аметил среди мирно пасущихся коней стройного белого
жеребца, своего Акчиана. Он неукротимым зверем носился между косяками,
наслаждаясь привольем, смело схватываясь с другими жеребцами. С диким
визгом вцепился он зубами в шею рыжего жеребца, опрокинул его и с звонким
ржаньем поскакал дальше по степи. Ветер развевал его серебристую гриву.
  Арапша свистнул. Акчиан остановился и насторожил уши, Арапша свистнул еще
раз и услыхал ответное ржанье. Изогнув шею и легко выбрасывая стройные
ноги, Акчиан понесся упругими скачками навстречу хозяину.
  Но два табунщика уже давно следили за ним и помчались наперерез,
высвобождая арканы. Арапша изо всех сил, бежал к коню, но было поздно: два
аркана захлестнули шею скакуна, и он остановился, бросаясь в стороны,
стараясь вырваться на волю.
  - Оставьте! Это мой конь! Он под моим седлом! - кричал Арапша.
  - Уходи отсюда, пока цел, степной бродяга, конокрад! - кричали табунщики.
Один из них спрыгнул с коня и вцепился в повод Акчиана.- Здесь земля и
табуны хана Баяндера! Бродячий конь - добыча хана!..
  Арапша выхватил меч и крикнул с таким бешенством, что табунщики
попятились:
  - Слушайте вы, жалкие рабы Баяндера! Вы, ханские табунщики, крадете чужих
коней? Не хотите ли вы поставить ваше паршивое тавро на серебристой коже
этого благородного коня?
  - Хан Баяндер сам поставит тебе на лоб свое тавро,- ответил табунщик,- и
будешь ты лежать падалью на кургане!
  Говоривший отскочил в сторону, едва успев увернуться от раз®яренного
воина, бросившегося на него с поднятым мечом.
  Но Арапше неожиданно загородил дорогу выбежавший из шалаша смуглый
коренастый монгол в рваном плаще.
  - Постой, бек-джигит! - сказал он спокойно.- Ты всегда успеешь светлой
саблей зарубить грубияна. Выслушай сперва, что я скажу тебе. А твой конь от
тебя никуда не уйдет!
  Он сделал знак рукой, и табунщики распутали петли, наброшенные на белого
жеребца. Говоривший был молод. Темный пушок едва оттенял его верхнюю губу.
Под сдвинутыми бровями застыли скошенные, холодные, точно стеклянные,
глаза, в которых чувствовалась затаенная, неотступная мысль. Он держался с
уверенностью, казавшейся странной при его выцветшем нищенском плаще.
  Арапша невольно остановился, пораженный властным выражением лица
незнакомца, и вдруг вспомнил слова Хаджи Рахима: "Конь к тебе вернется...
На нем уехал необычайный человек, который может за него дать тебе тысячу
коней..."
  - Твоего жеребца никто не посмеет тронуть,- продолжал молодой монгол.- На
нем ускакал я, когда за мной гнались враги. Я покупаю его. Сколько золотых
динаров ты за него хочешь?
  - Продать моего Акчиана?!-воскликнул Арапша.-Для смелого джигита конь -
лучший друг! Разве друзьями торгуют?
  - Ты хорошо сказал! - отвечал незнакомец.- Этот благородный конь создан
для того, чтобы на нем ездил султан, хан или сам каган. Для чего тебе,
смелому, но простому джигиту, такой конь? Я заплачу тебе за него столько,
что ты купишь себе десяток добрых коней и шелковую одежду. Говори, что ты
хочешь за коня?
  - Я ничего не хочу! - возразил Арапша.- Я только что с трудом нашел его.
У меня нет родины, нет юрты, нет белобородого отца или смелого брата. Все
мое богатство - меч и этот конь. Зачем же ты хочешь отнять его? Кто спасет
меня в огне битвы, на краю пропасти? Я не отдам его!
  - Белый конь нужен мне! Я дам тебе взамен лучшего коня из этого табуна.
Согласен?
  Глаза Арапши расширились. Он загорелся гневом. Но ему опять вспомнились
слова Хаджи Рахима. Арапша задумался на мгновение, затем тряхнул черными
кудрями и сказал:
  - Если мой конь нужен тебе не для того, чтобы водить его под парчовым
чепраком по базару на удивление толпы, а для похода и для битвы,- я дарю
тебе моего коня! Ты взлетишь на нем к далекой сверкающей звезде. Он будет
конем победителя и принесет тебе удачу!
  Незнакомец в рваном плаще вздрогнул. На мгновение глаза его испытующе
остановились на Арапше, Затем он повернулся к табунщикам и спросил
небрежно, как о пустячном деле:
  - Скажите, джигиты-удальцы, можете ли вы продать мне коня, которого я сам
выберу?
