лежанке:
  - Я переоделся монахом. Благословлял черный народ. Все целовали мне руки.
  - Дальше, коназ Галиб!
  - Я спрашивал всех, где находится великий князь Георгий Всеволодович.
Кругом я слышал тот же вопрос: - Где князь Георгий, где собирается
войско?.. - Все, кто может, точат рогатины и топоры. Все идут толпой на
север. Я тоже торопился. Где мог - садился на сани, где не было попутчиков
- шел пешком, только чтобы тебе угодить.
  - Дальше, коназ Галиб, дальше!
  - Простаки подвозили меня на санях, говорили; - Молись за нас, принеси
нам победу!
  - Довольно об этом! Где коназ Гюрга?
  - Я проехал тропою через древние, непроходимые леса.
  - Куда?
  - По реке Мологе.
  - Молога. Где Молога?
  - К северу... За важные вести ты обещал мне мешок золота.
  - Я еще не слышу важной вести. Ты все едешь, едешь, а все без толку.
  Князь Глеб остановился и недоверчиво посмотрел на каменное лицо
полководца. Крючковатые пальцы его протянулись вперед, ожидая обещанного
золота.
  - Великий грех беру я на душу! Иду против родного народа. На том свете
бесы будут на вилах палить меня огнем.
  - Хорошо сделают! Ты это заслуживаешь.
  - Я жду золота.
  - Я дам его. Дам много. Говори, что знаешь.
  - Молога впадает в Волгу, а в Мологу впадает речка Сить. На этой речке
есть погост Боженки. В нем старая церковь. Около церкви в поповском доме
живет князь Георгий Всеволодович. Там же собирается войско.
  Субудай отшатнулся. Его глаз закатился кверху, точно рассматривая старый
бревенчатый потолок, затянутый паутиной. Левой рукой он полез за пазуху,
достал истертый кожаный кошель, затянутый пестрым шнурком с желтым янтарным
шариком на конце.
  - Здесь триста золотых. Половину ты получишь сейчас, другую - когда мы
приедем на эту речку Сить. Ты покажешь дорогу. Если ты обманул, на реке
Сити ты будешь надет на вилы и сожжен над костром. Мои монгольские нукеры
сожгут тебя живьем с большой радостью.
  Князь Глеб, заикаясь, прошептал:
  - Но это очень мало!
  - Не хочешь, не бери!
  Субудай ловко, одной рукой, помогая зубами, развязал кошель, высыпал, не
считая, половину монет на колени, схватил горсть золота и протянул князю.
Тот подставил обе ладони.
  - Я беру это золото только на пользу своего дела, сказал он. - А после
похода ты, Субудай-багатур, поможешь ли мне стать великим князем земель
рязанских, суздальских и прочих? Ведь только для этого я помогаю вам
раздавить моего врага, князя Георгия владимирского!
  - Завтра будет завтра, и тогда будем решать, что делать.
  Сильный стук в дверь прервал разговор. Кто-то тревожно колотил руками и
кричал:
  -  Байза, байза! Субудай-багатур! Байза!
  Монах торопливо спрятал деньги. Субудай-багатур встал и отодвинул
деревянный засов. В келью вбежала китаянка И-Ла-Хэ, закутанная в черную
шелковую шаль. Она бросилась на колени и, задыхаясь, ухватилась за одежду
полководца. Тот оттолкнул ее, выпустил монаха из кельи и спокойно закрыл
дверь.
  - Несчастье! Ужасное несчастье! - лепетала китаянка, захлебываясь от
слез, - В этом проклятом доме урусутского бога шаманы напоили джихангира
ядом. Он стал безумным и бешеным. Он бегает с мечом в руках, рубит все, что
видит, рубит урусутских богов, бросает скамейки в стены.
  - Это меня не касается! - ответил хладнокровно Субудай. - Я только
военный советник. А дома джихангир поступает, как ему нравится.
