рассказывал один, - идут по лесу мужики и видят, плетется
маленький горбатый старичок и тащит вязанку дров в десять раз его больше. -
Зачем, стар-человек, в лесу дрова тащишь? Дров-то кругом сколько хочешь!
Знать, так нужно, я родную землю спасаю. Я на татар с поленьями воевать
иду. Как же ты, чудной, воевать поленьями будешь? И вдруг в этот миг
налетели татары. Тут горбатый старичок рассердился, сбросил вязанку на
землю и стал дровами кидать в татар. Бросит полено - воин встает, бросит
другое - войско наступает. В трубы играют, в барабаны бьют, мечами машут.
Набросились молодцы на татар и всех, как косой, скосили... Верные люди
говорили: этот горбатый старичок уже пришел на Сить воевать с татарами.
  - А еще пришел сюда мужик, - рассказывал другой дозорный. - Борода у него
длинная, а усы, как у сома, он их за уши закручивает. Так он хвалился, что
может бурю, и дождь, и ведро, и ростепель заговорами призывать. Ему все
мурии, и белые и черные, послушны. - Призову, - говорит, - муриев, они
татар заморозят, снегом засыплют, тут им и смерть придет. Русских же людей,
хрестьянских, мурии не тронут, потому заклятие подходящее знаю. А звать
этого ведуна - Барыба...
  Оставаться в дозоре Торопке не пришлось. Через просеку, что вела к реке
Сити, увидел он вдали черный дым.
  - Да ведь это Беженки горят! - всполошились мужики. Не привалила ли
татарва?..
  Один ратник остался в дозоре, остальные поспешили к боевому стану.


        Глава тринадцатая. СТРАШНАЯ ВЕСТЬ

  В избе попа Вахрамея, склонившись над старым, потемневшим дубовым столом,
опустив голову на ладони, сидел князь Георгий, Он вцепился пальцами в
полуседые вьющиеся волосы и глухо стонал. Перед ним лежал пожелтевший
лоскуток бумаги, вырванный в спешке из священной книги. Князь в который уже
раз перечитывал неровные строки, написанные большими буквами знакомым
почерком княгини Агафьи:
  Сокол ты мой ясный, княже Георгий! Куда улетел ты от своей
лапушки-лебедушки! Злые татаровья в огромном множестве обложили город со
всех сторон. Смерть грозит и мне, и нашим детям, и всему люду. Одна
надежда, что ты прилетишь и всех врагов раскидаешь... Молюсь Спасу
пречистому, чтобы дал он мне радость еще раз увидеть твои милые очи! А как
богу будет угодно, так и сбудется. Приезжай...
  Поп Вахрамей, прижимая к груди древний медный крест, старался утешить и
ободрить князя. Тот его не слушал, вспоминая последний миг прощания на
крыльце, бледные, дрожащие губы, быстро катившиеся по щекам слезы и полные,
горячие руки, обнимавшие его...
  Послышались крики:
  - Где князь? Скорей подымайте его!..
  Князь Георгий очнулся, прислушался.
  - Скажите князю, татары валом валят!..
  Князь вскочил, опрокинув скамью; бросился из избы, оставив дверь
открытой. Клубы холодного тумана ворвались в жарко натопленную горницу. Поп
Вахрамей дрожащими руками натянул просторную шубу, туго подпоясался
валявшейся веревкой для дров, взял в руки медный крест и сказал жене,
растерянно стоявшей с поднятыми в ужасе руками:
  - Да хранит тя господь, матушка Олимпиадушка. Мое место теперь там, с
воинством. Видно, сейчас будет смертный бой...
  Семеня дрожащими старческими ногами, отец Вахрамей скрылся в синих
сумерках.
  Князь Георгий прибежал в свой новый сруб:
  - Аргун! Проворней! Кольчугу, красные сапоги! Да поскорее, Аргун! Седлай
гнедого!..
  Князь метался, срывая с деревянных гвоздей оружие. Старый слуга помогал
надеть поверх полушубка кольчугу, завязать ее ремешки. Дружинники вбегали,
слушали приказы князя и спешили обратно. Со двора доносились крики.
  Дружинник втолкнул в избу двух посиневших от холода голых мужиков. Те
упирались, твердя:
  - Цаво деласи! Соромно!..
  - Идите, идите! Сами расскажете князю...
