- Мне многие, у кого душа трясется, как овечий хвост, говорят: "Зачем
идти на урусутов? Там непроходимые старые леса, где бродят колдуны и им
служат медведи. Лучше уйти в степи, к Синему морю, где ветер гонит волны
серебристого ковыля, где пасутся стада белых быков, белых баранов, белых
коз. Там кочевать привольно..." Не эти ли трусливые души научили тебя,
Керинкей-Задан, твоим испуганным песням? Где мой учитель, Хаджи Рахим?
  Из-за широких спин монгольских ханов поднялся факих, сухой, изможденный,
с длинной седеющей бородой, в высоком колпаке дервиша,
  Скрестив руки на животе, он тихо сказал:
  -  Внимание и повиновение! Я слушаю тебя, Бату-хан!
  - Как поступал Искендер Двурогий, когда предпринимал поход? Искал ли он
земли с хорошими пастбищами?
  - Нет, джихангир, он искал только отряды своих врагов и обрушивался на
них, как падающий с неба беркут.
  -  С®едал ли он перед боем своего лучшего вороного коня?
  - Нет, джихангир! Своего любимого вороного жеребца Буцефала он водил с
собой всюду в походах, даже когда Буцефал сделался старым.
  - Спасибо тебе, мой мудрый и верный учитель. Хаджи Рахим, А что скажет
мой боевой учитель Субудай-багатур? Нужно ли нам идти на урусутов или
отступить для отдыха к Синему морю?
  Субудай-багатур, ворочая злым и недоверчивым глазом, сказал:
  - Войско здесь застоялось. Запасы кончились. Метели усиливаются. Пора
направиться быстро на города урусутов. Там можно откормить и людей и коней.
На вороном коне рязанского князя ты в®едешь в город Рязань, хотя бы
семьдесят семь тысяч мангусов старались тебе помешать. Шаманке
Керинкей-Задан, чтоб она не голодала, подари привезенную рязанцами
мороженую тушу черной свиньи, большую, как лошадь. Жертвы семидесяти семи
желтым духам онгонам мы принесем в городе Ульдемире, захватив табуны
урусутских коней. Пусть Керинкей-Задан старательно помолится, чтобы онгоны
прекратили метель. Трудно идти в таком глубоком снегу. Если метель будет
еще злиться девять дней, она засыплет нас снегом навсегда.
  Субудай-багатур замолчал. Задрав шаровары на левой ноге, он усердно чесал
искусанную вшами волосатую ногу. Военачальники посматривали друг на друга,
и веселые искорки перебегали в их глазах.
  - Спасибо тебе, всегда мудрый Субудай-багатур! Я ожидал от тебя таких
слов. Завтра мы снимаемся с нашей стоянки. Войско пойдет девяносто девятью
черными потоками и ворвется в рязанские земли. Я поеду на вороном коне с
белыми до колен ногами и белой звездочкой на лбу. Он принесет мне
счастье-удачу. Мой белый конь Акчиан, завернутый в войлоки, будет уведен
кипчакскими конюхами к Синему морю. Он родился в Арабистане и едва ли
перенесет медвежий холод. Мы не будем вырезать всех урусутских харакунов
- земледельцев. Нужно захватить их как можно больше и гнать впереди. Мы
погоним их первыми на приступ городских стен.
  -  А чем их кормить? - спросил один хан.
  - Зачем кормить пленных? Пусть они сами кормятся! Пусть едят павших коней
и все, что хотят. Сегодня мы будем отдыхать без заботы. Завтра снова
начнется кровавый пир.


        Глава пятая. МОНГОЛЫ НАСТУПАЮТ

  Первым в вихре снежной пыли ушел тумен "бешеных" Субудай-багатура. Своими
знаменитыми переходами, меняя в пути коней, Субудай пробивался через
сугробы. Он посадил на коней нескольких половецких пленных проводников. Они
указывали ему едва заметные степные тропы. Субудай держал проводников возле
себя и расспрашивал обо всем, что ему казалось странным и необычным,
  Быстрым налетом его передовой раз®езд захватил в лесу трех охотников. На
поясах у них мотались десятка два белок.
