художественной  ткани произведений писателя во многих
из  них  явственно  ощущается  дух  современности, воздух дня, в который они
писались.  Черты времени иной раз так приметно, так подчеркнуто выписываются
Грином,  что  у  него,  признанного  фантаста  и романтика, они кажутся даже
неожиданными.  В  начале  рассказа  "Возвращенный ад" (1915) есть, например,
такой  эпизод:  к  известному  журналисту Галиену Марку, одиноко сидящему на
палубе  парохода,  подходит  с  явно враждебными намерениями некий партийный
лидер,  "человек  с  тройным подбородком, черными, начесанными на низкий лоб
волосами,   одетый  мешковато  и  грубо,  но  с  претензией  на  щегольство,
выраженное   огромным   пунцовым   галстуком...".   После  такой  портретной
характеристики  уже  догадываешься,  какую  примерно партию представляет сей
лидер.  Но  Грин  считал  нужным  сказать  об  этой партии поточнее (рассказ
ведется в форме записок Галиена Марка).
     "Я  видел,  что  этот  человек  хочет  ссоры,  -  читаем мы, - и знал -
почему.   В   последнем   номере   "Метеора"  была  напечатана  моя  статья,
изобличающая деятельность партии Осеннего Месяца".
     Что  это  за  партия  Осеннего  Месяца,  мог  ответить в то время любой
читатель.  Одна  такая  партия  была  в  России  -  так  называемый "Союз 17
октября".  Сколотили его крупные помещики и промышленники после пресловутого
царского  манифеста  о  "свободах"  17  октября  1905  года,  и  называли их
октябристами.  В  своей  статье  "Политические партии в России" (1912) Ленин
писал:  "Партия  октябристов - главная контрреволюционная партия помещиков и
капиталистов.  Это  -  руководящая  партия  III  Думы..." Вот какая это была
партия  Осеннего  Месяца,  деятельность  которой изобличал гриновский герой,
журналист  Галиен  Марк. Казалось бы, все ясно. Однако Грин идет еще дальше,
он  хочет, чтобы читатели знали, какой именно деятель партии Осеннего Месяца
искал ссору с журналистом.
     "Гуктас  был  душой  партии,  ее  скверным ароматом. Ему влетело в этой
статье",  -  читаем  мы  дальше.  Гуктас...  Гуктас... Фамилия "души партии"
октябристов  была  Гучков.  Вот в какую крупную птицу целился писатель! Этот
прямой  экскурс  Грина  в  политическую  жизнь  страны лишь на первый взгляд
может   показаться   неожиданным.  Ведь  "Трагедия  плоскогорья  Суан"  тоже
является  только  слегка зашифрованным эскизом жизни России периода реакции.
Человеконенавистник  Блюм взят из действительности. Каждому, кто читал тогда
"Трагедию  плоскогорья  Суан"  (а  ее  все  же напечатал Брюсов в 7-м номере
"Русской   мысли"  за  1912  год),  было  совершенно  понятно,  что  Блюм  -
эсеровский  террорист. Его предварительно готовили, как он говорит, "пичкали
чахоточными  брошюрами".  Но  Блюм  не признает никаких теорий: "Они слишком
добродетельны,  как  ужимочки старой девы... Разве дело в упитанных каплунах
или  генералах?.. Следует убивать всех, которые веселые от рождения. Имеющие
пристрастие  к  чему-либо  должны быть уничтожены..." Но кто же останется на
земле? - спрашивают у Блюма.
     "-  Горсть бешеных! - хрипло вскричал Блюм, уводя голову в плечи. - Они
будут  хлопать  успокоенными  глазами  и  кусать друг друга острыми зубками.
Иначе невозможно".
     "Бешеные", подобные Блюму, порой возглавляли эсеровские акты и "эксы".
     "Сказочник  странный"... Его сказки подчас похожи на памфлеты. Романтик
в  каждой жилочке своих произведений, в каждой метафоре, - таким мы привыкли
представлять себе Грина. А между тем...
     "Звали  его  Евстигней,  и  весь он был такой же растрепанный, как имя,
которое  носил:  кудластый,  черный  и злой. Кудласт и грязен он был оттого,
что  причесывался  и умывался крайне редко, больше по воскресеньям; когда же
парни  дразнили  его  "галахом"  и  "зимогором",  он лениво объяснял им, что
"медведь не умывается: и так живет..."
     Откуда  это?  Чьи  это  строчки? Серафимович? Свирский с его "Рыжиком"?
