го сторожа Назара-Кяризека. Еще
короткий пронзительный крик, треск, и казненные с раскрытыми, удивленными
глазами остались лежать на снегу.
  Битва кончилась. Монголы добивали последних урусутов, которые продолжали
сопротивляться, хотя были окружены со всех сторон.
  Бату-хан проехал вдоль урусутских укреплений, заваленных трупами воинов и
коней, переправился на другую сторону реки, остановился около пожарища на
месте сгоревшей церкви. Здесь он пожелал отдохнуть. Нукеры разыскали в доме
урусутского шамана мороженого барана и, проткнув его деревянным прутом,
изжарили целиком над угольями.
  Субудай-багатур сидел возле Бату-хана на войлочной попоне, указывал на
небо и бормотал:
  - Урусутские шаманы все-таки очень сильны и нам вредят. Пора нам
выбираться из этих лесных трущоб!
  - Сперва я возьму Новгород,  - ответил Бату-хан.
  К полудню ветер переменился, подул в другую сторону, разогнал серые тучи,
и на весеннем бирюзовом небе показалось яркое солнце. Теплые золотистые
лучи скользили по снежным полянам, всюду заструились ручейки воды, снег
таял, делался рыхлым. Кони стали проваливаться по колено.
  Несколько черных грачей опустились на засыпанные снегом трупы. Татары
снимали малахаи, скребли бритые затылки и нюхали воздух:
  - Теплый ветер повеял из монгольских степей. Смотри, черная птица
прилетела, на хвосте весну принесла!
  Зазвенели частые удары в медные гонги, извещая об отступлении, призывая к
сбору. Татары, подчиненные железной дисциплине, ругаясь, что их лишают
добычи, оставляли грабеж трупов, поворачивали коней и вскачь направлялись к
дымящемуся пожарищу на месте бывшего селения, где около уцелевшей белой
избы подымался на шесте блистающий медью и золотом бунчук джихангира с
рыжим конским хвостом.
  Сотники скакали во всех направлениях, собирая воинов в отдельные отряды.
Слышались возгласы:
  - Идем на богатый Новгород! Скорее прочь отсюда, из заколдованных болот!
Скорее! Или мы все тут погибнем!
  Татары с хриплыми криками быстро построились по десяткам и сотням.
Некоторые тащили за собой на арканах захваченных тощих коней.
  Вскоре бунчук джихангира заколебался и поплыл впереди охранной сотни.
Бату-хан ехал на сером в яблоках коне, мрачный, с непроницаемым лицом.
Суженными глазами он всматривался в просеку векового бора,
  За Бату-ханом следовал старый непобедимый Субудай-багатур и приближенные
ханы. Далее тянулась длинная, бесконечная вереница татарских воинов.


        Глава шестнадцатая. ПОСЛЕ БИТВЫ

                                ...Песня русская!
                                Не сама собой ты спелася-сложилася:
                                С пустырей тебя намыло снегом-дождиком.
                                Нанесло тебя с пожарищ дымом-копотью.
                                Намело тебя с сырых могил метелицей...
                                    Лев Мей. Запевка.