  Около них вертелась черная лохматая собачонка. Пленных привезли к
Субудаю. Он сидел на саврасом заиндевевшем иноходце. Из-под лилового
малахая с наушниками виднелся только его сверлящий глаз.
  - Что вы тут делаете? - спросил Субудай через половецкого переводчика.
  -  Белкуем.
  Переводчик об®яснил Субудаю, что охотники ходят по лесу, бьют стрелами и
ловят в западни белок.
  - А где вы спите ночью? Уходите назад в свой дом? Где ваша юрта?
  - Нет! Пока мы промышляем, мы спим в лесу. Изба далеко. Разве можно в нее
возвращаться с охоты?
  -  Как далеко?
  -  Дней шестнадцать ходу.
  -  Как же вы спите в лесу? Как заяц в снегу?
  - Зачем, как заяц! Мы копаем в снегу яму до самой земли, чтобы было сухо.
И тогда уже на земле разводим костер. Мы спим возле костра, как на печке,
или ложимся на то горячее место, где горел костер.
  -  И тепло?
  - Как в избе. Снимешь полушубок, набросишь на плечи, греешься и спишь.
  -  А какой делаете костер? Из чего? Из веток?
  - Зачем? Свалишь рядом три лесины, разожжешь их посредине,- лесины и
пылают всю ночь, одна от другой разгораются, жар берут. Ночью встанешь,
передвинешь обгорелые концы лесин в огонь и опять заснешь.
  -  Трудно срубить лесину?
  -  Почему трудно? Дело привычное.
  -  Покажи, как ты рубишь?
  -  Почему не показать?
  Охотники вытащили из-за спины топоры, поплевали на руки. Один из них
хотел сбросить полушубок. Другой заворчал:
  -  Не скидывай, украдут твою, лапоть!
  Охотники ловко и быстро срубили три еловых лесины, оттащили их и сложили
рядом, обрубив ветки. Посредине, быстро высекая из кремня железным огнивом
искры на трут, разожгли бересту. Положили на бересту еловые ветки, и лесины
запылали веселым пламенем.
  Субудай внимательно следил за работой охотников и сказал своим
помощникам:
  - Вперед урусутов не убивать, а брать в плен и гнать перед собой. Эти
охотники будут показывать пленным, как прорубать просеки. По ним мы
протащим к Рязани наши китайские камнеметные машины. Они разгромят
рязанские стены.
  Субудай показал пальцем на лохматую собачонку, которая жалась к ногам
охотника и огрызалась на монголов;
  -  Как по-урусутски зовется эта зверушка?
  Охотник ответил:
  -  А пес! Пустобрех!
  Субудай спросил другого:
  -  Как зовут зверушку?
  -  Жучка! Тютька!
  Субудай спросил третьего охотника. Тот сказал:
  -  Лайка! Охотницкая собачонка.
  Субудай покачал головой:
  - Трудный язык урусутов. По-монгольски все просто и ясно - одно слово
"нохой", и все знают, что это собака. А урусуты - путаники. Каждый называет
по-своему. Вот они и не понимают друг друга.


        Глава шестая. КНЯГИНЯ ЕВПРАКСЕЮШКА

  Проходили дни, а от посольства, отправившегося к татарам, все не было
вестей. В Рязани стали тревожиться не на шутку. "Что с послами? Почему не
шлют гонцов? Скоро ли приедут?", Княгиня Евпраксеюшка места себе не
находила:
  - Зачем я отпустила Феодора? Почему не упросила его взять меня с собой?
Берегла бы его там.
  Часами просиживала она в высоком тереме. Без устали глядела в окно на
далекую снежную равнину - не покажутся ли долгожданные путники!