  Табунщики переглянулись и пошептались между собой. Младший из них, черный
от загара, как жук, сказал:
  - Кони не наши, а хана Баяндера. Но хан наш любит золото, и мы можем
продать нужного тебе коня, если ты заплатишь не меньше, чем купцы на базаре
в Сыгнаке. Дашь ли ты нам за него двадцать пять золотых динаров? Тогда мы
поймаем жеребца, которого ты нам укажешь, а если ты еще прибавишь нам за
усердие, то мы его укротим на твоих глазах.
  - Я не барышник! - ответил странный монгол. - Я не торгуюсь, а беру, что
хочу. Вы получите, что просите. Кроме того, я добавлю каждому по золотому
динару.
  - Живи тысячу лет! - воскликнули табунщики,- Приказывай скорее!


        Глава тринадцатая. БРАТЬЯ-ТАБУНЩИКИ

  Назар-Кяризек торопился увидеть сыновей, чтобы обрадовать их вестью о
милости хана, уступающего им пять коней. Он подгонял, как мог, тощую
кобылу. Она то плелась шагом, то бежала рысцой и притащилась, наконец, к
долине, где паслись табуны хана Баяндера.
  Вслед за Назаром прибежал, прыгая, как заяц, маленький Турган. Он
вскарабкался на холм и закричал отцу:
  - Скорей, тату, скорей сюда! Здесь ловят волков! Назар щелкнул плетью и
взобрался на холм.
  В лощине, между холмами, во всех направлениях скакали, крича и свища,
джигиты хана Баяндера. Заливаясь тонким лаем, поджарые борзые собаки
гонялись за несколькими волками. Спасаясь, волки бросались под ноги коней.
  Особенно горячая свалка происходила вокруг большого старого волка. Он
огрызался, лязгал оскаленными зубами, отшвырнул отчаянно завизжавшую собаку
и вертелся, отбиваясь от наседавших врагов.
  К волку подскочил джигит, свалился с седла прямо на него и старался
ухватить его за уши. Но волк вырвался, перекатился кубарем через собак и
большими скачками понесся наутек.
  Джигиты помчались за волком:
  -  Держи его, Нури! Не упусти... Лови его за уши, Нури!..
  В туче пыли, с шумом и воплями, скрылись за бугром охотники, волки и
собаки.
  Тогда Назар-Кяризек увидел на месте свалки лежащего человека, связанного
веревками. На нем был синий монгольский чапан. Отлетевший в сторону колпак
дервиша показался знакомым. Назар под®ехал и сошел на землю.
  - Да это наш сосед, ученый, факих Хаджи Рахим! Не задушил ли его старый
волк? Ты жив ли. Хаджи Рахим? Великий аллах, приди на помощь!
  Глаза лежащего открылись и уставились удивленно на склонившегося старика.
Хаджи Рахим медленно приходил в себя:
  - Я не знаю, жив ли я, или безжалостный Азраил тащит меня в царство
ночи... Через меня пронеслись охотники и джигиты... на моей спине собаки
дрались с волком... Ты много раз спасал меня от голода, Назар-Кяризек...
Спаси еще раз, не покидай меня здесь!..
  Назар распутал веревки и свернул их:
  - На этих петлях мои сыновья повесят разбойников, которые обидели моего
почтенного соседа.
  Старик помог израненному дервишу взобраться на кобылу и медленно повел ее
под уздцы. Хаджи Рахим охал и жаловался:
  - Иволга гонится за осой и не замечает, что охотник уже натянул лук и
готов догнать ее острой стрелой... В это же время тигр готовится к прыжку,
чтобы растерзать охотника! Кто знает наше будущее: кто раньше погибнет-тигр
или охотник, иволга или оса?.. Я уже совсем погибал от рук страшных
монголов, и кто же меня выручил-старый злобный волк и раз®яренные собаки...
  У подножия холма, около прозрачного ключа, стояли два камышовых шалаша. В
них жили пастухи, сыновья старою Назара-Кяризека. Старик подошел к шалашам.
Хаджи Рахим, охая, слез с кобылы и остановился, пораженный: перед ним стоял
его ночной гость.
  - Кто смел тебя обидеть?-спросил молодой монгол, нахмурив брови.- Синий
чапан в грязи и разорван... Что произошло с тобой?
  Хаджи Рахим рассказал, как на него напали монгольские воины. Юноша на
мгновение закрыл рукой глаза. Вцепившись и рукав Хаджи Рахима, он
прошептал:
  - Это они! Неведомые злодеи неотступно преследуют меня! Хаджи Рахим!