  Горячий шершавый язык лизал лицо... Тихое повизгивание и настойчивый,
короткий лай... Кто это? Торопка медленно приходил в себя. Первая мысль
испугала его: - Собака-людоед! Она слизывает кровь, а потом начнет грызть
лицо!
  С трудом Торопка вытащил придавленную руку и схватил собаку за горло. На
шее обрывок веревки... Да это Пегаш! Он перегрыз веревку и прибежал искать
хозяина. Да, это Пегаш! Торопка ощупывает его и узнает в темноте вытянутую
морду, стоячие уши, широкую грудь со старыми шрамами от волчьих зубов.
  Торопка силился подняться, но тяжелая туша отдавила ноги, - это навалился
убитый конь. Левая рука тоже чем-то придавлена... Может, это прилетела
судьбина... Он лежит среди покойников, и его черед пришел. Испить бы!
Торопка достает горсть мокрого снега... У снега вкус крови!
  Где он? Вспоминаются последние мгновения - скачущие татары с раз®яренными
лицами. Удар по голове, падение...
  Это поле битвы... Почему такая тишина? Наверху темное небо и серебряный,
тонкий полумесяц. Тусклый, слабый свет едва озаряет снежную равнину,
притихший невдалеке лес и высокие старые ели.
  Стон... Отчетливый человеческий стон. Еще жалобный вздох в другой
стороне, еще грустные, скорбные звуки в разных местах. Точно русская земля
плачет над своими сынами, павшими на этом кровавом поле!
  Где же татары? Они никогда не оставляют раненых, они их добивают. Торопке
хочется крикнуть, призвать на помощь, да боится: услышат татары!..
  Пегаш затих, прислушался и заворчал. В ночной тишине слышен шорох, шаги.
Непонятное бормотание. Кто-то идет и говорит сам с собой. Торопка с трудом
приподымает голову. Высокий человек в длинной одежде почти до пят, в
остроконечной шапке. Сумка на ремне через плечо. В одной руке - посох, в
другой - светится фонарь. Слабый огонек раскачивается, и на снегу движется
светлое пятно.
  Ночной грабитель? Приканчивает убитых?..
  Опять протяжный стон невдалеке:
  - Ох, смертушка!.. Испить бы!.. Погибаю...
  Незнакомый высокий человек приближается, наклоняется к лежащему. Торопка
осмелел:
  - Сюда! Ко мне!
  Странный человек подходит. Стоит настороже, подняв посох. Пегаш рычит.
Шерсть на спине поднялась дыбом.
  - Пегаш! Назад!
  Человек сделал еще шаг. Говорит, коверкая слова:
  - Знакар... Здоров буди...
  Не татарский ли это знахарь? Может, пожалеет? А вдруг увидит, что перед
ним не татарин, и ударит посохом... Но все одно погибать, и Торопка просит:
  - Помоги!
  Длиннобородый человек склоняется. Освещает фонарем с восковой свечой.
Ставит фонарь на бок мертвой лошади, кладет на снег сумку и посох. Через
силу старается приподнять два трупа, навалившиеся на Торопку. Он кряхтит,
шепчет непонятные слова. Торопке стало свободнее, он может двинуть второй
рукой. Еще нужно вытащить ноги из-под трупа лошади. С крайними усилиями это
удается.
  Торопка приподымается, садится. Знахарь ощупывает голову, плечо. Волосы
на голове слиплись от крови. Затылок саднит, правая рука плохо двигается.
Знахарь опускается на корточки, осторожно расстегивает полушубок Торопки,
открывает плечо, залитое черной, запекшейся кровью. Он достает цветную
тряпку, мочит ее из бутылки, перевязывает рану и застегивает снова
полушубок.
  - Здоров буди! - Он указывает рукой себе на грудь и говорит: - Знакар,
Хаджи Рахим!..
  Тихими, спокойными шагами знахарь удаляется, направляясь туда, где
слышатся новые стоны. Торопка сидит на боку павшего коня и думает. Что
теперь делать? Куда девались татары? В какую сторону ушли? Надо пройти в
лес, где стоит привязанный голодный конь. Надо вывести его и лесными
тропами пробраться домой, назад, в Перунов Бор. Два друга у него остались -
конь и Пегаш, Где отец? Не погиб ли он в этой страшной битве? Его надо
разыскать...
  Торопка старается втолковать это Погашу, который повизгивает, перебирает
нетерпеливо передними лапами, желая понять, что от него требует хозяин.
  - Пегаш! Побегай по полю, загляни в лица павших, нет ли нашего хозяина?
Где хозяин? Где хозяин? Поищи!
  Торопка гладит Пегаша по морде и толкает в сторону поля:
  - Ищи, где Хозяин!
  Пегаш бросается со всех ног, несется вперед, прыгает через трупы, ищет,
обнюхивает, кружится и вдруг останавливается, лает и воет тонким голосом.
  Торопка встает, осторожно шагает через лежащие тела. Ноги, отдавленные
тяжелым конем, еще плохо слушаются, но Торопка все же заставляет себя идти
вперед.
  Торопка ускоряет шаги. Вероятно, Пегаш нашел отца. Верный пес стоит около
нескольких тел, упавших в беспорядке, как их настигла татарская стрела или
копье.
  С дрожью и робостью Торопка приближается, склоняется над неподвижными,
уже запорошенными снегом телами... Нет! Это не отец! Молодое, красивое, но
бледное, как воск, лицо... Это мальчик. Глаза, серые с длинными ресницами,
спокойно смотрят в небо. На ресницах искрятся белые снежинки. На щеках
заметны мелкие веснушки, красивый рот полуоткрыт, точно шепчет ласковые
слова...
  Какое знакомое лицо!.. Вешнянка! Как ты сюда попала? В одежде мальчика!..
И тебя сразил страшный удар татарина!
  Торопка присел около неподвижного тела... Вот лежат еще девушки в мужской
одежде, и они бились с татарами за родину!
  Осторожно наклонился Торопка и коснулся губами мертвого лица. Вешнянка!..
Он вспомнил ее ласковую улыбку и грустные речи при прощании...
  - Вешнянка! - шептал Торопка. - Скажи хоть одно слово, последнее,
прощальное! Ты обещала дождаться меня! И вот дождалась встречи на этом
мертвом, скорбном поле!..
  Он еще раз коснулся ледяных губ, потрогал руки холодные и твердые...
Затих и задумался.
  Вдруг заунывные звуки пронеслись в тихом морозном воздухе. Знакомая
песня, какую он не раз слышал дома, в Перуновом Бору на кургане, где
теснились родные могилки. Пел женский голос, тонкий и высокий, к нему
пристал второй голос, низкий и грудной. Потом оба голоса, точно обнявшись,
слились вместе. Звуки плавно неслись над затихшей нежной равниной, где,
словно прислушиваясь, лежали с расклеванными глазами мертвые русские
ратники.
  Тонкий голос жалобно пел:

  Укатилось красное солнышко
  За горы оно да за высокий,
  За лесушки оно да за дремучий,
  За облачки оно да за ходячий,
  За часты звезды да подвосточныи...
  Покидат меня, победную головушку,
  Со стадушком оно да со детиною.
  Оставлят меня, горюшу, горе-горькую,
  На веки-то меня да вековечные!

  Второй низкий голос продолжал:

  Подходила скорая смеретушка,
  Она крадчи шла злодейка-душегубица,
  По крылечку ли она шла да молодой женой,
  По новым ли шла сеням да красной девушкой,
  Аль каликой она шла перехожею;
  Потихоньку она да подходила
  И черным вороном в окошко залетала;
  Скрытно садилась на крутоскладно изголовьице
  И впотай ведь взяла душу со белых грудей...

  Пошатываясь от слабости, Торопка подошел к певшим женщинам. Они сидели
полукругом. В середине на снегу лежали рядом трупы ратников. Большинство
женщин было одето по-мужски. Возле них валялись на снегу топоры и рогатины.
Женщины замолчали. С робостью и любопытством смотрели они на подходившего
Торопку.
  - Здоровы будете! Можно ли к вам положить еще одну девушку?
  - Иди, иди к нам. Ты откуда?
  - Из-под Рязани...
  - Поболезнуем и о ней. Вместе с нашими семеюшками похороним, как сможем,
без домовины.
  Две женщины встали, пошли за Торопкой. Они перенесли Вешнянку, положили
ее рядом со своими покойниками. Торопка сидел на снегу и слушал, а женщины
продолжали петь то вместе, то по очереди:

  Ты расти, моя тоска, травой незнаемой,
  Процветай да всяким разныма цветочками,
  Мимо людушки бы шли да любовалися.
  Шли бы старые старушки  -  порасплакались,
  Стогодовые старики да поужахнулись...

  Бесшумными шагами подошел к сидевшим Хаджи Рахим. Он приблизился так
тихо, что женщины вздрогнули и замолчали. Он сделал приветственный знак,
приложив руку к груди, к устам и ко лбу.
  - Крестится - по-ихнему! - сказал - чей-то - голос. - Кто такой?
  - Это знахарь татарский, - отвечал Торопка. - Святой, вроде как юродивый.
Всех без отказу лечит, что своих, что наших, и ничего зато не спрашивает.
  Хаджи Рахим долго стоял, опершись на посох, и неподвижными глазами
смотрел на лежавших покойников. Он стоял так долго, что женщины,
переглянувшись, начали снова заунывно петь. Пегаш, поджав хвост, осторожно
подошел сзади к чужому знахарю и обнюхал полы его одежды. Потом равнодушно
отошел в сторону и, свернувшись, лег в ногах у Торопки.
  Хаджи Рахим повернулся и поднял руку. Его черные глаза блестели, отражая
огоньки костра. Певшие затихли... Он говорил горячо, вставляя русские
слова. Женщины, раскрыв рты, внимательно слушали.
  - Вишь, чего он говорит! И не понять - ученый! - зашептали женщины.
  А татарский знахарь снова повторил рукой приветственный жест и медленными
шагами удалился в темноту.


