ские воины Чингиз-хана,
когда их никто не ждал. Во главе монгольского отряда был этот самый
одноглазый полководец, который теперь не расстается с Бату-ханом. Мой муж
бросился со своим отрядом в битву и назад не вернулся. Монголы убили мою
мать и увели моих детей. Дикий, страшный монгольский сотник взял меня к
себе рабыней, Я старалась угождать ему, как могла, я хотела жить, чтобы
разыскать и спасти своих детей. Моему новому господину понравились лепешки
с медом и пирожки с древесными грибами. Он держал меня при себе и не
соглашался дать мне свободу за выкуп. Потом он подарил меня ханше-матери
Ори-Фуджинь, и я попала в ее шатер. Теперь ханша приставила меня к тебе,
чтобы я научила тебя ходить, петь, кланяться, говорить тонким голосом и
красивыми движениями разливать чай в чашки, как это делают знатные женщины
во дворце... " Ты хочешь этому научиться?
  -  Если это нужно, я все выучу,- ответила Юлдуз.
  - Этого мало! Я научу тебя рассказывать такие интересные, страшные и
веселые сказки, что твой хозяин будет постоянно к тебе приходить, чтобы
тебя слушать. Тогда он будет делать все, о чем ты попросишь. Я расскажу
тебе сказку о людях, которые ездят по небесному пути в повозке, запряженной
ласточками, сказку про бедного пастуха, который заставил дракона выстроить
город, где люди не знали слез, и много других сказок...
  С этого дня Юлдуз уже не чувствовала себя одинокой. Она видела в китаянке
свою защитницу и слушала ее указания, советы и сказки, нужные для того,
чтобы красиво и грациозно принять, угостить и развлечь своего господина,
когда он захочет навестить ее.


        Глава восьмая. БЕСЕДА С ДЖИХАНГИРОМ

  ...Пишет Хаджи Рахим,- да поможет ему небо в его необычных испытаниях...
  ...Утром в пятнадцатый день месяца Реби второго ослепительный призвал к
себе в золотисто-желтый шатер Хаджи Рахима.
  Бату-хан сидел на куске простого темного войлока, брошенного на бархатный
персидский ковер. Рядом с ним лежали колчан с тремя красными стрелами, лук
и изогнутый меч; над ним висел бронзовый щит. Жестом руки джихангир
пригласил факиха сесть возле пего. Хаджи Рахим поцеловал землю и, оставшись
на коленях, приготовился записывать то, что услышит.
  Джихангир заговорил шепотом. Его слова иногда летели в таком беспорядке и
с такой быстротой, что было трудно записывать, но Рахим старался удержать
их в своем сердце:
  - Сегодня будет великий совет ханов... День может окончиться кровью,
если монголы, потеряв рассудок, начнут рубить друг друга... Тогда новые
синие курганы вырастут на тропе Ворот народов... Да, это будет!.. Помнишь
великий курултай" моего деда, непобедимого Чингиз-хана? Я хорошо все помню,
хотя мне было тогда семь лет... Сперва Священный Правитель изредка
спрашивал, и все ханы отвечали с усердием и трепетом, не перебивая друг
друга. Каждый взвешивал на весах осторожности свой ответ. Когда же
Покоритель вселенной начинал говорить, слова его падали на сердце, как
молния, как удар меча, как прыжок коня через пропасть, прыжок, после
которого нет возврата... Никто не осмеливался возражать или высказывать
сомнения в удаче похода. Теперь ханы забыли великие правила мудрейшего,
единственного. Они грызутся между собой, как это было в наших монгольских
степях до того дня, когда Священный Правитель сжал всех в своей могучей
ладони... Сегодня на великом совете все ханы, кроме Менгу-хана и моих
братьев, захотят сделать меня смешным и жалким, чтобы я, как кабан,
пронзенный стрелой, убежал трусливо в камыши... Этого не будет! Или я
перебью всех, кто не поцелует передо мной землю, или я сам упаду,
рассеченный на куски... Я уже давно бы сломал им всем хребты, но я помню
завет деда - "не заводить смут среди его потомков". Не в их ли руках власть
над вселенной? Почему же они раскачивают и подрубают столб, на котором
держится шатер рода Чингизова?.. Сегодня я покажу им, по праву ли я держу
девятихвостое знамя моего деда!..
  Дверная занавеска заколебалась, и большая квадратная ладонь,
просунувшись, ухватилась за боковую деревянную стойку. Послышались сердитые
крики.