Гиляровский  с  его "Трущобными людьми"? Можно гадать сколько угодно и ни за
что  не  догадаешься, что это... Грин. Такими строками о кудластом Евстигнее
начинается его ранний рассказ "Кирпич и музыка".
     Литературное  наследие Грина гораздо шире, многообразнее, чем это можно
предположить,  зная  писателя лишь по его романтическим новеллам, повестям и
романам.  Не  только в юности, но и в пору широкой известности Грин наряду с
прозой  писал  лирические стихи, стихотворные фельетоны и даже басни. Наряду
с  произведениями  романтическими  он  печатал в газетах и журналах очерки и
рассказы бытового склада.
     Он   и   начинал  свой  литературный  путь  как  "бытовик",  как  автор
рассказов,  темы  и сюжеты которых он брал непосредственно из окружающей его
действительности.    Его   переполняли   жизненные   впечатления,   вдосталь
накопленные  в  годы  странствий  по  белу свету. Они настоятельно требовали
выхода  и ложились на бумагу, кажется, в их первоначальном облике, нимало не
преображенные    фантазией;    как    случилось,    так    и   писалось.   В
"Автобиографической  повести",  на тех ее страницах, где Грин описывает дни,
проведенные  им  на  уральском  чугунолитейном заводе, читатель найдет те же
картины  неприглядных  нравов  рабочей  казармы,  что и в рассказе "Кирпич и
музыка",  совпадают  даже  некоторые  ситуации  и подробности. А в напарнике
юноши  Гриневского,  угрюмом  и  злом  "дюжем мужике", вместе с которым он с
утра  до поздней ночи ("75 копеек поденно") просеивал уголь в решетах, можно
без труда узнать прототип кудластого и злого, черного от копоти Евстигнея.
     Рассказ  о  Евстигнее  входил в первую книгу писателя "Шапка-невидимка"
(1908).  В  ней  напечатаны  десять  рассказов,  и  почти о каждом из них мы
вправе  предположить,  что  он  в  той  или иной степени списан с натуры. На
своем  непосредственном  опыте  познал Грин безрадостное житье-бытье рабочей
казармы,  сидел  в  тюрьмах,  по  месяцам  не  получая  весточки с воли ("На
досуге"),  ему  были  знакомы  перипетии  "таинственной романтической жизни"
подполья,  как  это изображено в рассказах "Марат", "Подземное", "В Италию",
"Карантин"...     Такого     произведения,     которое     бы     называлось
"Шапкой-невидимкой",  в  сборнике  нет. Но заглавие это выбрано, разумеется,
не  случайно.  В  большей части рассказов изображены "нелегалы", живущие, на
взгляд  автора,  как  бы  под  шапкой-невидимкой.  Отсюда название сборника.
Сказочное  заглавие  на  обложке  книжки,  где  жизнь  показана  совсем не в
сказочных поворотах... Это очень показательный для раннего Грина штрих...
     Конечно   же,   впечатления   бытия  ложились  у  Грина  на  бумагу  не
натуралистически,   конечно   же,   они   преображались  его  художественной
фантазией.  Уже в первых его сугубо "прозаических", бытовых вещах прорастают
зерна  романтики,  появляются  люди  с  огоньком  мечты. В том же кудластом,
ожесточившемся  Евстигнее  разглядел писатель этот романтический огонек. Его
зажигает  в душе галаха музыка. Образ романтического героя рассказа "Марат",
открывающего   "Шапку-невидимку",   был,   несомненно,   подсказан  писателю
обстоятельствами   известного   "каляевского  дела".  Слова  Ивана  Каляева,
объяснявшего  судьям,  почему  он  в  первый  раз  не  бросил бомбу в карету
московского   губернатора  (там  сидели  женщина  и  дети),  почти  дословно
повторяет   герой   гриновского   рассказа.   Произведений,   написанных   в
романтико-реалистическом  ключе,  в которых действие происходит в российских
столицах  или  в  каком-нибудь  окуровском уезде, у Грина немало, не на один
том.  И,  пойди  Грин  по  этому, уже изведанному пути, из него, безусловно,
выработался  бы  отличный  бытописатель. Только тогда Грин не был бы Грином,
писателем оригинальнейшего склада, каким мы знаем его теперь.