  Стараясь перекричать шум и возгласы бегавших в суматохе ратников,
дружинник обратился к сумрачному, озабоченному князю Георгию:
  - Взгляни, великий князь! Вот удалые сицкари: татары их раздели, а они
ускользнули, как ужи!
  - Честь им и слава! - сказал князь Георгий, - Аргун, выдай обоим шубы и
чеботы!
  Дружинник продолжал:
  - Сицкари следили за татарами. Видели, как отчаянно бился воевода Дорожа,
пока не упал... Татары близко, сейчас тут будут...
  Князь Георгий выбежал во двор. Дружинники туже подтягивали подпругу
высокого гнедого коня. Князь поднялся в седло, правой рукой в перстатой
рукавице натянул повод. Надел на левую руку ремень небольшого круглого
щита. Золотой шлем глубже надвинул на брови.
  - Эй, соколики, готовы ли?..
  Дружинники сбегались со всех сторон, ведя в поводу коней. Во всех концах
боевого стана звонко пели рожки, выли трубы и трещали маленькие барабаны.


        Глава четырнадцатая. БИТВА

                                ...Не стреножамши добрых коней,
                                           не пускайте в степь.
                                Не поставимши дозоры,
                                не ложитесь спать.
                                       Из старинной казацкой песни.

  Пишет Хаджи Рахим:
  О вечное небо! Ты все еще заставляешь меня быть очевидцем потрясающего
ужаса, переживать бессильное негодование, бесполезное сострадание!
  Я видел ужасную битву, в свирепый мороз, на льду замерзших бездонных
болот. Я видел, как десятки тысяч полных зверской ярости татар напали на
несколько тысяч урусутских крестьян, из которых ни один не подумал сдаться
в плен, а все резались мечами и ножами и рубились топорами с той же
отчаянной отвагой, с какой отбиваются и грызутся до последнего вздоха
волки, окруженные охотниками. Я все это видел, и не умер, а все еще живу!..
  Хаджи Рахим находился при двадцатитысячном отряде темника Бурундая. Он
получил от него добронравного коня и возил с собой кожаный ящик с чистыми
повязками, с серой в порошке, с жженым войлоком, с целебными настойками и
другими средствами для перевязки и лечения раненых.
  Небольшой, но сильный монгольский конь мчался или останавливался вместе
со всем отрядом и не слушался повода Хаджи Рахима, который должен был изо
всех сил держаться за седло и за гриву, чтобы не свалиться.
  Бурундай приказал отряду быть готовым выступить по первому призыву боевых
рожков. Всадники не отходили от своих коней и, привязав повод к поясу,
лежали всю ночь в снегу, свернувшись, как кошки, у передних копыт своего
коня. Под утро, когда прозвучали рожки, кони заиндевели и казались
серебряными.
  Предстоял опасный набег на боевой стан урусутов, готовых к схватке и
защите. Каждый монгол знал, что его ждет удача или смерть в далекой, чужой
земле.
  Отряд двинулся ускоренной тропой, переходя, где можно, на скок. Тогда
жутко было слышать, как стонет земля, как трещит лед, как несется кругом
гул от скачки многих тысяч коней.
  Хаджи Рахим предоставил себя воле своего крепкого коня. Лес стал редеть.
Впереди тянулась извилистая, замерзшая река. Из ряда в ряд передали приказ
темника Бурундая:
  - Вынуть оружие!
  Монголы, засучив до локтя правый рукав, со свистящим лязгом вытащили из
ножен кривые мечи и положили их на правое плечо. Копи ускорили бег.
Кончились последние деревья. Монголы вылетели на широкую снежную поляну с
диким криком, переходившим в тонкий визг:
  - Кху-кху, монголы! Уррагх, уррагх!
  Полянка уходила далеко вперед, вдоль русла реки. Справа тянулся
невысокий, но густой болотистый лес. Отдельно подымался холм с десятком
засыпанных снегом сосен. Слева, по другую сторону реки, у самого берега
рассыпалось урусутское селение со старой церковью. Там же, на берегу,
выстроились новые, белые избы.
  Оба берега были загорожены засеками из наваленных бревен, елок, пней с
длинными корнями, чтобы коням было невозможно перебраться через них,
  По-видимому, урусуты не ожидали нападения татар. Они выбегали из домов,
одевались на ходу н спешили к новой белой избе, над которой развевалось
черное знамя. Уже после появления на поляне монголов запели урусутские
рожки, завыли трубы и затрещали барабаны.