  Но уныло простиралось бескрайнее поле, пустынное, неприветное. Напрасно
искали темные глаза Евпраксеюшки,- не видно было поезда посольского.
Туманились прекрасные глаза, бледнело молодое лицо. Заливаясь слезами,
роняла она голову на беспомощные руки.
  - Ну что ты, родная, убиваешься! - уговаривала ее старая нянька.- Ладно
ли так? Приедет князь-батюшка, что скажет? Не уберегли тебя... Смотри, как
исхудала!
  -  Измучилась л... Чует сердце беду...
  -  Полно, что ты! Еще накличешь...
  Старуха торопливо крестилась и кланялась иконам в переднем углу.
  Евпраксия, в тоске и тревоге бродя по хоромам, услышала озлобленные,
раздраженные голоса и вошла в гридницу. Там собрались с®ехавшиеся на совет
князья, бояре и воеводы. Они сидели и спорили, кричали, шумели. Один
говорил одно, Другой не соглашался, и решить ничего не могли. Ели и пили за
длинным столом и снова принимались за споры.
  - Надо еще раз послать гонцов во все большие города,- говорил угрюмый
седой князь.- Надо собрать всех князей, весь народ, надо всем миром,
сообща, идти против татарских полчищ.
  - Соберешь вас! - возражал Юрий Ингваревич.- Посылал я во
Владимир-Суздальский к князю Георгию, а что толку? Даже не ответил!
  - Неужто великий князь Владимирский не оставит своей гордыни? Неужто не
двинет свои полки на подмогу?
  - Будет медлить! Наше разорение ему на руку: он давно хочет себе
примыслить рязанские земли... Старый князь, сдвинув брови, покачал белой
головой:
  - Пора бы оставить раздоры и ссоры. Каждого из нас в отдельности легко
татары осилят. Будем вместе стоять, тогда им с нами не справиться. Надо нам
соединиться, одной головой думать!..
  Молодой князь вспыхнул и вскочил с места:
  - А этой головой не тебя ли назначить?
  -  Куда мне! Я стар!
  - Знаю я тебя! Ты давно ищешь власти, а я к тебе под начал не пойду!
  - Довольно ссориться! - вмешался Юрий Ингваревич.- Если к Батыге под
начал попадем, хуже будет! Я мыслю выйти с моими рязанцами навстречу
татарам в Дикое поле, чтобы задержать их там, пока из Владимира не подойдет
подмога.
  - Одних рязанцев больно мало,- возразил старый князь.- Надо поднять народ
всей земли русской, призвать всех, и селян и городских...
  - Что толку от простых смердов сиволапых! - запальчиво вставил слово один
воевода.
  - Может, больше толку, чем от иных воевод! - вызывающе ответил молодой
князь.
  Сидевшие вскочили и бросились друг на друга.
  - Стыдитесь, князья!-успокаивал споривших князь Юрий.- Одумайтесь! Всем
нам погибель грозит, а вы что делаете?
  -  А сам ты что сделал? - крикнул дерзкий голос.
  - Я сына не пожалел, к татарам отправил! - с достоинством отвечал Юрий
Ингваревич.- Бог знает, что с ним случилось! Нет ли беды? До сих пор нет
вестей...
  - Может, удалось ему уговорить царя Батыгу? Может, не пойдут на нас
татары?
  - А чего нам их бояться? Кто их видел? Может, и не страшны они вовсе?
  Князья снова заспорили, снова зашумели, стараясь перекричать друг друга.
  Евпраксия постояла в дверях, послушала и печально вернулась в свой терем.
Еще тоскливее стало на душе.
  Упросила Евпраксия старушку позвать ворожею. Пришла гадалка в платке
затейного узора. Зерно сыпала, воск лила, на тень смотрела...
