е подали обед,
я покажу вам хозяйство. Ты, Эльма, пойдешь?
     - Нет,  - отказалась, смеясь, молодая женщина, - я хозяйка, и мне нужно
распорядиться.
     - Тогда...   -  Доггер  встал.  Аммон  встал.  -  Тогда  мы  отправимся
путешествовать.


IV

НА ДВОРЕ

     "Настоящий искатель приключений,  - твердил про себя Аммон, идя рядом с
Доггером,  -  отличается от  банально любопытного человека тем,  что  каждое
неясное положение исчерпывается им до конца. Теперь мне нужно осмотреть все.
Не  верю Доггеру".  Не  углубляясь больше в  себя,  он отдался впечатлениям.
Доггер вел Аммона сводчатыми аллеями сада к задворкам.  Разговор их коснулся
природы,  и Доггер, с несвойственной его внешности тонкостью, проник в самый
тайник, хаос противоречивых, легких, как движение ресниц, душевных движений,
производимых явлениями природы.  Он  говорил  немного лениво,  но  природа в
общем ее понятии вдруг перестала существовать для Аммона. Подобно сложенному
из  кубиков дому,  рассыпалась она  перед ним  на  элементарные свои  части.
Затем,   так  же  бережно,   незаметно,   точно  играя,  Доггер  восстановил
разрушенное,  стройно и чинно свел распавшееся к первоначальному его виду, и
Аммон вновь увидел исчезнувшую было совокупность мировой красоты.
     - Вы - художник или должны быть им, - сказал Аммон.
     - Сейчас  я  покажу  вам  корову,  -  оживленно  проговорил  Доггер,  -
здоровенный экземпляр и хорошей породы.
     Они  вышли на  веселый просторный двор,  где бродило множество домашней
птицы:  цветистые куры,  огненные  петухи,  пестрые  утки,  неврастенические
индейки,  желтые,  как одуванчики, цыплята и несколько пар фазанов. Огромная
цепная собака лежала в  зеленой будке,  свесив язык.  В  загородке лоснились
розовые бревна свиней;  осел,  хлопая ушами,  добродушно косился на  петуха,
рывшего лапой навоз под  самым его  копытом;  голубые и  белые голуби стаями
носились в  воздухе;  буколический вид  этот выражал столько мирной животной
радости,  что  Аммон  улыбнулся.  Доггер,  с  довольным видом осмотрев двор,
сказал:
     - Я очень люблю животных с уживчивой психологией.  Тигры,  удавы, змеи,
хамелеоны  и  иные  анархисты мне  органически неприятны.  Теперь  посмотрим
корову.
     В  хлеву,  где было довольно светло от  маленьких лучистых окон,  Аммон
увидел  четырех гигантских коров.  Доггер  подошел к  одной  из  них,  цвета
желтого мыла,  с  рогами полумесяцем;  зверь дышал силой,  салом и  молоком;
огромное,  розовое с черными пятнами вымя висело почти до земли. Корова, как
бы понимая,  что ее рассматривают, повернула к людям тяжелую толстую морду и
помахала хвостом.
     Доггер,  подбоченившись,  что  делало  его  мужиковатым,  посмотрел  на
Аммона,  корову и  опять  на  Аммона,  а  затем  кряжисто хлопнул ладонью по
коровьей спине.
     - Красавица! Я назвал ее - "Диана". Лучший экземпляр во всем округе.
     - Да, внушительная, - подтвердил Аммон.
     Доггер снял висевшее в ряду других ведро красной меди и стал засучивать
рукава.
     - Посмотрите, как я дою, Аммон. Попробуйте молоко.
     Аммон,  сдерживая улыбку,  выразил в  лице  живейшее внимание.  Доггер,
присев на  корточки,  подставил под  корову ведро и,  умело вытягивая сосцы,
пустил  в  звонкую медь  сильно бьющие молочные струи.  Очень  скоро  молоко
поднялось в  ведре пальца на два,  пенясь от брызг.  Серьезное лицо Доггера,
материнское обращение его с коровой и процесс доения, производимый мужчиной,
так  рассмешили  Аммона,  что  он,  не  удержавшись,  расхохотался.  Доггер,
перестав доить, с изумлением посмотрел на него и наконец рассмеялся сам.
     - Узнаю горожанина,  -  сказал он. - Вам не смешно, когда в болезненном
забытьи люди прыгают друг перед другом, вскидывая ноги под музыку, но смешны
здоровые, вытекающие из самой природы занятия.
     - Извините,  -  сказал Аммон,  - я вообразил себя на вашем месте и... И
никогда не прощу себе этого.
     - Пустое, - спокойно возразил Доггер, - это нервы. Попробуйте.
     Он  принес из  глубины хлева  фаянсовую кружку и  налил Аммону густого,
почти горячего молока.
     - О, - сказал, выпив, Аммон, - ваша корова не осрамилась. Положительно,
я завидую вам. Вы нашли простую мудрость жизни.
     - Да, - кивнул Доггер.
     - Вы очень счастливы?
     - Да, - кивнул Доггер.
     - Я не могу ошибиться?
     - Нет.
     Доггер неторопливо взял от Аммона пустую кружку и  неторопливо отнес ее
на прежнее место.
     - Смешно,   -  сказал  он,  возвращаясь,  -  смешно  хвастаться,  но  я
действительно живу в светлом покое.
     Аммон протянул ему руку.
     - От всего сердца приветствую вас, - произнес он медленно, чтобы дольше
задержать руку Доггера. Но Доггер, открыто улыбаясь, ровно жал его руку, без
тени нетерпения, даже охотно.
     - Теперь мы  пойдем завтракать,  -  сказал Доггер,  выходя из хлева.  -
Остальное,  если  это  вам  интересно,  мы  успеем посмотреть вечером:  луг,
огород, оранжерею и парники.
     Той же дорогой они вернулись в дом. По пути Доггер сказал:
     - Много теряют те,  кто ищет в природе болезни и уродства, а не красоты
и здоровья.
     Фраза эта была как нельзя более уместна среди шиповника и  жасмина,  по
благоухающим аллеям которых шел, искоса наблюдая Доггера, Аммон Кут.


