- Есть.
     Матрос,  сидевший  на  ящике,  стал  забивать гвозди. Гнор повернулся к
острову,  где жил странный, сказочный человек Энниока; предметы, упакованные
в  ящик,  вероятно, предназначались ему. Он избегал людей, но о нем, видимо,
помнили, снабжая необходимым, - дело рук Энниока.
     - Поступки  красноречивы, - сказал себе Гнор. - Он мягче, чем я думал о
нем.
     Позади  его  раздались  шаги;  Гнор  обернулся: Энниок стоял перед ним,
одетый для прогулки, в сапогах и фуфайке; у него блестели глаза.
     - Не берите ружья, я взял, - сказал он.
     - Когда  я  первый  раз  в жизни посетил обсерваторию, - сказал Гнор, -
мысль,  что мне будут видны в черном колодце бездны светлые глыбы миров, что
телескоп   отдаст  меня  жуткой  бесконечности  мирового  эфира,  -  страшно
взволновала  меня.  Я  чувствовал  себя  так,  как  если бы рисковал жизнью.
Похоже  на  это  теперешнее  мое  состояние.  Я  боюсь  и хочу видеть вашего
человека;  он  должен  быть  другим, чем мы с вами. Он грандиозен. Он должен
производить сильное впечатление.
     - Несчастный  отвык  производить  впечатление,  -  легкомысленно заявил
Энниок. - Это бунтующий мертвец. Но я вас покину. Я приду через пять минут.
     Он  ушел  вниз  к себе, запер изнутри дверь каюты, сел в кресло, закрыл
глаза и не шевелился. В дверь постучали. Энниок встал.
     - Я  иду,  -  сказал  он, - сейчас иду. - Поясной портрет, висевший над
койкой,  казалось,  держал  его  в  нерешительности. - Он посмотрел на него,
вызывающе  щелкнул пальцами и рассмеялся. - Я все-таки иду, Кармен, - сказал
Энниок.
     Открыв  дверь,  он  вышел.  Темноволосый  портрет  ответил его цепкому,
тяжелому взгляду простой, легкой улыбкой.


III

     Береговой  ветер,  полный  душистой лесной сырости, лез в уши и легкие;
казалось,  что  к  ногам  падают  невидимые  охапки травы и цветущих ветвей,
задевая  лицо.  Гнор  сидел  на  ящике, выгруженном из лодки, Энниок стоял у
воды.
     - Я  думал,  -  сказал  Гнор, - что отшельник Аша устроит нам маленькую
встречу. Быть может, он давно умер?
     - Ну,  нет.  -  Энниок  взглянул  сверху на Гнора и наклонился, подымая
небольшой   камень.   -   Смотрите,  я  сделаю  множество  рикошетов.  -  Он
размахнулся,  камень  заскакал по воде и скрылся. - Что? Пять? Нет, я думаю,
не  менее  девяти.  Гнор, я хочу быть маленьким, это странное желание у меня
бывает изредка; я не поддаюсь ему.
     - Не знаю. Я вас не знаю. Может быть, это хорошо.
     - Быть  может,  но  не совсем. - Энниок подошел к лодке, вынул из чехла
ружье  и  медленно зарядил его. - Теперь я выстрелю два раза, это сигнал. Он
нас услышит и явится.
     Подняв  дуло вверх, Энниок разрядил оба ствола; гулкий треск повторился
дважды и смутным отголоском пропал в лесу. Гнор задумчиво покачал головой.
     - Этот  салют  одиночеству,  Энниок,  -  сказал  он,  -  почему-то меня
тревожит.  Я  хочу  вести с жителем Аша длинный разговор. Я не знаю, кто он;
вы  говорили  о нем бегло и сухо, но судьба его, не знаю - почему, трогает и
печалит меня; я напряженно жду его появления. Когда он придет... я...
     Резкая  морщина,  признак  усиленного  внимания, пересекла лоб Энниока.
Гнор продолжал:
     - Я уговорю его ехать с нами.