  И-Ла-Хэ продолжала рыдать, не выпуская из рук одежды Субудая. Он с
любопытством смотрел на ее тонкое, бледное лицо, маленький рот и два зуба,
выступавшие вперед, как у зайца.
  - Почему ты плачешь? Тебе жалко урусутских богов?
  - Что он сделал, что он сделал! В безумии джихангир приказал связать руки
и ноги маленькой Юлдуз-Хатун...
  - Это его право. Муж делает со своей женой, что захочет.
  - Мою нежную госпожу привязали к нукеру, который сторожил ее дверь... Их
выбросили в сад, в снег, где бегают собаки-людоеды. Сейчас придет шаман
Беки и его помощники и задушат ханшу Юлдуз и молодого нукера.
  - Это не мое дело, Я участвую в войне, а в юртах жен джихангира
распоряжаются его шаманы и китайские евнухи.
  - Джихангир никого не слушается, кроме тебя, непобедимый. Спаси
Юлдуз-Хатун! Клянусь, она ни в чем не виновата: нукер - ее родной брат!
  - Напрасно ты ко мне пришла, китаянка! Поищи Хаджи Рахима, который пишет
книгу походов Бату-хана, Он его учитель, его почитает джихангир. Он даст
лекарство, от которого Бату-хан выздоровеет и простит свою маленькую жену.
  - Куда я побегу ночью, когда всюду стоит стража! Где я найду сейчас Хаджи
Рахима! Шаманы сегодня задушат мою маленькую госпожу, а завтра никакие
врачи ее не спасут!..
  Китаянка упала на пол и билась головой в отчаянных рыданиях.
  Субудай осторожно обошел ее, открыл дверь и позвал стоявшего на страже
нукера:
  - Беги к юртджи! Скажи, чтобы немедленно шел ко мне! Все!
  - Внимание и повиновение! ответил нукер и побежал, гремя оружием.


        Глава шестая. В МОНАСТЫРСКОМ САДУ

  В голубом свете ущербной луны туманными тенями стояли монастырские
деревья с клоками снега на ветвях.
  Под старой яблоней, широко раскинувшей искривленные сучья, подпертые
кольями, облокотился на копье монгольский нукер. Стоя по колено в снегу, он
смотрел удивленным, недоумевающим взглядом на снежный сугроб. Там лежали
два тела: воин в кольчуге и молодая женщина в золотистой шелковой одежде,
связанные за локти, спина к спине. Голова воина была обнажена, и длинные
черные кудри, обычные у молодых кипчаков, разметались по плечам.
  Воин что-то говорил, женщина изредка со стоном отвечала. Нукер не понимал
их шепота. Он вмешивался, стучал копьем.
  - Я скажу, что ты мой брат, и ты будешь освобожден. Джихангир даст тебе
золота, коней и оденет тебя в шелка...
  - Я не хочу быть только братом. Я счастлив умереть рядом с тобой. Я скажу
Бату-хану, что ты моя хурхэ.
  - Ты этого не скажешь. Мы должны вырваться из этой беды и спастись... Ты
поклянешься аллахом, что я твоя сестра.
  Монгол поднял копье:
  - Байза! Замолчите! Джихангир запретил вам говорить.
  Стороживший нукер хорошо знал связанного воина: это был смелый, ловкий
юноша из передовой сотни, ездивший на отличном коне, любимец сотника
Арапши.
  Что помутило его разум? Как он посмел поднять глаза на молодую жену
джихангира? Теперь ему придет скорый конец. Между старыми деревьями
пробиралась стая больших монастырских собак. Передние подошли совсем близко
и ждали, посматривая на лежащих, как на свою скорую добычу. Одна из собак
подходила слишком смело. Нукер метнул копье и пробил ей спину. Собака с
визгом бросилась в сторону, волоча копье. За ней умчались остальные. Монгол
пошел через глубокий снег, подобрал копье и вернулся на свое место.