  - Это чужой! Это не наш! - прошептал Бату-хан, схватил лук, натянул его,
и красная стрела, пронзив ладонь, впилась, дрожа, в деревянную стойку
двери. Рука исчезла, унося стрелу.
  Голоса затихли. Бату-хан ударил колотушкой в бронзовый щит. Вошел
дозорный в длинной монгольской одежде, в кожаном шлеме с назатыльником, с
коротким копьем в руке.
  -  Кто порывался пройти сюда?
  - Гонец от Гуюк-хана. Он пытался оттолкнуть меня, показывая золотую
пайцзу, и лез без разрешения в шатер. Я выхватил меч и ударил его рукоятью
по зубам. Я сказал, что если он сделает еще шаг, то мой меч пронзит его
грудь под ребро...
  - Ты поступил как верный нукер,- сказал Бату-хан.- Я возвеличу тебя. Где
сотник Арапша?
  -  Он потащил гонца в свою юрту.
  -  Для чего?
  -  Чтобы отрезать ему левое ухо...
  Бату-хан задумался, его глаза скосились. Потом он рассмеялся:
  -  Как тебя звать?
  -  Мусук.
  -  Где я тебя видел?
  - Ты меня видел, когда я ловил для тебя гнедого жеребца. На нем теперь
ездит сотник Арапша. Он меня взял в свою сотню.
  - Узнаю Арапшу. Плохо тем, кто становится ему на дороге. Но он не
забывает тех, кто оказал ему услугу. Ступай.
  Дозорный ушел. Бату-хан снова начал говорить, обращаясь к Хаджи Рахиму:
  - Я веду войска на запад и знаю, что я там встречу. Мои лазутчики и
купцы, посланные мной в земли урусутов, мне все рассказали... Я покорю
урусутов и те народы, которые живут дальше, за ними. Покорить урусутов,
этих лесных медведей, будет нетрудно. Они все разбиты на маленькие племена,
и их ханы-коназы ненавидят друг друга. У них до сих пор не было своего
Чингиз-хана, который собрал бы их в один народ. Я посажу в их городах моих
баскаков, чтобы собирать налоги, а сам пойду дальше, до Последнего моря -
бросать под копыта моего коня встречные народы... Тогда на всю вселенную
опустится монгольская рука!..
  В шатер бесшумно вошел грузный и широкий Субудай-багатур. Он круто
повернулся к двери и, подняв руку к широкому уху, внимательно прислушался.
Видна была только его сутулая круглая спина в старом синем шелковом чапане,
покрытом жирными пятнами. Затем, недовольно косясь на Хаджи Рахима, он
подошел, шаркая кривыми ногами, к Бату-хану, кряхтя склонился до земли и
опустился на колени. Бату-хан выждал, пока он выполнил обязательный земной
поклон, и попросил старого полководца сесть рядом.
  Субудай опять покосился на Хаджи Рахима и вздохнул, громко сопя.
  - Говори все, не бойся! Мой учитель предан мне и молчалив, как
придорожный камень.
  - То, что я говорил раньше, подтверждается. Гуюк-хан привел сюда, к
нашему лагерю, свою тысячу. Я усилил охрану и приказал, чтобы никого близко
не подпускали. Другие ханы тоже прибыли, вопреки приказанию, с отрядами по
нескольку сот воинов. Более крупные их отряды стоят недалеко, и если ханы
поднимут тревогу, войска могут явиться сюда немедленно.
  -  Что же делать? Драться?
  - Это будет видно сегодня вечером. "Бешеные" и "непобедимые" наготове..."


        Глава девятая. ВЕЛИКИЙ СОВЕТ ЧИНГИЗИДОВ

                                        Ненависть, гнев и зависть
                                        преобладают в природе этого народа.
                                                Рашид эд-Дин.

  Вечер был спокойный, без ветра. Легкий дождь прибил докучливую пыль.
Кругом пылали костры и доносился запах жареного бараньего сала.
  Ханы под®езжали с пьяным смехом и грубыми возгласами. Они остановили
коней в десяти шагах от большого золотисто-желтого шатра,- дальше их не
пустили тургауды, преградив путь копьями. Ханы хотели гурьбой направиться к
шатру, но три главных шамана встали перед ними;
  - Проходите между огнями. Мы обкурим вас священным дымом. Он очистит
сердца от злых помыслов, прогонит черных духов тьмы.