V

ДРАКОН И ЗАНОЗА

     Аммон  Кут  редко испытывал такую свежесть и  чистоту простой жизни,  с
какой  столкнула его  судьба  в  имении  Доггера.  Остаток  подозрительности
держался  в  нем  до  конца  завтрака,  но  приветливое обращение  Доггеров,
естественная простота их движений, улыбок, взглядов обвеяли Кута подкупающим
ароматом счастья. Обильный завтрак состоял из масла, молока, сыра, ветчины и
яиц.  Прислуга,  вносившая и убиравшая кушанья, тоже понравилась Аммону; это
была степенная женщина, здоровая, как все в доме.
     Аммон по просьбе Эльмы рассказал кое-что из своих путешествий, а затем,
из чувства внутреннего противодействия,  свойственного кровному горожанину в
деревне, где он сознает себя немного чужим, стал говорить о новинках сезона.
     - Новая оперетка Растрелли -  "Розовый гном" -  хуже,  чем  прошлая его
вещь.  Растрелли  повторяет себя.  Но  концерты  Седира  очаровательны.  Его
скрипка могущественна,  и  я  думаю,  что такой скрипач,  как Седир,  мог бы
управлять с помощью своего смычка целым королевством.
     - Я  не  люблю музыки,  -  сказал Доггер,  разбивая яйцо.  -  Позвольте
предложить вам козьего сыру.
     Аммон поклонился.
     - А вы, сударыня? - сказал он.
     - Вкусы мои и мужа совпадают,  - ответила, слегка покраснев, Эльма. - Я
тоже не люблю музыки: я равнодушна к ней.
     Аммон не  сразу нашелся,  что  сказать на  это,  так как поверил.  Этим
уравновешенным,  спокойным людям не было никаких причин рисоваться. Но Аммон
начинал  чувствовать  себя  -  слегка  похоже  -  сидящим  в  вегетарианской
столовой.
     - Да, здесь спорить немыслимо, - сказал он. - На весенней выставке меня
пленила небольшая картина Алара "Дракон,  занозивший лапу". Заноза и усилия,
которые делает  дракон,  валяясь на  спине,  как  собака,  чтобы  удалить из
раненого места кусок щепки,  -  действуют убедительно. Невозможно, смотря на
эту картину из  быта драконов,  сомневаться в  их существовании.  Однако мой
приятель нашел, что если бы даже дракон этот пил молоко и облизывался...
     - Я не люблю искусства, - кратко заметил Доггер.
     Эльма посмотрела на него, затем на Аммона и улыбнулась.
     - Вот и все, - сказала она. - Когда вы были последний раз в тропиках?
     - Нет,  я хочу объяснить, - мягко перебил Доггер. - Искусство - большое
зло;  я  говорю  про  искусство,  разумеется,  настоящее.  Тема  искусства -
красота,  но ничто не причиняет столько страданий,  как красота. Представьте
себе совершеннейшее произведение искусства.  В  нем таится жестокости более,
чем вынес бы человек.
     - Но и в жизни есть красота, - возразил Аммон.
     - Красота искусства больнее красоты жизни.
     - Что же тогда?
     - Я чувствую отвращение к искусству.  У меня душа - как это говорится -
