емноты выступили
"непобедимые" с обнаженными мечами и остановили их. Толмач обратился к
монголам:
  - Пожравшие своего отца, желтые дураки! Бродячие глупые собаки! Зачем вы
здесь, около порога джихангира? Пожалейте свою красную жизнь толщиной в
нитку!
  Монголы загалдели, перебивая друг друга:
  - Мы поймали добычу, она наша... Ее у нас отнимают. Это торгаши... Мы их
зарубим, возьмем их золото и серебро. Они были вместе с урусутами! А этот
мусульманский колдун с длинной бородой поднял над ними золотую пайцзу
Священного Воителя. Пока он держит пайцзу, мы их не тронем. Когда он
опустит руку, мы заколем торгашей и разделим добычу...
  Бату-хан топнул ногой:
  - Сейчас вы услышите мое решение, А вы, мусульмане, отвечайте! Где ваша
родина? Как ваши имена? К кому у вас нужда? Говорите скорее!
  Купцы, стоявшие на коленях, склонились до земли. Один, благообразного
вида, с длинной черной бородой, выпрямился и сказал:
  - Мы люди разных стран, но мы одной веры - сыны Мухаммеда. Мы - купцы,
приехали торговать в твоем войске. Наше золото и серебро послужит для общей
пользы: мы скупаем у воинов продаваемые ими вещи и сами продаем сушеный
виноград, фисташки, имбирь, вино, хлеб и все, что нужно для твох
великолепных храбрецов.
  Бату-хан указал на Хаджи Рахима:
  -  Вы знали раньше этого человека?
  - Нет, мы его увидели впервые в тот миг, когда он поднял над нами золотую
пластинку.
  -  Вы обещали ему награду?
  - Мы обещали и снова обещаем награду за наше спасение. Но он сказал, что
дервиши и имущества не имеют и золото презирают.
  Хаджи Рахим прервал:
  - Да, презирают золото, кроме золотой пластинки с твоим именем.
  Бату-хан заговорил горячо и резко:
  - Слушайте вы, купцы! Бату-хан проходит по разным странам и покоряет
народы. Кто мне не покоряется, тот увидит смерть. Кто вносит беспорядок,
как вы,- указал он на монголов,- тому мои "непобедимые" ломают спину...
  Монголы упали в снег и завопили:
  -  Прости нас, великий джихангир!
  - Вы, купцы, пойдите к Субудай-багатуру. Он проверит, кто из вас
действительно купец. Каждый купец получит пайцзу и будет ездить с моим
войском и свободно торговать. Кто же окажется лгуном, тому разобьют затылок
и бросят собакам. А вы, шатуны, бродяги, отошедшие от своего отряда, вы из
какого тумена?
  - Из тумена сына великого кагана Гуюк-хана.
  - Я так и знал. Вы не цените того, что находитесь в войсках будущего
кагана, и позорите имя Гуюк-хана. Субудай-багатур, проверь, из каких
отрядов эти шатуны, отрежь каждому правое ухо и с охраной отошли их обратно
в лагерь Гуюк-хана.
  Монголы снова подняли вопли, прося милости. Бату-хан, не обращая на них
более внимания, взял за рукав Хаджи Рахима и повел его за собой.
  В церкви, у широко раскрытых царских врат, были разостланы ковры и шубы.
На них, поджав ноги, сидел Бату-хан. Он рассеянно кивал головой, слушая, что
рассказывал сидящий рядом Хаджи Рахим. Дервиш был в русском нагольном
полушубке и меховых сапогах - подарок Бату-хана.
  Священник в рясе, придерживая рукой серебряный крест на груди, тихо ходил
по церкви и, крестясь, прилеплял восковые свечи перед каждой иконой. Это он
делал по приказу монгольского владыки, который ему заявил через толмача: "Я
хочу выразить почтение каждому урусутскому богу. Я не хочу, чтобы
какой-нибудь урусутский бог на меня сердился и мне вредил".
  Священник косился на Бату-хана, который продолжал безмолвно сидеть. Хаджи
Рахим ему говорил:
  - Я снова умоляю тебя - отпусти меня. Я не хочу быть в этом море крови.
Зачем ты истребляешь столько народов, которые хотят жить мирно и
свободно?..
  - Пусть охраняют мечом свою свободу! Монголы сильнее всех. Вся вселенная
должна покориться потомкам моего деда - Священного Воителя.
  -  Зачем я тебе? Отпусти меня.
