зелке длинного
петуха, доставил его в юрту грозного монгольского полководца, факих Хаджи
Рахим оказался в полном плену у одноглазого вождя Субудай-багатура,
который, фыркая, точно выплевывая слова, сказал:
  - Великий джихангир Бату-хан повелел, чтобы ты, его многознающий учитель,
всегда находился возле него... Чтобы ты усердно, очень усердно описывал
походы ослепительного через вселенную. Да! Чтобы ты имел достаточно бумаги
и черной краски и два раза в день получал рисовую кашу и мясо.
  Ты все получишь,- мое слово кремень! А этот хитрый старик будет о тебе
заботиться... Чтобы ты не сбежал, да!.. Ты не будешь скакать, как отчаянный
нукер, на неукротимом коне,- во время скачки ты растеряешь и перья и
бумагу! Да!.. Ты поедешь на сильном тангутском верблюде. Вы оба будете
следовать на нем за мной. А ты, петушиный старик, помни, что если этот
ученый книжник будет писать лениво или захочет убежать, то с тобой
поговорят мои нукеры и выбьют из тебя пыль, накопленную за шестьдесят
лет... Не спорь и не отвечай! Так приказал джихангир, и так будет! А тебя,
старик, я, сверх того, назначаю сторожем будильного петуха. Разрешаю идти.
  Субудай отвернулся, точно забыл о факихе. Два монгола, подхватив под руки
Хаджи Рахима, потащили его к огромному темно-серому верблюду. По сторонам
его мохнатых горбов, на соломенном седле с деревянными распорками, висели
две продолговатые, сплетенные из лозы корзины-люльки, "кеджавэ". Верблюд с
протяжным стоном опустился на колени. Монголы усадили Хаджи Рахима в
люльку. В ней было тесно, и колени поднялись до подбородка.
  Назар-Кяризек влез в другую люльку. Он вздыхал и недовольно ворчал:
  - Мне бы лучше боевого коня!.. Подобает ли старому воину сидеть в
корзине!
  Он тщательно привязал к корзине сыромятным ремешком своего петуха.
Верблюда отвели в сторону и опустили на колени рядом с другими, на которых
вьючили части разобранных юрт, Назар-Кяризек шепнул сидевшему в раздумье
факиху:
  - Все, что сказал этот кривой шайтан, будет исполнено, кроме одного,- об
еде нам придется заботиться самим. Вечно голодные монголы и крупинки риса
нам не дадут, а сами его слопают. Я проберусь к повару нашего свирепого
начальника и постараюсь с ним подружиться... Тогда нам найдется, что
поесть.
  Старик вылез из корзины и скрылся.
  Хаджи Рахим наблюдал шумную суету военного лагеря. Воины бегали, кричали,
торопили друг друга. Субудай-багатур уже потребовал себе копя. Кипчакские
женщины с пронзительными песнями разбирали юрты, сворачивали войлоки,
сдвигали косые решетки и вьючили все это на верблюдов вместе с бронзовыми
котлами, железными таганками и чувалами. Нукеры волочили пестрые мешки с
зерном и мукой, тащили за рога баранов, привязывали на запасных коней
переметные ковровые сумы, подтягивали ремни и уносились вскачь,
присоединяясь к отряду, который собирался на равнине.
  Субудай-багатур, кряхтя и прихрамывая, подошел к догоравшему костру.
Возле него появились шаманы - один старый, седой, и несколько молодых. Они
ударяли в бубны, звенели погремушками и выли заклинания. Субудай смотрел на
огонь выпученным глазом и шептал молитву, предохраняющую от отравы, удара
стрелы и злого глаза. Ветер подхватил клубы сизого дыма и окутал ими
Субудая, осыпав искрами.
  - Счастливый знак! - сказали теснившиеся кругом монголы.- Дым отгоняет
несчастье, священные искры принесут удачу!
  Субудай, угрюмый, неподвижный, сутулый, стоял долго, глубоко задумавшись,
точно видя перед собой предстоящие битвы, убегающие испуганные толпы и
восходящее солнце боевой славы его воспитанника, покорителя вселенной
Бату-хана.
  А тот уже под®езжал на белом нарядном жеребце. За ним следовали в три
ряда девять телохранителей. У переднего на бамбуковом шесте развевалось
пятиугольное белое знамя с трепетавшими от ветра узкими концами. На знамени
был вышит шелками серый кречет, держащий в когтях черного ворона. Бату-хан
был в легком кожаном шлеме, украшенном пучком белых перьев серебристой
цапли. Безусый, загорелый, с черными, слегка скошенными живыми глазами, в
синем шелковом чапане с рубиновыми пуговицами, он уверенно сидел на
горячившемся коне. Левой рукой он натягивал повод с золотыми бляшками, в
правой держал короткую черную плеть.