мещанина. В политике я стою за порядок, в любви - за постоянство, в обществе
- за  незаметный полезный труд.  А  вообще в  личной жизни -  за трудолюбие,
честность, долг, спокойствие и умеренное самолюбие.
     - Мне нечего возразить вам,  -  осторожно сказал Аммон.  Убежденный тон
Доггера окончательно доказал ему,  что Тонар прав. Доггер являл собой редкий
экземпляр человека, создавшего особый мир несокрушимой нормальности.
     Вдруг Доггер весело рассмеялся.
     - Что толковать,  -  сказал он,  -  я жизнерадостный и простой человек.
Эльма,  ты  поедешь с  нами  верхом?  Я  хочу показать гостю огород,  луг  и
окрестности.
     - Да.


VI

ЛЕСНАЯ ЯМА

     Прогулка,  кроме лесной ямы,  ничего нового не  дала Аммону.  Они ехали
рядом.  Доггер с правой,  а Кут с левой стороны Эльмы,  и Аммон,  не касаясь
более убеждений Доггера,  рассказывал о себе,  своих встречах и наблюдениях.
Он  сидел  на  сытой,  красивой,  спокойной лошади  в  простом черном седле.
Несколько людей  повстречались им,  занятых  очисткой  канав  и  окапыванием
молодых деревьев;  то были рабочие Доггера,  коренастые молодцы, почтительно
снимавшие шляпы.  "Прекрасная пара, - думал Аммон, смотря на своих хозяев. -
Такими, вероятно, были до грехопадения Адам и Ева". Впечатлительный, как все
бродяги,  он  начинал проникаться их  сурово-милостивым отношением ко всему,
что  не  было  их  собственной жизнью.  Осмотр владений Доггера заставил его
сказать несколько комплиментов:  огород,  как и все имение,  был образцовым.
Сочный, засеянный отборной травой луг веселил глаз.
     За  лугом,  примыкавшим к  горному  склону,  тянулся лес,  и  всадники,
подъехав  к  опушке,   остановились.  Доггер  спокойно  осматривал  с  этого
возвышенного места свои владения. Он сказал:
     - Люблю собственность, Аммон. А вот посмотрите яму.
     Проехав в лес,  Доггер остановился у сумеречной,  сырой ямы под сводами
густой  листвы  старых  деревьев.  Свет  нехотя  проникал сюда,  здесь  было
прохладно,   как  в  колодце,   и  глухо.   Валежник  наполнял  яму;   корни
протягивались в нее,  сломанный бурей ствол перекидывался над хаосом лесного
сора и  папоротника.  Острый запах грибов,  плесени и  земли шел из обширной
впадины, и Доггер сказал:
     - Здесь  веет  жизнью  таинственных  существ,   зверей.   Мне   чудятся
осторожные шаги  хорьков,  шелест  змеи,  выпученные глаза  жаб,  похожих на
водяночного больного.  Летучие мыши кружатся здесь в лунном свете, и блестят
круглые очки сов. Вероятно, это ночной клуб.
     "Он притворяется, - подумал Аммон с новой вспышкой недоверия к Доггеру,
- но где зарыта собака?"
     - Я хочу домой, - сказала Эльма. - Я не люблю леса.
     Доггер ласково посмотрел на жену.
     - Она против сумерек,  - сказал он Аммону, - так же, как я. Вернемся. Я
чувствую себя хорошо только дома.