  Часовые стояли двумя рядами по сторонам дорожки, ведущей к шатру. Ханы и
их военачальники проходили медленно, останавливаясь около восьми
жертвенников, сложенных из камней и глины. На них дымились костры. Шаманы
размахивали опахалами, сплетенными из камыша, раздували огонь, стараясь,
чтобы дым направился в сторону ханов. Другие шаманы колотили в бубны и
громко распевали старинные заклинания.
  У входа в шатер двое дозорных поддерживали копьями дверную занавеску и,
наклонившись, наблюдали, чтобы входившие не коснулись ногой священного
порога.
  Внутри шатра, на высоких бронзовых подставках, горели светильники,
распространяя аромат амбры, мускуса и алоэ. Кругом на разостланных пестрых
коврах лежали сафьяновые и шелковые подушки. В глубине шатра с потолка
спускалась, закрывая заднюю стенку, широкая малиновая шелковая занавеска,
расшитая золотыми птицами и цветами.
  Субудай-багатур, в парадной китайской одежде, сверкая золотом, стоял у
входа и приглашал входивших снимать оружие и складывать его у двери, затем
проходить дальше и садиться по правую сторону. Менгу-хан и четыре брата
Бату-хана расположились слева. За ханами садились их главные военачальники,
знатнейшие нойоны и багатуры.
  Гуюк-хан, в красных сафьяновых, сапожках на очень высоких изогнутых
каблуках, вошел последним, переступая мелкими шажками. Его пухлый живот был
перетянут парчовым поясом, за который был засунут китайский кинжал с
нефритовой рукоятью. Синий шелковый чапан был застегнут большими рубиновыми
пуговицами. Под чапаном виднелась малиновая безрукавка, расшитая золотыми
драконами.
  Презрительно улыбаясь, Гуюк-хан сел в глубине шатра и обвел всех
подозрительным взглядом. За ним пытались пройти три монгольских
телохранителя, но Субудай-багатур зашипел на них:
  -  Назад! Кто вам разрешил входить на совещание князей?
  Гуюк-хан вмешался:
  -  Пусть остаются! Пусть учатся, как управлять!
  - Арапша! Выброси их! - крикнул Субудай.
  Пришедшие монголы настойчиво лезли к Гуюк-хану. Арапша схватил сзади
одного и выволок из шатра. Братья Бату-хана поднялись и вытолкали двух
остальных.
  Вошли три раба в китайских просторных одеждах и внесли золотые с узорами
подносы, на которых стояли простые деревянные аяки с пенящимся белым
кумысом. Эти серые обкусанные чашки хранились у Бату-хана как святыня: из
них пил когда-то сам великий Чингиз-хан. Все посматривали с почтением на
эти старые аяки, столь обычные в юртах бедняков.. Чаш было одиннадцать, по
числу ханов из рода Чингизова. Рабы стояли неподвижно, держа подносы на
вытянутых руках.
  Субудай прошел в глубь шатра и осторожно отдернул малиновую, расшитую
золотом занавеску. За ней на широком и низком троне, отделанном золотыми
украшениями, сидел строгий и неподвижный Бату-хан. На нем была
переливающаяся искрами блестящая стальная кольчуга, китайский золотой шлем
с назатыльником, украшенный наверху большим, с голубиное яйцо, алмазом. С
шлема свисали по сторонам четыре хвоста чернобурых лисиц.
  На груди Бату-хана красовалась на золотой цепи большая овальная золотая
пластинка, пайцза, с изображением головы раз®яренного тигра. Эту пайцзу
получил из рук самого Чингиз-хана отец Бату-хана, суровый и смелый
Джучи-хан. Голова тигра означала повеление кагана: "Все должны повиноваться
хранителю этой пайцзы, как будто мы сами приказываем". На коленях Бату-хан
держал китайский меч с длинной рукоятью, блистающей алмазами.
  Все затихли, впиваясь взглядами в мрачного джихангира. Он смотрел вперед,
поверх людей, с каменным лицом и сдвинутыми бровями, как будто далекий от
обычных земных дел.
  Гуюк-хан несколько мгновений сидел неподвижно, затем повернулся к
сидящему рядом хану Кюлькану и шепнул так, чтобы другие слышали:
  -  Полевая крыса, которая думает, что похожа на льва!
  Субудай-багатур опустился перед троном на колени и сказал:
  - В этом походе джихангиром об®явлен Бату-хан, - он справедливый, он
безупречный, он смелый! Ему подобает называться "Саин-хан" - доблестный! Вы
видите золотую пайцзу на его крепкой груди и знаете, что означает голова
раз®яренного тигра. Окажите почет Бату-хану, как будто перед вами сам
Священный Правитель. Если все войско будет повиноваться Саин-хану, как оно
повиновалось единственному и величайшему, то вся вселенная будет лежать под
копытами наших коней. Преклонитесь перед джихангиром!