Ночью ты помог мне бежать, теперь ты сам чуть не погиб из-за меня! Они
узнали на тебе мой синий чапан!..
  К Хаджи Рахиму подбежал Арапша.
  - Прости, мой почтенный учитель! Я виноват: зачем я, твой мюрид, оставил
тебя одного!
  - Ты знаешь его? - указал на Арапшу монгол.- Скажи, Хаджи Рахим, могу ли
я довериться этому джигиту?
  - Арапша храбр, как горный барс, и непреклонен и тверд, как алмаз! Его
язык не знает лжи, рука не изменяет другу...
  -  Я рад тому, что ты сказал. Я возвеличу его!
  С почтением согнувшись, приблизился старший из табунщиков:
  - Послушай, хан! Хотя ты без юрты и без коня, но если в твоем кошельке
звенит золото, мы поймаем тебе сейчас отличного коня.
  -  Арапша! - сказал монгол. - Выбери себе лучшего.
  Арапша окинул взглядом табун и указал на молодого гнедого коня. Он был
несколько выше других и гораздо беспокойней. В то время как остальные кони
мирно пощипывали траву, гнедой жеребец, подняв голову, озирался и отбегал в
сторону для драки к другим жеребцам.
  - Ойе! Не легко будет поймать его! - сказали табунщики.- Это огонь, а не
жеребец! Это зверь, зоркий и пугливый... Его плетью не ударишь, он сам
бросится на человека!
  Вмешался старый Назар-Кяризек:
  - Мусук поймает коня, а мой младший сын Турган усмирит его. Это ему не
впервые!
  Турган, взобравшись на рыжую кобылу, жадно слушал. Он ликовал. Глаза его
сверкали от гордости: ему доверяют такое опасное и лихое дело - усмирить
дикого коня!


        Глава четырнадцатая. УКРОЩЕНИЕ ДИКОГО КОНЯ

  Мусук, прозванный так за ловкость, туже затянул кушаком свой тонкий стан,
вскочил на поджарого горбоносого коня и с длинным тонким укрюком в руке
поскакал в сторону гнедого жеребца.
  Сперва Мусук сделал широкий круг, стараясь обойти копя. Гнедой жеребец
еще не догадывался, что ему угрожает опасность, и заигрывал с соседними
жеребятами.
  Вдруг что-то его обеспокоило: он заметил приближавшегося табунщика.
Матки, оберегая жеребят, спокойно отходили в сторону, открывая всаднику
дорогу. Жеребята, следя за движениями маток, отбегали за ними.
  Гнедой насторожился. Он почуял приближение врага и бросился со всех ног в
сторону, стараясь затеряться среди других коней.
  Мусук ни на мгновение не упускал его из виду. Он кидался в середину
разбегавшихся коней и мчался за удалявшимся гнедым. Всадник был не раз
совсем близко и готовился накинуть петлю, но разгневанный конь, взмахнув
хвостом и потрясая головой с поднявшейся, ощетинившейся гривой, круто
бросался в сторону и исчезал между другими встревоженными косяками.
  Мусук разгорался, не помнил и не видел ничего, кроме ускользавшего
непокорного зверя. Он должен был поймать его во что бы то ни стало и не
выпустить из рук, что тоже было трудным делом. Уже несколько раз гнедой
конь ускользал от табунщика, брыкал ногами и бросался грудью на сбившихся в
кучу коней, которые, подняв голову и заострив уши, с беспокойством следили
за горячей погоней.
  Поджарый горбоносый степняк, на котором, пригнувшись к шее, мчался Мусук,
как будто понимал тайные желания всадника. Не Мусук управлял конем, а
скакун, в одном порыве с охотником, несся за ускользавшим диким жеребцом,
выискивая его среди сотен других коней.
  Наконец молодой джигит настиг свою жертву, накинул аркан, отбросил в
сторону укрюк и, прихватив конец аркана коленом, правой рукой сдержал
дикого, прекрасного в своей ярости коня.
  Когда петля захлестнула шею свободного скакуна, следившие за охотой
табунщики подняли дикий вой. Кони тысячного табуна окаменели, пораженные
победой человека. Они стояли как вкопанные, заострив уши, устремив взоры на
ловкого всадника и на раз®яренного жеребца с вздыбившейся черной гривой,
захваченного натянувшимся, как струна, черным волосяным арканом.
  Дикарь, изумленный никогда не испытанным ощущением острой боли в шее,
стоял неподвижно только первое мгновение. Потом, расставив ноги и загибая
голову книзу, он стал пытаться порвать аркан.