VII

НОЧЬ

     В половине двенадцатого,  простившись с гостеприимными хозяевами, Аммон
отправился в  отведенную ему комнату левого крыла дома;  ее окна выходили на
двор,  отделенный от него узким палисадом, полным цветов. Обстановка комнаты
дышала тем же здоровым,  свежим уютом, как и весь дом: мебель из некрашеного
белого дерева, металлический умывальник, чистые занавеси, простыни, подушки;
серое  теплое одеяло;  зеркало в  простой раме,  цветы на  окнах;  массивный
письменный стол; чугунная лампа. Не было ничего лишнего, но все необходимое,
в голой простоте своего назначения.
     - Так вот куда я попал!  -  сказал Аммон,  снимая жилет. - Руссо мог бы
позавидовать Доггеру.  Прекрасно говорил Доггер о природе и лесной яме;  это
стоит в  противоречии с отвратительной плоскостью остальных его рассуждений.
Мне  больше нечего делать здесь.  Я  убедился,  что  можно жить  осмысленной
растительной жизнью. Однако еще посмотрим.
     Он  сел  на  кровать  и  задумался.   Столовые  стальные  часы  пробили
двенадцать.  Раскрытое окно дышало цветами и влагой лугов. Все спало; звезды
над  черными крышами горели,  как  огоньки далекого города.  Аммон  думал  с
грустным волнением о  постоянной мечте людей -  хорошей,  светлой,  здоровой
жизни -  и недоумевал, почему самые яркие попытки этого рода, как, например,
жизнь Доггера,  лишены крыльев очарования.  Все образцово,  вкусно и  чисто;
нежно и полезно, красиво и честно, но незначительно, и хочется сказать: "Ах,
я был еще на одной выставке! Там есть премированный человек..."
     Тогда  он   стал  рисовать  мысленно  возможности  иного  порядка.   Он
представил себе  пожар,  треск  балок,  буйную жизнь  огня,  любовь Эльмы  к
рабочему,   Доггера  -  пьяницу,  сумасшедшего,  морфиниста;  вообразил  его
религиозным фанатиком,  антикваром,  двоеженцем,  писателем,  но  все это не
вязалось с хозяевами поместья в Лилиане.  Трепет нервной, разрушительной или
творческой жизни  чужд  им.  Возможность пожара была,  конечно,  исключена в
общем благоустройстве дома,  и никогда не суждено испытать ему испуга, хаоса
горящего здания.  Год за  годом,  толково,  разумно,  тщательно и  счастливо
проходят, рука об руку, две молодые жизни - венец творения.
     - Итак, - сказал Аммон, - я ложусь спать. - Откинув одеяло, Аммон хотел
потушить лампу,  как вдруг услышал в коридоре тихие мужские шаги; кто-то шел
мимо его комнаты,  шел так,  как ходят обыкновенно ночью,  когда в  доме все
спят:  напряженно,  легко.  Аммон вслушался.  Шаги стихли в  конце коридора;
прошло  пять,  десять минут,  но  никто  не  возвращался,  и  Кут  осторожно
приотворил дверь.
     Висячая лампа освещала коридор ровным ночным светом. В проходе было три
двери: одна, ближе к центру дома, вела в помещение для прислуги и находилась
против комнаты Кута;  вторая,  соседняя от Аммона слева, судя по висячему на
ней замку,  была дверью кладовой или нежилой комнаты.  Направо же,  в  конце
крыла, дверей совсем не было - тупик с высоким закрытым окном в сад, но шаги