  Стукнула дверь на крыльце. Заскрипела калитка. Несколько человек шли по
тропинке. Собаки снова подняли лай и бросились навстречу.
  Показались Субудай-багатур, Арапша, Хаджи Рахим и три нукера. Хаджи Рахим
нес зажженный резной фонарь из промасленного шелка. Он первый, большими
шагами, поспешил к Юлдуз, склонился к ней и осветил тусклым светом фонаря
ее страдальческое лицо:
  - Когда-то ты меня кормила... Ты приносила молоко и горячие лепешки и
протянула дни бедной жизни дервиша! Что же ты теперь, маленькая
Юлдуз-Хатун, потонула в урусутских снегах? Ты можешь стать добычей этих
голодных псов! Скорее, скорее очнись!
  Хаджи Рахим поставил фонарь на снег и с трудом развязал обмерзшие
веревки. Он помог приподняться полубесчувственной, застывшей Юлдуз, Арапша
завернул ее в соболью шубу. Развязанный Мусук вскочил и подошел, шатаясь, к
Субудай-багатуру, стоявшему неподвижно, расставив ноги, будто все, что
происходило, его не касалось.
  - Чей ты сын? Скажи ясно!  -  спросил Хаджи Рахим.
  - Вольного ветра!  -  ответил Мусук.
  - Кто - эта женщина? - продолжал Хаджи Рахим. - Знаешь ли ты ее?
  Мусук молчал. Из шубы послышался слабый голос:
  - Это мой брат, Мусук. Мы оба дети Назара-Кяризека из Сыгнака.
  - Все это верно! - сказал Хаджи Рахим. - Я узнаю обоих.
  - Довольно! - вмешался Субудай-багатур. - Что говорит Хаджи Рахим, то
всегда верно! В этом доме черных шаманов все потеряли разум... Воин Мусук!
Ты докажешь мне, какой ты - сын ветра. Ты поедешь вперед на самую трудную
разведку... Нукеры! Отнесите Юлдуз-Хатун в се покои.
  Из-за двери кельи, где помещался джихангир, слышались странные крики и
дикий всхлипывающий вой.
  У стены жались нукеры.
  - Что там случилось?  -  спросил Субудай-багатур
  - Джихангир свирепствует! Он порубил мечом урусутских богов и зарезал
двух друзей - блюдолизов. Теперь он плачет.
  - Как плачет?
  - Разве ты не слышишь?
  Субудай подошел к двери. Оттуда раздавался вой то шакала, то гиены.
  - Не входи! Он зарубит тебя...
  Арапша внес Юлдуз в соседнюю келью и опустил на лежанку. Китаянка И-Ла-Хэ
стала ловко растирать ее.
  Субудай ждал возле двери. Снова послышался крик:
  - Какая казнь! О-о!.. Какое вероломство!.. О-о! Злодеи опять встали на
моем пути... О-о! Они увидят, что я внук Чингиз-хана!.. Да, они это
увидят!..
  Субудай-багатур, склонившись так, что его широкая спина стала совсем
круглой, решительно отворил дверь и вошел в келью.
  Из-под стола торчали ноги зарубленных. На полу растеклась лужа крови.
  Бату-хан сидел на столе, скрестив ноги. Он держал на коленях кривой меч.
Лицо его распухло, глаза, красные и воспаленные, яростно уставились на
Субудая. Тот выпрямился и посмотрел ему прямо в лицо. С большой лаской
Субудай спросил:
  - О чем плачешь, джихангир?
  Бату-хан поднял меч над головой, точно раздумывая, кого бы ударить.
Вдруг, повернувшись, стал бить по иконе святого Власия. Меч зазвенел, от
иконы отлетали щепки.
  - За что ты наказываешь урусутского бога? - продолжал Субудай необычным
для него мягким отеческим голосом.
  - Мне сказали, что этот бог с длинной бородой спасает несчастных и
оберегает всякую скотину, а для меня он ничего не делает!.. Висит на стене
и дерзко глядит на меня. Прочь, урусутские боги!
