ая белый
мир  среди  черных  теней.  Я  вскочил  и тревожно стал звать команду. Тогда
вздохи  и шорохи наполнили сад, и тринадцать слепых мужчин медленно окружили
меня, всматриваясь слепыми глазами.
     - Вот наш командир, - он ждал нас и мы пришли.
     - Мы  знаем  его,  - сказали другие, - но он еще не узнает нас. Капитан
Трен, ведите свою команду!
     Я  был  в  страхе,  но  не мог противиться ничему, что совершалось в ту
ночь, как не мог бы противиться вулканическому эксцессу. Я спросил:
     - Где мои люди?
     - Посмотри,  -  сказали  они,  указывая  на  лужайку, блистающую лунным
покоем,  -  они  теперь дома и пробудут среди семей до тех пор, покуда мы не
вернемся.
     Я  увидел  всех  пришедших  со  мной  и тех, кто остался на "Этне". Как
попали  они  сюда? Все спали в траве, с улыбкой сладкого отдыха. Тогда нечто
сильнее  меня наполнило мою душу трепетом и грустным безмолвием. Я двинулся,
окруженный  слепыми, к морю; с ними же вошел в подводную лодку и здесь, друг
Кастро, я увидел, что слепые все видят.
     Да,  я  подозреваю, что мои сны, мои отчетливые сновидения за прошедший
месяц  -  были  действительностью.  Я просыпался около полудня, всегда в той
бухте,  где  ты встретил меня, как будто "Этна" никогда не покидала ее, и со
мной  были  подлинные  слепые,  бродившие  ощупью  в  непривычном им сложном
помещении  военного  судна;  они  громко  жаловались  на диковинную перемену
жизни,  спали,  много ели и вечно ссорились, и я - объясни мне это? - не мог
уйти,  как  если  бы  лодка  висела  на  высоте тысячи метров; но, мгновенно
засыпая  с  закатом  солнца,  видел  во  сне,  что отдаю приказания, что все
тринадцать  слепых  с быстротой и опытностью истинных моряков кипят в боевой
работе  и  что,  выплывая  рядом хитрых маневров к самому пеклу неизвестного
военного  флота,  мы  топим  суда,  всегда  ускользая обратно, а после этого
плачем в безысходном отчаянии.
     Сегодня  меня  оставила  эта  чужая  сила,  как  тучи оставляют поля; я
глубоко  вздохнул  и  ушел...  Слепые  исчезли, остался один, самый старый и
равнодушный  ко  всему,  что  может  произойти  с ним. Быть может, на "Этну"
скоро вернутся мои проснувшиеся матросы.
     - Что  же  это  за  монастырь? - спросил Кастро. - Какие демоны живут в
нем?
     - Не   знаю.  Но  здесь  вообще,  как  я  слышал,  появилось  множество
сумасшедших.  Они  бродят  и  бредят,  -  всегда  бредят  о сияющих берегах,
разрушенных синевой моря.


ПРИМЕЧАНИЯ

     Истребитель. Впервые - журнал "Пламя", 1919, Э 60.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Измена



     -----------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 6. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 мая 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