  Братья Бату-хана поднялись, сложили руки на груди и пали ничком. За ними
Менгу-хан и некоторые старые полководцы также встали и сделали земной
поклон, поцеловав ковер. Семь царевичей, косясь на Гуюк-хана, оставались
неподвижными.
  У Бату-хана чуть дрогнули губы:
  - Раздайте чаши!
  Субудай сжался, еще более сгорбился и сделал знак рабам. Они с бесшумной
ловкостью обошли всех чингизидов и передали им старые деревянные чаши с
кумысом. Такую же простую чашу взял Бату-хан и, держа ее перед собой,
готовился произнести моление.
  Гуюк не дал ему этого сделать. Он заговорил, торопясь перебить Бату-хана,
желая показать, что он, наследник престола великих каганов, является высшим
ханом на этом собрании:
  - Первые капли нашего родового кумыса из этих древних священных чаш мы
выпьем за процветание, величие, здоровье и могущество великого владыки всех
монголов и повелителя ста семидесяти других подчиненных ему народов,
хранимого вечным синим небом кагана Угедэя....
  Некоторые ханы поднесли чаши к губам и стали пить, другие выжидали,
посматривая на Бату-хана. Он продолжал оставаться неподвижным и в
наступившей тишине, растягивая слова, громко сказал:
  - Первую чашу нашего кумыса мы выпьем в память Священного Правителя,
ушедшего от нас повелевать заоблачным миром, того величайшего воителя, кто
приказал начать этот поход, чтобы пронести ужас монгольского имени до
последних границ вселенной!..
  Бату-хан медленно выпил чашу до дна, оставшиеся капли вылил на руку и
провел ею по груди. Все царевичи немедленно припали губами к чашам,- разве
можно отказаться выпить в память великого Чингиз-хана!
  Рабы принесли серебряные подносы с золотыми кубками и чащами различной
формы и стали их наполнять кумысом из. висевшего около двери большого
телячьего бурдюка. Все пили за великого создателя монгольской державы и за
предстоящие победы.
  Бату-хан снова заговорил тихо, но его слова звучали четко в шатре, где
все сидели неподвижно, предчувствуя, что теперь могут вырваться наружу
тайные злобные страсти, кипевшие у чингизидов:
  - Мы сейчас будем говорить о том, что в этом походе полезно и что не
нужно. Вот что я хочу вам об®явить...
  Гуюк дергался на месте, шептался с двумя соседними ханами. Он уже раньше,
днем, выпил слишком много хмельного тирана, и глаза его налились кровью. Он
закричал хриплым, яростным голосом:
  - О чем ты можешь об®явить? Кто тебя захочет слушать? Тебе ли сидеть на
троне, тебе ли начальствовать над войсками? - и, захлебываясь от смеха,
Гуюк повернулся к другим ханам: - Не правда ли, что Бату-хан не что иное,
как баба с бородой! Я прикажу последнему из моих нукеров побить его
поленом!
  Приближенный Гуюк-хана полководец Бури во весь голос завопил:
  - Га, га! Дай это сделать мне! Я ткну Бату-хана пяткой, свалю его и
растопчу!
  Царевич Кюлькан смеялся, пьяно взвизгивал и старался перешагнуть через
сидевших вокруг него ханов:
  - Воткни этой бабе с бородой деревянный хвост! Пропустите меня, я это
сделаю!
  По знаку Гуюка все его сторонники вскочили и, доставая из-за пазухи ножи,
толкая друг друга, бросились к трону.
  Голова Бату-хана ушла в плечи, зубы оскалились, глаза обратились в щелки.
Он вдруг выпрямился, отбросил в сторону меч и выхватил из-за голенища
короткую плеть. С размаху он стал колотить ею по головам наступавших на
него ханов:
  - Я проклинаю великим проклятием тех, кто в походе не повинуется
джихангиру! А тебе, Гуюк, не бывать великим ханом, как не летать курице над
облаками! Назад! На колени!
  Вдруг прогремел хриплый, яростный голос Субудай-багатура:
  -  Ойе! Урянх-Кадан! Зови "бешеных" и "непобедимых"!
  Молодой сильный голос повторил:
  -  "Непобедимые" и "бешеные", сюда!