  - Но что случилось? Никто ведь не погиб?
  Бату-хан прищурился на Субудая пьяным, - мутным взглядом:
  - Не погиб, говоришь? О-о! Ты тоже хочешь быть среди моих друзей! Мне не
нужны друзья, мне нужны только верные слуги!.. Я не прощу коварства. Вон
торчат ноги двух бывших друзей! Я затолкал их в угол. Они осмелились
распоряжаться моим именем! Попробовали бы они это сделать при Чингиз-хане!
О-о! В этом доме черные злые онгоны выползают из щелей и делают людей
безумными... О-о!
  Субудай оставался спокойным. Бату-хан соскочил на пол и потащил Субудая
за рукав:
  - Идем! Я покажу тебе, что они наделали! Иди за мной!.. Хаджи Рахим, ты
тоже иди с нами! Где твой фонарь? Зажги его.
  Бату-хан быстро пошел вперед, все последовали за ним. Он спустился в сад.
  - Там нет никого!  -  сказал Субудай.
  - Ты обманываешь меня?
  Бату-хан направился к развесистой яблоне, остановился, посмотрел кругом,
свистнул, сказал: - Дзе-дзе! и поспешил дальше. Монголы вышли через калитку
в тихий монастырский двор, где протянулись сараи и конюшни.
  - Хаджи Рахим, свети здесь!
  На снегу, вытянув ноги, лежал вороной конь, Он приподнял голову и
выпуклыми умными глазами посмотрел на Бату-хана. Голова его снова упала, и
ноги, белые до колен, забили по снегу.
  - Кто-то заколдовал коня: злые мангусы, или черные шаманы урусутов, или
добрые друзья! Они завидовали, они не хотели, чтобы я на нем догнал и
зарубил коназа Гюрга... О-о! Скажи, вороной, кто погубил тебя!
  Конь с человеческим стоном изогнул шею и стал лизать кровавую рану в
боку.
  - Хаджи Рахим! Ты умеешь разговаривать со звездами! Выслушай коня, узнай,
кто убил моего скакуна?
  Хаджи Рахим осветил фонарем место, которое лизал конь. Хаджи Рахим
положил руку на больной бок, ощупал и надавил.
  - Здесь опухоль. Выходит кровь и гной. Вот отчего конь умирает... - И
факих вытащил из раны тонкое железное острие.
  Бату-хан склонился к тусклому фонарю.
  - Это женская шпилька для волос! - сказал позади чей-то уверенный голос.
  - Нет, это не женская шпилька! ответил Субудай-багатур, рассматривая
острие. Женщины убивают шпилькой своего господина, когда он спит, но
никогда не убьют его коня. Это сделали добрые друзья. Я говорил тебе, не
заводи поддакивающих блюдолизов, а держи около себя только верных слуг...
Это обломок кинжала!
  Конь вытянулся, забил ногами. Бату-хан присел перед ним на корточках:
  - Не придется тебе, вороной, в®езжать в захваченный пылающий город... Ты
верно служил мне, но коротка была твоя жизнь. О-о!
  Бату-хан завыл, вскочил и бегом направился назад через сад и крыльцо. Все
поспешили за ним. Около двери своей кельи Бату-хан остановился и обвел
мутным взглядом, точно кого-то разыскивая. Он вошел, взял глиняный кувшин с
вином и покосился на Субудая:
  - А кто там, рядом?
  - Пойди и посмотри!
  Бату-хан с кувшином в руках прошел в соседнюю келью. На лежанке,
освещенная поставцом с горящей лучиной, лежала Юлдуз-Хатун. Она посмотрела
на подходившего Бату-хана скорбными глазами и натянула себе на голову
соболью шубу.
  - Она здорова?  -  спросил Бату-хан.
  - Юлдуз-Хатун здорова и ни на кого не жалуется! - отвечала китаянка
И-Ла-Хэ.
  Бату-хан повернулся к Субудай-багатуру.
