в Берлин, к адмиралу Канарису и Шелленбергу, затем устроил своего  протеже
в Лондон, на должность пресс-атташе.
     Там  Веласкес  начал  работать  на  абвер,  выполнял  личные  задания
Шелленберга,  а  летом  сорок  первого  года,  незадолго  перед  тем,  как
Гонсалеса  в ы ш в ы р н у л и  в отставку, был привлечен к сотрудничеству
разведкой Японии.
     Именно  он,  Гонсалес,  после  того  как  полномочный    министр    и
чрезвычайный посол  Сума-сан  посетил  министра  иностранных  дел  Испании
Серано Суньера и договорился о формах обмена информацией с  Веласкесом  по
дипломатическим    каналам,    санкционировал    форму      финансирования
разведывательной группы. Сумасан пообещал передавать Веласкесу не чеки или
деньги, но бриллианты и  жемчуга,  с  тем  чтобы  тот  мог  платить  своим
помощникам, которыми являлись корреспондент газеты  "Мадрид"  в  Нью-Йорке
Пенелла де Сильва, репортер "Йа" Франсиско Лусинтес,  журналист  из  "АВС"
Хасинто Микельарена и Аладрен из "Информасьонес".  При этом  Гонсалес  уже
тогда подозревал Аладрена, брата  известного  скульптора,  который  жил  в
одной квартире с Гарсией Лоркой, в том, что тот  работает  не  столько  на
японцев, сколько на американцев, ибо дважды посещал американского посла  в
Испании Хейеса, стараясь (о, наивность любителей!) провести  этот  контакт
тайно.
     Скорее машинально, чем из интереса,  Гонсалес,  готовя  свои  дела  к
передаче преемнику, поинтересовался, сколько же японцы  платят  Веласкесу.
Сумма была воистину ошеломительной.
     Встретившись с Веласкесом на трибуне Пласа де торос (договорились  об
этом в лифте, поднимаясь в свои квартиры), сии вели себя так, чтобы  ни  у
кого (а особенно у двух молодчиков, севших слева от них) не  было  никаких
сомнений: обмениваются впечатлениями о  бое  быков,  точки  зрения  вполне
компетентны, причем если "дипломат" грешит чрезмерной эмоциональностью, то
"генерал" полон сдержанности, юмористичен и, видимо, тяжело болен,  потому
что довольно часто принимает пилюли  (ход  подсказал  Мендоса,  "пилюлями"
были катышки "сен-сен", способствующие устранению дурных запахов во рту).
     Когда после окончания корриды  л ю д и  ринулись к выходу, а именно в
это   время   и   миллионер    и    безработный    делаются    абсолютными
и с п а н ц а м и,  то есть яростно работают локтями и  неудержимо  рвутся
вперед, стараясь поскорее вырваться из узкого тоннеля, ведущего к  улицам,
- Гонсалес и Веласкес  обменялись  самой  важной  информацией,  а  именно:
"матадор" успел сказать генералу, что целый ряд сотрудников ОСС  взяты  им
"на крючок", что они работают не за  деньги,  а  из  идейных  соображений,
стараясь нанести удар по имперским устремлениям Великобритании, что японцы
отчего-то  прекратили  финансирование  драгоценными  камнями,  дали    ему
доверенность на счет в филиале швейцарского банка, открытый в Цюрихе неким
доктором Миллером, и  что,  по  слухам,  немцы  сейчас  срочно  создают  в
нейтральных странах свои фирмы, вкладывая туда огромные средства. Он успел
также сказать, что немцы просили его перевести триста  тысяч  долларов  на
имя  Евы  Дуарте,  друга  жены  аргентинского  полковника,  не  так  давно
вернувшегося в страну после двухлетней работы в Берлине на посту  военного
атташе  при  Гитлере;  профессор    истории,    специализировавшийся    по
Латиноамериканскому континенту, Гонсалес знал  это  имя.  Канарис  в  свое
время сказал о том, что он дружит с этим  перспективным  военным,  светлая
голова, способен на многое, вполне перспективен.
     Гонсалес пообещал  продумать  ситуацию,  со  следующим  контактом  не
торопился, зная, что Веласкес вернется в  Испанию  только  в  марте  сорок
пятого, когда подойдет время его  очередного  отпуска,  и  весь  этот  год
занимался тем, что медленно, неторопливо и  подспудно  налаживал  связи  с
экономистами, встречаясь с ними  на  корридах;  телефонные  звонки,  таким
образом, были замотивированы - обмен впечатлениями после  прошедшего  боя.