  Из-за занавески, из кожаных сундуков, из-за скатанных ковров мгновенно
выскочили монгольские воины. Одни бросились к Бату-хану, подхватили его на
руки, и он исчез за полотнищами шатра. Другие воины колотили метавшихся
ханов кулаками прямо в лицо, опрокидывали их и тащили за ноги из шатра,
  Бронзовые подставки с горевшими светильниками повалились на дерущихся
ханов. В шатре стало темно. Последние ханы и нойоны старались ползком
пробраться к выходу.
  С яростными проклятиями ханы и свита собирались около шатра, где еще
слышались глухие удары и звон разбиваемой посуды. Оправляя разорванную
одежду, стирая рукавом кровь с лица, некоторые порывались войти обратно в
шатер, но невозмутимые дозорные их не пускали, грубо отталкивая копьями.
Из-под бокового полога шатра вылез Субудай-багатур, бережно держа в руках
оставленный Бату-ханом его наследственный кривой меч с алмазной рукоятью.
Около Субудая строились тесными рядами "бешеные" и "непобедимые". К ним
подбегали все новые нукеры. Субудай-багатур спокойно ждал, пока его сын
Урянх-Кадан вместе с другими воинами выносил барахтавшегося Гуюка.
Переваливаясь на кривых ногах, Субудай приблизился, кряхтя низко
наклонился, рухнул на колени и коснулся лбом земли. Гуюк пытался ударить в
лицо Субудая ногой в красном сафьяновом сапоге, но монголы оттянули его
назад.
  Субудай встал, выпрямился и сказал:
  - Сыну величайшего внимание и повиновение! Чем могу я выказать свою
преданность?
  - Где он? - снова закричал Гуюк.- Я раздеру его лицо! Он крыса, не
джихангир!..
  Субудай прищурил свой красный глаз:
  - Священный Правитель беседует теперь с небожителями там, высоко, за
грозовыми облаками. Он взирает оттуда, как успешно идет поход, как движется
на запад его не знающее поражений монгольское войско!.. Как поступают его
внуки?! Да! Среди его багатуров не может быть ссоры, не может быть
вражды... Да! Все должны держаться тесно, как деревья в густом лесу,
дружно, как одна волчья стая!.. Да, да, да! Дружно! - последние слова
Субудай прокричал с дикой яростью.
  Слушая Субудая, все ханы затихли, Гуюк перестал дергаться и замер, поняв,
что сейчас сопротивляться одноглазому старику опасно.
  -  "Непобедимые", готовьтесь! - крикнул Субудай.
  Нукеры ударили ладонями по рукояткам и с резким лязгом вытащили из ножен
кривые мечи, а Субудай продолжал кричать, наступая на Гуюка:
  - Великое, непобедимое войско ведет назначенный Священным Воителем
джихангир Бату-хан и повелевает тебе, Гуюк-хан, сейчас же, не переводя
дыхание, выехать к берегу великой реки Итиль и дожидаться там у того места,
где в нее вливается речка Еруслан.
  Гуюк опять загорелся гневом:
  - Ты не смеешь так говорить со мной, наследником золотого трона! Ты,
бродяга, пастух, возвеличенный моим дедом! Молчи, мой слуга, косоглазый
калека, и повинуйся!
  Субудай, шипя и задыхаясь, дважды подскочил на месте. Нукеры потом
уверяли, что в этот миг налитый кровью глаз раз®яренного Субудая горел,
пронизывал и прожигал, как раскаленный докрасна гвоздь. Старик тихо
проговорил:
  - Да! Я нукер! Я исполняю волю моего и единственного для всех здесь
повелителя, джихангира Бату-хана! Для него я нукер и слуга! Кто спорит, тот
будет сметен с пути. Кто не выполнит приказа, будет рассечен на девять
частей! Ойе, "непобедимые", первый десяток! Посадите охмелевшего хана Гуюка
на коня! Скрутите ему локти! Он еще слишком молод. Айран ударил его в
голову. Одним духом отвезите молодого хана в его лагерь! Сдайте его на руки
нойону Бурундаю и немедленно скачите назад! Если меня уже здесь не будет,
догоняйте! Вперед, уррагх! Уррагх!..
  Нукеры, державшие Гуюк-хана, скрутили ему руки за спиной и проволокли к
его коням. Субудай-багатур оглянулся. Нукеры, положив блестящие мечи на
правое плечо, стояли как каменные. Ханы и нойоны, тихо переговариваясь,
удалялись. Субудай подозвал мрачного, спокойно за всем наблюдавшего Арапшу.
  -  Где джихангир?
  -  Мы отнесли его в твой шатер. Я усилил дозорных.
  - Верно поступил. Надо ожидать нового удара. Прикажи труба