  - Скоро гость к тебе будет, княгинюшка! Подарков привезет заморских,
радость тебе будет дивно хрушкая... Ты о чем все кручинишься? Твое сердце
далеко, здесь нет его... Взял с собой его добрый молодец... Ты о нем не
спишь ночи долгие? Успокойся: беда не грозит ему. Видишь-путь его ждет
какой дальний. Ну, смотри сама, коль не веришь мне: вон соколик твой, а вон
дорога длинная-предлинная!..
  Евпраксия смотрела, и неясная тень на белом полотенце казалась
действительно милым обликом мужа. Обрадовалась Евпраксия. Отпустила
ворожею, щедро одарив ее. Ободрилась и нянька:
  - Видишь-правда моя! Говорила тебе-нечего раньше времени плакать!
Вернется голубчик, князь наш. Чай, путь ему не близкий...
  Позвала девушек Евпраксеюшка, работа закипела в ее проворных руках. Надо
приготовить новое красивое платье для встречи мужа. Князь Феодор любил
рядить ее, часто баловал свою княгинюшку, любовался ее красотой. Девушки с
песнями мелкими стежками сшивали мягкий шелк, а Евпраксия взялась за
вышивание, искусным узором покрывала цветными шелками атласную
сорочку-подарок любимому мужу.
  Работа спорилась дня два, потом снова выпала из рук. Напрасны были
уговоры нянюшки, напрасно девушки старались развлечь княгиню. Снова
тоскливо смотрела она на далекую безлюдную дорогу, снова лились из глаз
непослушные слезы. Старая княгиня, скрывая собственную тревогу, утешала
любимую сноху. Даже невестки пытались развеселить ее, но Евпраксия никого
не слушала. Бесцельно бродила она по опустевшим горницам и думала все ту же
безрадостную думу:
  "От князей защиты не дождешься, а Феодора все нет!.. Придут татары. Кто
укроет, кто заступится? Князья все спорят да ссорятся, каждый верховодить
хочет... Погубят они землю русскую! Придут татары... Зарежут аль уволокут к
себе".
  Семеня ножонками, подошел к ней сынишка. Крепко прижавшись к матери,
поднял на нее отцовские глаза. Хоть и мал был, а чувствовало дитя, что у
матери горе. Обняла Евпраксия любимца, с трудом сдержала слезы:
  - Нет! Не отдам тебя татарам, Ванюшка! Не будет рабом татарским сын
Феодора! Не будет татарской наложницей и жена его Евпраксеюшка!
  Снизу послышался странный шум. Захлопали двери, раздался громкий вопль и
рыдания.
  Сердце оборвалось у Евпраксии. Не помня себя, с ребенком на руках,
опрометью бросилась она вниз, вбежала в горницу... На руках у плачущих
женщин билась старая княгиня Агриппина. Князь Юрий, казалось, потерял
разум. Он рвал на себе одежду и кричал:
  -  Я виноват в его кончине! Я!..
  Впереди стоял старый Апоница, верный слуга и пестун князя Феодора. В
рваной н грязной одежде, с запекшимися кровавыми ранами, измученный и
похудевший, он тоже заливался горькими слезами:
  - Изрубили его, окаянные! Никого в живых не оставили! Меня отпустили вам
поведать. На моих руках скончался наш соколик!
  Евпраксия не закричала, не забилась в слезах и причитаниях. Молча
повернулась и, прижимая к груди сына, вышла из горницы. Поднялась по витой
лестнице в свой терем, подошла к окну, распахнула его и вместе с ребенком
бросилась на черневшие внизу камни.


        Глава седьмая. ПЛЕННЫЕ МОНГОЛЫ

  Рязанское войско вошло в глубь Дикого поля. Застигнутое метелью, оно
остановилось боевым лагерем.