Столь же мотивированными были и совместные завтраки со  знакомыми  в  кафе
"Рио-Фрио", никакой конспиративности, все  на  глазах,  слушай,  секретная
полиция, пиши свои отчеты, если сможешь понять, о чем идет речь!
     После разгрома Гитлера, после  того  как  мир  переменился,  Гонсалес
начал вести себя еще более раскованно; Франко дрогнул,  у  него  появилось
слишком много открытых врагов, чтобы  заниматься  теми,  кто  казался  ему
врагом скрытым;  именно  тогда  те,  которые  называли  Гонсалеса  "Локо",
поняли, что он вовсе не безумец, а,  наоборот,  куда  умнее  тех,  которые
считали себя мудрецами; оказывается, в оппозиции, если  только  суметь  ее
п е р е с и д е т ь,  есть свои  плюсы,  ибо  нежданно-негаданно  Гонсалес
сделался  представителем  нескольких  латиноамериканских  фирм,    которые
уполномочили его заключать торговые сделки, за что платили весьма  высокие
комиссионные; кто именно стоял у руководства фирм, никто  не  знал,  да  и
никого это особо  не  интересовало,  поскольку  товар  поступал  отменный,
задержек по  платежам  не  было,  а  подарки  заинтересованным  чиновникам
присылались ежемесячно, причем весьма щедрые.
     Тем не менее Гонсалес не позволял себе ни одного высказывания  против
генералиссимуса, молчал, как набрал в рот воды, сделался лучшим знатоком и
предсказателем корриды; однажды оказался на трибуне рядом  с  американским
советником; тот бросился к  нему  с  об®ятиями  -  оказывается,  они  были
знакомы  еще  по  сороковому  году,  когда  советник  был  пресс-атташе  и
только-только начинал свою дипломатическую карьеру.
     Через две недели пришло  приглашение  в  американское  посольство  на
коктейль, посвященный приезду в страну группы  бизнесменов,  работающих  в
сфере холодильных установок; в  Испании  много  мяса,  чего-чего,  а  этой
безделицы хватает, поле для выгодных сделок, холодильники наши, мясо ваше,
торговля в голодной Европе - совместная, нам - восемьдесят процентов,  вам
- двадцать, вполне по-джентльменски.


     ...Именно этот эпизод с  п о д с а д к о й  к  американцу  и  заметил
Штирлиц на Пласа де торос весной сорок шестого, когда подкрадывался к  тем
матадорам, что уезжали в Мексику, заметил и  -  забыл,  заложив  в  анналы
памяти.
     Понадобилось через пять дней после того,  как  вернулся  из  Бургоса;
именно там он познакомился с Гонсалесом  десять  лет  назад,  именно  этот
человек может ему сейчас помочь, все люди, отмеченные  печатью  знания,  а
тем более связей, нужны ему.
     Вопрос о том, как восстановить знакомство  с  Гонсалесом,  был  делом
техники...


     Как и всегда, в то утро Гонсалес  выпил  чашку  кофе,  с®ел  рогалик,
обжаренный в оливковом масле, и принялся за газеты; официальные  сообщения
он не читал, даже  не  просматривал;  начинал  с  информации  о  прошедших
корридах,  делал  выписки,  составлял  схемы;   он    теперь    признанный
"предсказатель" результатов поединков - живая легенда, этим надо дорожить,
это - повод для любых встреч, возможность быть на виду,  говорить  о  том,
что интересует, отвечать на вопросы,  что,  естественно  дает  возможность
задавать свои, связанные отнюдь не только с боем быков.