     Ходовая  формула  "Писатель  N  занимает  особое  место  в  литературе"
изобретена  в  незапамятные  времена.  Но она могла бы быть вновь открыта во
времена  гриновские.  И  это  был  бы  как раз тот случай, когда стандартная
фраза,  серый  штамп наливаются жизненными соками, находят свой первозданный
облик,  обретают  свой  истинный смысл. Потому что Александр Грин занимает в
русской   литературе   подлинно   свое,   особое   место.  Нельзя  вспомнить
сколько-нибудь  схожего  с  ним  писателя  (ни  русского,  ни  зарубежного).
Впрочем,  дореволюционные  критики,  а  позже и рапповские упорно сравнивали
Грина  с  Эдгаром По, американским романтиком XIX века, автором популярной в
пору  гриновской  юности  поэмы "Ворон", каждая строфа которой заканчивается
безысходным "Nevermore!" ("Никогда!").
     Юный   Грин   знал   наизусть  не  только  "Ворона".  По  свидетельству
современников,  Эдгар По был его любимым писателем. Фантазию юного мечтателя
возбуждали  произведения  автора  "Ворона" и его биография. В ней видел Грин
черты  своей  жизни,  черты  своей  горькой,  бесприютной юности в "страшном
мире"   старой,  царской  России,  черты  борения  своей  мечты  с  жестокой
действительностью.   Широкой   и   громкой  была  тогда  популярность  Э.По.
Стихотворения  и  "страшные  новеллы"  американского  фантаста  в  то  время
переводились  и  печатались  во  множестве.  Их  высоко  ценили такие разные
писатели,  как  А.Блок  и  А.Куприн.  Стихи  Блока,  посвященные  "безумному
Эдгару"  ("Осенний  вечер  был. Под звук дождя стеклянный..."), не сходили с
уст  литературной  молодежи.  Куприн  говорил, что "Конан Дойл, заполонивший
весь  земной шар детективными рассказами, все-таки умещается вместе со своим
Шерлоком  Холмсом,  как  в  футляр, в небольшое гениальное произведение Э.По
"Преступление в улице Морг"..."
     Разделяя  тут общее мнение, Грин считал автора "Ворона" и "Преступления
в   улице  Морг"  превосходным  поэтом,  блестящим  мастером  авантюрного  и
фантастического  жанров,  нередко пользовался его стилевыми приемами, учился
у  него изображать фантастическое в реальных подробностях, виртуозно владеть
сюжетом.  Однако  на  этом их сходство кончается. Сюжеты у них, как правило,
разные.  Возьмем,  к  примеру,  один из самых ранних романтических рассказов
Грина  -  "Происшествие  в  улице  Пса"  (1909). Конечно же, не случайно, не
наугад  выбрано  это  похожее  заглавие.  А  написан  он о другом. В нем нет
хитросплетенной   детективной  интриги,  нет  столь  характерного  для  Э.По
натуралистического  интереса  к "страшному". Совсем иное интересует молодого
писателя.   Его  волнует  нравственный  смысл  происшествия  на  улице  Пса.
Виновница  уличного  самоубийства  Александра  Гольца,  некая  смуглянка  "с
капризным  изгибом  бровей",  появляется  и  исчезает на первой же странице.
Далее  речь  идет  о  самом  Гольце,  этом  чародее,  который умел совершать
чудеса, но не смог затоптать в своем сердце любовь:
     "От  живого  держались  на  почтительном расстоянии, к мертвому бежали,
сломя голову. Так это человек просто?
     Так  он действительно умер? Гул вопросов и восклицаний стоял в воздухе.
Записка,  найденная  в  кармане  Гольца,  тщательно  комментировалась. Из-за
юбки?  Тьфу!  Человек, встревоживший целую улицу, человек, бросивший одних в
наивный  восторг,  других  -  в яростное негодование... вынимавший золото из
таких  мест, где ему быть вовсе не надлежит, - этот человек умер из-за одной
юбки?! Ха-ха!"
     Обыватели  расходились  удовлетворенными.  Но,  подобно  тому,  "как  в
деревянном  строении  затаптывают  тлеющую  спичку,  гасили в себе мысль: "А
может быть - может быть - ему было нужно что-нибудь еще?"
     Гриновским   героям   всегда  нужно  "что-нибудь  еще",  что  никак  не
укладывается  в  рамки  обывательской  нормы. Когда Грин печатал свои первые
романтические  произведения,  нормой  была  "санинщина", разгул порнографии,
забвение общественных вопросов.

                "Проклятые вопросы",
                Как дым от папиросы,
                Рассеялись во мгле.