  Князья и воеводы сидели в шатре тесным кругом на большом ковре. Думали,
как сберечь русскую землю. В шатре, сквозь полотнища, слышалось завывание
метели, унылый свист ветра. Лучины в двух поставцах горели трепетными
огнями. Угольки, шипя, падали в деревянные ковши с водой. Чадь, сидя на
коленях, присматривал за огнем. Нападения не жди в такую ночь,- буря с ног
валит!
  Кто-то под®ехал на коне. Стал расспрашивать, где найти князя? Приподняв
тяжелый полог, в шатер пролез засыпанный снегом отрок в нагольном
полушубке. Скинув запорошенный колпак, отрок сказал:
  - Приехал старый воевода Ратибор. Говорит: важные вести привез. Ждать до
утра не может.
  - Какой он воевода! - сказал один из князей, давно враждовавший с
родичами Ратибора.- Не поп и не расстрига! Сидел бы в монастыре и отбивал
усерднее поклоны и молитвы! Бродит по ночам, как леший. Видно, на душе не
мало тяжких грехов, если не спится, не сидится и сон не берет.
  - Истину ли ты говоришь? Бог тебе послух! - ответил из угла другой
голос.- Силком доброго витязя в поруб засадили и постригли в монахи.
  - Довольно старой розни! - сказал третий голос.- Имемся отныне во едино
сердце!
  Все замолкли. Отрок приподнял полог, и в шатер вошел большой, грузный
Ратибор, Он снял меховой треух, расстегнул нагольный полушубок. Вытащил и
расправил окладистую седую бороду. Перекрестился трижды на образ в
золоченой ризе, стоявший на кожаном сундучке в углу, и поклонился в пояс
князю Рязанскому.
  - Проходи, отче Ратибор! - сказал князь Юрий Ингваревич,- Садись с нами.
Трудные думы сейчас у нас. Может, ты что доброе скажешь?
  Ратибор опустился на ковер и начал свой сказ:
  - Я держал сотню дружинников в засаде, в камышовой заросли. Хотел
выловить татарина. Надо у них выведать, что они надумали. Метель нас
засыпала снегом, да обидно было отступать с пустыми руками. На счастье
наше, заметили мы нехристей. Видно, сбились с пути или сами пробирались,
чтобы достать у нас языка. Мы дружно набросились на них. Они пустились
наутек. Двоих удалось стащить с коней. Один, попроще, легко сдался, другой
- как дикий зверь отбивался, визжал, не хотел покориться. Насилу мы его
ошарашили секирой и перевязали ремнями.
  -  Живьем забрали?
  - Забрали и допытывали. Видно, много знает, а сказать ничего не хочет,
  -  Пытать не умеешь, - сказал кто-то. - Привез бы ко мне.
  -  Я и привез.
  -  Давай-ка сюда! - сказал князь,
  Отроки ввели в шатер монгольских пленных. Руки их за спиной были затянуты
ремнями. Один - побогаче, в суконном чекмене, подбитом мерлушкой, с синими
нашивками на левом плече и в замшевых белых сапогах. Лицо сухое, точно
выкованное из красной меди, напоминало голову рассерженного сыча. Глаза,
надменные и зловещие, на мгновение острым испытующим взглядом остановились
на каждом из сидевших в шатре. Это были глаза гордого, непокорного, но
затравленного зверя, готового к прыжку при первой надежде на битву и
свободу.
  Другой пленный-совсем молодой, лет семнадцати, в полуистлевшем домотканом
чекмене, надетом поверх облезлого, изодранного полушубка. Ноги завернуты
обрывками старой овчины. Он смотрел с испуганным любопытством, впервые видя
перед собой урусутов, против которых царь Батый повел свои полчища.
  Князь приказал крикнуть Лихаря Кудряша.
  - Ты будешь ли отвечать? - обратился Лихарь к старшему пленному.
  Тот покосился на него и отвернулся.
  -  Если молчать будешь, тебя прижгут огнем.
  -  Буду отвечать,
  -  Кто ты? Как тебя зовут?
  - Я сотник Урянх-Кадан, из тумена владыки всех владык, Бату-хана.