I

     Годвин  уехал  так  весело,  что  покачивался  даже  в  окне  вагона, а
провожавшие  его  Бутс,  Томас,  Лей и Брентган, обнявшись, пустили по ветру
свои  платки,  которыми  махали счастливцу, прощенному отцом за беспутство и
едущему загладить прошлое среди богобоязненных теток.
     Кстати - отцу Годвина оставалось недолго жить.
     - Летела муха на патоку! - закричал Годвин из окна.
     - Летела  муха  на  па-а-току!  -  грянул  хор друзей, и, содрогаясь от
скуки, поезд ушел из города в синюю степь.
     Кая  Брентгана  ждала  домой его жена, Джесси, но, растворясь в цветных
жидкостях,  он  был  далек  от  процесса  кристаллизации  и  уехал  в страну
оркестров, где почему-то раздавался звон битой посуды.
     Утром  Брентган  проснулся  у  Лея.  Ему  казалось,  что он покинул мир
качалок,  поставленных  на  аэроплан.  Белокурый,  стройный Лей сидел против
него  и,  растирая розовую шею, прихлебывал красное вино. На его нежном лице
было удрученное выражение кряхтящего старика.
     - Что  произошло?  -  сказал  Брентган, поднимаясь с кушетки и стараясь
отыскать  просвет в своей памяти, сплавленной в безобразный шлак. - Я ничего
не помню. Дай мне стакан вина.
     Лей  налил ему; Брентган жадно выпил, и его покинуло противное ощущение
спрятанной во рту толстой рыбы. Но ничуть не яснее было в оглушенном мозгу.
     - Мы  хотели  отправить  тебя  домой, но ты поехал ко мне. Ты не хотел,
чтобы Джесси видела твое состояние.
     - А Бутс? Томас?
     - Не   знаю.   Они   задержались   у  наших  маленьких  гейш:  Греты  и
Сандрильоны. Ты был очень мил с девушками.
     - Послушай,  -  сказал  Брентган,  - я ничего не помню с момента, когда
начал пить на пари в "Китайском принце". Подними занавес!
     - Лучше  я  его  опущу!  -  расхохотался  Лей.  -  То, что ты называешь
"занавесом", есть лишь полог кровати одной пикантной детки.
     - Но это ты выдумал! - вскричал Брентган, помертвев и вскакивая.
     - Неужели тебя могут расстроить такие пустяки?
     - Не может быть! С кем?
     - Я перепутал их имена, Кай. Тебя увела черненькая.
     - Лей, ты солгал!
     Лей  побледнел,  потом  покраснел.  Некоторое  время он чувствовал себя
отвратительно,  но  вкоренившееся  презрение  к верности и любви помогло ему
заключить свой низкий поступок грязным намеком:
     - Во всяком случае... риска не было. Уверяю тебя.
     Брентган  пристально  вгляделся в равнодушное лицо Лея и, осунувшись от
неожиданного удара, подошел к зеркалу.
     Он  спал  одетый.  Зеркало,  когда  он приводил одежду в порядок, видом
покрасневших  глаз  и  состоянием  воротничка  было на стороне Лея. Брентган
отвернулся и подошел к телефону.
     Лей,   коварно  смеясь,  наблюдал  приятеля,  взявшего  дрожащей  рукой
трубку.
     - Алло,  Бутс?  Томас?  Да,  это  Брентган.  Нет,  некогда.  Скажи мне:
действительно ли со мной это произошло?
     Звучный, толкающий ухо голос Томаса произнес:
     - Кай,  старина,  я догадался по слову "это". Не сомневайся. Думай, что
у тебя прорезался зуб. Все в порядке.
     - Будь проклят! - сказал Брентган.
     - Не  ругайся.  Брось,  милый  Брентган.  В  каком  столетии ты живешь?
Нельзя же быть вечно смешным.
     - Пожалуй, ты прав. Я смешон. Но где же эта квартира?
     - Ты молодец; утренние визиты весьма приятны.
     Томас сообщил адрес и прибавил:
     - Бутс здесь. Он хочет с тобой.
     - Хорошо,  -  солгал  Брентган,  чтобы  отвязаться.  - Скажи ему, что я
заеду за ним.
     Кончив  этот  разговор,  Брентган  с  содроганием  позвонил  домой. Лей
протяжно зевнул и пробормотал:
     - Напрасно ты придаешь этому... придаешь... А-а-а-ах! О-о-о-а-х!
     По-видимому,  Джесси  ждала звонка мужа, так как Брентган сразу услышал
ее голос:
     - Это  кто? - И, как задевший по лицу конец бича, ее тревога передалась
ему. - Надеюсь, ты приедешь немедленно.
     - Я  скоро  приеду,  -  нервно  сказал  Брентган. - Вот случай! Проводы
затянулись.
     - Воображаю. Бутс уже сказал мне.
     - Что он сказал? - оцепенев, крикнул Брентган.
     - Что ты отправился к Лею. Где ты теперь?
     - Я у Лея. Все ли благополучно?
     - Да. Но... что с тобой?
     - Так я приеду, - сказал Брентган, избегая ответа.
     - Ну да... Я так жду...
     Вдруг  он  почувствовал,  что  не  в  состоянии продолжать разговор, и,
медленно   опустив   трубку,   с   болью  внимал  быстрым  словам,  мелко  и
неразборчиво  отдающимся  в сжатой руке. Что-то живое и бесконечно преданное
трепетало   внутри   мембраны,  только  что  перенесшей  к  нему  сдержанное
огорчение Джесси.
     Догадавшись,  с какой целью Брентган хочет ехать в квартиру девиц, Лей,
несколько  струсив,  пытался  его  отговорить,  ссылаясь на более интересное
место,  но  Брентган  почти  не сознавал, что говорит Лей. Два раза Брентган
сказал:  "Да...  Конечно...  Ты  прав",  -  и  вышел  от него в дикой тоске,
стремясь иметь точные доказательства. Приятели ужаснули его.