  - Я готов! Смотри, войско уже снимается со стоянки! Смотри, мои отряды
торопятся скорее прибыть к великой реке Итиль, чтобы броситься ураганом на
дрожащие от страха племена!
  Бату-хан указал плетью на запад. С холма была видна далеко раскинувшаяся
равнина. По всем тропам тянулись уходившие на запад конные отряды воинов.
  Субудай, очнувшись, повернулся к Бату-хану. Он нагнулся и, кряхтя,
коснулся корявыми пальцами сухой земли,
  - Я давно готов,- сказал он.- Верно сказал: с таким войском ты накинешь
аркан на вселенную!..
  Подойдя вплотную к Бату-хану, Субудай добавил шепотом:
  - Не от®езжай от меня ни на шаг! Помни, что опасность грозит тебе не с
запада, а здесь, среди выкопанных для тебя ям и сладких улыбок предателей!
  Бату-хан нахмурился. Его рот скривился. Он отмахнулся плетью:
  - Надоели мне они! Скоро ли мы будем за рекой Итиль, в Кипчакских
ковыльных степях! Вольный ветер тянет меня вперед, подальше от этих мест,
где все отравлено изменой, завистью и лестью...- Он продолжал вполголоса: -
Я еду, не оглядываясь, и больше сюда не вернусь. Там, впереди, я покорю
народы и создам новое, небывалое царство, до которого не дотянется цепкая
лапа Каракорума!..
  - Хорошо, хорошо! - бормотал Субудай и косился на стоявших поблизости
монголов.
  Шаманы подбросили в костер охапку сухой полыни. Желтые языки пламени
взвились кверху, рассыпая искры.
  Субудай сел на толстоногого саврасого иноходца и, суровый, нахмуренный,
поехал позади Бату-хана. Монголы садились на коней, вьючили последние
котлы. Вскоре длинный караван потянулся с холма в сторону затянутого серыми
тучами неведомого запада,


        Глава вторая. В ПУТИ

                                ...Все монгольские принцы одновременно
                                двинулись на запад весной года Обезьяны,
                                месяца Джумадо второго. Проведя в дороге
                                лето, войска осенью соединились в пределах
                                Булгарских с родом Вату, Урду, Шейбани и
                                Тангкута (сыновей Джубавых), которым были
                                назначены во владение те пределы.
                                      Рашид эд-Дин. Летопись

  ",..С каких облаков я сорву сверкающие молнии разящих слов, в каком озере
мудрости я зачерпну прочной сетью серебристую стаю правдивых волнующих
мыслей, где я найду раскаленный котел кипящей смолы, чтобы ею начертать
полные жгучей жалости и негодования картины горя, отчаяния и безутешных
слез, которыми сопровождается каждый шаг вперед монгольского войска?.. Это
войско пожирает и уничтожает все, что ему попадается на пути... Каждый
человек, женщина или ребенок становятся беспомощными жертвами неумолимых
воинов... Всякое сопротивление карается смертью, всякая покорность влечет
тяжелое рабство, и ничто не спасает встречного... Где же ряды смелых
удальцов, которые не дрогнут при страшном вое четырехсоттысячной орды
несущих разгром и смерть монголов? Кто отбросит степных хищников, занятых
только страстью грабежа и насилия?"
  Так писал Хаджи Рахим, сидя в плетеной корзине, собравшись в комок, держа
на коленях лист серой самаркандской бумаги. Он старательно продолжал свои
"Путевые записки".
  Верблюд шел размашистым шагом, не отставая от охранной тысячи "бешеных"
Субудай-багатура. Тот ехал впереди на саврасом иноходце, то замедляя шаг
при под®еме и останавливаясь на вершине холма, то ускоряя его на гладкой
равнине. Тогда верблюд, раскачиваясь, мягко бежал сильной стремительной
иноходью и равномерно подбрасывал вцепившихся в края корзины Хаджи Рахима и
старого Назара. Хаджи Рахим писал:
  "...Выйдя из Сыгнака весной, войско шло на запад в течение всего лета,
сухого, знойного, без дождей. Путь, проложенный веками, направлялся от
одной степной речки к другой, так что громадное скопище коней не особенно
страдало от жажды и бескормицы. Степь зеленела весенними побегами, а чем
дальше, тем больше попадалось сохранившихся после весенних разливов поемных
лугов, болот и речек с камышами, где было Достаточно корма для
неприхотливых татарских коней.