  - Нет, ты будешь следовать за мной. Я слышу кругом одну лесть. Правду
говорят мне только Субудай-багатур, Юлдуз-Хатун и ты... Мое желание - иметь
всегда человека, который говорит правду. Конечно, ты должен говорить
правду, только когда мы вдвоем. Если ты начнешь меня осуждать при других, я
прикажу переломить также и тебе хребет, чтобы другие меня боялись...
  -  Кто говорит правду, умирает не от своей болезни.
  Бату-хан повернулся к священнику, проходившему мягкими шагами по церкви:
  -  Почему хорошо пахнет?
  -  Я кадил перед священными иконами.
  -  Что такое "кадил"? Покажи.
  Священник подсыпал на угли кадила ладана и начал кадить перед иконой.
Бату-хан засопел:
  -  Дзе-дзе! Это хорошо! Махай на меня!
  Священник испуганно перекрестился:
  - Господи, прости мое прегрешение!.. - И он стал размахивать кадилом
перед Бату-ханом.
  - Чьи боги сильнее? - продолжал Бату-хан.- Урусутские или монгольские?
  -  Бог один.
  - Неправда. Сколько у вас богов навешано по стенам? Богов много и добрых
и злых. А самый могучий - наш бог Сульдэ, бог войны. Он даст нам победу, и
все покорятся нашему мечу. Тогда монголы будут править всей вселенной!..


        Глава десятая. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ РЯЗАНИ

                                        ...Погибе град и земля Рязанская,
                                        изменися доброта ея и небе что в
                                        ней. благо видети, токмо дым и
                                        аемлч и пепел.
                                               Повесть о приходе хана
                                                  Батыги XIII век.

  С утра татары подошли близко к рязанским стенам, подтаскивая за собой
лестницы. Они были разные: и связанные из нескольких коротких тесин, и
сбитые сосновые лесины с перекладинами, были и сделанные наспех из длинных
бревен с двухсторонними зарубками.
  Под городскими стенами раздавались крики татар, вопли избиваемых пленных,
стук топоров и заунывный визг дудок, которыми татарские воины подбодряли
себя перед штурмом.
  Лестницы стали выдвигаться на стены одновременно со всех сторон. Они
представляли некоторую опору для нападающих.
  Первыми полезли русские пленные, подкалываемые сзади копьями. Полуголые,
в рваных посконных рубахах, посиневшие от холода, они с трудом подымались
по лестницам и кричали, умоляя защитников Рязани не бить их:
  - Пощадите нас, братья! Дайте перевалить через тын. Вместе с вами
обернемся на татар... Не своей волей идем, нас сзади рубят...
  Сверху отвечали:
  - Поворачивайте назад! Трусы, заячьи хвосты! Вырывайте мечи у татар,
бейте их, ломайте лестницы!
  Некоторые пленные, не желая биться со своими же братьями рязанцами, дойдя
до половины лестницы, бросались вниз и скатывались по застывшим наледям.
Внизу они схватывались с татарами и падали изрубленные.
  Повсюду кипел отчаянный бой.
  Савелий, вооруженный топором на длинной рукояти, ждал на стене, готовый
сбить всякого, кто подымется по лестнице. Приблизились сразу концы трех
лестниц. По ним быстро, один за другим, карабкались люди. Кто они - русские
или татары? Полуголые, в отрепьях, с дубинами в руках, они лезли с
отчаянием ужаса и кричали, не помня себя. Савелий крикнул:
  -  Наш аль нет?.. Перекрестись!
  Первый не ответил, а вопил диким голосом, держа над головой дубину, и
хотел ударить ею Савелия. Но дубина вылетела, и он покатился вниз со ската.
Следующий кричал:
  -  Дикорос! Сват! Не тронь... Я Баула! За мной Звяга...
  Топор Савелия застыл в воздухе. Мужики грузно перевалили через дубовую
стену. За ними быстро карабкался молодой татарин с кривым, блестящим мечом.
Он полетел вниз с рассеченной головой. Савелий бил с яростью и силой, так
же уверенно, как привык рубить в лесу старые вековые ели.
  Звяга и Ваула встали рядом с Савелием. Они сталкивали жердями каждого,
кто подымался по лестнице. Тут же на стене отчаянно защищались остальные
рязанские ратники, отбивая приступ.
  Им помогали женщины. Они выливали ведра кипящей воды на штурмующих.