        Глава семнадцатая. ОСТАНОВКА БЛИЗ ИГНАЧ-КРЕСТА

  Пишет Хаджи Рахим: -...Я видел смерть вокруг себя. Копье, меч и стрелы
пока меня пощадили. Но я знаю, что острие несчастья продолжает висеть надо
мной и поразит в тот миг, когда я менее всего буду ждать его...
  При тусклом свете бледного полумесяца Хаджи Рахим пошел лесной дорогой,
где проехали тысячи татар. Кони измололи снег, ноги скользили и
проваливались.
  На перекрестке дорог Хаджи Рахим услышал свое имя. Кто-то звал его.
Показались четыре всадника. Один держал в поводу его пятнистого Барсика.
Это были Арапша и татарские воины.
  Арапша сошел с коня, поцеловал руку Хаджи Рахима и провел ею по своим
глазам.
  - Я твой мюрид и не смел оставить тебя в час бедствия. Твой конь скакал
без всадника между монгольскими отрядами, джихангир заметил и узнал его. Он
приказал мне вернуться и разыскать твое тело. Урусуты, конечно, зарезали бы
тебя, если бы ты им попался.
  - Урусуты такие же люди, как и мы все, - сказал Хаджи Рахим. - Я помогал
раненым урусутам и слушал их погребальные песни. Они не сделали мне зла.
Рука судьбы и добрый друг снова вытащили меня из колодца несчастья.
  Арапша придержал стремя и помог Хаджи Рахиму сесть на пятнистого Барсика.
  Всю ночь и утро монгольское войско продвигалось в направлении богатой
северной урусутской столицы Новгорода. Но к полудню идти вперед уже стало
невозможно. Кони постоянно проваливались по брюхо в рыхлый снег. Ростепель
обращала еще недавно крепкие дороги в набухшие бурные потоки. Кони падали.
Всадники, подымая их, выбивались из сил. Проводники из пленных урусутов
говорили, что дальше дорога будет еще хуже, что на пятьдесят дней всякая
езда по дорогам прекратится, пока поднявшаяся вода в реках не утечет в
море.
  Бату-хан был в ярости. Он сам зарубил урусута, который громко смеялся,
широко раскрывая рот, при виде проваливавшихся в болото воинов. Бату-хан
говорил:
  - Для смелого и упорного нет преграды. Проводники нарочно завели нас в
эти болота, чтобы погубить, но мы будем сильнее и хитрее их. Мы доберемся
до славного торговлей богатого Новгорода!
  Воины стали громко роптать. На одном перекрестке, где был вкопан высокий,
в три человеческих роста, деревянный крест, войско остановилось. Татары
сошли с коней, чтобы дать им передышку. Субудай-багатур посоветовал
обратиться к богам-покровителям и призвать шаманку Керинкей-Задан.
  Она под®ехала на небольшой черной лошади, обросшей за время морозов
густой лохматой шерстью. Увидев Бату-хана, шаманка стала бить в бубен,
прыгать в седле и выкрикивать слова молитв и заклинаний.
  - Скажи, служительница заоблачных богов, - спросил Бату-хан, - идти ли
мне вперед, будет ли мне в Новгороде удача, или я там погибну? Спроси у
небожителей.
  Керинкей-Задан, с медвежьей шкурой на плечах и в колпаке с нашитыми
птичьими головами, соскочила с коня, приплясывая и ударяя в бубен, забегала
по кругу и вдруг, в несколько прыжков, бросилась к одинокой высокой сосне,
стоявшей на поляне.
  - Я поговорю с облаками, посмотрю вдаль! - кричала она. - Боги все знают,
боги все скажут!
  Шаманка ловко вскарабкалась на верхушку сосны и стала раскачиваться.
Сосна постепенно склонялась в сторону. Монголы закричали: "Берегись!
Слезай скорее!"
  Сосна наклонялась все быстрее и наконец рухнула. Шаманка упала в снег,
пробила лед, бывший под ним, и погрузилась в мутную воду. Она барахталась,
засасываемая черной вязкой топью...
  - Арканы! Бросайте ей арканы! - кричал Субудай-багатур, Он отстегнул от
седельной луки аркан и ловко бросил его левой рукой. Конец не достал до
шаманки. Субудай стал снова наматывать аркан и направил коня ближе к
гибнущей Керинкей-Задан. Саврасый осторожно шагал, погружаясь по колено в
снег. Субудай снова бросил аркан, и конец его хлестнул шаманку по голове.
Она ухватилась за аркан рукой, продолжая погружаться в черную грязь. Конь
Субудая сделал еще шаг вперед и вдруг тоже провалился. Субудай, пытаясь
соскочить с коня, откинулся назад, но лед трескался, конь быстро опускался,
ударял ногами и вязнул еще более. Монголы завопили:
  - Непобедимый тонет! Скорей на помощь!..
  Несколько монголов с разных сторон с опаской приблизились к тому месту,
где тонул старый полководец. Черные арканы мелькнули в воздухе и
захлестнули поднятую руку и шею Субудая. Монголы напрягались изо всех сил,
таща своего начальника. Арканы натянулись, как струны. Субудай кричал:
  - Спасите коня!.. Спасите моего саврасого!
  Монголы выволокли Субудая на дорогу. Его конь провалился по шею, голова,
фыркая, еще несколько мгновений подымалась над болотом. Саврасый заржал
отчаянным человеческим криком... Голова исчезла. Никаких следов не осталось
от двух жертв жадного болота. Только круглый бубен плавал на поверхности
страшного черного - окна, где навеки скрылись шаманка и верный конь
Субудая.
  Монголы с трудом удерживали вымазанного грязью Субудая, который порывался
броситься к коню и кричал:
  - Саврасый! Ты всегда выручал меня из беды! Ты всегда был мудрым
советником! Как я останусь без тебя, саврасый! Проклятая урусутская
земля!..
  Старые монголы, сойдя с коней, обступили тесным кольцом своего начальника
и, навалившись, пригнули его к земле:
  - Сиди так и больше туда не смотри! Здесь проклятое место! Урусутские
черные мангусы искали кровавой жертвы. Они проглотили смелую
Керинкей-Задан, они сгубили твоего мудрого неутомимого коня. Здесь мы
должны остановиться и повернуть назад. Видишь этот большой деревянный
крест? Его урусуты ставят на могилах своих шаманов. Здесь уже погибло
немало путников от руки разбойника Игнача, который бросал убитых им в
болото... Скажи джихангиру, что не надо нам богатого Новгорода. Повернем
назад!.. Другие кони преданно послужат тебе. Выбирай любого!
  Субудай-багатур тряхнул плечами, отбросил монголов и встал. Не
оглядываясь на болото, он сел на ближайшего коня и под®ехал к Бату-хану.
Джихангир стоял, держа в поводу своего серого в яблоках жеребца,
потемневшего от пота и прилипшей грязи, и кормил его коркой черного хлеба.
  Субудай-багатур сошел с коня и сел на корточках у ног Бату-хана.
Тысячники стали кругом тесной толпой. Все молчали, жадно прислушиваясь, что
решат их начальники. Бату-хан сказал:
  - До сих пор не было ничего, что могло бы удержать меня. Мое войско
прошло через пустыни, переплыло многоводный Итиль и другие большие реки.
Теперь урусутские злые мангусы хотят погубить всех моих воинов, когда реки
разольются и обратят дороги в озера. Я поворачиваю назад. Мы едем отдыхать
в Кипчакские степи.
  - Назад! В степи!  - закричали монголы.
  Радостный клич пронесся по всему войску, растянувшемуся по черной
разрытой дороге.


