литвеннее.  Вот  игрок  мечтает уже  о  том,  чтобы  достичь снова  бывшей
кульминационной точки уплывающей суммы.  Вот  он  говорит:  "Проиграю еще не
более,  как столько-то,  и уйду". Вот он проиграл весь выигрыш, и бледный, с
потухшим взором,  ставит опять свои деньги.  Не везет!  Он,  торопясь в рай,
ставит большие куши,  удваивает их и остается, наконец, с мелочью на трамвай
или извозчика, но часто лишенный и этого, занимает у швейцара целковый.
     Юнгу везло,  и около месяца,  счастливо закладывая банки,  меча удачные
ответы или понтируя,  купался он  в  десятках тысяч рублей,  привыкнув даже,
когда играл,  смотреть на  них не  как на деньги,  а  как на подобие игорных
марок,  - некое техническое приспособление для расчета. Но счастье, наконец,
повернулось к нему спиной. Проиграв однажды пять тысяч, он приехал на другой
день  с  пятнадцатью и  к  закрытию клуба совершенно рассорил их.  Удар  был
ощутителен;  желание  возвратить  проигранное выразилось в  силу  возникшего
недоверия к своей "метке" тем, что Юнг начал давать деньги в банк и на ответ
другим  игрокам,  бойкость  и  опытность которых  казалась  ему  достаточной
гарантией успеха.  Лица эти, играя для него, но более (если им решительно не
везло) для многочисленных своих приятелей,  ставивших в таких случаях весьма
усердно  и  крупно,  не  далее  как  в  неделю  лишили  его  трех  четвертей
собственных денег.  Иногда  незаметно платили  они  за  ставки  больше,  чем
следует,  а  затем делились с  получающим разницей.  Иногда,  после того как
карты  были  уже  открыты на  то  табло,  где  сияли выигравшие очки,  ловко
подсовывалась крупная бумажка и за нее получалось.  Иногда банкомет, смешав,
как бы ненарочно,  юнговы деньги со своими,  разделял их затем не без выгоды
для себя и клялся, что поступил правильно. С помощью таких нехитрых приемов,
бывших   обычными   среди   посетителей  "Общества  престарелых  мучеников",
карточные  пройдохи  привели  Юнга   в   состояние  полной  растерянности  и
нерешительности.  Оставшись с  небольшой суммой,  он  то ставил мало,  когда
счастье, казалось, подмигивало ему, то много, когда определенно билась карта
за картой, и вскоре, дойдя до придумывания беспроигрышных "систем" - худшее,
что   может   постигнуть  игрока,   -   кончил  он   тем,   что   остался  с
двадцатью-тридцатью рублями,  напился и  в  клубе  появился снова через дней
пять,  подавленный, измученный, без всяких определенных планов, с одной лишь
жаждой -  играть,  играть во что бы то ни стало,  быть в аду вечной жажды, -
ожидая случая, толпиться и вздрагивать, сосчитывая слепые очки.
     Переход  от  воздержанности  к   запойной  игре,   а   от  последней  к
арапничеству,  совершается незаметно,  как  все то,  где главное действующее
лицо -  страсть.  Окончательно проигравшись или  же  став в  положение,  при
котором  вообще  неоткуда достать своих  денег,  игрок  начинает обыкновенно
собирать долги. Тот ему должен, тот и тот. Суммы эти служат некоторое время,
игра для  такого человека сделалась страстью,  ее  зуд прочно завяз в  душе,
подобно раздражению десен,  когда ненасытно жуют вар или грызут семечки.  Но
вот истребованы,  выклянчены и проиграны все долговые суммы. Возможно, что в
этом периоде были моменты относительной удачи, - тем хуже. Игрок смотрит уже
на  них как на  чужие,  даром доставшиеся деньги.  Истрепанные нервы требуют
оглушения.   Он   пьет,   развратничает,   играет,   не   соображая   ставок
пропорционально наличности,  и в скорости начинает занимать сам. Сначала ему
дают,   затем  -   морщатся,  ссылаясь  на  собственный  проигрыш,  затем  с
ругательствами,  издевкой над  скулением отбивают охоту вообще просить денег
взаймы.  Все  постоянные посетители знают и  его  и  его привычки,  даже тот
соединенный  неписаным  уставок  кружок   "арапов",   к   которому  он   уже
принадлежит,  но,  большей частью,  не  знают ни  его жизни,  ни  имени,  ни
фамилии.  Такова  странность всепоглощающих интересы занятий!  Налицо  здесь
лишь зрительная фигура;  фигура менее значит для этого общества, чем "жир" в
картах.
     Когда  так  называемая  нравственная стойкость  достаточно  потускнела;
когда всю жизнь заполнила и высосала игра,  а задерживающие центры перестают
обращать внимание на такие пустяки,  как унижение и обида,  - арап готов. Он
сделан из попрошайничества,  уменья словить момент, шутовства, настойчивости
и мелкого мошенничества.  Научившись быстро вести расчет по всей сложности и
учету ставок,  он,  как настоящий крупье,  за  10  процентов помогает любому
желающему метать ответ,  но медлительному в цифровых соображениях.  Геройски
распоряжается он чужими деньгами; выхватывает их из рук банкомета или из-под
его носа;  кричит: "Сойдите!" - "Швали ушли!" - "Крылья полностью", - "Какие
слова?!"  (Загнутый  угол  бумажки,  обозначающий меньшую,  чем  ассигнация,
ставку) - "Комплект!" - "Куш платит!" - "Делайте вашу игру!" - и все другое,
подобное,   штампованные  выражения  выигрыша,   проигрыша  и  ожидания.  Он
способствует закладу часов  и  колец  карточнику или  швейцару.  Он  достает
водку.  Он  дает  "на  счастье" рубль  в  банк  и  бывает в  случае выигрыша
необыкновенно привязчив.  Он подбрасывает на выигравшее табло лишние деньги.
Он привозит богатых и пьяных игроков.  Он пытается из-под локтя собственника
стянуть деньги и, если это замечается, говорит, что хотел поправить их, они,
мол,   намеревались  упасть  на  пол.   В  таких  клубах  легко  смотрят  на
обнаруженное покушение смошенничать или  украсть.  Никогда дело не  вызывает
скандала. В худшем случае - короткий гвалт, в лучшем - гневный взор и угроза
трясением пальца.
     Постоянно играющие должны быть  всегда в  проигрыше.  Расчет их  таков:
клуб в виде платы за места, за закладывание банков и штрафами (за игру позже
известного часа) собирает в  день,  в  среднем,  -  две тысячи.  Общая сумма
денег,  пускаемых  в  игру  (сообразно процентным отношениям с  "ответом"  и
банком) -  сто  тысяч.  Через месяц и  двадцать дней эти  сто  тысяч целиком
переходят в клубную кассу.
     Юнг стал арапом.