Бросали камни и глыбы льда на всех, кто пытался взобраться по лестнице.
  К полдню штурм был отбит. Татары притихли и отошли. Внизу, под стенами,
двигались, ползали и отчаянно кричали раненые. Татары ходили между ними,
своих они оттаскивали, а русских добивали.
  Штурмы повторялись и днем и ночью в течение пяти суток. Рязанцы упорно
стояли на своих местах. Но ряды их уменьшались, и некому было заменить
павших. Женщины становились на место мужчин, убитых стрелами или
раздробленных пудовыми камнями. А татары посылали на приступ все новые,
свежие отряды. Они лезли упрямо, надеясь на скорую поживу: кто первый
ворвется, будет грабить все, что захочет.
  Савелий, Звяга и Ваула помогали друг другу, чередуясь. Во время недолгого
затишья они ложились тут же, на стене, и засыпали мгновенно, сунув под
голову руку.
  Вслед за камнеметной машиной к воротам подползли два тарана - большие
бревна с железными концами, подвешенные на прочных подставках. Работавшие
возле таранов монголы и пленные, прячась за кожаные щиты, раскачивали
бревна, с страшной силой ударяя ими в городские ворота.
  Дубовые доски трещали, отлетали щепки. Со стены лили кипяток, горячую
смолу, метали стрелы и камни.
  А тараны упорно били и били без остановки и, наконец, раскололи ворота.
  С криками торжества ворвались в ворота татары и натолкнулись на толстую
каменную стену, наглухо закрывавшую вход. Ее сложили за дни штурма
рязанские женщины, которым помогали дети.
  Татары не прекращали натиска и, добавив лестниц, снова посылали отчаянных
воинов, старавшихся сломить упорство рязанцев.
  Защитники города видели, что силы их слабеют, понимали, что конец близок.
  Двадцатого декабря вдова князя рязанского, Агриппина, с молодыми снохами
и ближними боярынями сошлись в соборной церкви. Они решили встретить здесь
неминуемую гибель. Их окружили многие рязанские женщины. Епископ и
священники пели молитвы и сулили райское блаженство всем, принявшим
мученическую кончину.
  Слепой звонарь неустанно продолжал звонить в большой набатный колокол.
Звон, казалось, говорил, что борьба продолжается, что никто не сдается, что
русские люди лягут костьми за родную дедовскую землю.
  На шестой день осады, 21 декабря, татары снова двинулись по лестницам,
неся горящие факелы. Непрерывные потоки татар ползли одновременно со всех
сторон. Одни бились кривыми саблями, другие стрелами сбивали защитников.
  Наконец татары стали одолевать. Дикий, радостный вой несся со всех концов
города. Татары уже бежали по улицам, врывались в дома и рубили всех, старых
и малых, никому не давая пощады.
  Они разбили церковные двери, вбежали внутрь храма, изрубили женщин и
священников, подожгли здание. Они бросали в огонь маленьких детей, вырывая
их у матерей, которых тут же, на глазах у всех, насиловали, после чего
распарывали им животы.
  К вечеру в Рязани в живых не осталось никого. Современник пишет:
  "Некому было стонать и плакать, некому скорбеть о погибших, родителям о
детях, детям о родителях, братьям о братьях - все вместе лежали мертвые..."
  Савелий, взглянув в этот день со стены, ужаснулся: к нему ползли восемь
лестниц, а внизу чернела толпа татар, готовых идти на приступ. Савелий
сбрасывал глыбы земли, сбивал влезавших, по лестницы поднялись и справа и
слева. Татары перевалили через стену. Савелия они не тронули,- им было не
до него. Стараясь перегнать друг друга, побежали они к детинцу, где были
княжеские хоромы, кладовые, склады и скотные дворы.
  Савелий попал в волну убегавших рязанцев, которые, отбиваясь от татар,
теснились к выступу стены, нависшей над рекой. Рязанцы перелезали через
стену, скользили по обледенелым накатам и падали в реку в том месте, где
был проломан лед. У кого хватало силы, тот переплывал реку и бежал полем в
сторону леса.
  Татары спешили поскорей начать грабеж и не преследовали убегавших:
"Далеко не уйдут, все равно наши будут".
  В числе немногих спасшихся был Савелий. Несмотря на ледяную воду, он
переплыл Оку. В мокрой одежде, с топором за поясом, он вылез на
противоположный берег и остановился. В последний раз оглянулся на Рязань.
