  папской  гробницей
высится двухсполовинойметровая скульптура Микеланджело "Моисей", он был  так
потрясен  этим  титаническим  образом,  этим  мрамором  клокочущего  гнева и
сумрачного, почти нечеловеческого отчаяния,  что  ему захотелось съежиться и
не подойти, а подползти в трепете к гигантскому изваянию. В грозном пророке,
который,  увидев  отступничество  своего  народа  от  закона, готов  разбить
скрижали "Завета", скульптор показал человека  вулканической силы  страстей.
Сдержанный гнев Моисея передает  и движение  могучей  фигуры, и резко смятые
складки одежды, и выражение красивого властного лица,  в котором есть что-то
жестокое,  и  бурно  извивающиеся  пряди  огромной  бороды.  Сидящий  Моисей
пристально смотрит вдаль,  готовый  устремиться туда, где твориться неправое
дело, где народ отлил золотого тельца и поклоняется этому денежному идолу.
     Такое же чувство восторга и смущения испытываешь перед Рембрандтом. Как
дерзнуть подступить к нему туда, где в полумраке, среди тревожных зарниц, он
глядит в мир с самой высокой ступени человеческой гениальности?
     Как Микеланджело,  творец  миров, выразивший весь  пафос  человеческого
страдания и гордого  человеческого  бытия, недосягаемо  возвышается над всем
искусством  Италии,  так  Рембрандт,  открывший и запечатлевший  в  живописи
глубочайшие тайны и грезы человеческой  души,  возвышается одиноко  над всем
искусством Нидерландов.
     По  высоте  и  напряженности  трагического   момента  в  его  творениях
Рембрандта сравнивают с  Эсхилом и Шекспиром. А за  последние  десятилетия в
западной литературе  все  чаще  можно встретить  утверждение,  что  во  всем
художественном творчестве  человечества только русский роман  девятнадцатого
века дает психологический  анализ подлинно  рембрандтовской глубины.  И даже
что только проникновение Льва  Толстого и еще в большей степени Достоевского
во  все  тайники  человеческой  души  позволяет  понять   до  конца  великое
откровение искусства Рембрандта.  Высокой человечности  русской  литературы,
конечно,  особенно  близок  всечеловеческий  гений  Рембрандта,  ибо,  как и
величайшие гении нашей словесности, он вскрывает правду человеческого сердца
во всей ее многогранности и глубине.
     "В   ряду  великих  мастеров  мирового  искусства,  -  пишет  советский
искусствовед  Евсей  Иосифович  Ротенберг,  -  имя  Рембрандта  всегда  было
окружено  особым  ореолом.  За  этим  именем   возникает   образ   художника
трагической,  но  прекрасной судьбы, образ человека, никогда не  изменявшего
тому,  во  что  он  верил,  не  способного  поступиться даже  самым  малым в
искусстве, если  это  шло  против  высшей  человеческой  правды.  Творческие
создания  Рембрандта воплощают  лучшее  из  того, что создало  искусство его
родины, но значение их шире - они открыли новые пути для художников эпохи, в
которую жил  Рембрандт, они стали затем образцами для всех последующих эпох,
они справедливо причислены к высшим достижениям человеческого гения".
     У русских  художников  и в нашей искусствоведческой литературе нет и не
было,    по    существу,   разногласий   в   оценке    Рембрандта.   Идеолог
передвижничества, художественный и  музыкальный  критик  Владимир Васильевич
Стасов  называл  Рембрандта  "великим  родоначальником  нового  европейского
искусства",  а  идеолог  враждебного передвижникам течения "Мир  искусства",
живописец Александр Николаевич  Бенуа считал творчество Рембрандта  "чудом в
истории   человечества".  Выдающийся   русский   художник,   идейный   вождь
передвижников  Иван  Николаевич  Крамской  называл  Рембрандта  "великим  из
великих",  а один из  величайших  сынов России Илья  Ефимович  Репин  писал:
"Рембрандт более всего любил гармонию общего, и до сих пор ни один  художник
в мире не сравнялся  с ним в  этой музыке  тональностей, в этом  изяществе и
законченности целого".
     А целое для Рембрандта - это человек и Вселенная.
     Но этот художник, открывший человечеству  такие глубины познания, такие
красоты  самой горячей и щедрой любви, художник, в творчестве которого добро
сияет с такою всепокоряющей силой, умер в нужде, непонятый, даже отвергнутый
современниками,  отупевшими  от   чванства   и  самодовольства  голландскими
бюргерами, поправшими лучшее, что за свою многовековую историю дал их народ.
