Энсенада...  Словом,  я  получил  информацию,  что
герцогу не рекомендована охота, но что он по-прежнему не  хочет  ехать  на
Бермуды и с радостью остался бы в Европе.  Однако герцог якобы сказал, что
он не намерен навсегда  поселяться  ни  во  вражеской,  ни  в  нейтральной
стране...  Его позиция показалась мне странной. Он хотел жить в Европе, но
в Европе той поры было только две нейтральных страны - Швеция и Швейцария,
поскольку и Испания и  Португалия  были  значительно  ближе  Гитлеру,  чем
Черчиллю...  Я  обсудил  создавшуюся  ситуацию  с    моим    португальским
контактом...
     В о п р о с. - Его имя?
     О т в е т. - Антонио ду  Сантуш,  как  мне  кажется...  Полковник  ду
Сантуш, из секретной полиции...  Мы  выработали  план...  Я  попросил  его
сообщить герцогу Виндзорскому, что за ним усилено  наблюдение  со  стороны
английской секретной службы, а возможно, и немецкой, что  он,  ду  Сантуш,
поэтому должен усилить его  охрану  своими  людьми,  чинами  португальской
секретной полиции... Чтобы придать словам ду Сантуша больший вес, мои люди
организовали инцидент в Эсториле и разбили ряд окон  камнями...  Это  дало
возможность людям ду Сантуша провести  тщательный  обыск  в  Эсториле  под
предлогом  того,  что  под  камни  могли  быть  задекорированы  бомбы  или
подслушивающие устройства. Это дало мне дополнительную порцию информации о
герцоге Виндзорском, а также о том, что ситуация с его будущим  отнюдь  не
проста.  Я устроил еще один спектакль с битьем стекол. Я предпринял  также
очень простой, но действующий на  нервы  маневр:  герцогу  были  привезены
огромные букеты роз с запиской: "От ваших  португальских  друзей,  которые
делают все, чтобы спасти вас от британской секретной службы".
     В о п р о с. - Но  если  португальская  секретная  служба,  по  вашим
словам, оттеснила британскую охрану, отчего вы не  осуществили  похищение?
Вы же имели право на "любой поступок"?
     О т в е т. - Дело в том, что мои наблюдатели сообщили: после того как
португальцы провели нужную работу, сразу  же  активизировалась  британская
секретная  служба;  из  Лондона  прибыло  более  двадцати    человек    из
специального подразделения, они блокировали входы и выходы из Эсторила'. Я
встретился с моим японским другом.  Он выслушал меня  и  задал  один  лишь
вопрос: "Что может спасти вас от наказания, если вы  не  выполните  приказ
фюрера?" Я ответил, что мне трудно представить себе, что со мной случится,
если я не вывезу герцога Виндзорского.  Японский друг сказал, что он может
помочь мне в  организации  "спектакля  со  стрельбой"  и  устроить  утечку
информации об этом в бразильскую прессу. "У вас будет оправдание в  глазах
фюрера, вы сделали  все,  что  могли,  и  не  ваша  вина,  если  похищение
сорвалось". В тот же вечер я встретил ду Сантуша и, желая проверить самого
себя, сказал, что завтрашней ночью вместе  с  моими  людьми,  несмотря  на
опасность перестрелки, буду похищать герцога.  При этом я спросил, чем  он
может мне помочь и сколько  это  будет  стоить.  Ду  Сантуш  ответил,  что
ситуация такова, что он не берется оказать мне помощь,  потому  что  много
людей могут быть убиты и этого Салазар ему не простит.  И еще  он  сказал,
что  если  обо  всем  этом  узнают,  то  престижу  рейха  будет    нанесен
непоправимый удар. "Это, конечно, лишит вас поддержки в моем учреждении, у
нас не любят тех, кто слишком громко и рискованно работает. Я могу обещать
вам только одну форму  помощи:  из  моих  источников  Берлин  узнает,  что
похищение практически невозможно"...  А через несколько  дней  герцог  был
вывезен на корабле к месту его  почетной  ссылки  на  Бермуды...  Когда  я
вернулся в Берлин, Гейдрих, выслушав мой рапорт, заметил: "Никогда  больше
не позволяйте Риббентропу  втягивать  себя  в  авантюры,  подобные  этой".
Именно эта его позиция спасла меня от наказания...