  В вихре пламени и дыма выделялись колокольни горевших церквей. Савелий
ясно слышал покрывавший вой и крики победителей равномерный одинокий звон
набатного колокола, в который продолжал бить слепой звонарь.
  Так, до последнего вздоха, пока его не прикончил раз®яренный татарин,
звонил старый слепой звонарь, призывая русский люд на защиту родины.


        Глава одиннадцатая. ПРОЩАНИЕ С ПАВШИМИ

  Штурм окончен. Пожар угасал. Рязань, за ночь засыпанная снегом, вся в
обугленных развалинах, лежала как страшно изуродованная покойница под
парчовым серебристым покровом.
  Бату-хан пожелал проехать через покоренный им стольный город. Гонцы
поскакали в ближайшие отряды "непобедимых" с приказом через день к восходу
солнца выстроиться против ворот Рязани.
  Татарские отряды растянулись неровной волнующейся линией вдоль берега
замерзшей Оки. Сотни построились в десять рядов. Перед каждой полусотней, с
копьем, увенчанным цветным лоскутом, сидел на коне лихой багатур. Сотню
возглавлял полновластный джагун. Позади неподвижно застыли барабанщик с
двумя котлами, обтянутыми кожей, трубач с рожком на перевязи через плечо и
щитобоец с круглым медным гонгом.
  Сотни заметно поредели. Во многих десятках не хватало где по одному, где
по три всадника. Среди оставшихся было немало перевязанных - со следами
русских мечей и стрел.
  Вдоль реки, на скатах городских валов и на дороге, валялись трупы. Голые
человеческие тела, уже запорошенные снегом, лежали в самых необычайных
положениях: одни - свернувшись, другие - раскинув руки и ноги, некоторые -
упав головой вниз, в выбоину. Из глубокого снега торчали разутые ноги, на
которых сидели крикливые галки.
  Тысяча "непобедимых" уже давно выстроилась вдоль реки. Кони застоялись и
тянули повод. Вдали протрубил боевой рожок. Другие рожки повторили сигнал.
Джагун первой сотни проревел:
  -  Внимание и повиновение!
  - Внимание и повиновение! - повторили за ним сотники и десятники.
  Воины выпрямились, подобрали поводья. Тысяча замерла в напряженном
ожидании.
  Из посада, со стороны уцелевшей от пожара церкви, выехала группа
всадников. Впереди скакали трое, средний держал белое пятиугольное знамя с
девятью широкими развевающимися лентами. Под золотой маковкой копья висел
рыжий конский хвост жеребца Чингиз-хана. На знамени был вышит золотыми
нитками кречет, державший в когтях ворона.
  Позади ехал другой всадник. Он вез воткнутую на копье голову рязанского
воеводы Вадима Данилыча Кофы. Глаза были закрыты, лицо строгое и спокойное;
ветер развевал длинную седую бороду и серебряные кудри.
  Далее, два скорохода в белых кафтанах, белых замшевых сапогах и высоких
белых шаманских колпаках вели под уздцы ослепительной красоты белого
жеребца с черными горящими глазами. Он изгибал шею, перебирал легкими
ногами с черными копытами и плясал, стараясь вырваться. Покрытый малиновой
бархатной попоной с золотыми вышивками, конь, как нарядная игрушка, блистал
в лучах утреннего солнца.
  Монголы с почтением смотрели на белого коня. Они верили, что на нем
невидимо едет бог войны Сульдэ, любящий монголов, давший им новую победу.
  - Бату-хан своеволен,-шептали монголы.-Сегодня он посвящает белого коня
богу Сульдэ, а захочет - завтра сам на нем поедет. Сегодня он сел на
вороного коня урусутов, а завтра взберется на бурого медведя...
  Бату-хан ехал на рослом вороном жеребце с белыми до колен ногами и белой
отметиной на лбу. Джихангир был в серебристой, переливающейся в солнечных
лучах кольчуге и в золотом шлеме с длинным белым пером. На коне была
серебряная с золотыми бляхами сбруя, чепрак, расшитый золотом,- все
сделанное русскими мастерами. Конь был убран так, как обычно ездили русские
князья.
  За джихангиром на разукрашенных жеребцах ехали ханы. Среди них выделялся
странный толстый и сутулый Субудай-багатур на саврасом коротконогом
иноходце в самой простой ременной сбруе.
  Бату-хан проехал вдоль линии войск. Татары и монголы кричали: "Уррагх!".
Им вторили кипчаки: "Яшасын!"