        Глава восемнадцатая. ЗАТУШИТЬ КОСТЕР НЕПОВИНОВЕНИЯ!

                                    ...За честь нашей родины я не боюсь...
                                    А если над нею беда и стряслась,
                                    Потомки беду перемогут!
                                       А. К. Толстой. Змей Тугарин,

  Пишет Хаджи Рахим: - Рука с трудом повинуется, излагая печальные и в то
же время славные страницы...
  Татарское войско несколькими потоками двинулось из урусутской земли назад
в Кипчакские степи. По пути татары захватывали и уничтожали города, грабили
и сжигали села, убивали жителей. Были разрушены Торжок, Тверь, Волок,
Дмитров и другие города. Татары ничего не жалели, ничего не берегли, не
рассчитывая поселиться здесь. Пусть помнят урусуты татарскую грозу!..
  Кормов не было. Кони исхудали и дохли. Им приходилось идти по размытым,
вязким, топким дорогам. Встречные речки раздулись после снежной зимы. Где
нельзя было найти бродов, приходилось перебираться вплавь. Ослабевшие кони
тонули, не справляясь с быстрым многоводным течением.
  Повсюду по дорогам валялись сани, нагруженные облезлыми шубами,
окровавленными одеждами, мешками, набитыми старыми, изношенными сапогами
без подошв, тряпками, битой посудой, треснувшими деревянными мисками,
пересохшими хомутами и седелками - всем, что попадалось под цепкую
татарскую руку. Все это везли отобранные у крестьян лошади. Для огромной
прожорливой татарской орды не хватало ни сена, ни зерна. Голодные, тощие, с
выпиравшими ребрами кони с трудом тащили сани; на