И юноша снова застонал.
  - Рассказывай дальше, конь к тебе вернется! - заметил факих.
  - В тот день, когда я, свободный, на горячем коне, оказался в отряде
славного Джэлаль эд-Дина, я увидел, что небо надо мной не черное, а снова
сияет, голубое, как бирюза, как в моем далеком детстве, когда я с отцом
плавал на лодке по лесному озеру. И я понял тогда, что в мире нет ничего
слаще свободы!.. Три года я всюду следовал за смелым полководцем, оберегая
его в бою, и прославился как "Ан-Насир - победоносный". Джелаль эд-Дин
говорил мне не раз, что он знал в порабощенном монголами Хорезме одного
ученого, факиха самого светлого из светлых и доблестных людей, искателя
правды, Хаджи Рахима, прозванного аль-Багдади. "Если,- сказал он,- на тебя
надвинется черная туча беды, назови ему мое имя, и он протянет тебе руку
милосердия..."
  Хаджи Рахим встал, подошел к Арапше и протянул ему обе руки:
  - Имя Джелаль эд-Дина сияет для меня, как яркая звезда среди темной ночи.
Сядь рядом со мной!
  Факих и Арапша взялись за руки, прижались плечами и затем уселись рядом-
на старом коврике.
  - Расскажи мне теперь, мой юный друг Арапша Ан-Насир, почему ты расстался
с доблестным Джелаль эд-Дином? Жив ли он? Не попал ли в руки беспощадным
монголам? Ведь ветер неожиданности часто поворачивает жизнь человека.
Иногда храбрый воин, казалось бы, уже достиг вершины совершенства, но вдруг
обрушивается в пропасть несчастья и возвращается к тому, с чего начал...
  - Так случилось и со мной! - сказал юноша.- После неудачной для Джелаль
эд-Дина стычки с отрядом монголов я с трудом спасся и едва ускользнул от
плена. После этого я больше не встречался с храбрым моим покровителем,
ушедшим далеко на запад. Я направился на восток горными тропами, отбился от
шайки диких горцев и, наконец, присоединился к каравану, уходившему в
Хорезм. Я горел желанием увидеть новые страны и договорился поэтому с
купцами охранять их караван. В пути через пустыню на нас напали разбойники.
Я обезумел от ярости, зарубил нескольких грабителей и обратил в бегство
остальных. Однако купцы этого не оценили. Прибыв благополучно в Хорезм, они
так мало дали мне за свое спасение,- да покарает их аллах! - что я с трудом
добрался сюда, в Сыгнак. Здесь я решил разыскать тебя, факел премудрости и
маяк знаний, почтенный Хаджи Рахим. Когда этой ночью я под®езжал к твоему
дому, я услышал в темноте, что какие-то люди ломают твою дверь. Я бросил им
свой боевой клич, напал на них, ранил троих, одному отсек ухо, и грабители
побежали, не оглядываясь.
  - Так это ты заревел, как раненый зверь? Ученый смотрел удивленными
глазам? на скромно сидевшего юношу:
  - Как же после этой схватки ты решаешься оставаться здесь? Ведь убежавшие
были монголы; они пожалуются своему начальнику на тебя, а заодно и на меня,
и он пошлет целый отряд, чтобы схватить нас обоих. Монголы придумают тебе
мучительную казнь за то, что ты осмелился поднять меч против этих новых
владык вселенной. Нам нужно немедленно бежать... Ты, молодой и сильный,
сможешь убежать, а как убежать мне, старому и слабому?
  Арапша встал и показал на плеть, висевшую на поясе:
  - Вот все, что осталось от моего коня! Без коня я тоже далеко не уйду.
Все же лучше выбраться подальше от этого места, чем сидеть, ожидая казни.
Хотя ты и слаб, почтенный Хаджи Рахим, но, как дервиш, ты привык скитаться
по дальним дорогам. Пойдем отсюда в степь и укроемся у кочевников. Кто
сидит на месте, к тому подбирается скорпион несчастья.
  - Ты говоришь, как истинный воин,- сказал факих.- Я ухожу с тобой, чтобы
не попасть снова в железную клетку.
  Он снял со стены фонарь и тыквенную бутылку и привесил их к поясу. Вместо
белого талейсана он надвинул на голову колпак дервиша с белой повязкой
паломника-хаджи. Достал длинный посох, всунул ноги в старые туфли и
остановился посреди хижины:
  - Я готов отправиться на конец вселенной. Я в жизни никому не сделал зла,
а между тем многие годы мне приходилось скитаться, точно преступнику...
Теперь снова начнется полоса скитаний... Моего старого плаща нет...
Придется надеть одежду, которую оставил ночной гость... Факих поднял синий
монгольский чапан:
  - Никогда у меня не было такой красивой одежды с такими пуговицами из
шести красных камней, похожих на драгоценные рубины... Я здесь бросаю все!
Мне только жаль оставить написанную мною книгу о необычайных событиях,
пережитых Хорезмом во время нашествия краснобородого Чингизхана!
  - Подожди горевать! - Арапша почтительно взял руку Хаджи Рахима и провел
ею по своим глазам в знак того, что с этого времени он добровольно делается
его мюридом.
  - Позволь мне отныне стать твоим учеником, следовать всюду вместе с тобой
и взять с собой книгу, о которой ты говоришь. Я спрячу ее в дорожную сумку.
  - Ты это хорошо сказал! - Факих передал Арапше большую книгу в кожаном
переплете и медную коробочку-пенал для письма. Печальным взором он окинул
хижину, в которой провел несколько лет.- Теперь скорее вперед!
  Оба вышли из хижины. Хаджи Рахим заложил дверь деревянным засовом.
  - Акбай! Поди сюда! - крикнул он собаке.- Ты будешь сторожить наш дом.
Твой хозяин едва ли сюда вернется! Старый белый пес покорно улегся на
пороге хижины и, подняв голову, недоумевая, смотрел красными глазами вслед
двум путникам, быстро уходившим по тропинке в сторону пустынной степи.