     Все мало-мальски любопытное он вырезал, раскладывал  по  разноцветным
папочкам; поэтому, когда ему попалось  описание  корриды,  начинавшееся  с
упругой фразы, принадлежащей явно не испанцу, "бык был  красным  и  литым,
словно торпеда", - генерал заинтересовался материалом, подоткнул под  себя
пуховое одеяло,  простроченное  китайской  шелковой  нитью  с  бисером,  и
проглотил репортаж целиком, поразившись, что  это  блистательное  описание
боя кончалось такими словами:  "Я  помню,  как  десять  лет  назад,  когда
осеннее небо было таким же высоким и  перистые  облака  в  нем  постепенно
растворялись в знойном желтоватом мареве, которое поднималось все  выше  и
выше, пока не достигло зыбкого очертания  месяца,  появляющегося  здесь  в
последние  дни  октября  уже  к  семи  часам,  великий  матадор   Эухенио,
обернувшись к полковнику Гонсалесу,  сидевшему  рядом  с  его  квадрильей,
усмешливо сказал: "Пусть бог распределит удачу", и пошел на середину Пласа
де торос, и был уже готов убить быка  и  получить  трофэо,  как  случилось
непредсказуемое,  и  на  Пласу  выскочил  десятилетний  мальчишка,  и  бык
бросился на него, и мальчишка был бы распорот острым, как шило, рогом,  но
Эухенио бросился на быка, отвел его на себя, и был ранен, и спас мальчика,
и хотя он не получил трофэо, но зато он выиграл  п а м я т ь. Я никогда не
забуду, как Альфредо Гонсалес, которого уже тогда по праву считали  лучшим
аналитиком корриды, сказал: "Бог распределил удачу по-божески, он наградил
Эухенио не только умом, но и сердцем".
     Подпись под эссе ни о чем не говорила; странно, "Пуэбло"  никогда  не
печатала этого "Максимо", откуда такое прекрасное перо?
     Гонсалес сразу же вспомнил тот день в Бургосе, и Эухенио, и тот  бой,
только  своих  слов  -  ему  понравились  слова,  которые,  как  утверждал
"Максимо", он произнес тогда, - он не  помнил;  впрочем,  неважно,  помнят
другие, память о нас хранят люди, я - пустое, миг в человечьей череде,  но
если я оставил по себе память у других, тогда, значит,  жизнь  прожита  не
зря...
     Сняв трубку  телефона,  он  позвонил  в  "Пуэбло";  главный  редактор
утверждался лично каудильо; ему он не  стал  звонить,  зачем?  Значительно
более оправдан звонок в отдел, дающий  постоянные  репортажи  о  корридах;
пусть они скажут главному о звонке  генерала  Гонсалеса,  это  престижнее,
героя должна  играть  толпа,  сам  герой  обязан  хранить  молчание,  грех
забывать уроки драматургии античности.
     - Кто спрашивает редактора отдела? - поинтересовалась секретарь.
     - Гонсалес.
     - Откуда вы?
     - Я? - Гонсалес вдруг усмехнулся. - От себя.  Доложите  вашему  шефу,
что его  беспокоит  звонком  генерал  в  отставке  Альфредо-Хосефа-и-Рауль
Гонсалес.
     - Одну минуту, - ответила девушка другим  голосом;  в  трубке  что-то
щелкнуло, и сразу же пророкотал густой баритон шефа отдела Рохаса.
     - Мне  бы  хотелось  поблагодарить  Максимо,  -  сказал  Гонсалес,  -
которого вы сегодня опубликовали.  Я  вспомнил  ту  корриду  в  Бургосе  и
прекрасного  матадора  Эухенио,  которого  мало  кто  знает  ныне...  Удел
погибших - беспамятство...
     - Нам очень приятен ваш звонок,  сеньор  Гонсалес,  мы  полны  самого
глубокого уважения к вашему таланту, никто, кроме вас, не умеет так  точно
предсказать корриду...
     - Это преувеличение, - ответил Гонсалес, - тем не менее  я  благодарю
вас, Рохас...
     - Этот Максимо не испанец...  Он писал нам пару раз... Я толком и  не
знаю, кто он... У меня нет его телефона... Одну минуту, я спрошу Альберто,
он  готовил  этот  материал  к  публикации...  А  вам  он    действительно
понравился?
     - Да, это красиво сделано.  Конечно,  у  него  свои  представления  о
корриде, никто, кроме испанцев, не может понять смысл тавромахии,  но  тем
не менее он полон уважения к  предмету  и  пытается  ее  постигнуть  не  с
наскока, как все эти инглезес и алеманес...
     - Вот, генерал, его адрес...  Хотя нет,  он,  оказывается,  дал  свои
новые телефоны, пожалуйста, записывайте...
     ...Второй телефон, служебный, показался Гонсалесу знакомым; память  у
него была натренированная, профессионал  высокого  класса;  он  просмотрел
свою папку с визитными карточками, которую стал исподволь подбирать  после
того,  как  снова  начал  выходить  в  с в е т;  все  правильно,  тот   же
коммутатор, что и у директора ИТТ Эрла Джекобса, последний раз встречались
на ужине у аргентинского посла по случаю провозглашения дня  независимости
республики, весьма хваткий парень.