III

     Ему не повезло. Когда он отошел от стола, - денег совсем не было.
     Трясясь,  шаря по карманам и часто мигая, как ослепленный облаком пыли,
Юнг старался припомнить порядок, в каком произошло несчастье, но ощущал лишь
бессилие и тоску.  Глубокое отвращение к себе,  к игре, к жизни овладело им.
Не  зная,  что делать,  он крикнул,  как сумасшедший,  в  отчаянии:  "Покрыт
банк!". У стола, где давалось сорок рублей, банк выиграл.
     - Будет за мной! - глухо сказал Юнг.
     Поднялся  отвратительный  шум.   Кто-то   из  выигравших,   внимательно
посмотрев на Юнга, внес сорок рублей.
     - В  банке восемьдесят!  -  сказал утихомиренный банкомет.  -  Прием на
первое!


IV

     Юнг  прошел в  читальню,  взял номер статистического журнала,  повертел
его,  бросил и  сел в кресло.  Глухая подавленность отчаяния держала его вне
места и времени.
     - Что же делать?  -  сказал он себе.  - Теперь - крышка. Одно остается:
броситься с моста в воду. - Он построил это как фразу, но, повторив еще раз,
проник наконец в  смысл сказанного и  понял,  что броситься с моста в воду -
значит  умереть.  Решимость покончить самоубийством приходит  даже  у  самых
меланхолических натур внезапно. Можно приготовиться к этому в двадцать лет и
все  же  дождаться внуков;  можно,  наоборот,  никогда не  думать серьезно о
самоубийстве и, вдруг почувствовав жизнь нестерпимо омерзительной, кинуться,
как  к  отдыху,  к  смерти.  Такое непродуманное,  но  уже тоскливо влекущее
решение  вдруг  оживило  Юнга.  В  новом,  непривычном состоянии безымянного
трепета поднялся он с кресла, но в это мгновение случайно взгляд его упал на
одну  из  картинок стереоскопа,  рассыпанных на  столе.  Картинка изображала
женщину,  сидящую верхом на конце бревна,  выдающемся с  озерного берега над
водой.
     Юнг взял картинку. Болезненное желание увидеть перед концом воду, такую
же  воду,  какая должна была в  скорости сомкнуться над  ним,  заставило его
установить изображение в  стереоскопе и  поднести аппарат к глазам.  Сначала
освещенное электричеством изображение оставалось плоским,  но скоро, уступая
напряжению  взгляда,   выявило  понемногу  перспективу  и  жизненность  трех
измерений.  Юнг увидел большое лесное озеро,  тень в  нем от бревна и босые,
обнаженные  до  колен,  напрягающиеся неудобством  положения,  крепкие  ноги
женщины. Ее лицо удивило его. Вне аппарата - оно было застывшим, с тем самым
неестественным   выражением,    какое   свойственно   человеку,   снимаемому
фотографом,  а теперь улыбалось.  Тяжелое чувство, предвидение необычайного,
родственное тягости  перед  припадком  или  в  ожидании  мрачного  известия,
овладело им.  Он быстро опустил аппарат и вздрогнул,  как от внезапной струи
холода, заметив, что, когда глаза уже расставались с изображением, - женщина
качнула ногой, словно собираясь покинуть бревно и сойти на землю.
     - Дико,  - сказал он, морщась и прикладывая руку к томительно бьющемуся
сердцу.  "Неужели сумасшествие -  начало его?" - подумал Юнг. Тревога его не
проходила,   а  нарастала,   подобно  приближающемуся  барабанному  бою.  Он
оглянулся, переживая странное электризующее ощущение, подобно воображенному,
конечно,  -  тому,  как если бы все предметы ожили,  сошли с места,  а затем
мгновенно  разместились  в  прежнем  порядке,   с  быстротою  частиц  ртути,
вплескивающихся взаимно.
     Против него в  пустом ранее того кресле сидела смуглая молодая женщина,
- та  самая,  на  которую в  стереоскоп смотрел Юнг.  Ее черные,  ровные как
шнурки,   брови  были  высоко  поставлены  над  смелыми,  большими  глазами,
блистающими того рода жуткой одухотворенностью,  какая свойственна старинным
портретам,  в  колеблющемся и  неверном свете.  От платья и  фигуры ее веяло
разрушением  действительности.   То,   что  испытал  Юнг  в   течение  этого
замечательного  свидания,  никак  не  может  быть  названо  страхом.  Начало
сверхъестественного  лежит  в  нас  и  выявленное  тайными  силами,  противу