  Тридцать три тумена, каждый в десять тысяч всадников, шли по тридцати
трем дорогам такой широкой лавой, что понадобилось бы три дня пути, чтобы
проехать от левого крыла до крайнего правого крыла огромного монгольского
войска.
  Каждый тумен знает только свою тропу и останавливается особым лагерем.
Передовые разведчики отыскивают для него Заблаговременно удобные для
остановок места, богатые камышами или луговой травой.
  Самое крайнее к северу правое крыло ведет хан Шейбани с ним два других
брата Бату-хана. Каждый из них имеет тумен, они поддерживают друг друга и с
помощью гонцов находятся в постоянной связи. Они выполняют приказ
джихангира: покорить северное, Булгарское царство, лежащее на реке Каме,
притоке Итиля. Середину всего войска занимает Гуюк-хан, а дальше, к левому
крылу, движутся тумены других царевичей-чингизидов. Гуюк-хан нарочно избрал
себе середину войска - он все еще надеется, что власть над всеми отрядами
перейдет к нему, что Бату-хан будет смещен или внезапно умрет - да сохранит
его небо от этого! - и тогда, уже без спора, Гуюка об®явят джихангиром.
  Где находится Бату-хан - никто не знает. Он обычно едет с
Субудай-багатуром, а этот старый одноглазый полководец прославлен своими
стремительными переходами и проносится, как ураган. Он со своим туменом
внезапно показывается то па правом, то на левом крыле, то в середине
войска, делает ночную остановку и опять исчезает в неизвестном направлении.
  Обоз Субудай-багатура очень небольшой: четыре быстроходных верблюда с
разобранным походным его шатром И легкими кожаными китайскими сундуками. В
них хранятся нанесенные на пергамент чертежи земель, через которые
предположен поход. Там же находятся пайцзы золотые, серебряные и
деревянные; их джихангир раздает тем, кому хочет оказать милость.
  Кроме того, в этом маленьком личном обозе великого "аталыка" едет его
боевая железная колесница. Это закрытый ящик, обшитый железными листами,
поставленный на два высоких колеса. Во все четыре стороны прорезаны узкие
щели, предназначенные для наблюдения и стрельбы из лука. Всякий, кто
приблизится к колеснице без разрешения, будет ранен отравленной стрелой.
Иногда утомленный походом старый полководец спит в ней, свернувшись, как
хищный зверь. Маленькая собачка китайской породы чутко сторожит покой
своего хозяина; услышав шаги незнакомого человека, она подымает
пронзительный лай. Железную повозку везут четыре коня, запряженные по два.
На левом переднем коне сидит возничий.
  Субудай-багатур, опасаясь предательского нападения, однажды уговаривал
Бату-хана тоже завести для себя такую повозку. Батый сердито ответил:
  - Меня достаточно охраняет твой зоркий-глаз и преданность моих тургаудов.
  Напрасно думать, что царевичи-чингизиды в самом деле являются
начальниками своих отрядов. Они только называются так. К каждому из них
приставлен опытный монгол - темник, изучивший воинскую науку в походах
Потрясателя вселенной - непобедимого Чингиз-хана. Темники распоряжаются,
ведут за собой отряды, назначают остановки, рассылают разведчиков и гонцов
и поддерживают связь с Субудай-багатуром, который, как главный вождь,
руководит всем войском в походе. Каждые девять дней из всех туменов к
Субудай-багатуру летят гонцы и рассказывают, где находится их отряд, как
охотятся с соколами или борзыми, как обедают и проводят время
царевичи-чингизиды, каким путем пойдет дальше отряд, какие в пути корма для
лошадей, в каком теле кони, есть ли еще жир на их ребрах...
  Субудай внимательно всех слушает. Покачивает головой и говорит: "Слышу,
слышу!". Он никогда никого не хвалит, а только ворчит, и фыркает, и сам
расспрашивает гонцов, кто из кипчакских ханов ездит на поклон к царевичам и
о чем они шепчутся. Если гонец скажет: "Не знаю",- Субудай стучит кулаком
по колену, прогоняет гонца и запрещает ему являться в другой раз.