                Пришла Проблема Пола,
                Румяная фефела,
                И ржет навеселе, -

писал   сатирический   поэт   тех   дней   Саша  Черный.  Герой  гриновского
рассказа,  умерший  "из-за  юбки",  представлялся  старомодным  и смешным не
только обитателям улицы Пса.
     Тогда  еще  начинающий  автор, из-за лютой нужды нередко печатавшийся в
изданиях  бульварного  пошиба  вроде  какого-нибудь  "Аргуса",  или  "Синего
журнала",  Грин  умел оберегать свои рассказы от тлетворной "моды". Он через
всю   свою   трудную   жизнь   пронес  целомудренное  отношение  к  женщине,
благоговейное  удивление  перед  силой  любви.  Но  не той любви, гибельной,
погребальной,  мистической,  перед которой склонялся Э.По, утверждавший, что
"смерть  прекрасной  женщины  есть,  бесспорно,  самый  поэтический  в  мире
сюжет..."  А  любви  живой,  земной,  полной  поэтического  очарования  и...
чертовского  упрямства.  Даже  в  воздушной,  сказочной  "бегущей по волнам"
Фрези  Грант  -  и  в той, по убеждению писателя, "сидел женский черт". Иной
раз,  как в "Происшествии в улице Пса", он коварен и жесток. Но чаще всего у
Грина  это  добрый  "черт",  спасительный, вселяющий в душу мужество, дающий
радость.
     Если  отыскивать  причины,  почему  ко  всему гриновскому так увлеченно
тянется  наша  молодежь,  одной  из первых причин будет та, что Грин писал о
любви,  о  любви  романтической,  чистой  и верной, перед которой распахнута
юная  душа.  Подвиг  во  имя  любви!  Разве  не  о  нем мечтает каждый, кому
семнадцать?
     Стоит  сравнить  любой  из светлых, жизнеутверждающих рассказов Грина о
любви,  написанных  им  еще в дореволюционную пору, скажем, "Позорный столб"
(1911)  или  "Сто  верст  по  реке"  (1916),  с  любой  из "страшных новелл"
американского  романтика,  чтобы  стало совершенно очевидно, что романтика у
них разная и они сходны между собой, как лед и пламень.
     "Пред  Гением  Судьбы  пора  смириться,  сор",  -  наставляет "безумный
Эдгар"  поэта в блоковском стихотворении. Смирение от безнадежности, упоение
страданием,  покорность перед неотвратимостью Рока владеют смятенными душами
фантастических  персонажей  Э.По.  На  кого  же  из  них хоть сколько-нибудь
похожи  Тинг и Ассунта, упоенные "грозной радостью" бытия? Или бесстрашные в
своей  любви  Гоан и Дэзи ("Позорный столб")? Или Нок и Гелли, нашедшие друг
друга вопреки роковым обстоятельствам ("Сто верст по реке")?
     Отличительной   чертой  гриновских  героев  является  не  смирение,  а,
наоборот,  непокорность перед коварной судьбой. Они не верят в Гений Судьбы,
они смеются над ним и ломают судьбу по-своему.
     Литературный  путь  Грина  не  был  обкатанным  и  гладким.  Среди  его
произведений  есть  вещи  разного художественного достоинства. Встречаются и
такие,  что  писались  под  влиянием  Э.По,  кумира гриновской юности. Но по
основному  содержанию  их  творчества,  эмоциональному  воздействию  на души
читателей Грин и Э.По - писатели полярно противоположные.
     Примечательна  одна  из рецензий в журнале "Русское богатство", который
редактировал  Короленко.  Она  начинается  словами,  обычными  для тогдашних
оценок гриновского творчества:
     "По  первому  впечатлению  рассказ г. Александра Грина легко принять за
рассказ  Эдгара  По. Так же, как По, Грин охотно дает своим рассказам особую
ирреальную   обстановку,  вне  времени  и  пространства,  сочиняя  необычные
вненациональные  собственные  имена;  так  же,  как  у  По,  эта мистическая
атмосфера  замысла соединяется здесь с отчетливой и скрупулезной реальностью
описаний предметного мира..."
     А заканчивается эта рецензия выводом неожиданным и точным:
     "Грин  -  незаурядная  фигура  в  нашей  беллетристике; то, что он мало
оценен,  коренится  в  известной степени в его недостатках, но гораздо более
значительную   роль   здесь  играют  его  достоинства...  Грин  все-таки  не
подражатель  Эдгара  По,  не  усвоитель  трафарета,  даже  не стилизатор; он
самостоятелен  более,  чем многие пишущие заурядные реалистические рассказы,
литературные  источники  которых  лишь  более  расплывчаты  и  потому  менее
очевидны... Грин был бы Грином, если бы и не было Эдгара По".