всяческих ожиданий потрясающего недоумения страха,  вводит  лишь,  правда не
без сильного возбуждения, в привычную область веры фактам. Чтобы понять это,
достаточно представить ощущение человека,  впервые попадающего под  выстрелы
или претерпевающего крушение поезда. Контраст факта разителен с обыденностью
предстояния  факту,   и,   однако,  что  бы  ни  толковали  люди  логической
психологии,  - не страх сопутствует указанным фактам. Оцепенение возбуждения
- вот,  пожалуй,  приблизительно верная оценка переживаний.  Что  стреляют в
тебя,  -  этому,  пока оно не случилось, так же трудно поверить, как явлению
демона.
     - Это что? - спросил, тяжело дыша, Юнг.
     В гостиной, кроме него и неизвестной дамы, никого не было.
     - Слушайте внимательно,  -  сказала женщина,  наклоняясь через  стол  к
Юнгу.  -  Сегодня 23-е число,  день, в который я выхожу из тумана. Больше вы
меня не увидите.  Я предлагаю вам новую, чудную по результатам игру, которая
при удаче утысячерит всякое счастье, при неудаче магически усилит несчастье.
Это  -  игра на  время.  Посмотрите колоду.  Возьмите ее  себе.  У  нас  она
называется Шеес-Магор, что значит - потерянная и возвращенная жизнь.
     Юнг взял колоду.  В ней, как и в обыкновенной игральной, было пятьдесят
два четырехугольных,  но  квадратных,  лоскутка,  сделанных из  неизвестного
материала, черного и твердого, как железо, тонкого, как батист, шелковистого
на  ощупь,  слегка  просвечивающего и  легкого.  До  крайности странны  были
фигуры,  разрисованные от руки,  как и все остальные карты,  красной и белой
красками.   Очки  пик  были  изображены  в  виде  коротких  стрел;  трефы  -
трилистников; бубны - красных четырехугольных цветов; черви - сердец, сжатых
рукой.  Тяжелая,  гротескная узорность фигур таила в  себе  нечто идольское,
древнее и потустороннее.
     - Играйте с любым,  с кем хотите,  - продолжала дарительница, когда Юнг
поднял  глаза,   весь  во  власти  открывающейся  пред  ним  бездны.  -  Вам
предоставлено ставить в  какую  хотите азартную игру  любое  количество лет,
месяцев,  дней,  часов и даже минут. Битая ставка переносит вас в будущее на
ставленный интервал времени, ставка выигранная - отдалит в прошлое.
     Последние слова  женщины  звучали глухо  и  отдаленно.  Договорив,  она
исчезла -  не  расплылась,  не  растаяла,  а  именно исчезла,  как  в  смене
кинематографических сцен.  Юнг вскочил, уронил газету и, весь трясясь еще от
волнения,  нагнулся, собирая карты. Не поднимая головы, он увидел, что возле
его рук движутся,  делая что и он,  -  еще две руки.  Пальцы их были покрыты
крупными золотыми кольцами.
     Юнг  посмотрел выше.  Перед ним на  корточках сидел,  помогая собирать,
крайне  удивленный  видом  карт   известный  игрок  Бронштейн,   -   сложная
разновидность  Джека  Гэмлина  в  русских  условиях.  Круглый,  с  небольшим
брюшком,  если  не  всегда веселый,  то  неизменно оживленный,  человек этот
сказал:
     - Турецкие?
     - Нет, - машинально ответил Юнг.
     - Греческие?
     - Не...
     - Первый раз вижу такие карты. Где вы их взяли?
     К Юнгу вернулось самообладание. Он гладко солгал:
     - Это  карты неизвестно какого происхождения.  Ко  мне  они  перешли от
отца,  вывезшего их из Дагестана.  Слушайте,  Яков Адольфович.  У  меня есть
примета (карты были собраны,  и оба присели уже к столу),  -  если я впустую
играю перед настоящей игрой один  удар  с  кем-нибудь этой  колодой,  -  мне
должно тогда повезти за любым столом.
     - Хорошо,  -  сказал Бронштейн.  - Все мы игроки - чудаки. Делайте вашу
игру. Закладываю в банк на первый случай, солнце и... хотя бы... луну...
     Быстрыми,  летающими движениями привычного игрока он сдал, как всегда в
макао, на четыре табло и со скучающим видом приподнял свои три карты.
     - Девять,  -  с неизменяющим игроку никогда,  даже при игре в "пустую",
удовольствием сказал он.
     Юнг  еле  успел взглянуть на  свои карты,  т.е.  на  те,  что покрывали
предполагаемое первое табло. Он проиграл. У него было три.