_______________

     ' Полковник Исаев (М. фон Штирлиц) сумел сообщить Москве об операции,
намеченной  Шелленбергом.  Москва,  в  устной   форме,    проинформировала
человека, близкого к Черчиллю,  о  готовящемся  похищении,  которое  могло
создать  серьезные  трудности  для  Великобритании;  живой  Квислинг    из
королевской фамилии  мог  перейти  на  сторону  Гитлера,  что  в  условиях
сорокового года, когда Англия переживала пору  серьезных  трудностей,  как
военного, так и экономического характера, когда посол США Кеннеди  убеждал
Рузвельта в нецелесообразности помощи "обреченному на поражение  Острову",
могло оказать шоковое влияние на британскую общественность, тем более  что
такие могущественные аристократы, как леди Астор и лорд  Рокуэлл,  активно
стремились к сепаратному миру с  Гитлером,  испытывая  давнюю  симпатию  к
антикоммунистической идеологии национал-социализма. (Ю. С.)


     В о п р о с. - Гейдрих мог  пойти  на  то,  чтобы  по  своим  каналам
проинформировать секретную службу Британии о готовящейся операции  с  тем,
чтобы скомпрометировать Риббентропа как инициатора этого дела?
     О т в е т. - Не знаю.



        ГЕЛЕН - II                                          (апрель сорок шестого)
__________________________________________________________________________

     Когда Гелену передали  копию  стенограммы  допросов  Шелленберга,  он
поинтересовался, кто еще имел к ним доступ, удовлетворенно  кивнул,  когда
ответили,  что  никто,  кроме  того  человека,   которому    их    удалось
сфотографировать, попросил помощника не соединять его ни  с  кем,  отменил
встречу со Степаном Бандерой, назначенную  на  конспиративной  квартире  в
доме  на  Луизенштрассе,  и  занялся  скрупулезным  изучением  полученного
материала.
     Стенограммы были документом  бесценным,  ибо  позволяли  понять,  что
известно победителям о самых сокровенных  тайнах  разведки  рейха,  а  что
осталось неизвестным. В свое время именно он дал устное указание по своему
отделу "иностранные  армии  Востока",  начавшему  готовиться  к  поражению
рейха, сразу же после  покушения  на  Гитлера,  далеко  не  все  документы
заносить в регистрационные книги.  Именно  летом  сорок  четвертого  Гелен
приказал своим помощникам поднять архивы, начиная с кампании в  Польше,  и
представить ему  в с е  без исключения  документы,  на  которых  были  его
подписи или резолюции.  Именно  тогда  он  уничтожил  около  сорока  своих
приказов и  инструкций,  в  которых  речь  шла  о  принципах  обращения  с
пленными, о методах допросов колеблющихся, об отношении  к  диверсантам  и
командос (расстрел на месте, без  суда),  а  также  два  письма  Гиммлеру,
носившие  характер  неприкрытого  (но,   увы,    столь    типичного    для
тоталитаризма)  подобострастия.  Вместо  этих  документов,  под  теми   же
номерами, он з а л о ж и л  в архив совершенно другие тексты, отличавшиеся
сдержанностью, достоинством и содержавшие ряд  возражений  рейхсфюреру  по
тем именно вопросам, о которых Рузвельт, Сталин  и  Черчилль  впоследствии
заявили в своей Декларации как о военных  преступлениях,  подлежащих  суду
Международного трибунала.  Это неважно, что в  архиве  Гиммлера  останутся
подлинники  настоящих  документов;  во-первых,  можно  надеяться,  что  их
уничтожат; а если нет, то он  отныне  получил  возможность  шельмовать  их
подлинность, доказывая, что это есть не  что  иное,  как  работа  гестапо,
которое хотело  скомпрометировать  -  накануне  краха  рейха  -  всех  тех
патриотов Германии, сторонников истинно европейской  идеи,  борцов  против
всех  форм  тоталитаризма,  которые  решили  стать  на    путь    скрытого
неповиновения безумному фюреру; два документа - не один; пусть  победители
решат, какой им выгоднее посчитать подлинным...
     Гелен знал,  что  Шелленбергу  было  значительно  труднее  уничтожить
компрометирующие его документы, - попробуй решись на такое, когда сидишь в
одном здании с Кальтенбруннером  и  Мюллером;  Гелена  поэтому  мучительно
интересовало, как ведет себя Шелленберг в заключении; ведь он знал  о  нем
все,  он  знал  ту  правду,  которая  не  имела  права  попасть  в    руки
англо-американцев; это бы дало право Даллесу относиться к нему, Гелену, не
как к соратнику по борьбе с  Гитлером,  не  как  к  тому  рыцарю,  который
возглавляет тайный форпост борьбы против большевистского проникновения  на
Запад, но  как  к  своему  агенту,  сломанному  на  у л и к а х,  который,
следовательно, обязан работать по приказу,  а  не  так,  как  он  работает
сейчас,  набирая  день  ото  дня  все  больший  вес  в  глазах  коллег  из
Вашингтона.