  Вскоре возле церкви показался на высоком гнедом коне красивый, сильный, с
большой черной бородой всадник в серебряной кольчуге и золотом сверкающем
шлеме. Это был коназ Гюрга, повелитель урусутов. За ним неотступно
следовали три всадника. Средний держал черное знамя, расшитое золотом, с
образом Спаса пречистого.
  Монголы помнили твердый приказ джихангира - не останавливаться ни на
мгновение ни перед какими препятствиями. Один отряд бросился влево,
спустился на лед реки, поднялся на Другой берег и двинулся дальше на избы.
Другой отряд помчался вправо, вдоль засек, обогнул их, тоже спустился вниз
к реке и схватился на льду с урусутскими воинами.
  Третий отряд, бывший в середине монгольского войска, отчаянный и
безрассудный, направился стремительным потоком прямо на валы и засеки.
Тысячи монгольских коней ударились грудью в засеки, ломая встречные
укрепления. Кони падали, всадники вместе с ними валились на землю.
Налетевшие новые всадники проносились через упавшие тела, топтали их,
взбирались на укрепления, прыгали внутрь и, не замедляя натиска,
устремлялись дальше и скатывались по крутому берегу в реку.
  Лед не выдержал тяжести, и воины стали проваливаться в воду.
  Урусуты сбегали с другого берега навстречу монголам. Главная схватка
разгоралась на льду, среди промоин, куда сваливались и монголы и урусуты.
Даже утопая в воде, они продолжали драться. Урусутский коназ Гюрга со своей
дружиной в несколько сот человек быстро спустился на реку и поднялся на
правый берег. Урусуты отважно бросились навстречу монголам, прибывшим из
лесу. Дружинники очень искусно владели длинными и тяжелыми мечами. Не раз
от удара урусутского меча разлеталась в куски тонкая татарская сталь.
Урусуты бились каждый сам по себе, а татары теснились рядами по десяти
воинов, не отходя один от другого.
  Хаджи Рахим, оказавшись в потоке скакавших коней, не смог сдержать своего
Барсика, который продолжал мчаться прямо на засеку. В ужасе от предстоящей
гибели Хаджи Рахим скатился с седла и упал в снег. Несколько всадников
пронеслись, не задев его. Ему удалось подняться и отбежать.
  Впереди возвышался небольшой холм. Хаджи Рахим поднялся на него, наблюдая
за разгоравшейся битвой. Он соображал: если бы коназ Гюрга с дружинниками,
держась тесно, плечо к плечу, пробивались сквозь татарские ряды, они могли
бы проложить себе путь в лес и спастись безвестными дорогами. А здесь их
гибель можно было предсказать заранее. Урусутские дружинники бросались то
вправо, то влево, отдаляясь друг от друга. Постепенно они рассеялись в
татарской массе. Черное знамя коназа Гюрга долго реяло над местом битвы,
стремительно передвигалось вместе с бросавшимися в схватку урусутскими
воинами, потом стало колебаться и, наконец, упало. Невдалеке был убит,
пронзенный стрелами и копьями, урусутский коназ Гюрга.
  Руководивший битвой темник Бурундай находился на высоком холме, заросшем
соснами, куда поднялся Хаджи Рахим. Длинный, худой, с желтым неподвижным
лицом, на саврасом спокойном коне, Бурундай, казалось, равнодушно наблюдал,
как схватывались, резались, метались из стороны в сторону тысячи
раз®яренных всадников и пеших воинов.
  Заметив, что черное знамя заколебалось и упало. Бурундай вдруг очнулся,
дико завизжал: - Вперед, за мной! и бросился со своей охранной сотней вниз
с холма. Его нукеры, беспощадно отбрасывая встречных, пробились к тому
месту, где был коназ Гюрга, надеясь захватить его в плен еще живым. Здесь
было столько раненых и трупов, что отыскать сразу коназа было нелегко.
Наконец его нашли и узнали по серебряной кольчуге и красным сапогам. Черное
знамя лежало поблизости, заваленное трупами и громко стонущими ранеными.
Своих раненых татары вытаскивали из свалки, урусутских дорезывали.
  Коназ Гюрга был уже мертв. Глубокий удар татарского меча сбил шлем,
рассек лоб, а две стрелы впились в горло.