  Джихангир повернул обратно. Сотня "непобедимых" отделилась и последовала
за ним. Бату-хан со своей свитой переехал реку, где на льдинах чернели
большие промоины и человеческие трупы.
  Городские ворота были уже расчищены. У стены работали пленные. За ними
присматривали монгольские воины, держа на правом плече блестящие кривые
мечи.
  Город был совершенно разрушен. Деревянные дома сгорели. Повалившиеся
обугленные бревна чадили. Пахло паленым мясом. Из тлеющих пожарищ стекали
грязные ручейки.
  Бату-хан под®ехал к развалинам соборной церкви и поднялся на каменное
возвышение, возле которого прежде собирался народ. Здесь еще сохранился
почерневший от дыма медный колокол. Перекладины, на которых он висел,
обгорели, и колокол-вечник боком лежал на снегу.
  Мрачное зрелище открылось перед глазами монгольского владыки. На середине
площади были сложены бревна, доски, двери, оконницы, колеса, сани, оглобли
и обугленные остатки рязанских домов. На этой груде правильными рядами
тесно лежали мертвые воины Бату-хана - монголы, татары, кипчаки, все, кто
пал, штурмуя Рязань.
  Сколько их? Кто сосчитает! Кто узнает, откуда они родом? Кто скажет, что
будет с юртами, где целыми днями родные глаза смотрят на запад, ожидая
возвращения сына, отца, брата, обещавшего вернуться с конями и верблюдами,
нагруженными богатой добычей?..
  Безмолвные, со страшными ранами, с застывшими лицами, искаженными
страданием, лежали они на спине, уставив открытые глаза в чужое холодное
небо.
  Шумливые спутники джихангира затихли при виде недавних товарищей. Они
ушли навсегда в тот неведомый небесный мир, где за облаками умершие воины
призрачными тенями собираются в отряды Священного Воителя. Так учили
шаманы...
  Мертвые воины оставались в своих обычных одеждах. Никто не осмелился бы
снять с покойника синий чапан или расшитую узорами безрукавку: воин должен
явиться к тени Чингиз-хана в благообразном виде, У многих воинов на груди
стояла медная или деревянная чашка, наполненная зерном или кусочками мяса.
Выдающиеся багатуры уходили в царство сказок и песен со своим кривым мечом,
привязанным к застывшей ладони.
  В наступившей тишине прозвучал протяжный жалобный стон. Он донесся из
середины нагроможденных обледеневших тел. Стон повторился, отчетливо
донеслись слова:
  -  Тяжело... Воды!..
  Монголы заволновались:
  -  Нельзя разбирать священный костер!..
  Бату-хан оставался неподвижен. Он процедил сквозь зубы:
  -  Начинайте скорей!
  Один из приближенных ханов сказал нараспев:
  - Счастлив тот, кто вместе с багатурами, павшими за величие монгольского
улуса, улетит, захваченный дымом священного костра! Он попадет за облака в
алмазный дворец бога Сульда!
  Загремели барабаны. Затрубили рожки. Тридцать шаманов в белых одеждах, с
медвежьими шкурами на плечах, издавая пронзительные вопли, приплясывая и
ударяя в бубны, пошли вокруг огромного костра. Некоторые монголы,
потерявшие близких, сойдя с коней, последовали за шаманами, подняв в правой
руке шелковый расшитый платок.
  Китайские мастера с восьми сторон подожгли паклю, намоченную горючей
жидкостью. Черный дым заклубился над костром и быстро побежал по сухим
бревнам и доскам. Пламя разгоралось, охватывало лежащие тела и желтыми
языками взлетало к небу.
  Жар становился все сильнее. Монголы попятились от костра, ни никто не
смел удалиться, пока джихангир, неподвижный и молчаливый, прощался со
своими нукерами. Джихангир не уезжал, ожидая, пока его верные слуги не
пошлют ему прощального привета.
  Пламя облизывало трупы. Промасленная одежда вспыхивала желтыми языками.
От жара трупы шевелились, скрючивались, двигали руками. Мертвый монгольский
сотник, большой и могучий, приподнялся и точно прощаясь, повернул голову,
оглянулся на стоящих вокруг боевых товарищей.
  Воины, прикрывая глаза ладонями, жадно вглядывались в огненные языки и
клубы сизого дыма. Им казалось, что багровые языки пламени обращаются в
призрачных скачущих всадников на коротконогих монгольских конях, котор