     Он страшился показаний Шелленберга потому еще, что в Лондоне к власти
пришло рабочее правительство Эттли; да,  конечно,  лейбористам  приходится
следовать в  фарватере  американского  курса,  им  просто-напросто  некуда
деться, но ведь какая-то часть показаний Шелленберга может  просочиться  в
прессу, начнется скандал, который есть крах предприятия.
     Гелен понимал, сколько ума, такта  и  напора  проявил  Даллес,  чтобы
спасти его от Нюрнбергского процесса; пока его имя даже и  не  упоминалось
там ни разу, тогда как даже генерал Хойзингер был вызван на допросы;  лишь
вмешательство того же Даллеса, представившего хорошо сработанные документы
о том, что Хойзингер  примыкал  к  оппозиции,  вывели  коллегу  Гитлера  и
Кейтеля из-под ареста и отдачи под трибунал.
     Поэтому-то он, Гелен, и должен был загодя знать,  что  происходило  в
Лондоне.
     Он узнал, что он теперь обладает материалом,  тайный  смысл  которого
американцы не смогут оценить; даже помощник Даллеса, немец Гуго  Геверниц,
не в состоянии понять Шелленберга, потому что воспитывался в  той  стране,
где можно говорить, что думаешь  (в  том  случае,  конечно,  если  это  не
помешает делу), а не там, где надо было повторять то, что вещал  ефрейтор,
пусть даже ты сам прекрасно понимал, что он несет  околесицу.  Он,  Гелен,
понимает несчастного Шелленберга; ему  ясны  те  места,  где  он  утаивает
главное, строит комбинацию на будущее, откровенно хитрит, вопиет о помощи,
выстраивает линию защиты, понятную этим паршивым демократам;  Гелен  читал
протоколы допросов Шелленберга так, словно говорил со своим  отражением  в
зеркале; боже, спасибо тебе за то, что эта страшная чаша минула меня.
     Следующий  день  он  посвятил  оперативному  исследованию   показаний
Шелленберга,  выписав  те  имена  его  сотрудников,  которые  неоднократно
упоминаются им, но особенно те, которыми интересовались англичане.
     Тринадцать фамилий офицеров СД  показались  Гелену  перспективными  с
точки зрения их дальнейшей разработки.
     Среди этих тринадцати был СС штандартенфюрер Макс фон Штирлиц.
     Когда  по  прошествии  времени  Гелену   доложили,    что    Штирлиц,
привлеченный  Шелленбергом  к  комбинации  Карла  Вольфа  во  время    его
переговоров  в  Швейцарии  с  Даллесом,  затем  использованный    Мюллером
(подробности пока еще неизвестны, но можно предполагать, что  группенфюрер
изучал возможность тайной связи  Штирлица  с  секретной  службой  русских,
работа по выяснению такого рода  вероятия  ведется),  живет  в  Мадриде  в
паршивеньком пансионате под фамилией Максимо Брунна и влачит  полуголодное
существование, Гелен почувствовал  ж а р е н о е.
     Он не сразу понял, отчего он ощутил  особый  интерес  к  Штирлицу;  в
подоплеке  разведки  обязана  быть  женственность,    то    есть    примат
чувственного; лишь потом в дело входит холодная,  безжалостно-скальпельная
логика; именно своим острым чутьем разведчика он ощутил в деле  неведомого
ему Штирлица нечто такое, что можно обратить на пользу его, Гелена, дела.
     Он никогда не торопил себя; Бальдур фон  Ширах,  вождь  гитлерюгенда,
томящийся ныне в камере Нюрнберга, как-то рассказывал ему про сладкую муку
творчества;  Ширах  сочинял  дрянные  стихи,  которые  распевали  юноши  и
девушки: "Вперед, дети Германии,  уничтожим  всех  красных,  построим  мир
справедливости,  мир  Германии,  мир  нашего   фюрера,    лучшего    друга
человечества!"