     Рембрандт - имя, ставшее легендой.
     "Все писавшие в последнее время о Рембрандте, - так начинает свой очерк
о  художнике великий бельгийский поэт Эмиль  Верхарн,  - мерили его  аршином
своей точной, рассудочной, ученой критики. Они старались разобрать его жизнь
год за годом, радость за  радостью, несчастье за несчастьем. И вот теперь мы
знаем    все   подробности   его   биографии,    интересуемся   его   манией
коллекционировать, его семейными добродетелями, его родительскими  заботами,
его  неизменными увлечениями, его богатством,  его разорением, его кончиной.
До нас дошла опись его имущества и документы по опеке над сыном, и благодаря
этому  критики  могли проникнуть  в  жизнь  великого  человека,  словно  его
бухгалтеры.  Их  кропотливые  изыскания  бросились  на  громкую  известность
Рембрандта,  как рой  муравьев. Его обнажили - не без почтения, правда, но с
беспощадным любопытством.  Ныне он похож на того нагого  бичуемого Христа  у
колонны, которого он,  как говорят, рисовал, думая  о своих  кредиторах.  Он
мог, рисуя его, думать о своих будущих критиках".
     Современная  наука,  терпеливая,  мелочная,  все  крошащая,  работающая
только самыми точными  инструментами, гордится тем, что  составила подробную
опись  громкой славы  Рембрандта. Она оставила  на  этой  славе следы  своих
маленьких зубов, она обгрызла ее острые углы, но не смогла прорыть себе хода
в глубь ее громадной,  великолепной,  таинственной массы. Что до нас, то  мы
попытаемся критиковать Рембрандта не извне, а изнутри, из глубин его духа.
     Гений   Рембрандта   ван  Рейна,   этого  торжественного  и  печального
художника,  властвует  над  думами  и  мечтами нашего времени,  быть  может,
сильнее,  чем сам  Леонардо  да Винчи.  Можно  допустить,  что  современники
Рембрандта:  Терборх,  Метсю, Питер  де  Гох,  или даже Броувер,  Стэн и Ван
Остаде являются выражением своей спокойной, чистенькой и  мещанской  страны.
Они жили  во  времена  ее благополучия  и роскоши,  когда богатство  и слава
вознаграждали Голландию  за  ее вековую борьбу с природой  и людьми.  У этих
маленьких мастеров были  все достоинства и  недостатки их сограждан.  Они не
мучались в размышлениях, не возвышались до  великих идей истории, отчаяние и
скорбь не пронизывали их души,  и в глубинах их  сердец не обитали страдания
человечества. Они почти не знали стонов, слез и ужаса, поток которых катится
через все века, затопляя сердца.
     Среди  них  Рембрандт  является подобно чуду. Или он, или они  выражают
Голландию. Он прямо противоположен  им; он - отрицание их. Он и они не могут
представлять Голландию в один и тот же момент ее истории.
     Возможно, конечно, что в другое время Рембрандт не изобразил  бы своего
"Ночного дозора", что в  его  произведениях  было бы меньше  бургомистров  и
синдиков, но  сущность его  искусства  оставалась бы той же. С удивительным,
чисто  детским эгоизмом он рисовал бы себя и своих близких, и в трогательном
мире легенд собирал бы слезы и красоту страданий.
     Для своего времени он  совершил работу Данте (тринадцатый век),  работу
Шекспира и Микеланджело (шестнадцатый век). Он стоит на тех высотах, которые
господствуют над расами, вершинами и странами.
     Такие  пламенно закаленные  души налагают  на  действительность  печать
своей личности вместо  того, чтобы испытывать на  себе ее влияние.  Они дают
много больше, чем берут. И если потом, на расстоянии веков, нам кажется, что
они лучше  всех изобразили  свое время,  то  это потому, что они преобразили
его, запечатлели не таким, каким оно было, а таким, каким они его сделали.