  Внезапно поднявшись на дыбы, он сделал отчаянный прыжок в сторону,
стараясь вырвать аркан из железной руки табунщика, но петля еще сильнее
стала душить шею. Гнедой жеребец завизжал от ярости, припадал на колени,
делал новые прыжки, изгибался и высоко вскидывал задние ноги.
  Конь Мусука был силен и опытен в подобной борьбе и не подавался ни на
шаг. Мусук зорко следил за каждым движением противника. Два табунщика
подбежали к взбешенному, визжащему коню, крепко ухватили его за уши, в то
время как два других конюха торопились связать ремнями его ноги. Один из
них пропустил между зубами жеребца волосяную веревку, затем ловко опутал ею
брюхо и закрепил конец на спине.
  В это мгновение на спине страшного коня очутился босоногий мальчик в алой
рубашонке и засученных шароварах. Ухватившись за концы веревки, просунутой
коню в зубы вместо поводьев, он вцепился затем левой рукой в его густую
группу. Табунщики, освободив ноги коня, отбежали. Турган, стегая коня
плетью, помчался в степь.
  Назар-Кяризек, раскрыв рот и подняв руки, полный восхищения и тревоги,
кричал:
  -  Берикелля! Из сынка выйдет настоящий джигит!
  Мальчик крепко сидел на спине мчавшегося коня. Вскоре он был уже так
далеко, что казался маленькой красной точкой. Табунщики зорко наблюдали за
борьбой коня и ребенка, готовые помчаться на подмогу.
  Конь носился кругом по степи, бросаясь из стороны в сторону. Он старался
скинуть мальчика нечаянными прыжками вбок. Бил задом и передом, подпрыгивал
на месте, вставал па дыбы, шел на задних ногах и снова мчался в степь,
раз®яренный до предела.
  Турган, вцепившись изо всех сил в веревку и взлохмаченную гриву, не терял
ни смелости, ни упорства. Он то хлестал коня плетью, то ободрял и
успокаивал его ласковыми словами. Дикий жеребец стал наконец немного
слушаться повода. Это заметили табунщики. Старший брат, Демир, закричал:
  - Мальчишка переборол коня! Пора выручать его! Он устал и силенок не
хватит. Я сам поеду.
  Демир помчался к Тургану. Гнедой был измучен, истощен, наполовину
укрощен, и настигнуть его казалось делом нетрудным. Но лишь только он
заметил, что к нему приближается новый всадник, жеребец снова раз®ярился,
стал выгибаться и прыгать в сторону. Однако он уже давно утомился и, теряя
силы, побежал дробной рысью. Его движения становились более равномерными и
правильными. Уже заметно было, что он слушался повода и делал ровный круг,
приближаясь к месту, где стояли Назар и табунщики. Дикий конь был
укрощен...
  Демир, поскакавший на помощь мальчику, поравнялся с ним и продолжал
мчаться рядом. Мальчик, держась левой рукой за холку коня, привстал на
колени, потом быстро поднялся на ноги. Этим воспользовался опытный табунщик
и, тесно прильнув своим конем к укрощенному жеребцу, обнял ребенка правой
рукой и перетащил к себе.
  Прирученный конь уже скакал рядом на поводу. Черный, загорелый табунщик,
придерживая стоящего на его седле мальчика, возвратился к шалашу.
Подбежавшие братья сняли усталого, едва державшегося на ногах юного
укротителя и наперебой обнимали и целовали его.
  Арапша бросился к гнедому жеребцу, поймал его за повод, трепал по шее,
называл ласкательными именами. Конь стоял, растопырив ноги, опустив голову,
равнодушный, с повисшими ушами.
  Старый Назар-Кяризек сказал:
  - Поводи его шагом до захода солнца, не давай воды до полуночи. Это будет
конь первейший, знаменитый!
  Молодой монгол, внимательно следивший за скачкой, повернулся к табунщикам
и стал небрежно отсчитывать из кожаного кошелька золотые динары. Он высыпал
монеты в подставленные ладони старшего брата, затем вскочил на белого
жеребца и, сдерживая его, сказал:
  - Спасибо вам, джигиты-табунщики! Скоро вы обо мне услышите...
  Он тронул коня, но остановился, всматриваясь в даль. На холмах,
окружавших долину, показался растянувшийся конный отряд. По маленьким
крепким коням с крутыми толстыми шеями можно было сразу узнать монголов.