     - Вы себе не представляете, генерал, что я испытываю,  когда  во  мне
рождается новое стихотворение, - говорил тогда Ширах. -  Я  стал  понимать
женщину, которая носит под сердцем ребенка.  Переторопить процесс - значит
родить недоноска. А это преступление перед нацией, потому что недоношенный
ребенок  страдает  физической  или  душевной  ущербностью,  это    балласт
государства.  Надо уметь ждать.  Это  сладкая,  отвратительная,  но,  увы,
необходимая мука - ждать. Наработав в себе это умение, вы ощутите счастье,
когда, проснувшись  однажды  среди  ночи,  броситесь  к  столу,  и  строки
отольются  сами  по  себе,  без  единой  помарки.  Все  эти  разговоры   о
необходимости работать каждый день есть  выдумка  славянских  тугодумов  и
евреев, которые чужды категории духа.  Ждите, генерал! Умейте ждать, и вас
неминуемо отметит таинственная веха счастья.
     Гелен, слушая  тогда  Шираха,  с  ужасом  думал  о  том,  кто  правит
молодежью Германии.  Напыщенный дурак,  лишенный  образования,  сочиняющий
свои ужасные стихи, от которых  нельзя  не  содрогаться,  вправе  отдавать
приказы мальчикам и девочкам, отправлять их под русские танки  и  обрекать
на бессмысленную гибель в борьбе против англо-американцев...
     Тем не менее с доводом рейхсюгендфюрера об умении ждать он не мог  не
согласиться;  всякий  ф о р с а ж  мысли  мстил  недодуманностью  позиций;
ожидание, однако, должно  быть  не  пассивным,  как  предлагал  Ширах,  но
активным, подчиненным идее.
     Именно поэтому, дав  задание  еще  раз  посмотреть  все,  что  успели
собрать его люди по Мюллеру, генералу Полю, Шелленбергу,  Кальтенбруннеру,
Эйхману, генерал отправился в Альпы на еженедельную прогулку,  как  всегда
пригласив с собой Мерка; тот сделался  незаменимым  компаньоном  во  время
этих  путешествий;  он  прекрасно,  д у м а ю щ е  слушал,  позволял  себе
возражать, что Гелен ценил более всего, делал это, однако, в  высшей  мере
тактично, соблюдая субординацию; именно во время этой воскресной  прогулки
Гелен и понял, отчего  его  так  заинтересовал  неведомый  штандартенфюрер
Штирлиц (сколько их было в СД!).
     - Как вы думаете, Мерк, что скажут американцы, если  мы,  именно  мы,
наша организация, сможем обнаружить Мюллера и его  цепь,  разбросанную  по
миру?
     - Они скажут спасибо, - ответил Мерк. - Только я  думаю,  что  Мюллер
погиб.
     - Очень жаль, если он погиб.  Когда честные немцы, то есть мы, отдаем
в руки правосудия немца-изувера, то есть Мюллера, это не может не  поднять
наш авторитет.  Поэтому Мюллера должны найти мы. Это укрепит наши  позиции
по отношению к Аденауэру, который строит  свои  отношения  с  американцами
значительно более независимо и жестко, чем мы. Он, конечно, умный человек,
но я не хочу, чтобы он стал единственным законодателем  политической  моды
на немецком горизонте.  Я хочу, чтобы моду диктовали те люди,  которых  мы
выведем на политическую арену, мы, но не Аденауэр.
     - Мне кажется, вы всегда были полны респекта по отношению  к  старому
господину, - заметил Мерк.
     - Я действительно полон к нему респекта.  Но  он  сугубо  гражданский
человек, следовательно, он может, при определенных обстоятельствах,  пойти
на второе Рапалло и установить контакт с Москвой.  Ни один военный стратег
на это более не пойдет и правильно сделает.
     - Вы отвергаете любую форму компромисса с русскими?
     - Я...  Мы сделаем  все,  чтобы  исключить  возможность  такого  рода
компромисса.  Немцы  единственная  нация  в    Европе,    которая    может
гарантировать тот мир, условия которого мы с вами будем формулировать. Мы,
и никто другой.  Для того чтобы гроссадмирал Редер и  гроссадмирал  Денниц
сделались героями для будущего поколения немцев,  а  они  будут  ими,  мы,
именно мы, должны отдать миру чудовищного Мюллера. Я иду дальше, Мерк... В
документах промелькнуло  н е ч т о  о том, что Мюллер предполагал  контакт
этого самого Шти... Как его?
     - Штирлица.