        Глава пятая. МОНГОЛЫ СОБИРАЮТСЯ В ПОХОД

                                Сила и дисциплина были настолько
                                необыкновенны в явившемся в нашу страну
                                татарском, войске, что, каталось, оно могло
                                покорить весь мир.
                                        Китайский летописец XIII века.

  Давно, со времени монгольского нашествия, мирный город Сыгнак не видел в
своих узких переулках столько верблюжьих караванов, столько скачущих во все
стороны всадников и торопливо шагающих жителей. Все спешили узнать,
насколько верны прилетевшие из степи слухи о великом походе на Запад,
задуманном монголами.
  Волновавшаяся толпа сразу замолкала и расступалась, когда из переулков
выезжали группы монгольских воинов, безбородых, похожих на угрюмых старых
женщин, С неподвижными, смуглыми от загара и грязи лицами монголы ехали на
небольших, злых, храпевших конях, не сдерживая их перед толпой. Они били
наотмашь в обе стороны плетьми, стегая по головам зазевавшихся.
  Все они направлялись на главную базарную площадь. Там за высокой аркой из
цветных изразцов находился дворец правителя области, знатного внука
Чингизова, Тангкут-хана. Монголы располагались на площади отдельными
кругами, привязав к поясу поводья своих коней. Они тут же разводили костры,
для чего выламывали ворота, калитки и рубили деревья ближайших садов. Они
входили, невозмутимые и гордые, в дома горожан, забирали хлеб и все, что
попадалось под руку. Усевшись вокруг костров, они ели похлебку из мяса с
жареным просом, вскипяченную в котлах и приправленную салом и молоком.
  Это были передовые тургауды одиннадцати монгольских царевичей-чингизидов,
прибывших в Сыгнак из своих далеких восточных кочевий. Главное
монголо-татарское войско спешно шло за ними следом. Его ждали со дня на
день.
  Население Сыгнака трепетало перед монгольскими воинами и безмолвно
отдавало им все, на что они устремляли свои раскосые глаза. Все еще слишком
хорошо помнили бывшее пятнадцать лет тому назад вторжение страшного
Чингиз-хана. Вся страна была в пламени горящих городов и селений, толпы
обезумевших жителей бежали по дорогам. Монгольские воины избивали мирное
население, угоняли ремесленников в рабство в далекую Монголию, а женщин и
детей делили между собой, как законную добычу, как двуногую скотину.
  Но резня затихла, монгольские отряды ушли обратно на восток. Жители,
прятавшиеся в горах и болотах, постепенно возвратились к своим разрушенным
жилищам. Они снова раскопали засохшие оросительные канавки, выстроили из
жердей и глины мазанки. Богатые купцы стали служить у монголов сборщиками
налогов. Они вскоре построили себе нарядные дома и развели новые фруктовые
сады. Высокомерные длиннобородые имамы вычистили загаженные монголами
мечети. На высоких минаретах звонкоголосые азанчи снова пять раз в сутки
стали заливаться певучими голосами, призывая правоверных мусульман к
усердной молитве. По-прежнему недостаточно богомольных, не поспешивших на
их зов особые надзиратели избивали плетьми.
  Когда в Сыгнаке внезапно появились монгольские царевичи с передовыми
конными отрядами, население города перепугалось. Правитель области,
Тангкут-хан, разослал джигитов ко всем окрестным ханам, срочно требуя
баранов, жеребят, кумыса и прочей еды для угощения знатных потомков
завоевателя Азии - Чингиз-хана, Население поставило несколько тысяч юрт
вдоль берега реки Сейхуна  для размещения прибывающих с востока свирепых
победителей.