  - Это ты сделал? Ты спас ее?
  - Да, я!
  - Ты один меня понимаешь... Ты мой верный слуга! Я не давал приказа ее
казнить. Это сделали от моего имени мои друзья... - Он припал губами к
кувшину и стал пить вино, которое стекало ему на грудь. Он покачнулся,
опустился и растянулся на полу.
  Субудай-багатур осторожно отобрал глиняный кувшин и тихо вышел.
  - С рассветом мы выступаем, - сказал Субудай ожидавшим нукерам. -
Предстоит далекий и очень быстрый переход. Будьте все наготове. Я приказал
позвать юртджи! Где они?
  - Они ждут тебя, непобедимый!


        Глава седьмая. СОН БАТУ-ХАНА

  Монголы ушли из Углича в багровом зареве пожара. Монастырь, подожженный
со всех сторон, горел, как костер. Монахи бегали, выкатывали бочонки с
вином и елеем, выносили иконы. Согласно грозному приказу Бату-хана: - Не
убивать и не обижать урусутских шаманов, - монгольские воины не трогали
монахов, но при удобном случае, когда сотники не замечали, сдирали с
монахов подрясники, соблазненные добротностью просторной одежды.
  Бату-хан после старых монастырских медов и настоек еще плохо соображал,
что кругом происходит. Субудай-багатур приказал бережно завернуть его в
пушистую долгополую шубу, поднесенную архимандритом. Джихангира уложили в
наполненные сеном раскрашенные сани. Рядом посадили закутанную в шали
Юлдуз. Китаянка И-Ла-Хэ ехала в другом возке, охраняя имущество седьмой
звезды.
  Монгольские отряды шли на север и запад широкой лавой, заходя во все
встречные погосты. Воины забирались в каждую избу, вытряхивали из сундуков
полотенца, сарафаны, рубахи и порты, - все годилось, все переходило в
монгольские переметные сумы и в розвальни, следовавшие за отрядом. Монголы
выгребали из закромов зерно, жарили его в своих котлах и ели горстями, сидя
у костров.
  Утром, на остановке, Бату-хан пришел в сознание. Он бодро встал,
удивленно осматриваясь. Рядом с санями стояли выпряженные кони с
подвязанными к мордам торбами. На снегу были просыпаны ячменные зерна и
валялись клочки сена.
  В санях, сжавшись, сидела маленькая женщина. Из-под меховой шапки пытливо
смотрели карие глаза. Бату-хан отвернулся. Невдалеке начинался молодой
еловый лес. На опушке дымились костры, толпились люди, проезжали всадники.
Дальше виднелась окраина деревни. Горели ярким пламенем избы, доносились
крики, яростный лай собак.
  Где мы?  -  спросил Бату-хан.
  Неподвижный нукер, в заиндевевшем меховом колпаке, отвечал, с трудом
шевеля губами:
  - Мы в дневном переходе от того города, где сожгли дворец урусутских
черных шаманов.
  - А это что за деревня?
  - Деревня упрямая. Урусуты не покоряются, бьются топорами. Уже уложили
многих наших воинов. Мы гонялись за проклятыми, а они точно не видят, что
им спасенья нет, грызутся, как затравленные волки.
  - Где Субудай-багатур?
  - Вон, недалеко у костра. Там и тысячники.
  - Позови!
  Нукер, приложив руку к губам, закричал:
  - Внимание и повиновение! Джихангир проснулся!
  Монгольские военачальники вскочили, неуклюже переваливаясь, побежали к
саням и подтащили их к костру. Бату-хан стоял, недоверчиво косясь на всех.
Он вышел из саней, засучил рукава и присел на корточки, грея над огнем
потемневшие от грязи ладони.
  Нойоны и темники стояли полукругом, почтительно ожидая, когда заговорит
ослепительный. Бату-хан поднялся. Вздрогнув, все замерли на месте.