     - Спасибо.  Так вот, он  предполагал  контакт  Штирлица  с  секретной
службой русских и тем не менее не бросил его  в  подвал,  как  должен  был
сделать, не повесил на рояльной струне, но, наоборот, держал  подле  себя.
Зачем? Не знаю.  Да и не хочу знать. Но если мы докажем миру, что  гестапо
Мюллер был связан - через этого самого Штирлица - с большевиками, тогда мы
добьемся того, чего еще не удавалось никому. Понимаете меня?
     - Не просто понимаю, но восторгаюсь.
     - Восторгаются голландской живописью, - усмехнулся Гелен. -  Не  надо
мною восторгаться, надо спорить со мной, чтобы  концепция  была  абсолютно
выверенной.  Смотрите, что можно  сделать...  Мы  знакомим  Кемпа  с  теми
материалами, которые имеются в нашем распоряжении по поводу Штирлица...
     - Мы не обладаем материалами  оперативного  значения,  генерал.  Надо
сформулировать идею, а Кемпу поручить сделать  г р у б у ю  работу.  Но ее
не сделаешь, не имей он на руках парочки бомб, которые загонят Штирлица  в
угол.
     - Не загонит, - согласился Гелен. - А мне надо добиться  того,  чтобы
этот самый Штирлиц выполнял все то, что мы ему запишем в  нашем  сценарии.
Роль будет завидная, ее надо работать вдохновенно, но под нашим постоянным
контролем.  Запросите всех наших друзей: может быть, у них  есть  какие-то
материалы на Штирлица...  Надежды, конечно, мало, но кто не ищет,  тот  не
находит, ищущий да обрящет...  Смысл моего предложения  сводится  к  тому,
чтобы передислоцировать Штирлица в Латинскую Америку.  Там  самая  сильная
колония национал-социалистов, там сокрыты наиболее  интересные  с в я з и,
оттуда можно подобраться к Мюллеру, если он жив, и когда к нему подберется
Штирлиц, мы прихлопнем  их  двоих.  Но  перед  этим  мы  постараемся  дать
возможность Штирлицу наладить контакт с русскими. Это будет такой залп, от
которого Кремлю  не  оправиться:  альянс  с  гестапо  Мюллером  это  такая
компрометация, которую им не простит история... Каково?
     - Грандиозно, -  ответил  Мерк.  -  Только  очень  страшно,  генерал.
Русские вправе стать на  дыбы.  Может  быть,  медведя  стоит  дразнить  до
определенной степени?
     - Его не надо дразнить вообще. Его надо отстреливать, Мерк.
     Через три недели Мерк  положил  на  стол  Гелена  документы  шведской
полиции,  связанные  с  розыском  доктора  Бользена,    обвиняющегося    в
преднамеренном убийстве  фрау  Дагмар  Фрайтаг,  обнаруженной  мертвой  на
пароме, следовавшем в Швецию  из  Германии  в  марте  сорок  пятого  года;
последним человеком, с кем она входила в контакт, был доктор  Бользен,  он
же Штирлиц, он же Максимо Брунн.
     А еще через восемь дней Мерк сообщил  Гелену  адрес  фрау  Рубенау  в
Женеве. Она якобы когда-то делала заявление полицейским властям Швейцарии,
что в гибели ее мужа Вальтера Рубенау виноват  именно  СС  штандартенфюрер
Штирлиц.
     - Пошлите к ней Барбье, -  сказал  Гелен.  -  Пусть  он  как  следует
прощупает  ее  и  привезет  официальное   заявление    этой    несчастной,
адресованное не  швейцарским  властям,  а  нашей  частной  организации  по
расследованию нацистских злодеяний.
     - Это невозможно.
     - Почему?
     - Фрау Рубенау жена еврея.  Барбье просто-напросто не  сможет  с  ней
говорить, он патологический антисемит.
     - А вы передайте ему приказ,  Мерк.  И  напомните,  что  невыполнение
приказа чревато.  Я тоже не сгораю от любви к евреям, но это не мешает мне
поддерживать дружеские отношения с директором банка, который переводит мне
деньги, а он по национальности отнюдь не испанец.



        БАРБЬЕ - I                                                          (1946)
__________________________________________________________________________

     Фрау Еву Рубенау ему удалось найти в Монтре, как и предполагал  Мерк,
поскольку именно там была самая  сильная  еврейская  община,  оформившаяся
после того, как Гитлер развязал антисемитскую кампанию, лишив евр