        Глава шестая. НЕПОБЕДИМЫЙ ПОЛКОВОДЕЦ

  Тумен Субудай-багатура примчался к Сыгнаку в туче пыли, покрывшей все
небо. Впереди скакала сотня разведчиков на рыжих поджарых конях. За ними
следовала сотня на молочно-белых конях. Далее ехал великий монгольский
полководец, не знавший поражений, одноглазый Субудай-багатур. Велика была
слава его: он победил кипчаков и урусутов в битве при реке Калке он
разрушил три китайских столицы. Он покорил двадцать народов.
  Субудай сидел, согнувшись, на саврасом коне с длинным до земли черным
хвостом. Равномерно покачиваясь из стороны в сторону, конь бежал быстрой
иноходью.
  Еще юношей Субудай-багатур был ранен в руку, меч рассек ему мышцы, и с
тех пор правая рука всегда была согнута. Другой удар поразил его лицо.
Правый глаз вытек, рубец шел через бровь и щеку, а левый, широко открытый,
сверлящим взглядом проникал, казалось, в тайные помыслы людей. Воины
называли его "барсом с разрубленной лапой". "Как раненый барс, вырвавшийся
из капкана, Субудай угадывает опасность и раскрывает хитрые уловки. С ним в
беду не попадешь!" Сам Чингиз-хан поручил Субудай-багатуру быть
воспитателем и военным советником молодого внука, Бату-хана, продолжателя
завоеваний деда.
  На большой дороге за городом, под высоким тенистым карагачем, монголов
поджидала депутация знатнейших горожан Сыгнака - длиннобородые имамы, кадий
* и богатейшие купцы. Они приготовили на серебряных подносах угощение и
дорогие подарки - свертки шелковой ткани. Кругом теснилась тысячная толпа
любопытных. Депутация хотела пригласить прославленного полководца отдохнуть
в новом роскошном доме разбогатевшего купца, где имелся и персиковый сад, и
бассейн среди кустов цветущих роз, и баня с мраморными лежанками.
  Когда промчались передовые сотни и Субудай-багатур поравнялся с
депутацией, имам выступил вперед и начал изысканную речь.
  - О величайший из великих! Храбрейший из храбрых!.. Субудай круто
повернул коня, не взглянув ни на парчовые и бархатные халаты знатных
стариков, ни на подносы с шелком, сладостями и золотистыми дынями.
Послушный конь мерной иноходью помчал его на север, прочь от города, в
пустынную степь.
  Субудая с трудом догнали на взмыленных конях вякиль и несколько знатных
ханов. Задыхаясь, они кричали наперебой:
  - Постой!.. Не торопись!.. Гуюк-хан и правитель области, Тангкут-хан,
приказывают прибыть во дворец для важного совещания...
  Субудай-багатур утвердительно покачивал головой, слушая приглашение, но
иноходец его продолжал бежать по степи так же равномерно, не убавляя шага.
Наконец Субудай прохрипел:
  - Багатур не поедет!.. Багатур должен кормить золотого петуха.
  Субудай-багатур тряхнул поводом, и саврасый, закусив удила, понесся
вперед. Растянувшийся по степи отряд монголов поскакал во весь дух, быстро
удаляясь от Сыгнака.
  В открытой степи, близ реки Сейхуна, тумен остановился и, широко
рассыпавшись вдоль берега, разбил шумный лагерь. Высокие желтые верблюды
уже накануне привезли сюда разборные юрты. Рабы натаскали сухого камыша,
развели костры и варили в медных китайских котлах рис и жеребятину, ожидая
прибытия грозного вождя.
  Судубай-багатур сошел с коня около приготовленной для него юрты с высокой
пикой, увенчанной рогами буйвола и конскими хвостами. Дверь юрты,
завешенная ковром, охранялась двумя угрюмыми часовыми. Тут же на привязи
визжали от нетерпения, чувствуя запах вареного мяса, два рыжих монгольских
волкодава.
  Багатур вошел в юрту. Посредине тлели угли, на которых шипел китайский
бронзовый котел с мясной похлебкой.
  Хмурый старый раб, с длинными до плеч, седыми космами и большой медной
серьгой в левом ухе, зазвенев цепью на ногах, подал синюю чашку. Здоровой
левой рукой Субудай-багатур взял из нее горсть проса. Дремавший,
нахохлившись, у решетчатой стенки золотистый петух с пышным хвостом встал,
важно сделал несколько шагов и остановился. Он был привязан за ногу тонкой
серебряной цепочкой.
  Субудай-багатур насыпал перед петухом кучку проса. Птица, наклонив голову
набок, стояла, точно прислушиваясь. Потом стала лениво клевать, разбрасывая
зерна. Субудай, тоже наклонив голову, наблюдал, как петух выбирал зернышки,
и ждал, пока его любимец не захлопал крыльями и не прокричал свой
сигнальный призыв. В разных концах лагеря откликнулось несколько петухов.
  - Маленькая птица, а подымает целое войско! - сказал Субудай-багатур и,
согнувшись, хромая, прошел на кошму позади костра, где были разостланы
пушистые собачьи шкуры.