  - Черные шаманы-попы усыпили меня волшебными напитками из колдовских ягод
и трав. Но я не умер. Заоблачные боги сохранили меня для великого дела,
которое прославит монгольское имя. Тень моя вылетела из моего тела через
раскрытый рот и унесла меня в небесные голубые просторы, где царствует мой
дед, Священный Правитель. Да, и я увидел его, и он говорил со мной...
  Все воскликнули - Бо!, всплеснув руками, и снова застыли.
  - Да, я увидел его! Он стал еще выше, плечи его шире, белая борода еще
длиннее, почти до колен. Он сказал: - Ты, мой внук, хорошо продолжаешь мое
дело. Ты ушел на запад на девятьсот девяносто девять переходов от горы
Бурхан-Халдун, где под высоким кедром в золотом гробу покоится мой прах. Я
все вижу и знаю, что ты не уберег моего младшего сына, хана Кюлькана,
Почему ты не уберег его? - И я ответил деду: - Я твоя жертва! Я виноват в
этом, ты можешь казнить меня. Я внимаю и повинуюсь! - Еще рано казнить
тебя. Ты был далеко от хана Кюлькана, когда он погиб. Так ответил Священный
Правитель. - Сперва я должен казнить тех, кто убил моего сына. Хан Кюлькан
до сих пор не прилетел ко мне. Его тень скитается над холодными снежными
полями урусутов. Бродит по лесам, воет по-волчьи и пробирается ночью между
спящими монголами, разыскивая своих убийц. Хан Кюлькан стонет и плачет: - Я
хотел подвигов и славы, а умер молодым и безвестным! Никто не споет песни о
молодом хане Кюлькане! Я не успокоюсь, пока монголы не сделают славного
подвига, о котором будут со страхом и ужасом рассказывать наши враги и
гордиться им наши внуки и правнуки...
  Бату-хан угрюмо замолчал. Мрачными суженными глазами взглянул он на
стоящих тихо военачальников:
  - Вы слышите, что говорил Священный Правитель?
  - Слышим и понимаем!  -  ответили шепотом монголы.
  - Я сказал великому вождю: - Внимание и повиновение! Я исправлю горькую
ошибку. Тень хана Кюлькана получит на земле успокоение и прилетит на
крылатом коне к тебе, наш повелитель, чтобы встать в ряды твоих небесных
призрачных воинов!
  Шаркая широкими гутулами, подошел Субудай-багатур и остановился. Кивая
головой, старый полководец всхлипывал:
  - Верно!.. Верно говоришь! Так мы и сделаем!
  - Кто был около хана Кюлькана в день его смерти?
  - Темник Бурундай!  -  воскликнули все.
  - А где темник Бурундай?
  Высокий сутулый монгол с плоским желтым лицом без волос опустился на одно
колено:
  - Это я виноват! Я недосмотрел!
  Бату-хан подошел к нему с яростным от гнева лицом:
  - Ты заплатишь за это или умрешь! Я даю тебе задачу. Ты не вернешься
назад, пока ее не выполнишь. Со всем своим туменом и с туменом кипчакского
сброда, который пристал к тебе, ты отправишься туда! - Бату-хан показал
широким жестом на безмолвные снежные равнины, - Там, за дремучими лесами,
на замерзшей реке...
  -  Сити!  -  подсказал Субудай-багатур.
  - На реке Сити строится боевой стан урусутского коназа Гюрга. Ты
набросишься на урусутов, не думая, можно или нельзя их победить. Твои воины
будут их избивать, не отступая ни на шаг. Знай, что впереди твоего войска
полетит тень хана Кюлькана. Ты должен этой победой дать ей успокоение.
Тогда хан Кюлькан отправится к своему отцу, моему деду, с радостной вестью
о новой монгольской победе. Если же ты будешь разбит и будешь метаться по
земле, подобно летучей мыши, тогда тень хана Кюлькана станет прилетать к
тебе по ночам, пить кровь из твоих глаз...
  Б