  -  Сколько у него войска?
  - Войска у Бату-хана столько, что пересчитывать его придется девяносто
девять лет.
  -  Где находится Бату-хан?
  - Здесь в степи. На расстоянии полета стрелы. Прямо перед вашим войском.
  -  Куда он идет?
  - Бату-хаи идет покорить урусутов и сделать их своими кандальниками.
  -  Почему он стоит, а не идет вперед? Боится нас?
  - Бату-хан ничего не боится. Он выжидает, пока успокоится метель. Злые
духи урусутов плюют снегом нам в лицо, не хотят пустить нас в свои земли.
Когда наши онгоны прогонят урусутских мангусов, Бату-хан пойдет вперед,
прямо на город Рязань.
  -  Кто главный начальник у монголов?
  - Их много. Главные начальники - одиннадцать царевичей священной крови
Великого Воителя, Чингиз-хана.
  -  Все ли идут на Рязань?
  - Чтобы идти всем на Рязань, не хватит места войскам, корма коням. Войска
идут рядом, широкими крыльями, как облавой на охоте. Самый правый -
Шейбани-хан, самый левый - Гуюк-хан.
  -  Кто из них идет на Рязань?
  -  На Рязань сперва пойдет Гуюк-хан, а за ним Бату-хан.
  -  А что делают другие начальники?
  -  Они идут на другие города урусутов.
  Князь Юрий Ингваревич обратился ко второму пленному:
  -  Как тебя зовут?
  -  Меня зовут Мусук, сын Назара-Кяризека.
  -  Верно ли то, что говорил твой товарищ, Урянх-Кадан?
  -  Почти все верно.
  -  А что не верно?
  -  Сами догадайтесь. Я говорить не стану.
  - Это твой начальник?
  -  Да, это мой большой начальник.
  -  Как вы попали в плен?
  - Мой начальник хотел посмотреть, где войска урусутов. Мы сбились с
дороги. Здесь нас схватили.
  Князь задумался, и воеводы поникли головами. Поняли, что тяжелая будет
борьба с надвигающимися, как тучи, татарскими войсками.
  - Кто же скажет бодрое слово? Кто даст дельный совет? - спросил Юрий
Ингваревич.
  На лице монгольского пленного как будто мелькнула насмешливая улыбка.
Князь Юрий сказал Лихарю Кудряшу:
  - А ну-ка, Кудряш, возьми обоих пленных и держи их крепко. Завяжи им ноги
сыромятными ремнями, веревки они перегрызут зубами и убегут. Уведи их
отсюда!
  Кудряш вышел с пленными. Ратибор, расправляя бороду, кряхтел и вздыхал,
словно что-то душило его. Воеводы молчали. Князь обратился к Ратибору:
  - У тебя, отче Ратибор, опыта воинского много. Ты бы сказал, что думаешь
о тех вестях, какие нам поведали нечестивые мунгалы?
  - Прихвастнул мунгал перед нами. Войско у них большое, верно,- но тут для
них и выгода, тут им и горе. Большое войско, такое, как у них, стоять долго
на месте не может. Монгольские кони уже об®ели всю траву, выбили копытами
даже корни из земли. Еще несколько дней - и у мунгалов начнется падеж их
табунов, копи друг у друга начнут отгрызать хвосты. Поэтому не все идут на
Рязань, а широкими крыльями движутся на другие города за хлебом и сеном.
Если бы паши князья дружно стояли одной ратью, никакие мунгалы нам бы не
были страшны.
  -  Верно ли говорили мунгалы?
  - Конечно, врут, что татарское войско надо считать девяносто девять лет,
ну, а все прочее - правда.
  -  Что же, по-твоему, надо делать?
  - Мунгалы растянулись отсюда до самого Пронска. Одним валом они на нас не
ударят. Если не соврал мунгал, то перед нами стоят полки Гуюк-хана и самого