     Энниок усиленно засмеялся.
     - Глупости, - сказал он, кусая усы, - он не поедет.
     - Я буду его расспрашивать.
     - Он будет молчать.
     - Расспрашивать о прошлом. В прошлом есть путеводный свет.
     - Его доконало прошлое. А свет - погас.
     - Пусть полюбит будущее, неизвестность, заставляющую нас жить.
     - Ваш  порыв,  -  сказал  Энниок,  танцуя  одной  ногой,  -  ваш  порыв
разобьется,  как  ломается  кусок мела о голову тупого ученика. - Право, - с
одушевлением  воскликнул он, - стоит ли думать о чудаке? Дни его среди людей
были  бы  банальны  и  нестерпимо  скучны,  здесь же он не лишен некоторого,
правда, весьма тусклого, ореола. Оставим его.
     - Хорошо,  -  упрямо  возразил  Гнор,  -  я расскажу ему, как прекрасна
жизнь,  и, если его рука никогда не протягивалась для дружеского пожатия или
любовной ласки, он может повернуться ко мне спиной.
     - Этого он ни в коем случае не сделает.
     - Его  нет,  -  печально  сказал  Гнор. - Он умер или охотится в другом
конце острова.
     Энниок,  казалось,  не  слышал  Гнора;  медленно  подымая  руки,  чтобы
провести  ими  по  бледному  своему  лицу,  он  смотрел  прямо  перед  собой
взглядом,   полным   сосредоточенного  размышления.  Он  боролся;  это  была
короткая  запоздалая  борьба,  жалкая  схватка.  Она обессилила и раздражила
его. Минуту спустя он сказал твердо и почти искренно:
     - Я  богат,  но  отдал  бы  все и даже свою жизнь, чтобы только быть на
месте этого человека.
     - Темно  сказано,  -  улыбнулся  Гнор,  -  темно,  как  под  одеялом. А
интересно.
     - Я  расскажу  про  себя.  -  Энниок  положил  руку  на  плечо Гнора. -
Слушайте.  Сегодня  мне  хочется  говорить  без умолку. Я обманут. Я перенес
великий  обман.  Это  было  давно;  я плыл с грузом сукна в Батавию, - и нас
разнесло  в  щепки.  Дней  через  десять после такого начала я лежал поперек
наскоро  связанного  плота,  животом  вниз.  Встать,  размяться, предпринять
что-нибудь  у  меня  не  было  ни  сил,  ни  желания. Начался бред; я грезил
озерами  пресной воды, трясся в лихорадке и для развлечения негромко стонал.
Шторм,  погубивший  судно,  перешел в штиль. Зной и океан сварили меня; плот
стоял  неподвижно, как поплавок в пруде, я голодал, задыхался и ждал смерти.
Снова  подул  ветер.  Ночью  я  проснулся  от  мук жажды; был мрак и грохот.
Голубые  молнии  полосовали  пространство;  меня  вместе с плотом швыряло то
вверх  -  к тучам, то вниз - в жидкие черные ямы. Я разбил подбородок о край
доски;  по  шее  текла  кровь.  Настало  утро.  На  краю неба, в беспрерывно
мигающем  свете  небесных  трещин,  неудержимо  влеклись  к  далеким облакам
пенистые  зеленоватые  валы;  среди них метались черные завитки смерчей; над
ними,  как  стая  обезумевших птиц, толпились низкие тучи - все смешалось. Я
бредил;  бред  изменил  все.  Бесконечные  толпы черных женщин с поднятыми к
небу  руками  стремились  вверх;  кипящая  груда их касалась небес; с неба в
красных  просветах  туч падали вниз прозрачным хаосом нагие, розовые и белые
женщины.  Озаренные  клубки  тел, сплетаясь и разрываясь, кружась вихрем или
камнем  летя  вниз, соединили в беспрерывном своем движении небо и океан. Их
рассеяла  женщина с золотой кожей. Она легла причудливым облаком над далеким
туманом.  Меня  спасли  встречные  рыбаки, я был почти жив, трясся и говорил
глупости.  Я  выздоровел, а потом сильно скучал; те дни умирания в океане, в
бреду,  полном нежных огненных призраков, отравили меня. То был прекрасный и
страшный сон - великий обман.