II

     "Если  произошло  то,  что я считал немыслимым в моей жизни с Джесси, -
думал  Брентган,  когда такси вез его по мрачному адресу, - я должен буду ей
об  этом  сказать. Иначе как бы я смог переносить ее взгляд? Я не виноват, я
стал   только  внезапно  и  тяжко  болен  стыдом.  Я  стал  болен  тем,  что
стряслось".
     Он  вспомнил  свою  жизнь  с  Джесси,  их любовь, понимание, близость и
доверие.  Над  всем  этим  раздался злой смех. Брентган и Джесси были теперь
такие  же,  как  и все, с своей маленькой грязноватой драмой, до которой нет
никому дела.
     Брентган  обратился  к  философии,  именуемой  парадно  и  гордо: "сеть
предрассудков".  Философия  эта  напоминала  отлично вентилируемый пассаж, с
множеством  входов  и  выходов.  На  одном входе было написано: "Особенности
мужской  жизни",  на  другом:  "Потребности  в  разнообразии",  на  третьем:
"Наследственность",  на  четвертом:  "Темперамент"  и так далее; каждый вход
помечен был хитрой и утешительной надписью.
     - Все  это  хорошо,  - сказал Брентган, - но все это не приложимо к той
правде,  какая  соединяет  меня  и Джесси. В области желаний все может стать
"предрассудком".  Я  могу  выйти  из  такси и почесать спину об угол дома. Я
могу   не   заплатить  своих  долгов.  Могу  сказать  незнакомой  женщине  в
присутствии  ее  мужа,  что я ее хочу; если же муж вознегодует, - сошлюсь на
искренность  и  естественность  своего  желания.  Так же всякий другой может
подойти  к  Джесси,  а  я  выслушаю его желания и буду продолжать разговор о
красивых ногах Эммы Тейлор.
     Чувство  глубокого  одиночества, совершенной, беззубой пустоты охватило
его при этих образных заключениях.
     - Но  такая  жизнь - только в танцах, - сказал Брентган. - Человечество
изобрело танцы, как рисунок своих вожделений.
     Между  тем  решение вопроса лежало не в логике, а в прекрасном и редком
чувстве  Джесси  к  нему.  Это  чувство  нельзя  было  трогать ни грубой, ни
жестокой рукой.
     Такси  остановился  у  недурного  подъезда, и Брентган взошел на второй
этаж,  к двери с номером 3. Впервые он задумался над тем, что он скажет? Это
естественное    колебание    было    подавлено    тревогой    обокраденного,
разыскивающего пропавшую вещь. Он вздохнул, выпрямился и позвонил.