     Рембрандт Гарменц ван Рейн, то есть  Рембрандт -  сын мельника Гарменца
Герритсзоона  ван Рейна и  дочери булочника, Нельтген Виллемсдохтер, родился
15-го  июля 1606-го  года в Лейдене, в городе, сыгравшем героическую роль во
время Нидерландской буржуазной революции.  Отцу  Рембрандта, Гарменцу,  было
всего четыре года, когда  испанцы обложили его родной город, и впоследствии,
вспоминая об этой нескончаемой пытке, он уже не мог отделить то, что пережил
сам, от того, что  запомнил со слов окружающих. Правда  ли он,  Гарменц, еще
ребенком стоял  на городских валах и видел,  как вся равнина, от  укреплений
Лейдена  до желтоватых  вод  моря, кишит чернобородыми испанскими солдатами,
усеявшими ее гуще, чем  мясные  мухи кусок падали? Вот солодовые лепешки, на
которые  перешла семья, доев последний хлеб,  он действительно помнил: зубы,
облепленные  вязким  тестом,  язык, прилипший  к  небу, - такие ощущения  не
выдумаешь, их надо испытать. Вкус же крыс, кошек, собак, дохлых лошадей вряд
ли  мог  остаться  у  него  в  памяти -  во  время  осады  мать  никогда  не
признавалась домашним, из чего готовит еду, а напротив, усиленно скрывала от
них  происхождение  мяса,  которое  накладывала  в  тарелки.  Осада  длилась
полгода; на помощь голоду вскоре пришла чума, и по утрам, вставая с постели,
всякий лейденец спрашивал себя, кого из близких недосчитается он сегодня.
     У лейденцев осталась  одна надежда -  маленький флот принца  Вильгельма
Оранского. Подвести суда  к стенам  города можно было только  одним  путем -
разрушив ночью дамбы. Морские гезы (партизаны)  сделали это, море хлынуло на
сушу, и  корабли  двинулись к  городу. Они шли  над дюнами  и деревнями, над
затопленными  посевами  и  хуторами, лавировали  между  балконами, шпилями и
всплывшими  домами, но все-таки дошли. Наводнение, разорив  страну, погубило
захватчиков. Город был освобожден от осады. Восхищенный мужеством лейденцев,
принц предложил  гражданам самим выбирать себе награду: вечное  освобождение
от  налогов  или  разрешение  на постройку  университета.  Лейденцы  выбрали
университет!
     Дом Рембрандтов был  расположен на окраине, на берегу одного из рукавов
Рейна,  пересекавшего  город.  Отсюда та  часть  имени  Рембрандта,  которую
принято считать  фамилией: ван Рейн.  Рембрандт - младший (шестой) ребенок в
семье.  Братья  его остались на всю жизнь ремесленниками;  относительно двух
сестер известно, что в 1645-м году они были внесены в реестр бедняков города
Лейдена.
     Гарменц Герритсзоон был мельником; и поэтому сын его  провел детство на
мельнице,  в доме с приспособлениями для  размола зерна  и  открытом  ветру,
дождю и солнцу.
     Приводимая в действие силой ветра,  мельница крылата; она  содрогается,
колеблется, трепещет.  Она вертится, движется, меняет каждое мгновение  свой
вид,  и,  в сущности, принадлежит лишь пространству и  воздуху; в ней -  вся
бесконечность.  Внутри  нее  мальчик  может   наблюдать  бесконечные,  почти
сверхъестественные световые эффекты; а стоит ему выйти наружу, как перед ним
предстает как бы преображенная природа.
     Итак, первое  жилище  Рембрандта было расположено как  будто вне жизни.
Позднее,  когда он  обосновывался в  разных  городах, его неустанной заботой
было  воссоздание идеального  жилища,  которое бы напоминало ему то, где  он
провел  детство. Это ему никогда не удастся. Но к  этому он будет стремиться
неустанно.
     Дела мельника Гарменца Герритсзоона ван Рейна идут хорошо. Ему хочется,
чтобы  его  младший  сын  стал  ученым,  чтобы  наукой служил  он  городу  и
республике. Рембрандт противится и отказывается сидеть за  книгами.  Все же,
когда  ему  исполняется  семь  лет, его  определяют в  латинскую  школу  для
подготовки   к   университету,   как  бы   осуществляя  требование  великого
нидерландского  гуманиста Эразма Роттердамского, согласно  которому ребенок,
предназначенный к ученой карьере, должен семь лет играть, семь лет учиться в
школе и семь лет - в университете.
     Четырнадцати  лет  Рембрандт,  закончив  латинскую  школу,  поступил  в
Лейденский университет. Однако отец и мать Рембрандта, очевидно, убедились в
бесполезности  борьбы  с  природными  склонностям  и  сына.  В  университете
Рембрандт пробыл  очень недолго,  вскоре  бросил его и  поступил в ученики к
местному  живописцу Якобу  ван  Сваненбургу. Можно предположить,  что первый
учитель Рембрандта был выбран его родителями, так как он состоял в родстве с
семьей ван  Рейн и  пользовался  престижем в городе, благодаря  многолетнему
пребыванию в Италии - классической стране живописи европейского Возрождения.