     Он замолчал, а Гнор задумался над его рассказом.
     - Тайфун - жизнь? - спросил Гнор. - Но кто живет так?
     - Он.  - Энниок кивнул головой в сторону леса и нехорошо засмеялся. - У
него  есть  женщина  с  золотой  кожей. Вы слышите что-нибудь? Нет? И я нет.
Хорошо, я стреляю еще.
     Он взял ружье, долго вертел в руках, но сунул под мышку.
     - Стрелять  не  стоит. - Энниок вскинул ружье на плечо. - Разрешите мне
вас  оставить. Я пройду немного вперед и разыщу его. Если хотите, - пойдемте
вместе. Я не заставлю вас много ходить.
     Они  тронулись.  Энниок впереди, Гнор сзади. Тропинок и следов не было;
ноги  по  колено вязли в синевато-желтой траве; экваториальный лес напоминал
гигантские  оранжереи,  где  буря  снесла  прозрачные  крыши, стерла границы
усилий   природы  и  человека,  развертывая  пораженному  зрению  творчество
первобытных  форм,  столь  родственное  нашим  земным  понятиям о чудесном и
странном.  Лес  этот  в  каждом  листе  своем  дышал  силой бессознательной,
оригинальной  и  дерзкой  жизни,  ярким вызовом и упреком; человек, попавший
сюда, чувствовал потребность молчать.
     Энниок  остановился в центре лужайки. Лесные голубоватые тени бороздили
его лицо, меняя выражение глаз.
     Гнор ждал.
     - Вам  незачем  идти  дальше.  -  Энниок  стоял  к  Гнору спиной. - Тут
неподалеку...  он...  я  не  хотел  бы  сразу  и сильно удивить его, являясь
вдвоем. Вот сигары.
     Гнор  кивнул  головой.  Спина  Энниока,  согнувшись,  нырнула в колючие
стебли растений, сплетавших деревья; он зашумел листьями и исчез.
     Гнор  посмотрел  вокруг,  лег,  положил  руки  под  голову  и  принялся
смотреть вверх.
     Синий   блеск  неба,  прикрытый  над  его  головой  плотными  огромными
листьями,  дразнил  пышным,  голубым царством. Спина Энниока некоторое время
еще  стояла  перед  глазами в своем последнем движении; потом, уступив место
разговору  с  Кармен,  исчезла.  "Кармен, я люблю тебя, - сказал Гнор, - мне
хочется поцеловать тебя в губы. Слышишь ли ты оттуда?"
     Притягательный  образ  вдруг  выяснился его напряженному чувству, почти
воплотился.  Это  была  маленькая,  смуглая,  прекрасная голова; растроганно
улыбаясь,  Гнор  зажал  ладонями  ее  щеки, любовно присмотрелся и отпустил.
Детское   нетерпение   охватило   его.   Он  высчитал  приблизительно  срок,
разделявший  их,  и  добросовестно  сократил  его  на половину, затем еще на
четверть.  Это  жалкое  утешение  заставило  его  встать,  -  он  чувствовал
невозможность  лежать  далее  в  спокойной и удобной позе, пока не продумает
своего положения до конца.
     Влажный  зной  леса  веял  дремотой. Лиловые, пурпурные и голубые цветы
качались  в  траве; слышалось меланхолическое гудение шмеля, запутавшегося в
мшистых  стеблях;  птицы,  перелетая  глубину далеких просветов, разражались
криками,  напоминающими  негритянский  оркестр. Волшебный свет, игра цветных
теней  и  оцепенение  зелени  окружали  Гнора; земля беззвучно дышала полной
грудью  -  задумчивая  земля  пустынь,  кротких и грозных, как любовный крик
зверя.  Слабый  шум  послышался  в  стороне;  Гнор обернулся, прислушиваясь,
почти  уверенный  в  немедленном  появлении  незнакомца,  жителя острова. Он
старался  представить  его  наружность.  "Это  должен быть очень замкнутый и
высокомерный человек, ему терять нечего", - сказал Гнор.