замерли именно в этом месте.
     - Не мог же он провалиться сквозь землю!  - сказал Кут. - И это едва ли
Доггер:  он говорил сам,  что сон его крепок,  как у солдата после сражения.
Рабочему незачем входить в дом. Окно в конце коридора ведет в сад; допустив,
что  Доггер по  неизвестным мне причинам вздумал гулять,  к  его услугам три
выходных двери, и я к тому же услышал бы стук рамы, а этого не было.
     Аммон повернулся и прикрыл дверь.
     Наполовину он придавал значение этим шагам,  наполовину нет.  Мысль его
бродила в  области прекрасных суеверий,  легенд о  человеческой жизни,  цель
которых -  прославить имя  человека,  вознося его  из  болота  будней в  мир
таинственной прелести,  где душа повинуется своим законам,  как богу.  Аммон
еще  раз заставил себя мысленно услышать шаги.  Вдруг ему показалось,  что в
раскрытое окно может заглянуть неизвестный "тот";  он быстро потушил лампу и
насторожился.
     - О,  глупец я!  -  сказал, не слыша ничего более, Аммон. - Мало ли кто
почему  может  ходить  ночью!..   Я  просто  узкий  профессионал,   искатель
приключений,  не  более.  Какая  тайна может быть  здесь,  в  запахе сена  и
гиацинтов?  Стоит  лишь  посмотреть на  домашнюю красавицу Эльму,  чтобы  не
заниматься глупостями.
     Тем не менее инстинкт спорил с  логикой.  Около получаса,  ожидая,  как
влюбленный  свидания,  новых  звуков,  Аммон  стоял  у  двери,  заглядывая в
замочную скважину.  В  это небольшое отверстие,  напоминающее форму подошвы,
обращенной вниз,  видел он сосновые панели стены, и ничего более. Настроение
его падало,  он  зевнул и  хотел лечь,  как снова явственно раздались те  же
шаги.  Аммон, подобно нырнувшему пловцу, перестал дышать, смотря в скважину.
Мимо  его  дверей,  головой выше  поля зрения Аммона,  ровной,  на  цыпочках
походкой прошел  из  тупика  Доггер  в  рубашке  с  расстегнутыми рукавами и
брюках; куртки на нем не было. Шаги стихли, глухо хлопнула внутренняя дверь,
и  Аммон выпрямился;  неудержимые подозрения закипели в  нем  вопреки логике
положения.  Слишком благоразумный,  чтобы давать им  какую-либо определенную
форму,  он довольствовался пока тем,  что твердил один и тот же вопрос: "Где
мог  находиться Доггер в  конце  коридора?"  Аммон кружился по  комнате,  то
усмехаясь,  то задумываясь; он перебрал все возможности: интрига с женщиной,
лунатизм, бессонница, прогулка, но все это висело в воздухе в силу закрытого
окна и тупика;  хотя окно, конечно, открывалось, - путь через него в сад для
такого   солидного   и   положительного  человека,   как   Доггер,   казался
непростительным легкомыслием.
     Решив тщательно осмотреть коридор, Аммон, надев войлочные туфли, но без
револьвера,  так как в этом не представлялось необходимости,  вышел из своей
комнаты.  Спокойная  тишина  ярко  освещенного коридора  отрезвила Кута,  он
устыдился  и  хотел  вернуться,   но  прошедший  день,   полный  чрезмерной,