     Современник  Рембрандта, не принадлежавший к  числу  тех,  кто  понимал
значение  великого  реалиста,  с  явным  смущением  и  скрытым  неодобрением
передает, что рисунок Рембрандта, на котором было видно мало или даже ничего
не было видно, был  куплен за цену  в тридцать скуди. Скуди - мелкая золотая
монета  в Италии. В современных каталогах аукционных  распродаж за каждый из
рисунков  Рембрандта назначают  цену  в  десятки  тысяч долларов, которая во
время  торга  неуклонно растет.  Конечно, цены, устанавливаемые  антикварным
рынком   -  сомнительный   критерий  для  оценки  качества   художественного
произведения.  Коллекционеры   и  работники  музеев  оценивают  имя,  а   не
искусство. Но нам хочется  ответить на  вопрос:  прав ли  был тот  любитель,
который в семнадцатом веке платил тридцать  скуди за рисунок, на котором, по
свидетельству скептически настроенного очевидца, ничего не было видно.
     До Второй Мировой  войны во Львове  существовал музей  Любомирских. Там
хранился уникальный  рембрандтовский листок.  Мы рассмотрим его  фотографию.
Еле заметными  штрихами  гусиного  пера изображен  берег  канала.  Слева  он
сливается с простором моря. Несколько низеньких деревьев, несколько домиков.
Чем ближе к правому краю  листка, тем  определеннее  и насыщеннее становятся
штрихи: канал  приближается  к  нам.  Но это все  еще  дальний берег канала.
Ближний берег - тот, на  котором Рембрандт  мыслит себя и нас - сделан одной
единственной резкой чертою пера  с  сильным нажимом,  который заставил  перо
разбрызгать  чернила.  Двумя-тремя  штрихами  обозначены   две  человеческие
фигурки на нашем берегу.
     На  листке действительно видно  мало  или даже ничего не видно. Но этот
листок  столь же  действительно  представляет великолепный  пример простого,
убедительного,  лаконичного  и   выразительного  рембрандтовского  реализма.
Благодаря контрасту между линией, обозначающей внизу рисунка ближний берег -
энергичный,  темный,  решительный  - с одной  стороны, и,  с другой,  тонким
штрихам домов и  деревьев  дальнего  берега, выше, у нас  получается  вполне
ощутительное впечатление пространства  и дали. Минимум  примененных  средств
подчинен  определенной  цели  реалистического  изображения.  Для  достижения
конкретной  задачи найден прием  вполне  достаточный,  но  поражающий  своей
смелостью: всего только два-три нажима пера,  всего  только легкое  усиление
штрихов в обозначении более  близких  к нам предметов - и  результат налицо;
перед нами оживает кусок пейзажа старой Голландии.
     Голландия  семнадцатого  века была  далека от Рембрандта.  Она  его  не
поняла, не поддержала и не прославила. За исключением нескольких  учеников и
друзей, художник  никого  не собрал вокруг  себя. В  его время Миревельт,  а
немного  позже  Ван  дер  Гельст   были  в   глазах  всего  мира   истинными
представителями голландского искусства. На собственном примере он понял, что
буржуазная  толпа  отдает  предпочтение  посредственности.  Он  был  слишком
необыкновенным,  слишком таинственным.  Маленькие нидерландские мастера, так
называемые "малые голландцы" - Терборх, Метсю, Стэн и другие - выбирали  для
своих  картин  светские  и  изящные  сюжеты  или  изображали  легкомысленное
веселье,  проказы, фарсы  и  празднества.  Их  настроение  было  настроением
добродушных гуляк, задорных хватов и волокит. Это были добрые ребята. И если
в  своих бытовых картинках  они и касались порока, то  делали это,  смеясь и
распевая.
     Они   никогда  не  доходили  до   крайностей.  Конечно,  картина  Стэна
"Пьянство" совершенно не подходила к строгому стилю буржуазной гостиной, но,
по  правде  говоря,  какой  же   амстердамец  не  забывался  за  выпивкой  в
каком-нибудь кабачке, укрывшись от  посторонних взоров. Национальные пороки,
как в зеркале, отражались в картинах этих  художников. Их милая живопись - в
перламутровых, серебристо-розовых  тонах  с  тщательным  рисунком, изысканно
щеголеватая - была очаровательна. Некоторые  из них, например, Питер де Гох,
Терборх, Стэн  и особенно Вермеер из Делфта, были превосходными мастерами, и
тот, кто преимущественно любил их, имел основания для такого предпочтения.
     И  вот  среди  этих,  так сказать,  прирученных  художников, появляется
Рембрандт,  независимый  и  дикий.  Когда он смеялся, он  всех