V

     Приглашая Бронштейна сыграть в "пустую", Юнг мысленно определил ставкой
пять лет и два месяца с тем расчетом,  что,  выиграв, вернется он к особенно
любимым  в  прошлом дням  первых  свиданий с  Ольгой  Невзоровой,  девушкой,
которая должна была стать его женой и  которую взял от земли тиф.  Проигрыш,
наоборот,  увлекал  в  неизвестное,  может  быть,  к  смерти.  Последнее  не
беспокоило  Юнга.  Фантастическая  жизнь  клуба,  где  каждая  битая  ставка
являлась,  в виде малом и скудном,  образом смерти,  бесчисленным множеством
этих отдельных потрясений,  давно уже  притупила инстинкт самосохранения;  к
тому же, как видели мы, Юнг сам желал самоубийственного конца.
     У карт не было крапа.  Когда они, в числе трех, веером легли перед ним,
- в блестящей черноте их,  отражавшей, словно водами глубокой пропасти, свет
люстры,   появились,  двигаясь,  несколько  тихо  мерцающих  точек.  Особым,
глубинным и  безотчетным знанием Юнг  понимал,  что  точки эти  -  те  годы,
которые он  поставил.  Девятка Бронштейна бросила ему  в  горло первый комок
спазмы. Странные подобия гримасы мысли сопровождали движение его руки, когда
он открыл свои три карты.