     Птицы   смолкли;   тишина  как  бы  колебалась  в  раздумьи;  это  была
собственная нерешительность Гнора; подождав и не выдержав, он закричал:
     - Энниок, я жду вас на том же месте!
     Безответный  лес  выслушал  эти  слова  и  ничего  не  прибавил  к ним.
Прогулка  пока  еще  ничего не дала Гнору, кроме утомительного и бесплодного
напряжения.   Он   постоял   некоторое   время,   думая,  что  Энниок  забыл
направление,  потом  медленно  тронулся назад к берегу. Необъяснимое сильное
беспокойство  гнало  его прочь из леса. Он шел быстро, стараясь понять, куда
исчез   Энниок;   наконец,   самое  простое  объяснение  удовлетворило  его:
неизвестный и Энниок увлеклись разговором.
     - Я  привяжу  лодку,  -  сказал Гнор, вспомнив, что она еле вытащена на
песок. - Они придут.
     Вода,  пронизанная блеском мокрых песчаных отмелей, сверкнула перед ним
сквозь  опушку, но лодки не было. Ящик лежал на старом месте. Гнор подошел к
воде и влево, где пестрый отвес скалы разделял берег, увидел лодку.
     Энниок  греб,  сильно  кидая  весла; он смотрел вниз и, по-видимому, не
замечал Гнора.
     - Энниок!  -  сказал  Гнор;  голос  его  отчетливо  прозвучал  в тишине
прозрачного воздуха. - Куда вы?! Разве вы не слышали, как я звал вас?!
     Энниок  резко  ударил  веслами,  не поднял головы и продолжал плыть. Он
двигался,  казалось,  теперь  быстрее,  чем  минуту  назад; расстояние между
скалой  и  лодкой  становилось заметно меньше. "Камень скроет его, - подумал
Гнор, - и тогда он не услышит совсем".
     - Энниок! - снова закричал Гнор. - Что вы хотите делать?
     Плывущий  поднял  голову,  смотря  прямо в лицо Гнору так, как будто на
берегу  никого  не  было. Еще продолжалось неловкое и странное молчание, как
вдруг,   случайно,   на  искристом  красноватом  песке  Гнор  прочел  фразу,
выведенную  дулом  ружья  или  куском  палки:  "Гнор,  вы  здесь останетесь.
Вспомните музыку, Кармен и биллиард на рассвете".
     Первое,  что  ощутил  Гнор, была тупая боль сердца, позыв рассмеяться и
гнев.  Воспоминания против золи головокружительно быстро швырнули его назад,
в  прошлое; легион мелочей, в свое время ничтожных или отрывочных, блеснул в
памяти,  окреп,  рассыпался  и  занял  свои  места  в  цикле  ушедших дней с
уверенностью  солдат  во  время тревоги, бросающихся к своим местам, услышав
рожок  горниста.  Голая,  кивающая  убедительность  смотрела  в  лицо Гнору.
"Энниок, Кармен, я, - схватил на лету Гнор. - Я не видел, был слеп; так..."
     Он  медленно  отошел  от  написанного,  как  будто  перед  ним открылся
провал.  Гнор  стоял  у  самой  воды,  нагибаясь,  чтобы  лучше  рассмотреть
Энниока;  он  верил  и  не  верил;  верить казалось ему безумием. Голова его
выдержала  ряд  звонких  ударов  страха  и наполнилась шумом; ликующий океан
стал мерзким и отвратительным.
     - Энниок!  -  сказал  Гнор  твердым  и ясным голосом - последнее усилие
отравленной воли. - Это писали вы?