III

     Ему  открыла женщина, которую Брентган не успел разглядеть, так как она
тотчас  убежала,  кутая голые плечи в меховую накидку. Он прошел к раскрытой
двери  гостиной  и  остановился. Никто не появлялся, лишь в соседней комнате
слышался  шепот.  Затем раздался смех и появилась девушка лет двадцати трех,
в  цветной  пижаме  и  желтой  юбке.  Эта пижама и гладко остриженные черные
волосы  придавали  ей  больной вид. По равнодушию ее взгляда Брентган видел,
что она знает его, но сам ничего не помнил. Зевнув, она протянула руку.
     - Ах,  это  вы,  -  сказала  девушка,  рассматривая  посетителя  в тоне
раздумья. - Других нет? Вы один?
     - Один и не надолго, - ответил Брентган с волнением чрезвычайным.
     - Дело  в  том,  что  я  адски  хочу спать, - заявила она, идя за ним в
гостиную  и  поигрывая  пальцами  в  карманах  пижамы.  -  Вы нас разбудили,
молодой  человек... а ваше имя? Ах, да... вы... этот... этот... Ренган? Если
хотите, сидите и дожидайтесь, пока я пополощусь в ванной.
     - Послушайте, Грета...
     - Грета еще не встала. Вы перепутали.
     Никакие  усилия не помогли Брентгану вспомнить ни девушку, ни маленькую
гостиную  ярких  тонов  с  роскошным  трюмо и с концертино на низком столике
рядом  с  конфетной  коробкой,  полной  окурков.  Запах вина и духов угнетал
Брентгана.
     - Послушайте,  - сказал он, - со мной произошла дикая вещь. Я ничего не
помню: ни вас, ни эту квартиру. Но мне сказали, что я был здесь...
     - Да.  - Девушка мрачно смотрела на посетителя; она испугалась. - Но вы
не были со мной. Также и с Гретой. У вас что-нибудь пропало?
     - Не  был?!  -  вскричал Брентган, схватив ее руки. - Не был? Говорите,
говорите! Я хочу знать правду. Правду о себе. Только это! Повторите еще!
     - Прочь! - Она вырвала свои руки и отскочила. - Что вы хотите?
     Он молчал, и она поняла его.
     Ее  крашеный  рот  двинулся  неопределенным,  жалким движением. Деланно
рассмеявшись, она указала на кресло:
     - Тут  вы  спали,  и  вас ничто не могло разбудить. Эти ваши приятели -
дураки.  Еще  больший  дурак  -  вы.  Это  они  сговорились,  - понимаете? -
сговорились водить вас за нос. Я слышала.
     - Я  так  и  думал,  -  сказал  Брентган, сердце которого одним сильным
ударом вышло из угнетения.
     - Думал? Тогда вы не приехали бы сюда.
     - Сюда?  О, это не то... Простите меня. Я не мог представить, что... Но
вы понимаете.
     - Конечно,  я  понимаю,  - сказала она, вся потускнев и смотря взглядом
побитой.  -  Теперь идите к вашей жене и не беспокойтесь... Ваши приятели...
о, они не любят вашу жену. Они говорят, что вы "пресноводное".
     - "Пресноводное"? - Брентган весело рассмеялся. - Ну, пусть их...
     Его  охватила  теплая,  искренняя  признательность  к  этой  девушке  с
зачеркнутым  будущим,  которая  поняла  его состояние и не поддержала глупую
травлю.
     - От  всего сердца благодарю вас! - сказал Брентган, снова беря ее руку
и крепко сжимая узкие холодные пальцы. - Вы - благородное существо.
     Ответом  ему  был неожиданный щелчок в нос, нанесенный так метко и зло,
что Брентган вскрикнул.
     - Зачем  вы  это  сделали?  -  спросил  он,  потерявшись и задыхаясь от
унижения.
     - Уходите!  -  Она стояла в слезах, обозленная и растерявшаяся до того,
что едва не кинулась на него. - Ступайте вон!
     Не  помня  себя от стыда, Брентган вышел, вздрогнул от грома хлопнувшей
двери и подозвал такси.
     Стыд  долго  не  покидал  его.  Лишь  входя  в свою квартиру, Брентгану
удалось вернуть чувство веселья и счастья быть невиновным, говоря с Джесси.


IV

     Он  застал  ее  в  кабинете, на самом верху лестницы, у книжного шкапа.
Взяв  нужную  книгу,  Джесси  спустилась,  опираясь  рукой  о  плечо мужа, и
сказала:
     - Вот, ты вернулся, и я спокойна теперь. Я знаю, - что-то произошло.
     - Да,  произошло.  Я  расскажу, пока еще взволнован, чтобы ты видела, в
каком  я  был  состоянии.  Оно  окончилось.  Я  был очень... очень пьян. Как
животное.
     - Да?  Печально.  -  Джесси  шутливо  покачала  головой  и,  видя,  что
Брентган  затрудняется  говорить, положила на его рукав свою руку. - Мне все
можно сказать, дорогой Кай. Мой дорогой!
     - Да?  Конечно. О-о! Ну... Мы были у женщин, знакомых Бутса или Томаса,
я  не  знаю  наверное,  -  быстро  говорил  Брентган,  желая скорее передать
сущность,  чтобы  успокоить  Джесси.  - Я ничего не помнил. Утром мне сказал
Лей.  Он  и  остальные  выдумали,  что  я...  не  помня  себя...  тоже.  Все
перемешалось  во  мне. Я раздобыл адрес, отправился в то место и узнал от...
одной  из  двух, что все ложь. Оказывается, я проспал ночь, сидя в кресле, и
был увезен к Лею бесчувственный.
     - Ты боялся, что?.. - тихо спросила Джесси.
     - Да, я боялся, что... в таком состоянии мог.
     - Разве ты не знаешь себя?
     - Знаю.
     - Как же ты мог бояться?
     Брентган  молчал. Приветливая улыбка Джесси ввела его в заблуждение: он
мало всмотрелся в ее замкнувшиеся глаза.
     - Я тебя не узнаю. Ты ли это, Кай?
     - Это я, Джесси. Я сам.
     - Но  даже  я  сообразила,  что  это не могло быть. Бутс сказал, что ты
стыдишься  ехать  домой. Разве то, чего ты боялся, меньше появления в пьяном
виде?
     - Сама  мысль ужаснула меня. Внутренний голос молчал. Я не мог прийти к
тебе  с  такими  сомнениями.  Теперь  ты видишь, что все это - пустяк, пусть
даже все было связано с попойкой.
     - Пустяк?  Допустим.  Да, ты прав, конечно... Пустяк. Но в этом пустяке
ты не был мужчиной.
     Брентган   так   изумился,  что  выронил  папиросу,  которую  собирался
закурить  дрожащей  рукой. Настойчивость и прямота действий, совершенных им,
вполне  удовлетворяли  его.  Он  затосковал, взял неподатливую руку Джесси и
склонился к ее чистой прохладе горячим лбом.
     - Так  что  же,  что  же? - простонал он, зная, что ни за что не сможет
признаться,  теперь  и  никогда, в унизительных подробностях сцены у спасшей
его женщины.
     - Надо  было рассмеяться и дернуть, даже больно, Лея за ухо. Тогда он и
все узнали бы, что ты, мой муж, знаешь себя во всем и всегда.
     - Джесси, я думал о своем страхе!
     - Конечно,  но  не  думал обо мне. О, успокойся! Ты невинен, бедный мой
Кай!
     Она нервно расхохоталась, отчего Брентган колко спросил:
     - Джесси, ты недовольна?
     - Знаешь,  мне  легче  было бы, - взволнованно ответила Джесси, - легче
было  бы мне снести ту правду, которой ты так боялся, чем эту. Ты и я теперь
всю  жизнь  обязаны девушке, к которой ты явился допрашивать и тем, конечно,
страшно обидел ее.
     - Ты  меня  больше не любишь? - спросил Брентган после продолжительного
молчания.
     - Я  любила и буду любить тебя, но сегодня я тебя не люблю. Прощай; мне
надо съездить к Доротее Сноу.
     В  дверях  мелькнули  перед ним ее полные слез глаза, и, тяжко вздыхая,
Брентган подошел к окну.
     Кусая  губы,  он  смотрел  в переулок, залитый дождевой грязью. Проехал
огромный  фургон,  расхлестывая  брызги, попавшие на отшатнувшихся прохожих.
Один  из  них  выругался,  погрозил  кулаком и начал с остервенением счищать
коричневые  шлепки,  размазывая  их по материи. Другой прохожий, взглянув на
свой  рукав  и,  видимо,  решив  дать пятну отсохнуть, продолжал путь, читая
заголовки в газете.
     Брентган  бессознательно  провел  пальцами  по своему рукаву, но темная
ассоциация угасла, едва наметясь.
     Он сел и задумался.