  Бурундай остановил коня, сошел в залитый кровью снег и своим маленьким
острым ножом, не торопясь, отрезал голову коназа Гюрга. Он продел тонкий
сыромятный ремень сквозь уши и крепко привязал голову с полуседыми
вьющимися волосами и длинной черной бородой к репице своего коня, вытер
запачканные кровью пальцы и, садясь в седло, сказал:
  - Теперь Бату-хан не может более меня укорять, что я и мои нукеры не
стараемся возвеличить монгольское имя: голова урусутского коназа на хвосте
моего коня!
  - Но не на хвосте коня Бату-хана, - заметил один из старых нукеров. -
Остерегайся! Джихангир тебе этого не простит!..
  Торопка прибежал к боевому стану, где так недавно люди мирно строили,
ходили и работали. Он увидел здесь отчаянную борьбу. Татары - их было очень
много - носились по полянам, по обеим сторонам реки, кричали, выли страшным
звериным воем, рубили кривыми клинками. Русские отбивались рогатинами и
топорами и нападали сами.
  Торопка заметил князя Василька, Он шел крайним левым в первом ряду
ростовских ратников. Они быстро приближались несокрушимым валом,
равномерной побежкой, с топорами и мечами в руках.
  На них помчались татары, пытаясь сбить их натиском коней. Но ростовцы,
тесно прижимаясь друг к другу, прорубались в татарской массе, продвигаясь
вперед к лесу.
  Силы были уже равны. Русские ратники оправились от первого натиска татар
и сами теснили их. Татары метались во все стороны, отлетали, быстро
заворачивали коней и снова налетали на русских. Среди ростовских ратников
мужественно бился князь Василько. Торопка поспешил к нему.
  Русские стали одолевать. Но из просеки показались новые отряды конных
татар. Они вылетали из леса беспрерывным потоком с воем, криками и тонким,
ужасающим визгом.
  Это примчались тумены Субудай-багатура и самого Бату-хана. Налетевшие
внезапно татары метнули черные арканы и захватили князя Василька. Он
пытался перерезать веревки, но новый аркан обвил его шею и свалил с ног.
Татары с торжествующими криками поволокли его по снегу.
  Торопка кинулся к нему на помощь. Сильный удар налетевшего коня сбросил
его на землю. Он поднялся, пробежал еще несколько шагов, прыгая через
трупы. Новый удар по голове окончательно сбил Торопку с ног. Он свалился
между двумя трупами, татарина и русского, слышал несколько мгновений крики,
но шум битвы быстро затихал, и Торопка потерял сознание.
  Летописи говорят, что князь Василько ростовский был приведен татарами в
их лагерь, где они его угощали, хвалили его мужество и уговаривали
поступить в войско Батыя. Василько отказался от какой-Либо еды вместе с
врагами родины и заявил, что служить у Батыя он не будет. Тогда Батый
приказал за дерзкие, неуважительные речи подвергнуть князя Василька
мучительной казни. Василько мужественно, без стонов, перенес все страдания
и смело встретил смерть.


        Глава пятнадцатая. РОКОВОЙ ДЕНЬ

                                        1238. Юрий и (великий князь
                                        Суздальский или Владимирский)...
                                        при реке Сити был разбит, пал на
                                        поле битвы вместе со знатнейшими
                                        людьми. Судьба России была решена
                                        на 2 столетия.
                                       К. Маркс. Хронологические выписки.

  Бату-хан примчался к месту битвы впереди своего тумена. Напрасно его
уговаривал Субудай-багатур:
  - Вспомни своего мудрого деда. Он никогда не скакал, как пьяный нукер,
впереди войска в поисках славы храбреца. Он всегда ехал позади своих
железных, непобедимых туменов, искусно ими управлял и посылал подмогу туда,
где надо было нанести решительный удар. Вспомни участь твоего молодого,
неразумного дяди, беспечного хана Кюлькана. Он захотел отличиться удалью и
без пользы для дела получил стрелу в горло...
  Бату-хан отмалчивался или недовольно отвечал:
  - Я не хочу, чтобы темник Бурундай вырвал у меня из-за пазухи новую
великую победу.
  Воины Бату-хана примчались к берегам Сити, когда победа татар колебалась.
Урусуты бились отчаянно, татары метались в беспорядке. Темник Бурундай не
мог собрать своих рассеявшихся всадников, чтобы одним ударом сломить
сопротивление упрямых противников.