     Гонсалес позвонил в ИТТ, попросил соединить его с  доктором  Брунном;
ответили, что аппарата у доктора нет, пригласят, надо  подождать;  генерал
услыхал  голос,  показавшийся  ему  знакомым,  поздравил   с    прекрасной
публикацией, поблагодарил за память и пригласил на ужин, который состоится
у него дома, на калье-де-Акунья; приглашен Веласкес, генерал Серхио  Оцуп,
брат  известного  петроградского   фотографа,    советник    американского
посольства Джозеф Гэйт и руководитель торговой миссии Испании в  Швейцарии
дон Хайме Бетанкур.
     ...Он узнал Штирлица сразу же, они обнялись; Гонсалес шепнул:
     - Эстилиц, боже ты мой, как я рад вас видеть!
     - Я Брунн, - так же шепотом ответил Штирлиц.  -  Будь  проклята  наша
память, я не Эстилиц, а Брунн!



        ГАРАНТИРОВАННАЯ ТАЙНА ПЕРЕПИСКИ - III
__________________________________________________________________________

                                                           Грегори Спарку,
                                         отель "Амбассадор", Голливуд, США

          Дорогой Грегори!
          Во-первых, надо было бы тебе написать новый адрес.  Я  отправляю
     письмо на твой отель в надежде, что его тебе переправят.  А - нет,  и
     бог с ним, с этим письмом, напишу новое.
          Во-вторых, я сейчас не могу подробно  рассказать  тебе  о  своей
     жизни, потому что на балконе спит девушка, которую  зовут  Криста,  я
     вижу ее с того места, где пишу, любуюсь  ею  и  думаю:  "Да  пошли  к
     чертовой матери все мерзавцы этого мира, если  рядом  с  тобою  живет
     черноволосая  (вообще-то  она  белая),  голубоглазая,    большелобая,
     веснушчатая, длинноногая, умная и добрая девушка!" Пусть они все идут
     к чертовой матери, если у тебя есть Элизабет и  мальчики,  а  у  меня
     есть Криста, а мальчики еще только будут, или девочки, какая разница,
     но обязательно веснушчатые, голубоглазые и беловолосые.
          Мир вступил в полосу безвременья, Грегори, былые идеалы  отходят
     в прошлое, новые только рождаются.  А  нам  нужно  оставаться  самими
     собою, надо хранить в своих ячейках  порядочность,  верность  дружбе,
     желание прийти на помощь тому, кого  зазря  обижают.  Это  передастся
     детям, от наших детей - внукам, а это  -  геометрическая  прогрессия,
     только на это  я  надеюсь.  В  пику  тр-р-р-радициям  наших  бездарей
     (интересно, считают ли они своей традицией и то рабство, которое было
     законом в Штатах  еще  восемьдесят  лет  назад?)  надо  хранить  наши
     традиции братства, сложившегося в годы войны, только  этим  мы  можем
     помочь человечеству.
          В связи с этим скажи  Врэнксу  -  он  ведь  тоже,  мне  сдается,
     работает в  Голливуде,  пишет  какую-то  муру,  -  чтобы  старик  был
     осмотрительнее в переписке со своими испанскими корреспондентами.  Он
     здесь дрался  в  составе  батальона  Линкольна,  я  понимаю,  как  он
     ненавидит  каудильо  и  как  любит  тех   своих    друзей,    которых
     только-только начинают выпускать из концентрационных лагерей (не  без
     моего, кстати говоря, нажима), но нельзя терять  голову  и  подводить
     подцензурных испанцев.  Я пишу об этом спокойно, оттого что  оправляю
     письмо с дипломатической почтой,  значит,  фалангистская  сволочь  не
     сможет этого прочесть, а в Штатах, слава богу, тайна  переписки  пока
     еще гарантируется законом.  Именно это, пожалуй, и есть одна из наших
     традиций, причем не  мифическая,  но  реальная,  столь  нам  дорогая,
     потому что позволяет чувствовать себя личностью.  Ты в своих  спорах,
     если все же решишь  их  продолжать  (не  советовал  бы,  бесполезно),
     спроси своих  оппонентов,  что  они  конкретно  понимают  под  словом
     "традиция"? По пунктам и без придыханий. Убийство индейцев? Расстрелы
     северян, которые восстали против  рабства?  Торговля  живыми  людьми,
     обмен  их  на  породистых  собак,  натасканных  на   заячью    охоту?