     Несколько  секунд  длилось  молчание.  "Да",  - бросил ветер. Слово это
было  произнесено  именно  тем  тоном,  которого ждал Гнор, - циническим. Он
стиснул  руки,  пытаясь удержать нервную дрожь пальцев; небо быстро темнело;
океан,  разубранный  на  горизонте  облачной  ряской,  закружился, качаясь в
налетевшем  тумане.  Гнор  вошел  в  воду, он двигался бессознательно. Волна
покрыла  колени,  бедра,  опоясала  грудь,  Гнор  остановился. Он был теперь
ближе   к   лодке   шагов  на  пять;  разоренное,  взорванное  сознание  его
конвульсивно  стряхивало  тяжесть  мгновения  и  слабело, как приговоренный,
отталкивающий веревку.
     - Это  подлость. - Он смотрел широко раскрытыми глазами и не шевелился.
Вода  медленно  колыхалась вокруг него, кружа голову и легонько подталкивая.
- Энниок, вы сделали подлость, вернитесь!
     - Нет,  -  сказал  Энниок.  Слово  это  прозвучало  обыденно, как ответ
лавочника.
     Гнор  поднял револьвер и тщательно определил прицел. Выстрел не помешал
Энниоку;  он  греб,  быстро  откидываясь  назад;  вторая пуля пробила весло;
Энниок  выпустил  его, поймал и нагнулся, ожидая новых пуль. В этом движении
проскользнула  снисходительная  покорность  взрослого,  позволяющего ребенку
бить себя безвредными маленькими руками.
     Третий  раз  над  водой  щелкнул  курок;  непобедимая  слабость  апатии
охватила  Гнора;  как  парализованный,  он опустил руку, продолжая смотреть.
Лодка  ползла  за  камнем,  некоторое  время еще виднелась уползающая корма,
потом все исчезло.
     Гнор вышел на берег.
     - Кармен,  -  сказал  Гнор,  -  он тоже любит тебя? Я не сойду с ума, у
меня есть женщина с золотой кожей... Ее имя Кармен. Вы, Энниок, ошиблись!
     Он  помолчал,  сосредоточился  на  том,  что  ожидало  его, и продолжал
говорить  сам  с  собой,  возражая  жестоким  голосам  сердца,  толкающим  к
отчаянию:  "Меня снимут отсюда. Рано или поздно придет корабль. Это будет на
днях.  Через  месяц.  Через два месяца". - Он торговался с судьбой. - "Я сам
сделаю  лодку. Я не умру здесь. Кармен, видишь ли ты меня? Я протягиваю тебе
руки, коснись их своими, мне страшно".
     Боль  уступила  место  негодованию.  Стиснув зубы, он думал об Энниоке.
Гневное  исступление  терзало его. "Бестыдная лиса, гадина, - сказал Гнор, -
еще   будет  время  посмотреть  друг  другу  в  лицо".  Затем  совершившееся
показалось  ему  сном,  бредом,  нелепостью. Под ногами хрустел песок, песок
настоящий.  "Любое  парусное  судно  может  зайти  сюда.  Это будет на днях.
Завтра. Через много лет. Никогда".
     Слово  это  поразило  его  убийственной точностью своего значения. Гнор
упал  на  песок  лицом вниз и разразился гневными огненными слезами, тяжкими
слезами  мужчины.  Прибой  усилился;  ленивый  раскат  волны  сказал громким
шепотом: "Отшельник Аша".
     - Аша, - повторил, вскипая, песок.
     Человек  не  шевелился.  Солнце,  тяготея  к  западу,  коснулось скалы,
забрызгало  ее  темную  грань жидким огнем и бросило на побережье Аша тени -
вечернюю грусть земли. Гнор встал.
     - Энниок,  - сказал он обыкновенным своим негромким, грудным голосом, -
я  уступаю  времени  и  необходимости.  Моя  жизнь  не доиграна. Это старая,
хорошая  игра; ее не годится бросать с середины, и дни не карты; над трупами
их,  погибающих здесь, бесценных моих дней, клянусь вам затянуть разорванные
концы  так  крепко,  что  от усилия заноет рука, и в узле этом захрипит ваша
шея. Подымается ветер. Он донесет мою клятву вам и Кармен!