Всадники быстро окружили место, где стоял шалаш. Монголами начальствовал
молодой хан с суровым, каменным лицом. За ним неотступно следовали три
воина. Средний из них держал копье с трепетавшим желтым лоскутом. Угрюмый
хан под®ехал к табунщикам. Встретившись взорами с молодым всадником на
белом жеребце, он скопился к луке седла:
  - Менду, Бату-хан! Не легко нам было найти тебя. Почему на тебе одежда,
не подобающая царевичу-чингизиду?
  - Желтоухие собаки Гуюк-хана преследовали меня. Я скрывался в шалаше этих
бедняков.
  - Мой почтенный отец, Субудай-багатур, беспокоится. Он просит немедленно
прибыть в его шатер.
  -  Я готов, багатур Урянх-Кадан!
  Монголы с места пустили коней вскачь и быстро скрылись за холмами.
  Арапша отвернулся, не желая видеть, как удалялся его любимый белый
Акчиан. Пучком травы он вытирал пот, струившийся по бокам его нового коня.
Ласково шептал ему:
  - Не грусти! Не жалей о потерянной свободе! Теперь ты стал моим другом.
До сих пор неудачи играли мной, ты я;е приносишь мне надежду! Будешь отныне
называться "Итачмаз"! Станешь преданным и верным, как собака, и
неутомимым и крепким, как алмаз...


        Глава пятнадцатая. СПРАВЕДЛИВЫЕ СУДЬИ

  Кыз-Тугмас не раз выходила из юрты и посматривала на дорогу, поджидая
возвращения старого мужа. Наконец, утомившись, села на обрывке ковра у
двери юрты и, обняв колени, молча смотрела на пустынный холм, над которым
облаком кружилась мелкая розовая саранча.
  "Говорила я, не к добру он поехал!-думала Кыз-Тугмас.- Чуяла, случится с
ним недоброе. Куда ему, старому, ехать на войну! Он и мешок джугары не
принесет домой, не рассыпав. Но он упрям, как старый козел, а выбрыкивает,
как молодой козленок..."
  К вечеру приехал ее любимый сын Мусук. Он стреножил коня и пустил его
пастись. Скинув разодранный чекмень н рубашку, он бросил их на колени
матери:
  -  Пока у меня нет хозяйки, кто зашьет одежду?
  Мусук растянулся на земле и долго лежал молча, следя за руками матери,
которая ловко делала стежки на заплате.
  -  Где Юлдуз?
  - Где же ей быть? Пасет в степи, еще не возвращалась.
  Юлдуз была приемыш: ее пригрела Кыз-Тугмас потому, что хотя она и носила
имя "Не будет иметь дочерей", но все-таки тосковала о дочери. Ведь дочь
всегда вьется около матери, и даже замужем, в новой юрте, она ближе к
матери, чем сыновья.
  "Юлдуз скоро можно будет отдать за немалый калым - корову, коня и
верблюда, Юлдуз стройная, красивая девушка, с веселой улыбкой и блестящими
карими глазами. Не беда, что Юлдуз бедно одета! Ее блестящие черные волосы
всегда тщательно заплетены в шестнадцать косичек и перевиты нитями
стеклянных бус. Не один джигит уже засматривается на нее..."
  Мать знала, что Мусуку нравится Юлдуз. Но какая старикам выгода, если
бедняк женится на нищей сироте? Не лучше ли ему подождать с женитьбой, а
Юлдуз выдать за богатого кочевника или муллу? Но об этом Кыз-Тугмас никогда
не говорила и не раз вздыхала, думая: "Мусук упрям, как отец, и поступит,
как сам захочет. Тогда мы никогда не выйдем из бедности!"
  Собака, лежавшая у порога юрты, подняла голову, заворчала и с громким
лаем помчалась в степь. Мимо ехал кочевник и что-то кричал, указывая рукой
в сторону. Он не остановился и проехал дальше.
  -  Вот и Юлдуз! - сказала мать.
  На холме показались ягнята. Они шли, растянувшись по тропе, взбивая пыль.
Среди них шагала тонкая девушка, подгоняя особой пастушьей песенкой
отстающих. Услышав ее голос, из соседних юрт выбегали женщины и спешили к
стаду. Юлдуз, отдав захромавшего ягненка, которого несла на руках, бегом
пустилась домой. Она сделала знак Мусуку и проскользнула в юрту.
  Юлдуз взволнованно шептала:
  - Ехал мимо человек и сказал, что видел нашу кобылу недалеко от дороги в
степи. Она пасется, а седло сбилось на сторону... С отцом случилась беда! Я
боюсь сказать матери.
  Мусук осторожно вышел из юрты, стараясь незаметно пройти за спиной матери
к своему коню, но вдруг остановился. Из степи послышался тонкий, плачущий
крик.
  "Да это Турган!" - Мальчик показался на холме. Он бежал сп