ПРИМЕЧАНИЯ

     Измена.  Впервые  -  журнал  "Красная  нива",  1929, Э 2. Печатается по
сборнику "Огонь и вода", М., Федерация. 1930.
                                                                    Ю.Киркин



   Александр Степанович Грин
   Как бы там ни было



     -----------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 6. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 мая 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


     Стало  темно.  Туча,  помолчав  над  головой Костлявой Ноги, зарычала и
высекла  голубоватый  огонь.  Затем,  как  это  бывает  для неудачников, все
оказалось сразу: вихрь, пыль, протирание глаз, гром, ливень и молния.
     Костлявая  Нога,  или  Грифит,  постояв  некоторое время среди дороги с
поднятым   кверху   лицом,  выражавшим  презрительное  негодование,  сказал,
стиснув  зубы: - "Ну хорошо!", поднял воротник пиджака, снятого на гороховом
поле  с  чучела,  сунул  руки  в  карманы и свернул в лес. Разыскивая густую
листву,  чтобы  укрыться,  он  услыхал  жалобное  стенание  и  насторожился.
Стенание  повторилось. Затем кто-то, сквозь долгий вздох, выговорил: - "Будь
прокляты ямы!"
     Грифит сделал несколько шагов по направлению выразительного замечания.
     Прислонившись  к  пню,  сидел  молодой  человек в недурном новом летнем
пальто,  с  хорошенькими  усиками и румяным лицом. Охватив руками колено, он
раскачивался  из  стороны  в  сторону  с  таким  мучительным выражением, что
Грифит почувствовал необходимость назвать себя.
     - Позвольте  представиться,  -  сказал  он  угрюмо, как будто посылал к
черту.  -  В  тех кругах, где вы не бываете, я известен под именем Костлявой
Ноги.  Мой  отец  ничего  не знает об этом, так как его звали Грифит. Чем вы
недовольны в настоящую минуту жизни?
     - Тем,  что  свихнул  ногу, - ответил молодой человек, смотря на серое,
голодное  лицо  Грифита  и  переводя взгляд на ближайший толстый сук. - Я не
могу больше идти. Боль страшная. Нога горит.
     - Вы бы встали, - заметил Грифит.
     Пострадавший злобно и тяжко крякнул.
     - Бросьте  шутки,  - сказал он.