IV

     Сильная  буря, разразившаяся в центре Архипелага, дала хорошую встрепку
трехмачтовому  бригу,  носившему  неожиданное,  мало  подходящее  к  суровой
профессии  кораблей,  имя  -  "Морской  Кузнечик".  Бриг этот, с оборванными
снастями,  раненный  в  паруса,  стеньги  и  ватер-линию, забросило далеко в
сторону   от   обычного   торгового  пути.  На  рассвете  показалась  земля.
Единственный  уцелевший  якорь  с  грохотом  полетел  на  дно. День прошел в
обычных  после  аварий  работах,  и только вечером все, начиная с капитана и
кончая   поваром,  могли  дать  себе  некоторый  отчет  в  своем  положении.
Лаконический отчет этот вполне выражался тремя словами: "Черт знает что!"
     - Роз,  -  сказал  капитан,  испытывая  неподдельное  страдание,  - это
корабельный  журнал, и в нем не место различным выкрутасам. Зачем вы, пустая
бутылка, нарисовали этот скворешник?
     - Скворешник!  -  Замечание  смутило  Роза,  но  оскорбленное самолюбие
тотчас   же  угостило  смущение  хорошим  пинком.  -  Где  видали  вы  такие
скворешники? Это барышня. Я ее зачеркну.
     Капитан   Мард   совершенно  закрыл  левый  глаз,  отчего  правый  стал
невыносимо презрительным. Роз стукнул кулаком по столу, но смирился.
     - Я  ее  зачеркнул,  сделав  кляксу;  понюхайте, если не видите. Журнал
подмок.
     - Это  верно,  -  сказал  Мард,  щупая  влажные прошнурованные листы. -
Волна  хлестала  в  каюту.  Я  тоже  подмок.  Я  и ахтер-штевен - мы вымокли
одинаково. А вы, Аллигу?
     Третий  из этой группы, почти падавший от изнурения на стол, за которым
сидел, сказал:
     - Я хочу спать.
     В  каюте  висел  фонарь, озарявший три головы тенями и светом старинных
портретов.  Углы  помещения,  заваленные  сдвинутыми  в  одну кучу складными
стульями,  одеждой  и  инструментами,  напоминали  подвал  старьевщика. Бриг
покачивало;  раздражение океана не утихает сразу. Упустив жертву, он фыркает
и  морщится.  Мард  облокотился  на  стол, склонив к чистой странице журнала
свое  лошадиное  лицо,  блестевшее  умными  хмурыми глазами. У него почти не
было  усов,  а  подбородок напоминал каменную глыбу в миниатюре. Правая рука
Марда, распухшая от ушиба, висела на полотенце.
     Роз  стал  водить  пером  в  воздухе,  выделывая зигзаги и арабески; он
ждал.
     - Ну,  пишите, - сказал Мард, - пишите: заброшены к дьяволу, неизвестно
зачем;  пишите  так...  - Он стал тяжело дышать, каждое усилие мысли страшно
стесняло  его.  -  Постойте.  Я не могу опомниться, Аллигу, меня все еще как
будто  бросает о площадку, а надо мною Роз тщетно пытается удержать штурвал.
Я этой скверной воды не люблю.
     - Был  шторм,  -  сказал  Аллигу,  проснувшись,  и  снова впал в сонное
состояние. - Был шторм.
     - Свежий ветер, - методично поправил Роз. - Свежий... Сущие пустяки.
     - Ураган.
     - Простая шалость атмосферы.
     - Водо- и воздухотрясение.
     - Пустяшный бриз.
     - Бриз!  -  Аллигу удостоил проснуться и, засыпая, снова сказал: - Если
это был, как вы говорите, простой бриз, то я более не Аллигу.
     Мард   сделал  попытку  жестикулировать  ушибленной  правой  рукой,  но
побагровел от боли и рассердился.
     - Океан  кашлял,  -  сказал он, - и выплюнул нас... Куда? Где