  Бату-хана можно увидеть только вместе с Субудай-багатуром. Он слушается
одноглазого свирепого полководца как мудрого учителя, если тот что-либо ему
почтительно посоветует. Субудай-багатур относится к Бату-хану, будто тот и
умнее и опытнее. При разговоре старик склоняется до земли, почитая п
Бату-хане внука Священного Правителя. У Бату-хана есть своя тысяча нукеров
личной охраны. Их называют "непобедимые". Половина этих храбрых всадников
ездит на рыжих конях, половина на гнедых. Начальником одной сотни гнедых с
самого начала похода назначен молодой воин Арапша. Бату-хан благоволит к
нему и всецело ему доверяет с тех пор, как Арапша в день избрания вождя
спас жизнь молодому джихангиру, Арапша со своей сотней всюду сопровождает
Бату-хана и ночью охраняет его сон.
  У Субудай-багатура есть спой тумен. Воины его личной охранной тысячи
прозваны "бешеными". Они участвовали вместе с Субудай-багатуром в его
походах, готовы беззаветно выполнять самое трудное приказание своего вождя;
из них он готовит начальников отдельных отрядов. Такой порядок был
установлен Субудай-багатуром еще при великом Потрясателе вселенной -
Чингиз-хане..."


        Глава третья. КТО ОТСТАНЕТ-УВИДИТ СМЕРТЬ

  "У меня нет больше дома с белобородым отцом и сереброкудрой матерью, нет
братьев, нет сестер-все улетело, как подхваченный вихрем пучок соломы!.. У
меня остался один друг - конь хана Баяндера с плохим седлом. Степной ветер
гонит меня по этим равнинам, как слепого волка. Надо пристать к
какому-нибудь отряду. Но кто меня возьмет? У меня нет ни меча, ни копья, я
захватил только отточенный обломок ножа. Все идут родами, племенами и
никого со стороны в свой отряд не пускают... А кто мечется, как я, тот
байгуш, карапшик, степной бродяга... Всякий воин вправе отнять у меня моего
гнедого и седло и мой кожаный походный мешок, обвинив меня, что я конокрад,
скитаюсь с жадными руками..."
  Так угрюмо думал Мусук, сидя на пригорке в бескрайней степи. Внизу, в
лощине, возле подсыхающей лужи, пасся гнедой конь, заморенный и исхудалый.
  Уже несколько дней Мусук раз®езжал по степным кипчакским кочевьям, прося
принять его в отряд. Никто с ним и говорить не хотел: "Будем мы делить с
тобой захваченную нами военную добычу! К этому примазаться всякий рад! А
где твой род, где твое кочевье? Что-нибудь дрянное сделал ты и теперь не
смеешь показать туда лицо?.,"
  В одном кочевье благообразный старшина с повязкой хаджи на бараньей
шапке, добродушно посмеиваясь, приветливо сказал:
  - Ты, конечно, знаешь строгий приказ джихангира - выступать в поход
только целыми племенами, разделенными на тысячи, сотни и десятки, и чтобы
каждый джигит был на хорошем коне и имел исправное оружие,- не то будет не
войско и походе, а стадо без пастуха. Знаешь ты также, что мы можем
бродяг-одиночек ссаживать с коня и избивать без суда? Ты слыхал о таком
приказе?.. Но я тебя пожалею. Я приму тебя в наше племя конюхом запасных
коней, если только против тебя не закричит наш племенной круг. Я даже дам
тебе и оружие,- вижу, что у тебя его нет! Но за это ты отдашь мне своего
коня. Не бойся, я дам тебе взамен другого коня, попроще. За меч ты
пригонишь трех коров, за щит и копье - трех коров, за стальной шлем - трех
коров и за кольчугу - еще шесть коров. Всего - пятнадцать коров. Ты джигит
тебе стоит пригнать десятка полтора коров!..
  Мусук покачал головой:
  -  Об этом нечего и думать!
  - Ты можешь выехать в поход с одним только мечом. А остальное оружие
отберешь потом у врагов. Схваток будет без счета!
  Мусук поскорее уехал от слишком радушного старшины и снова скитался в
степи.
  Несчастье сближает неудачников. Мусук заметил вдали между песчаными
холмами отряд в семь всадников. Ну и кони!
  Старые, облезлые клячи! Ни один порядочный мусульманин даже не назовет
таких животных благородным словом "конь", для них есть кличка - "ябы",
вьючная скотина для перевозки соломы и навоза.
  Всадники были вооружены. У каждого в руках колыхалась тонкая пика.