утомительной для подвижной души,  будничной простоты,  толкал Кута по  линии
искусственного  оживления  хотя  бы  неудовлетворенных фантазий.  Быстро  он
прошел в  конец коридора,  к  окну,  убедился,  что  оно плотно закрыто,  на
полные,  верхнюю и нижнюю,  задвижки,  осмотрелся и увидел справа маленькую,
едва прикрытую дверь,  без косяков, в одной плоскости со стеной; дверца эта,
сбитая  из  тонких досок,  была,  по-видимому,  прорезана и  вставлена после
постройки дома. Рассматривая дверцу, Аммон думал, что она выходит, вероятно,
на  лесенку,  устроенную для входа в  палисад изнутри коридора.  Решив таким
образом вопрос,  куда исчезал Доггер, Аммон тихо протянул руку, снял петлю и
открыл дверь.
     Она отворялась в коридор.  За ней было темно,  хотя виднелось несколько
крутых белых ступенек лестницы, шедшей вверх, а не вниз. Лестница подымалась
вплотную к узким стенам;  чтобы войти,  нужно было сильно нагнуться.  "Стоит
ли?  -  подумал Аммон.  -  Должно быть,  это ход на чердак, где сушат белье,
живут голуби...  Однако Доггер не  охотник за голубями и,  ясно,  не прачка.
Зачем он ходил сюда?  О,  Аммон, Аммон, инстинкт говорит мне, что есть дичь.
Пусть,  пусть это будет даже холостой выстрел -  если я подымусь,  - зато по
крайней мере все кончится,  и я усну до завтрашней простокваши с чистой, как
у теленка, совестью. Если Доггеру вздумается опять, по неизвестным причинам,
посетить чердак и  он застанет меня,  -  солгу,  что слышал на чердаке шаги;
сослаться в таких случаях на воров - незаменимо".
     Оглянувшись,  Аммон плотно прикрыл за  собой дверь и,  осветив лестницу
восковой спичкой, стал всходить. От маленькой площадки лестница поворачивала
налево;  в  верхнем конце ее оказалась площадка просторнее,  к ней примыкала
под крутым скатом крыши дверь,  ведущая на чердак.  Она, так же как и нижняя
дверь,  была не на ключе, а притворена. Аммон, прислушался, опасаясь, нет ли
кого за дверью.  Тишина успокоила его.  Он смело потянул скобку, и спичка от
воздушного толчка погасла;  Аммон  переступил через  порог во  тьму;  слегка
душный воздух жилого помещения испугал его;  торопясь убедиться, не попал ли
он  в  каморку рабочих или  прислуги,  Аммон  зажег  вторую спичку,  и  тени
бросились от ее желтого света в углы, прояснив окружающее.
     Увидев  прежде всего  на  огромном посреди комнаты столе  свечу,  Аммон
затеплил ее и отступил к двери,  осматриваясь. На задней стене спускалась до
полу белая занавесь,  такие же  висели на левой и  правой стене от входа.  В
косом потолке просвечивало далекими звездами сетчатое окно.  Не всмотревшись
еще  в  заваленный множеством различных предметов стол,  Аммон  бросился  по
углам.  Там  был  лишь неубранный сор,  клочки бумаги,  сломанные карандаши.
Выпрямившись,  подошел он к  задней стене,  где у  гвоздика висели шнурки от
занавеси, и потянул их. Занавесь поднялась.
     Аммон,  отступив,  увидел  внезапно блеснувший день  -  земля  взошла к
уровню чердака,  и стена исчезла.  В трех шагах от путешественника, сп