        Глава седьмая. ИМАМЫ В ЗАТРУДНЕНИИ

  К высоким воротам дома правителя области Тангкут-хана подошли два важных
старика в красных полосатых шелковых халатах. Один держал на ладони румяное
яблоко, другой пышную белую розу. Эти подарки они несли с такой
торжественностью, точно в их руках были стеклянные чаши, до краев
наполненные драгоценным напитком.
  Вслед за стариками, для большего почета, плелись с тоскливо скучающими
лицами двадцать тощих и голодных учеников. Белоснежные тюрбаны обоих
стариков, их длинные выхоленные бороды, озабоченность и важность их лиц -
все указывало, что они принадлежали к разряду священных имамов или ишанов,
посредников между обыкновенными грешными людьми и восседающим за
облаками на хрустальных небесах всемогущим аллахом.
  Дозорным у ворот было запрещено впускать в сад кого бы то ни было. Имамы
попросили вызвать к ним главного векиля. Долго пришлось ждать, пока он
явился, озабоченный и взволнованный. Его тюрбан сдвинулся на затылок, и
векиль поминутно стряхивал пальцем пот со лба. Увидев пришедших, векиль
извинился, что заставил долго ждать почтенных служителей бога.
  - Тангкут-хан приказал мне исполнять без возражении все желания
монгольских царевичей. А каждый царевич приехал во дворец со своими конями,
соколами, борзыми собаками и слугами. Всем надо найти место, всех
накормить, легко ли это? Зачем вы пожаловали, святые отцы?
  Старейший имам сказал:
  - Со дня приезда в Сыгнак знатных царевичей мы должны произносить их
имена в наших молитвах. Мы слышал:!, что готовится великий поход против
неверных,- да покарает их аллах! Мы должны молиться аллаху-да будет его имя
вознесено и прославлено! - чтобы поход был удачен, чтобы все царевичи
процветали и покрылись блеском славных подвигов!
  Векиль вздохнул.
  - Всего приехало одиннадцать царевичей, но самый главный и самый
беспокойный из них - хан Гуюк, сын великого кагана и наследник всего
монгольского царства. Он приказывает сперва одно, потом другое, рассылает
гонцов, кричит, топает ногами и костяной лопаточкой бьет по щекам каждого,
кто ему не угодит... А больше всего он путает. Говорят, что он будет
главным начальником войск. Разве крикливый гусь может повелевать соколами?
  - Да сохранит нас аллах от этого! - воскликнули старики.- А мы слышали,
что во главе войск будет молодой хан Бату, сын погибшего Джучи-хана - да
будет благовонен и спит в мире прах его! Верно ли это?
  - Один аллах все ведает!..- ответил векиль шепотом.- Говорят, Гуюк-хан и
Бату-хан готовы уже сейчас вырвать друг у друга глаза.
  -  О, какие времена!
  - Бату-хан примчался в этот дворец, к своему брату Тангкут-хану, только с
пятью всадниками. Но тот нисколько не обрадовался его приезду. Оба брата
стали спорить, глаза их налились кровью. Бату-хан кричал: "Все крайние
западные области Священным Воителем Чингиз-ханом были завещаны мне. Только
из-за моей юности и моего от®езда в Китай на войну ты, Тангкут-хан,
управлял здесь... Теперь я сам хочу править моим улусом..." Тангкут-хан
отвечал: "Тебя здесь не было десять лет... Твои следы разметал ветер.
Теперь я здесь владыка... Отправляйся обратно в Китай!" - и Тангкут-хан
стал сзывать своих нукеров. Бату-хан закричал: "Ты кричишь, как гусь, а сам
дрожишь, как лягушка на болотной кочке. Ты не хочешь уступить добровольно,
так станешь моим слугой!" Уже нукеры сбегались со всех сторон с обнаженными
мечами. Бату-хан бросился к выходу, вскочил на коня и умчался неизвестно
куда...
  Имамы воскликнули:
  - За кого же нам молиться? Кто из этих двух ханов окажется главным?
  - Что могу сказать я, маленькая мошка! - воскликнул векиль и скрылся за
воротами.
  Оба имама покачали головами, спрятали розу и яблоко за пазуху и, приложив
палец к губам, молча посмотрели друг на друга.
  - Благоразумие требует подождать и ни за кого из них не молиться! -
сказал один имам.
  -  Это неосторожно.
  Споря о благоразумии и осторожности, оба имама направились обратно,