     Ку-клукс-клан? Или это не считается "американской традицией"?  Тогда,
     может быть, наша традиция - это Линкольн?  Я  -  "за".  Но  пусть  не
     забывают, против каких "традиций" он сражался.
          Здесь, в   нашей  колонии,  тоже  есть  радетели  традиций;  как
     правило, это выдающиеся - по малограмотности - люди. Читать они могут
     с  трудом,  по слогам,  больше всего любят слушать.  Вот какой-нибудь
     одержимый борец ума  и  вкладывает  в  их  мозги  ахинею,  пыжась  от
     гордости, ибо он есть представитель самого большого (по территории) и
     самого богатого (по количеству миллионеров) государства в мире. Когда
     я  заметил,  что  самыми большими - по территории - являются Россия и
     Канада,  на  меня  посмотрели  с  сожалеющим  недоумением.  Когда  я,
     уподобившись   тебе,  принес  справочник,  мне  сказали,  что  хозяин
     издательства не чистокровный американец, в глубине души нам завидует,
     а  потому  публикует фальсифицированные данные.  Тогда я,  потеряв на
     какой-то  миг  контроль,  сказал,  что  традиции  никогда  не  бывают
     однозначными,  они  нарабатывались  в  борьбе  против  зла,  тупости,
     насилия,  коррупции, нищеты, что еще и ста лет не прошло, как в нашей
     стране отменили рабство,  которое было американской традицией.  После
     этого я ощутил вокруг себя некий вакуум - и замолчал.
          Ну их к черту, Грегори! Подыскивай для меня  место  консультанта
     по вопросам телефонно-телеграфной  связи  в  Голливуде.  Именно  так,
     потому что я приобрел акции здешней ИТТ по  весьма  выгодному  курсу,
     значит, сам бог велит менять профессию. Кстати, Криста имеет какое-то
     отношение к этой профессии,  она  талантливый  математик,  занимается
     проблемой  чисел,  дьявольски  интересно.  Сколько  стоит   небольшой
     (три-четыре комнаты) коттедж на берегу океана?  Подальше  от  центра,
     конечно же, но  с  хорошим  под®ездом.  И  чтобы  рядом  не  было  ни
     бензоколонок, ни аптек. Я спрашиваю об этом вполне серьезно.
          Господи, как  я  счастлив,  Грегори!  Какое  блаженное  ощущение
     тишины и надежности пришло ко мне, после того  как  бог  подарил  мне
     Кристу. Я ведь похоронил себя, с головой ушел в дело, лишь это давало
     мне возможность засыпать, не надравшись виски. Я не видел вокруг себя
     никого и ничего,  заставил  себя  стать  роботом,  некий  панцирь  от
     безнадежности, -  скорее  бы  прожить,  скорее  бы  ходики  на  кухне
     отсчитали отпущенное тебе  время,  чтобы  продолжить  свой  счет  для
     других, которые идут следом.  И вдруг старый  "шевроле"  бьет  бампер
     моего "форда", и появляется Криста, и все меняется.  За день, за один
     лишь день все изменилось, Грегори! Помнишь, в Библии? И было утро,  и
     была ночь, день первый...  В тот день первый открыл глаза и сразу  же
     зажмурился, потому что испугался не ощутить ее рядом с собою; я очень
     испугался, что все произошедшее вчера - сон, очередной  сон,  сколько
     же я повидал таких снов за последние годы,  можно  было  бы  написать
     такие прекрасные книги, умей я записывать сны, и все -  с  прекрасным
     концом.  Я медленно протянул  левую  руку  и  ощутил  рядом  с  собою
     пустоту, и такой ужас родился во мне, такая  безысходность,  Грегори,
     что даже и не передать тебе.  Я начал тихо  ругаться,  я  никогда  не
     думал, что умею так гнусно ругаться,  я  лежал  и  ругался,  а  потом
     увидел на столике два стакана и понял, что  я  зря  ругаюсь,  значит,
     Криста была, не мог же я пить из двух стаканов,  конечно,  я,  как  и
     все, познавшие войну, малость не в себе, но все же не полный псих,  и
     тогда я закричал: "Крис!" и больше всего боялся,  что  не  услышу  ее
     ответа, и никто не  ответил,  но  я  подумал,  что  если  раньше  мне
     показывали  сны,  в  которых  были  безымянные,  прекрасные,  добрые,
     любящие женщины, то сейчас-то я помнил, что женщину моей мечты  зовут
     "Криста", она не исчезала из  памяти,  как  остальные.  Я  вскочил  с
     кровати, подумав, ч