     Юнг  повернулся на  бок.  Все  тело  нестерпимо ныло,  как  бы  просило
уничтожения  раздражающих  прикосновений одеяла  и  тюфяка.  Прикрученная на
круглом столе лампа горела больным светом. В кресле спала сестра милосердия,
полнолицая,  рябая женщина.  Голова ее низко опустилась на грудь,  производя
такое впечатление, как будто сестрица всматривается в собственные очки.
     Ворочаясь,  Юнг задел локтем склянку с лекарством:  звонко ударившись о
стакан, она разбудила дремавшую женщину.
     - Глупости... некуда-с... - забормотала она спросонок и очнулась. - Что
вам?  Пить? Беспокойно, может? - спросила она привычно заботливым голосом. -
А вы хорошо спали нынче, поправитесь, видно.
     - Да.  В  середине ночи проснулся,  -  не замечая ее смущения,  сердито
сказал Юнг. - Смерть идет... Плохо мне.
     - Больные все мнительны,  - сказала сестрица. - Не такие на моих глазах
выздоравливали.
     - А, ну вас, - с отчаянием прошептал Юнг и закрыл глаза.
     Вчера вечером с тонкостью интуиции, присущей тяжелобольным, он видел по
напряженному  лицу  доктора,   что  дело  плохо.  Различные  воспоминания  с
беспорядочной яркостью пробегали в  его тоскующей голове.  Между прочим,  он
вспомнил,  как был пять лет тому назад клубным арапом,  вспомнил подробности
некоторых  вечеров,   но  далее  того  сила  воспоминаний  гасла,   оставляя
значительный промежуток неопределенных туманностей,  как  это часто бывает у
людей  слабой или  рассеянной памяти;  так  называемый "провал" лежал  между
текущим моментом и тем, когда он решил идти топиться.
     Вдруг Юнг вспомнил о картах.  Они лежали под его подушкой. Сознание его
не  шло  дальше возможности очутиться с  помощью их  в  небытии или в  новых
(старых?)  условиях.  Оно  и  не  могло идти дальше:  магическая игра являла
действительность  столь  опрокинутой,   отраженной  в   себе   и   послушной
необычайному,   что  Юнг  бессильно  поморщился.  Он  хотел  быть  с  Ольгой
Невзоровой или не быть совсем.
     - Юлия  Петровна,   -  слабым  голосом  сказал  он,  -  подвиньте  мне,
пожалуйста, столик.
     - Чего вы надумали еще? Лежите, лежите себе!
     - Да ну, подвиньте.
     Она поспорила еще,  но исполнила,  наконец,  его желание.  Юнг с трудом
приподнялся на  локте,  положив перед собой колоду.  По причине слабости,  а
также  чтобы  избежать вопросов и  любопытных взглядов сестры милосердия,  в
случае если бы  она  принялась рассматривать карты,  Юнг  задумал упрощенную
игру в "кучки". В игре этой - если играют двое - колода делится краном вверх
на  две  равных  или  неравных  половины.   Каждый  выбирает,  какую  хочет,
выигрывает тот, чья нижняя карта старше нижней карты противной "кучки".
     Очки  Юлии  Петровны  с  беспокойством  и  удивлением  следили  за  его
действиями.
     Юнг стал медленно приподнимать "кучку",  лежавшую ближе к нему. "Десять
лет... десять лет и четыре месяца", - мысленно твердил он.
     - Ах, - дико закричал он, увидев в то же мгновение против короля второй
"кучки" свою пиковую десятку.
     Все кончилось.


ПРИМЕЧАНИЯ

     Клубный арап. Впервые - журнал "Огонек", 1918, Э 1.

     Макао - здесь: азартная карточная игра.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Лебедь



     ---------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 3. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 19 апреля 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


I

     Весной,  в  мае месяце,  старая,  почерневшая мельница казалась убогой,
горбатой старушонкой, безнадежно шамкающей дряхлую песню под радостный шепот
зеленой,  водяной молодежи:  кувшинок, камышей и осок. Спокойный зеленоватый
пруд  медленно цедил  свою  ленивую воду  сквозь  старые  челюсти,  грохотал
жерновами, пылил мукой, и было похоже, что старушка сердится - умаялась.
     Но только зима давала ей полный,  близкий к уничтожению и смерти покой.
Пустынная вьюга  серебрила крышу,  заносила окна,  оголяла цветущие берега и
изо дня в день,  из ночи в ночь качала,  напевая тоскливый мотив,  вершинами
сосен,  гудела и плакала. А с первым движением льда начиналось беспокойство:
колыхалась расшатанная плотина,  вода бурлила и буйствовала, гомонили утки и
кулики,  в небе мчались бурные весенние облака,  и старый,  монотонный,  как
древняя легенда, ропот мельницы будил жидкое эхо соснового перелеска.
     Вод