        Глава восьмая. ЛОПАТКА ГУЮК-ХАНА

  Внук Чингиз-хана Гуюк-хан - сын и наследник великого кагана всех монголов
Угедэя - внезапно покинул дворец правителя Сыгнака и поставил свой
малиновый шатер вдали от города, на холме в степи. Из шатра открывался вид
на долину, куда беспрерывно прибывали войска, которые располагались
отдельными куренями.
  Вокруг шатра Гуюк-хана тесным кольцом стояло множество юрт. В них
помещалась его охрана: молодые, отборные телохранители, тургауды, из
знатных семейств степных феодалов. В кольце юрт стояли ханские кони. Их
тщательно оберегали и так завертывали в попоны, что были видны только
хвосты и уши. Это были редкие, драгоценные кони, которыми любил щеголять
Гуюк-хан во время облавных охот, когда от коней требуются особая быстрота и
ловкость.
  Стараясь во всем подражать пышным порядкам, установленным его дедом
Чингиз-ханом, Гуюк поставил возле своего шатра высокое древко с черным
пятиугольным знаменем, на котором золотыми нитками был вышит всадник с
зверским лицом - бог войны Сульдэ, свирепый покровитель монгольских
походов.
  По уверениям шаманов, бог Сульдэ незримо сопровождал в походах
Чингиз-хана и приносил ему потрясающие вселенную победы. Для этого бога за
Чингиз-ханом всюду следовал никогда не знавший седла молочно-белый жеребец
с черными глазами. Внук Чингиз-хана Гуюк-хан также держал около шатра
неоседланного белого жеребца, за которым неотступно ухаживали два шамана.
  Перед малиновым шатром горели два неугасаемых костра. Шаманы, увешанные
погремушками, с войлочными куклами на поясе, ходили, приплясывая, вокруг
огней и похлопывали в большие бубны.
  Четыре монгола медленно поднялись на холм. Они шли, наклонившись вперед,
широко расставляя кривые ноги, держа стрелу за спиной. Подойдя к кострам,
они покорно предоставили себя шаманам. Выкрикивая молитвы, шаманы обкурили
их священным дымом - чтобы вместе с дымом улетели злые желания и преступные
мысли. У входа в шатер два тургауда скрестили копья и, присев, наблюдали,
чтобы входившие осторожно приподымали стрелой занавеску и не касались ногой
порога,- это могло вызвать великий гнев неба: заоблачный грозный бог
поразил бы тогда хозяина шатра сверкающей молнией и ударами грома.
  Четыре воина поочередно переступили через скрещенные копья. Они
повалились на колени и коснулись подбородками разостланного белого войлока.
  - Будь славен, победоносен и многолетен, великий! - воскликнули они.
  -  Ближе ко мне! - послышался ответ.
  Воины на коленях проползли вперед и выпрямились. На низком широком троне,
украшенном узорами из золота