  Два новых тумена решили исход великой битвы. Урусуты стали отступать,
скатываться с крутых берегов реки, убегать в леса. У них не было сил
противостоять свежим татарским отрядам, Не было вождя, который мог бы
собрать воедино и направить бойцов в опасные места. Пало черное знамя, был
убит коназ Гюрга и захвачен в плен смелый и опытный коназ Василько.
Урусутское войско уже представляло собой беспорядочную толпу, где каждый
дрался, как мог. Храбрость воинов и беззаветная их жертва оказались уже
бесполезными.
  Бату-хан поднялся на холм и наблюдал оттуда, как проносились с криками и
визгом татарские воины, как они затихали, когда набрасывались на урусутов,
и как в полном безмолвии происходила бешеная рубка. Только вскрикивания и
стоны тяжело раненных наполняли страшными звуками снежные равнины.
  Темник Бурундай, сойдя с коня, медленно поднялся на холм. Приблизившись к
Бату-хану, мрачный, всегда угрюмый Бурундай припал на одно колено и
поцеловал копыто коня. Повернувшись, Бурундай взял из рук нукера,
следовавшего за ним, небольшой стальной щит, с золотым узором, на котором
лежала голова коназа Гюрга, и поднял щит над головой. Бату-хан смотрел
вдаль, как будто не замечая Бурундая.
  - Почему горит дом урусутского бога? - недовольно воскликнул Бату-хан. -
Я приказал щадить и оберегать урусутских шаманов, чтобы они молились за
великого кагана монголов!
  Бурундай молча продолжал стоять на одном колене, держа над головой щит.
Бату-хан перевел взгляд на голову урусутского коназа Гюрга. Лицо, залитое
темной кровью, с черной бородой и вьющимися волосами, казалось спящим,
далеким от скорби и страданий.
  Бату-хан резко наклонился и потрогал уши отрезанной головы:
  - Уши продраны!.. Ты мне подносишь подарок, который ты уже таскал на
хвосте своего коня? Ты хочешь посмеяться надо мной?.. Уходи!
  Бату-хан ударил по щиту. Голова упала, покатилась по откосу холма и
застряла в снегу. Бурундай с желтым злобным лицом, согнувшись вдвое, отошел
в сторону мелкими почтительными шагами.
  Свита Бату-хана с любопытством следила, что сделает дальше джихангир, как
он проявит свой гнев. А Бату-хан, с непроницаемым лицом, продолжал спокойно
наблюдать за боем. Урусуты всюду отступали, быстро сбегали с крутого берега
на лед, поднимались на другой берег и удалялись в глубь лесов. Татары
догоняли урусутов, схватывались с ними, рубились и мчались дальше. На
снежных полянах оставались тела убитых.
  Джихангир пожелал увидеть тело-убитого коназа Гюрга и стал спускаться с
холма. Серый конь осторожно шел по снегу, подбирая ноги, перепрыгивая через
лежащие тела. Бурундай ехал впереди, указывая путь.
  Около тела урусутского коназа дрались два воина. Один стянул с ноги
красный сапог и держал его под мышкой, стараясь стянуть другой сапог. Его
отталкивал другой воин и колотил по лицу. Оба отчаянно дрались и так
озлобились, что не заметили приближения главного начальника войска.
  - Задержите их! - приказал Бату-хан. - А сапоги отнесите в мой обоз...
  Нукеры соскочили с коней и набросились на драчунов. Бату-хан сказал:
  - В монгольском войске нс может быть ссоры, драки, воровства или убийства
между воинами великого завоевателя вселенной. Если монгольские воины станут
драться между собой, то как же они смогут побеждать? Надо твердо помнить
законы мудрой Ясы Чингиз-хана. Виновные увидят равное наказание - смерть!
Возьмите их и накажите тут же!
  Нукеры со смехом поставили одного из дравшихся на голову. Ноги в старых,
заплатанных желтых сапогах с длинными острыми каблуками мелькнули в
воздухе. Пыхтя и отбиваясь, схваченный кричал, что он не виноват, а виноват
Бури, кипчак, сын свиньи и шакала.
  Два дюжих монгола прижали пятки наказанного к затылку. Раздался сухой
треск. Пронзительный крик оборвался. То же повторилось с другим драчуном,
который кричал, что он Бурибай, сын петушино