Опасное дело встретиться с такими всадниками в пустынной степи. И Мусук
сполз с холма, вскочил на гнедого и направился в сторону. Сделав полукруг,
перевалив через песчаные бугры, Мусук увидел, что семь всадников появились
опять перед ним, совсем близко. Теперь они были заняты делом, а восьмой,
как сторож, лежал на холме. Они работали ножами, склонившись над тушей
верблюда. Один из них махнул окровавленной рукой:
  - Слушай ты, одинокий волк, смелый беркут, отчаянный барс! Хочешь
пообедать с нами?
  Мусук второй день ничего не ел. Он колебался не долго. Стреножив коня, он
подошел к верблюду.
  -  Бери голову,- сказал один.- Нам всего не забрать.
  "Они похожи на бродяг", - подумал Мусук, но голод подстегивал его.
  -  Чей верблюд?
  -  Хозяин далеко! Тебя не спросит...
  Высокий, тощий и косоглазый джигит, быстро работая ножом, отрезал голову
верблюда и протянул ее Мусуку:
  -  Бери!
  Мусук поблагодарил и завернул голову в платок.
  -  Из какого вы отряда?
  -  Из отряда храбрейшего из храбрых, батыра Бай-Мурата.
  - Большой у вас отряд?
  - Небольшой, зато лихой, и если ты к нам пристанешь, то нас будет уже
девять человек, священное число.
  -  И вы пойдете с войском джихангира?
  - Почему не пойти? Впереди к нам пристанет немало еще таких, как ты,
шатунов, и мы скоро соберем целый тумен под зеленым знаменем Бай-Мурата.
  Сторожевой на холме крикнул:
  - Вдали показались люди! Видно, хозяин ведет сюда голодных гостей.
  Все засуетились, вытирая о песок окровавленные руки. Вскочив на лошадей,
они бросились по тропинке в сторону от большой дороги.
  Косоглазый оказался рядом с Мусуком:
  - Спасайся вместе с нами! Хозяин найдет у тебя голову своего верблюда и
сорвет твою. Я, батыр Бай-Мурат, начальник отряда, делаю тебя своим
помощником.
  "Иди к тем, кто зовет тебя!" - вспомнил Мусук кипчакскую пословицу и
направился за Бай-Муратом. Они долго кружили по степи, потом Бай-Мурат
свистнул, и его спутники повернулись к Мусуку, разом набросились на него и
сбили с коня. Он лежал, ошеломленный, на песке, двое приставили к его груди
копья:
  - Лежи, шатун, попрошайка, и не двигайся! Молись аллаху!
  Бай-Мурат пересел на отобранного гнедого и, видимо, сперва колебался, не
оставить ли взамен своего облезлого ябы, но потом решительно привязал его
повод к луке седла.
  - Батыр Бай-Мурат! - крикнул Мусук. - Ты сказал, что берешь меня в свой
отряд. Где же твои слова?
  - Я передумал. Кто тебя знает, что ты за человек? Может быть, ночью ты
всех нас зарежешь?
  - Оставь мне коня! - простонал Мусук, чувствуя на груди острия копий.
  Что-то встревожило Бай-Мурата. Он крикнул:
  -  Вперед! Скорее!..
  Мусук услышал топот удалявшихся коней и остался лежать неподвижно,
уткнувшись лицом в ладони. Гибель казалась ему теперь неминуемой: кругом
голая, глухая степь, бродячие воровские шайки и голодные звери... Помощи
ждать неоткуда. И он воскликнул:
  - Старый, праведный Хызр!. Приди ко мне на помощь. Выручи меня! Зарежу
для тебя жирного барана!..


        Глава четвертая. ОДИН В ПУСТЫНЕ

  Настала темная ночь. На небе мерцали редкие мелкие звезды. Вдали завыл
голодный волк. Другой ему ответил. В нескольких местах подхватили
пронзительным визгом дикие голоса шакалов.
  Мусук сидел неподвижно, настороженно прислушиваясь. Но усталость брала
верх. Глаза слипались. Постепенно он погрузился в глубокий сон.
  Мусуку снилось, что он сидит на высоком холме. Перед ним широко
раскинулась цветущая степная равнина. Всюду паслись пегие кони и рыжие
жеребята. Из земли стал быстро расти пышный куст ежевики. Ветки его
сплетались, изгибались, поднимались к небу, как столб, и перекинулись дугою
через всю равнину. По этой дуге, как по мосту, медле