     Уже  тогда  это  было  ясно  людям,  судящим  о  вещах  не  по  первому
впечатлению.
     Нет,  Грин не пересадочное, не экзотическое растение на ниве российской
словесности,  произрастающее  где-то  на ее обочине. И если уж искать истоки
его  творческой  манеры,  его удивительного умения вторгать фантастическое в
реальное,  то  они  в  народных  сказках,  и  у  Гоголя,  в  его  "Носе" или
"Портрете",  и  у Достоевского, и в прекрасных повестях и рассказах русского
фантаста  Н.П.Вагнера  (1829-1907),  писавшего под сказочным псевдонимом Кот
Мурлыка.  Его  книжки  хорошо знал Грин с детства. Иные из гриновских новелл
вызывают  в  памяти  "Господина  из  Сан-Франциско"  И.Бунина, "Листригонов"
А.Куприна...  Нет,  Грин  не  иноземный цветок, не пересадочное растение, он
"свой"  на многоцветной ниве русской литературы, он вырос как художник на ее
почве, там глубокие корни его своеобычной манеры.
     Творчество  Грина  в  его  лучших  образцах  не  выбивается из традиций
русской  литературы  - ее высокого гуманизма, ее демократических идеалов, ее
светлой  веры в Человека, чье имя звучит гордо. То, что эта неизбывная мечта
о  гордом  человеке  бьется  в  книгах Грина неприкрыто, обнаженно, яростно,
может быть, и делает его одним из самых оригинальных писателей.
     Литературные  друзья  Грина  вспоминают,  что  он несколько раз пытался
написать  книгу  о  Летающем Человеке и считал, что ничего необыкновенного в
таком сюжете нет.
     "Человек  будет  летать  сам,  без  машины",  - уверял он. Однако этого
мало.  Он  вполне  убежденно  доказывал,  что  человек уже летал когда-то, в
незапамятные  времена,  была  когда-то  такая  способность у человека. Но по
неизвестным  пока  нам  причинам  способность  эта угасла, атрофировалась, и
человек  "приземлился".  Но  это  не  навсегда! Ведь осталась все же смутная
память  о  тех  крылатых  временах  - сны! Ведь во сне человек, летает. И он
обязательно  отыщет, разгадает этот затерянный в тысячелетиях секрет, вернет
свою былую способность: человек будет летать!
     Былинные   богатыри,  сказочные  великаны  не  были  для  Грина  только
красочным  вымыслом,  порождением  народной фантазии. Он доказывал, что жили
на  земле  великаны,  и они даже оставили после себя материальные памятники,
дольмены,  загадочные сооружения из гигантских камней на берегах Балтийского
моря.  И  этот  секрет  тоже  раскроет  человек, и будут снова жить на земле
великаны.
     Конечно,  при желании эти мечты можно назвать наивной фантазией. Только
то была фантазия художника.
     Грин  написал  свою  книгу о Летающем Человеке, писал он и о великанах,
поднимающих   горы   ("Гатт,   Витт   и  Редотт").  Наивность,  обнаженность
фантастической  выдумки,  которая приобретала в его книгах черты реальности,
чуть  не  бытовой повседневности (Летающий Человек в романе "Блистающий мир"
становится  цирковым  артистом!) - не в этом ли одна из тайн чудодейственной
гриновской   манеры,   которая  так  крепко  и  непосредственно  захватывает
читателей, особенно юных читателей?


3

     Книги  Грина  уже  давно  любят  и ценят в одинаковой мере и читатели и
писатели.  В  начале  1933  года, вскоре после смерти автора "Алых парусов",
Александр  Фадеев  и  Юрий  Либединский  написали  в издательство "Советская
литература":
     "Обращаемся    в   издательство   с   предложением   издать   избранные
произведения   покойного   Александра  Степановича  Грина.  Несомненно,  что
А.С.Грин  является  одним из оригинальнейших писателей в русской литературе.
Многие  книги  его,  отличающиеся  совершенством  формы и столь редким у нас
авантюрным сюжетом, любимы молодежью..."
     Это  предложение  поддержали  своими  краткими  отзывами о Грине десять
п